Текст книги "Гана"

Автор книги: Алена Морнштайнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Не соси ты эти волосы.

Роза улыбнулась.

– Готово. Проверишь?

Наконец дверь открылась, и Гана сразу поняла, что мать не в лучшем настроении, по тому, как она громко захлопнула ее. Либо пани Карасковой стало хуже, либо они вместе слушали радио и снова услышали какую-нибудь плохую новость. Гана собралась и уже мысленно приготовилась к возмущенной нотации вроде той, когда ей влетело за то, что она осмелилась закатить глаза в ответ на мамин прочувствованный рассказ о страданиях и казнях гражданского населения в Испании, когда по какой-то непонятной для Ганы причине испанцы друг друга поубивали.

– Как можно быть такой эгоисткой? – сердилась тогда мать. – Ты думаешь только о себе. Там умирают невинные люди, а ты закатываешь глаза. Тебе даже выслушать трудно.

– Да нет же, мама, это не так, – защищалась Гана. – Мне их очень жаль. Но зачем мне мучиться и слушать, раз я не могу им ничем помочь?

Однако на этот раз Эльзу Гелерову возмутило не бесправие в далеких странах, а беспорядок в коридоре на первом этаже.

– Мало того, что весь дом из-за него провонял, как какой-то кабак, так он еще заставил коробками весь коридор, там даже не пройти. А сколько грязи от него! Аренду не платит уже четыре месяца и даже подмести не может за собой. Если бы отец был жив, он бы себе такое не позволял. А с бедной вдовой каждый делает, что хочет.

Табачник Скацел был вечной причиной всяческих бед и Эльзиных жалоб. Она бы с радостью его выселила, но ей не хватало духу лишить отца троих детей и кормильца семьи источника дохода. Так что пока Эльза только угрожала выселением, Скацел обещал, иногда что-нибудь платил, но его долг за аренду двух каморок на первом этаже, в котором располагалась табачная лавка, постоянно рос.

Гана поняла, что ситуация развивается не в ее пользу. Если мать начнет говорить о деньгах и высчитывать, сколько ей должен арендатор, как мало прибыли принесла за прошлый месяц писчебумажная лавка, и почем нынче хлеб и молоко, Гана не осмелится ей напомнить про деньги на билет в кино. На самом деле, они ей и не нужны, ведь Ярослав – настоящий джентльмен и, конечно, пригласит ее сам, но она-то сказала маме, что идет с Ивой, так что…

Эльза опустилась на кушетку и спрятала лицо в ладонях. Вся ее злость и строгость вдруг куда-то улетучились. Плечи ссутулились, а из-под платка выбилась седая прядь волос. Гана подсела к ней и обняла за плечи.

– Пани Лидушка выглядит с каждым днем все хуже, – прошептала Эльза в ладони. – Когда ее не станет… я останусь совсем одна.

Ее плечи задрожали.

Гана придвинулась к ней поближе.

– Но у тебя есть я и Роза, мамочка. Ты никогда не будешь одна. Обещаю.

Эльза тяжело вздохнула, выпрямилась и провела ладонями по лицу. Потом подняла голову и посмотрела на Розу, все еще сидящую за столом над тетрадями. Девочка казалась смущенной и испуганной. Она никогда еще не видела, чтобы мама растерялась, а уж тем более плакала. Эльза заставила себя улыбнуться.

– Ганочка идет с Иваной в кино. Может, пойдешь с ними? Ведь вы, девочки, со мной так мало развлекаетесь.

Роза быстро глянула на Гану. Та сидела возле матери с растерянным видом и от неожиданности не могла вымолвить ни слова.

– Я лучше с тобой останусь, мамочка. Мне уже не хочется на улицу в такой холод, – взмолилась Роза.

– Спасибо, – прошептала ей Гана, надевая пальто в прихожей.

Роза улыбнулась.

– За тобой должок.

Гана уже немного опаздывала и почти всю дорогу бежала бегом, но на углу остановилась, чтобы отдышаться, одернула пальто и поправила прическу. Потом незаметно выглянула.

Ярослав уже ждал перед входом. Окало него как раз остановилась поговорить какая-то пара. Гана наблюдала, как Ярослав дружелюбно с ними здоровается, любезно склоняется к руке светловолосой женщины в шляпке, модно сдвинутой набекрень, и подает руку коренастому мужчине рядом с ней. Гана почувствовала гордость, что такой красивый и галантный мужчина ждет именно ее.

Было темно, и фонарь над входом освещал только небольшой пятачок у входа, окружив голову Ярослава нимбом и окрасив его военную шинель в серый с золотыми отблесками. Надо же, военный с нимбом, посмеялась Гана про себя. Вдруг ей в нос ударил неприятный запах. Она отшатнулась от угла, который, по всей видимости, ночные гуляки использовали как общественный туалет. Но вонь осталась. Гана посмотрела на свои ботинки, и в темноте скорее почувствовала, чем увидела, что наступила в собачью кучку. Она принялась лихорадочно вытирать подошву о край ступеньки, ее мутило. Тут Ярослав поднял голову и помахал ей. Потом сказал что-то собеседникам, и направился Гане навстречу. Девушка чуть не заплакала от досады и унижения. Больше всего ей хотелось повернуться и убежать, но это бы точно не спасло положения.

Так она и стояла, пытаясь выдавить из себя улыбку. Ярослав уже был в двух шагах от нее, и она вытянула руку, чтобы он не приближался.

– Не подходи ко мне, пожалуйста.

Он удивленно остановился.

– Что случилось?

– Произошла авария.

– Какая еще авария? – Он оглядел ее с ног до головы, но ничего неподобающего не заметил. Вид у него стал совсем растерянный.

– Я во что-то наступила. – Она чувствовала, как у нее горят щеки, и радовалась, что уже темно.

Ярослав изучающе посмотрел на ее ботинки.

– Ничего страшного, – сказал он.

Конечно, Ярослав Гане давно нравился, ей казалось, что она в жизни не встречала мужчины красивее. Но в тот декабрьский вечер, когда он усадил ее на лавочку, а сам спустился по крутому берегу к реке, чтобы почистить ее отвратительно воняющий ботинок, Гана по-настоящему в Ярослава влюбилась. Гану совершенно не смутило, что они попали в зал только после киножурналов, она бы не возражала даже, если бы они пришли на середине фильма, ведь она все равно не следила за сюжетом. Гана думала только о мужчине, сидящем рядом, о руке, которая мягко сжимала ее ладонь, и об общем будущем, которое их, разумеется, ждет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1938

Ярослав Горачек не был плохим человеком. Пожалуй, немного эгоистичным и самовлюбленным, но он искренне жаждал найти любовь и родственную душу. И хотя, когда он на первых порах колебался, выбирая, ухаживать ли за Иваной или за Ганой, решающую роль сыграли деньги, обвинять молодого человека в жадности было бы несколько несправедливо.

Ярославу нужна была невеста с деньгами, ведь он был военным. Время тогда было такое: если офицер чехословацкой армии хотел жениться, ему следовало заручиться официальным разрешением начальства, которое можно было получить, только если у невесты имелось соответствующее приданое.

Ивана была красива, хоть и не как-то ослепительно, она чаще улыбалась и была более открытой, чем Гана, которая все больше помалкивала. Зато у Ганиной матери Эльзы Гелеровой был свой дом на площади, на первом этаже которого она держала единственный писчебумажный магазин в городе, а еще получала доход от помещения, которое сдавала в аренду. Гану бедной невестой не назовешь, тогда как Ивана даже не могла себе позволить учиться, поскольку вынуждена была работать и вносить свой вклад в семейный бюджет. Это решило дело.

И вот когда Гана после полугода знакомства была твердо уверена, что выйдет замуж за Ярослава, и начинала собирать приданое, а вечером перед сном размышляла над кроем свадебного платья и не могла уснуть, выбирая между сатином и кружевом, перед Ярославом, к тому времени уже искренне влюбленным, встала неразрешимая проблема. Гана была еврейкой.

Поначалу он сам не придавал большого значения этому факту, но со временем его стало беспокоить, почему Ганино происхождение так волнует некоторых людей из его окружения.

Так у каждого появились свои тайны. Гана скрывала связь с Ярославом от матери и пыталась придумать, как наименее болезненным способом – по крайней мере, для нее – объявить маме, что она уже несколько месяцев встречается с мужчиной, о котором та ни разу не слышала.

А Ярослав надеялся, что миг, когда ему придется выбирать между нежной Ганой и своим будущим в армии, никогда не настанет.

К Гане он приезжал так часто, как дозволяли служебные обязанности. Если его и беспокоило, что Гана скрывает от матери их «дружбу», он никогда не давал об этом знать. Наоборот, похоже, Ганина игра в прятки была ему только на руку.

Он поджидал ее в тесных переулочках, гуляли они по тропинкам вдоль реки и среди полей и лугов за городом. Больше всего ему нравилось, когда из-за поворота дороги выныривала какая-нибудь фигура. Тогда он затаскивал Гану в кусты или в темный уголок и крепко прижимал к себе.

– Мы же не хотим, чтобы нас кто-то увидел, правда? – шептал он ей на ухо и целовал волосы, щеки и губы, а довольная Гана, прижимаясь к нему, прятала смех в лацканах его шинели, ей даже в голову не приходило, что за поведением Ярослава может стоять что-то еще, кроме стремления ей угодить и немножко подурачиться.

На самом деле, Ярослав только поддерживал Ганину скрытность. Она отдаляла выбор, которого, казалось, не избежать, и он надеялся, что тем временем что-то случится и спасет его. Что – он и сам не знал, просто чудо. Первое смутное предупреждение он получил еще тогда, когда ждал Гану у кинотеатра.

В тот вечер, когда Ярослав, полный сомнений, притоптывал на тротуаре, потому что ноги в выходных туфлях начинали замерзать, его окликнул знакомый голос.

– Еще не пришла?

Ярослав обернулся и на автомате поднял руку, чтобы отдать честь своему начальнику, а Горник только улыбнулся и показал головой на кругленькую блондинку рядом с ним.

– Марженка, вы уже знакомы с прапорщиком Горачеком?

Марженка помотала головой.

– Нет, Фананек, кажется, нет. Рада познакомиться. – Она протянула Ярославу руку.

Ярослав склонился, чтобы поцеловать ее, благодаря в душе правила хорошего тона за то, что помогли ему скрыть веселую улыбку, которую он был не в силах подавить. Он никогда прежде не видел своего начальника в чем-то, кроме военной формы. В слишком длинном пальто и шляпе, едва закрывающей высокий лоб, Горник смахивал на бродячего торговца из тех, что ходят по домам и предлагают средства для уничтожения насекомых, а ласковое прозвище, с которым обратилась к нему жена, усиливало впечатление, будто он только что вернулся после долгой и успешной торговли и решил свою дорогую половинку вывести в свет.

Ярослав потряс руку капитана, в такую холодную погоду неприятно теплую, и невольно посмотрел в ту сторону, откуда спешили опаздывающие. В конце узкой улочки стояла Гана и даже в темноте было видно, что она в нерешительности. Наверное, стесняется подходить к нему в обществе незнакомых людей.

– Уже идет, – сказал он, и головы супругов Горник повернулись в Ганину сторону.

– А, Ганочка Гелерова, – выдохнула Мария Горникова, явно радуясь, что ей будет о чем рассказать подружкам за чашечкой чая.

– А разве она не еврейка? – спросил капитан и изучающе посмотрел на Ярослава.

Ярослав не знал, что ответить, и растерянно пробормотал:

– Позволите? – слегка поклонился. – Милостивая пани.

И направился навстречу Гане.

Но вопрос капитана засел у него в голове, не давал покоя в течение всего вечера – пока он здоровался с Ганой, помогал ей отчистить ботинок от вонючей неприятности и даже когда в полутьме зала он собрался с духом взять Гану за руку. Ярослав выкинул его из головы, только когда поцеловал Гану в губы на прощание.

Но совсем забыть об этом деле ему было не суждено. Спустя почти два месяца встреч с Ганой, когда Ганины темные глаза и женский запах уже запали Ярославу глубоко в душу, капитан Горник вызвал его в свой тесный кабинет с высокими окнами и неудобными деревянными стульями. После нескольких формальных вопросов, которые точно не стоили того, чтобы обязательно обсуждать их наедине в кабинете, и долгого общего вступления, где Горник не преминул напомнить о важности семейного тыла и привел в качестве примера счастливого супружества свой двадцатилетней брак с Марженкой, капитан наконец-то подобрался к сути дела.

– Кстати, вы еще встречаетесь с Гелеровой? – спросил капитан, как будто этот вопрос только что пришел ему в голову При этом он постукивал пальцами по столу, устремив взгляд куда-то за окно.

– Да, пан капитан. – Ярослав сразу смекнул, что это не просто праздный интерес.

Они оба помолчали.

– Ярослав, – сказал наконец Горник. Он посмотрел на подчиненного и откашлялся, будто у него кость застряла в горле. – Вы перспективный молодой человек, у вас вся жизнь впереди, – он снова откашлялся, – вам стоит следить за тем, чтобы не наделать лишних ошибок.

Ярослав начинал догадываться, к чему клонит капитан, но не знал, что на это сказать.

– Но ведь капитан Ирак тоже… как и Гана, и никого это не волнует… – смущенно пролепетал он.

– Пока что, пока что. Но знаете, время такое, вы только посмотрите на ситуацию в других странах – скажем, в Германии. Не то чтобы я предвзято к кому-то относился, Ярослав. Но с этими евреями вечно одни неприятности, не случайно именно они у Гитлера в немилости. Я вам это говорю как друг. На свете столько красивых девушек, зачем усложнять себе жизнь? Понимаете?

Ярослав помолчал немного, потому что во рту у него вдруг вырос огромный плесневелый гриб и не давал дышать.

– Да, пан капитан.

– Это хорошо, – сказал Горник, явно почувствовав облегчение.

– Разрешите идти, пан капитан? – спросил Ярослав. Стены комнаты сжимались вокруг него, потолок давил сверху, а в воздухе не хватало кислорода. Он почувствовал во рту кислый привкус. Ярослав выбежал из офицерского корпуса, свернул за угол, и там, где никто не мог его увидеть, наклонился вперед и, уперев руки в колени, вдохнул поглубже холодный зимний воздух.

Он потрясенно уставился на грязный плац перед собой. Неужели Горник намекал, что ему придется выбирать между будущим в армии и Ганой? Он оперся о серую стену канцелярского корпуса и стоял так еще долго после того, как тошнота отступила.

В полдень Эльза накинула на плечи шерстяную шаль, заперла лавку и по солнышку, вселяющему надежду, что уже скоро придет весна, перебежала через площадь и свернула в узкую улочку к дому пани Карасковой. Она прошла мимо часовой мастерской и через витрину увидела Карела Карасека, склоненного над работой при свете настольной лампы. Эльза поднялась по лестнице, тихонько постучала в дверь и вошла на кухню.

Людмила сидела за обеденным столом, на коленях у нее лежало посудное полотенце, а перед ней – несколько картофелин. Под столом, вокруг стула и по всей кухне валялись кожура и укатившиеся наполовину очищенные клубни. Левой рукой она придерживала картофелину на разделочной доске, а правая рука, сжимавшая нож, непослушно летала по воздуху, будто ей не принадлежала. Только иногда удавалось отрезать кусок кожуры, скорее случайно, чем по воле хозяйки, чаще всего нож попадал мимо.

Эльза бережно схватила Людмилу за руку и выдернула нож у нее из пальцев. Даже странно, сколько пришлось для этого приложить усилий. Эльзу совсем не удивило, что Людмила не попросила о помощи сына. Карел и так вечно проводил время за работой в мастерской на первом этаже, а с тех пор, как мать заболела и каждый день приносил ей новые тяготы, поднимался наверх только в случае крайней необходимости. Он осторожно ступал, отводил взгляд и делал вид, что не замечает слабости матери.

Сама Людмила осознавала, что ее состояние день ото дня ухудшается, но боролась с болезнью тем, что ее игнорировала. Она не рассказывала никому, как мир шатается у нее под ногами, как правая сторона тела не слушается приказов мозга и живет собственной жизнью. Но страх перед будущим и беспомощность только росли и все чаще выплескивались наружу.

Людмила посмотрела на Эльзу. На глазах у нее выступили слезы, с губ срывались приглушенные всхлипы.

– Что же будет дальше, что дальше? – прошептала она.

Эльза пристроилась рядом и потянулась к ближайшей картофелине, чтобы ее дочистить.

– Вам нужно найти кого-нибудь помогать по хозяйству.

Людмила кивнула:

– Я тоже об этом думала. – Она говорила медленно, слова выходили откуда-то из горла.

– Поискать? Тут приехало несколько семей из Австрии, они успели убежать от Гитлера. Может, кому-то из них нужна работа.

Людмила покачала головой.

– Из-за того, что они евреи?

Людмила посмотрела на нее чуть ли не с укоризной.

– Ты же знаешь. – произнесла она медленно, – это меня никогда не беспокоило. Но вряд ли такие женщины пойдут в служанки. Наверняка у них хватает средств, раз они смогли убежать от Гитлера. Все равно, они тут ненадолго. Уедут как можно дальше, как твой брат с семьей. – Она помолчала. – Тебе тоже надо уезжать. Продай дом или хотя бы сдай в аренду, пока ситуация не улучшится, мы с Карелом за ним присмотрим. Возьми девочек и переезжайте к брату. Здесь вас ничего хорошего не ждет.

Она устало вздохнула и несколько раз открыла и закрыла рот, как будто ей не хватало воздуха.

Эльза бросила почищенную картошку в кастрюлю, встала и набрала в нее воды. Людмила произнесла вслух те опасения, которые уже несколько месяцев терзали ее саму.

– Ну, я поспрашиваю для вас про какую-нибудь помощницу, – сказала она, будто не слышала Людмилиных слов.

– Я буду тебе благодарна.

Людмила несколько раз сглотнула, левой рукой придержала непослушную правую, с трудом встала и нетвердыми шагами переместилась на диван.

– Обещай мне хотя бы, что подумаешь над тем, что я тебе сказала.

Эльза, стоя спиной к ней, лишь едва заметно кивнула. Пока руки резали овощи для супа, в голове проносились десятки противоречивых мыслей. Она чувствовала, что Людмила Караскова права, не зря она проводила вечера, слушая новости, но сдать дом и переехать в страну, язык и обычаи которой Эльза не знала, казалось ей слишком серьезным шагом в неизвестность. Надо это еще как следует обдумать и спланировать. Ведь Роза даже школу еще не закончила, а Гана в этом году доучится в педагогическом училище. Сначала нужно найти надежного арендатора, чтобы было на что жить. Где такого найти? И какую арендную плату ему назначить? Да разве можно бросить здесь родителей? А кто будет ухаживать за могилой Эрвина? А что, если Гитлер, и правда, придет и сюда, как грозится? Что тогда будет с ними со всеми?

Мысли обжигали ее, как брызги воды в кипящем масле. Удрученная Людмилиным плачевным состоянием и собственными тревогами за будущее, которые не давали ей глубоко вздохнуть, Эльза, выйдя от Карасеков, направилась не на площадь, а к реке. Лавку откроет попозже, придется сегодня покупателям подождать со своими салфетками, блокнотиками и карандашами. Ей нужно пройтись, убедиться, что река по-прежнему течет в своем русле, а на деревьях вдоль берега снова распускаются почки.

Она медленно спустилась к реке, оперлась о ствол многолетнего дерева, закрыла глаза и подставила лицо первым весенним лучам. Река успокаивающе гудела и приглушала городской шум. Больше всего Эльзе хотелось бы лечь на воду и нестись по течению куда-нибудь подальше от печали и забот. Прочь от ответственности и необходимости решать.

Она повернулась и осторожно, чтобы не поскользнуться, поднялась обратно на тропинку. В последний раз оглянулась на реку, единственной заботой которой было удержать воду в своих берегах, на деревья, которые высматривали весну гораздо терпеливее, чем она, и вдруг вдалеке на тропинке заметила две фигуры.

Она видела их только со спины, но сразу узнала Гану в девушке, которая нежно прижималась к руке молодого человека в форме. Да и как она могла не узнать ее красивые длинные волосы и приталенное пальто, которое они вместе выбирали? Но на всякий случай наклонилась вперед и внимательнее присмотрелась к удаляющейся парочке.

Ведь Гана должна быть еще в институте. Она уверяла, что в четверг у нее занятия до четырех… Значит, врала. Что еще дочь от нее скрывает?

Эльза побрела обратно к городу. Грусть и разочарование смешались со страхом и разлились перед ней трясиной бессилия. Но Эльза не могла себе позволить поддаться отчаянию и беспомощности. У нее две дочери, о которых она должна позаботиться. Ей придется выбирать им будущее, обеспечить счастливую жизнь, пусть даже против их воли.

Эльза повесила на дверь лавки табличку «Закрыто», что после смерти Эрвина позволила себе лишь однажды, когда так прихватило спину, что она не могла выпрямиться. Села на широкий подоконник у окна с видом на площадь и стала ждать возвращения Ганы.

Гана, запыхавшись, взбежала по лестнице. Она заметила объявление на двери магазина и сразу подумала, что с мамой или Розой что-то стряслось.

– Что случилось? – выпалила она с порога.

Эльза даже не обернулась и по-прежнему смотрела в окно, как будто ее занимали только снующие по площади люди.

– Я напишу дяде и попрошу его найти для нас в Англии жилье, – сказала она вместо ответа.

У Ганы пол ушел из-под ног. Она схватилась рукой за стол.

– Но почему?

– Почему? Ты еще спрашиваешь почему? – Эльза отвернулась от окна, и Гана заметила, что глаза у нее покраснели.

– Потому что я боюсь. Боюсь, что придет Гитлер и отберет у нас лавку, как случилось с дядей Рудольфом. Или нас, как и его, изобьют на улице только за то, что мы еврейки.

С каждом словом Эльза яснее понимала, что им правда нужно уезжать.

Гана, конечно, помнила дядин подбитый глаз, но отказывалась верить, что нечто подобное может произойти и в Мезиржичи.

– Ну, мы не знаем, как это все было… К тому же тут все-таки не Германия.

– Пока. Если Гитлер будет продолжать в том же духе, скоро станем частью Германии. – Эльза снова посмотрела на площадь. Солнце уже спряталось за тучи, и ощущение близкой весны улетучилось.

– Может, ты просто хочешь тут остаться из-за этого военного, с которым сегодня гуляла у реки?

Гана ничего не ответила, тогда Эльза продолжила:

– Ты еще слишком юна, чтобы заводить романы. Тебе нужно ходить в институт и помогать мне с Розой, а не шляться с парнем, которого ты явно стыдишься, раз ничего мне о нем не рассказываешь!

Эльза все больше распалялась, говорила громче и злее.

– И давно ты мне врешь?

– Мама…

Гана уже плакала, но Эльза не могла с со бой совладать. Весь страх, неуверенность, злость на мир, который ее предал и вынуждал принимать тяжелые решения, сквозили в ее голосе и обрушились на дочь.

– Ты лгунья, самая настоящая лгунья.

Она прошла мимо рыдающей Ганы и остановилась в дверях.

– Вы с Розой закончите учебный год, а я попробую сдать дом. Как только получим визы, сразу уедем. Это мое последнее слово, так и передай этому своему ухажеру. – Она сняла с вешалки ключ от лавки и вышла, хлопнув дверью.