Текст книги "Гана"

Автор книги: Алена Морнштайнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Тебе пора в школу, – сказала она.

Это было удивительно точное замечание для такого отрешенного создания, как тетя Гана.

– Нов таком виде я не могу пойти в школу, – я шмыгнула носом, мне было искренне жаль пропустить сегодня учебу. – У меня нет с собой ни башмаков, ни портфеля.

Тетя Гана зажгла огонь на плите и поставила кипятиться воду для чая. Потом вытащила из буфета кружку и сосредоточенно уставилась на нее.

– После обеда зайдешь за своими вещами.

Я догадалась, что к Горачекам она посылает меня, а не кружку, и представила себе, как тащу через весь город тяжеленный деревянный чемодан и портфель, но не осмелилась возразить. Завернувшись в покрывало, я подсела к кухонному столу.

Тетя Гана подвинула ко мне лукошко с черствым хлебом.

– Сегодня понедельник, я пойду за покупками.

Хлеб, конечно, был старый, зато хотя бы не мятый из кармана, и волоски к нему не пристали, а я с воскресного обеда ничего не ела, так что не стала брезговать. Тетя Гана переоделась, потом налила чай и села напротив меня. Я старалась не смотреть, как она отламывает хлеб, мочит корку в кружке и сует в рот. Значит, такими теперь будут все мои утра, подумала я, когда тетя Гана собрала крошки в ладонь и высыпала в рот.

За весь завтрак мы не произнесли ни слова. Тетя доела, но по-прежнему сидела и смотрела своим странным взглядом куда-то сквозь меня. Я не знала, что мне делать, поэтому, убрав пустую кружку на столик для мытья посуды, снова свернулась на диване. Тетя вдруг встала, налила воды в лохань и начала мыть посуду. Ее было немного, но она явно стояла в лохани очень давно. Я неохотно поплелась к ней и взяла полотенце. Тетя удивленно на меня посмотрела, но ничего не сказала. Потом протерла стол, подмела пол и исчезла в спальне.

Я нарочно вытирала посуду очень медленно, чтобы хоть чем-то себя занять, но все равно закончила гораздо раньше, чем тетя появилась снова. Она, даже не взглянув на меня, сняла с вешалки в прихожей матерчатую сумку и направилась к двери. Протянула руку за ключом и только тут видимо вспомнила, что не одна.

Тетя обернулась и снова посмотрела на меня своим странным взглядом.

– Ладно, куплю картошку, – заявила она, как будто заканчивая долгий спор, и открыла дверь. На пороге стоял большой чемодан, а сверху лежал мой красный портфель. Я вздохнула с облегчением, что мне не придется тащиться с тяжелыми вещами через весь город, но одновременно до меня дошло, что теперь мой переезд к тете Гане стал окончательным и бесповоротным. Горачеки собрали мои вещи и доставили чемодан до самой двери, только бы не увидеться снова со мной и Ганой.

– Я даже не успела сказать спасибо тете Иване. – Я проскользнула мимо Ганы и втащила чемодан в прихожую. Это было непросто, от Горачеков я бы его точно не донесла.

Тетя Гана промолчала. Только презрительно фыркнула и закрыла за собой дверь.

Я вывалила все свои вещи на кровать и стала прикидывать, куда можно разложить белье, колготки, блузки и платья. И где найти место для тех немногочисленных игрушек и книжек, которые Горачеки разрешили мне взять с собой из нашего дома. Большинство моих вещей и вся зимняя одежда остались в старой квартире, поскольку – как выразилась тетя Ивана – дом у них не резиновый.

Я воспользовалась тетиным отсутствием и заглянула во все ящички и шкафчики на кухне, осмотрела тетину спальню, обшарила кладовку и удивилась, как мало вещей у тети Ганы. В буфете стояли две кастрюли, пара тарелок и кружек. Все ящики, кроме одного, были абсолютно пустыми, а в платяном шкафу висело только пальто и несколько свитеров – само собой, черных. В ящике ночного столика прятался тонкий ломтик хлеба. В кладовке на полках стояли полотняные мешочки с крупами, мукой и горохом. Я на всякий случай задвинула горох подальше и прошла через кухню в прихожую, чтобы посмотреть, что скрывается за еще одной загадочной дверью.

В темной прихожей было четыре двери. Дверь напротив входа никогда не закрывалась: она вела прямо в просторную кухню. Но напротив ванной по левую сторону была еще одна таинственная белая дверь, о которой я во время редких визитов к тете Гане выведала только, что за ней была раньше бабушкина спальня. Только бабушкина, потому что ее муж, мой дедушка Эрвин, умер, когда мама с тетей были еще совсем маленькими. Я не понимала, почему мне нельзя заглянуть внутрь. Бабушку это не могло побеспокоить, раз она умерла, но мама всегда предостерегающе шлепала меня по руке и говорила, что не стоит напоминать тете Гане о бабушке, а то она опять загрустит. Как будто тетя Гана когда-нибудь была веселой.

Я на цыпочках подбежала к двери запретной комнаты и осторожно дернула ручку. Она была заперта. Я с досадой пнула дверь ногой и вернулась на кухню. Там, прилежно сидящей на стуле, и застала меня тетя Гана.

Она подошла к столу и стала разбирать покупки. Большой мешок картошки – килограмма три не меньше, сельдерей, лук, морковь и еще один кулек гороха. Я вопросительно посмотрела на нее.

– Нужно есть витамины, – сказала тетя. – Детям, – добавила она и вытащила из сумки буханку хлеба и молоко. Потом беспомощно огляделась кругом. Наверное, ждала, что кто-нибудь ей подскажет, что дальше. До меня уже начинало доходить, почему тетя Гана такая худая и почему ей мама иногда носила кастрюльки с обедом.

Пока я уносила овощи в кладовку и снова запрятывала горох в самый дальний угол, тетя села к столу и спрятала лицо в ладонях. Я уже не так ее боялась, но эта беспомощность меня напугала.

– Мы справимся, – сказала я, больше даже себе в утешение, чем ей, и села рядом.

Прикоснуться к ней я не решалась, ведь я знала, что даже маме это не позволялось.

Из-под прижатых к лицу ладоней донесся вздох. Гана кивнула.

– Почему же ты вздыхаешь? – спросила я.

Тетя Гана шмыгнула носом, оторвала ладони от глаз и посмотрела на меня. С носа у нее медленно стекала противная капля. Меня так и подмывало достать носовой платок и протянуть ей, но я сообразила, что так не годится.

Тетя помолчала, а потом ответила:

– Потому что теперь я уже не могу умереть.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Май 1954– сентябрь 1955

Тетя Гана встала, пошарила в буфете и достала ключ. Она потеребила его в руках, как будто не могла вспомнить, от какой он двери, потом вся съежилась и со вздохом направилась к бабушкиной комнате. Я мигом соскользнула со стула и побежала за ней.

Тетя отперла дверь, не оглядываясь, пошла прямиком к окну и распахнула настежь обе створки. Я была разочарована. Почему они такую тайну делали из этой комнаты?

У стены стояла деревянная кровать, рядом платяной шкаф, а напротив – два комода. Ни ковра, ни занавесок, ни покрывал, ни даже картин. Только желтые крашеные стены и окна, выходящие во двор. Я дождалась, когда тетя выйдет за постельным бельем, и тут же заглянула в ящики. В нижнем я нашла накрахмаленные белые вязаные покрывала, завернутые в оберточную бумагу. И больше ничего, совсем.

– Почему эта комната была заперта? – спросила я, но тетя меня, видимо, не слышала или опять думала о чем-то своем. Я уже почти свыклась с тем, что с тетей Ганой особо не поболтаешь.

Я принесла свои вещи, и они заполнили целых три ящика. Своего любимого медведя, которому Ида выколола глаза, а тетя Ивана обратно пришила, я посадила на кровать. Потом села рядом с ним и оглядела свое новое жилище. Уже третье за последнее время.

Теперь у меня есть своя собственная комната, но меня это ничуть не радовало.

Мне понадобился не один день, чтобы уломать тетю Гану сходить со мной в наш старый дом на улице, ведущей к церкви. Я хотела забрать кое-какие необходимые вещи, для которых у Горачеков не нашлось места. Например, свою кружку, ходячую куклу с закрывающимися глазами и волосами, которые можно расчесывать, подаренную мне на прошлое Рождество, и новую еще не тронутую акварель. Сначала я собиралась взять и Дагмаркин кукольный сервиз, с которым я тайком играла, только когда Дагмарки не было дома, потому что с тех пор, как я разбила одну чашечку, она уже отказывалась его мне давать. Но когда я увидела сервиз на полке в нашей общей комнате, он уже не показался мне таким привлекательным, и вообще я начала понемногу понимать, почему тетя Гана заперла комнату бабушки Эльзы и туда почти не заглядывала.

Я запихала все свое белье, пижамы и зимние вещи в большую матерчатую сумку и заперла дверь дома, который принадлежал мне, но уже не был для меня родным.

Наверное, не стоило туда возвращаться, потому что, хоть мы и пробыли в старой квартире над часовой мастерской всего ничего, мне было ужасно тяжело, а тетя, которая вообще ждала на лестнице, вернувшись домой, снова перестала разговаривать: она только сидела на кухне и смотрела в пустоту.

Но вообще надо признать, тетя Гана старалась. На обед у нас бывала картошка со сметаной, картофельные оладьи, картофельная запеканка или еще что-нибудь из картошки, овощей или бобов – кроме гороха, – и я по взгляду, который тетя бросала на потрепанный кошелек, поняла, что дело не в скудной фантазии, а в нехватке денег. Я-то обедала в школьной столовой, так что не голодала, а вот тетя Гана довольствовалась одним только картофелем и хлебом.

Меня угнетало, что она о себе совсем не заботится.

Я стеснялась ходить по городу с тетей в растянутом черном свитере и стоптанных башмаках, поэтому под любым предлогом старалась этого избежать. Мне было неприятно, что люди на нас оглядываются, некоторые даже брезгливо отворачиваются, а кое-кто – в основном дети – кричит вслед что-нибудь обидное. А тете было глубоко плевать.

– Почему ты всегда носишь черное? – приставала я к ней. – Почему хотя бы не здороваешься, когда заходишь в магазин? Почему все время тут сидишь?

Тетя не отвечала. Она пропускала мои вопросы мимо ушей, и со временем я перестала спрашивать.

С деньгами становилось с каждым днем все напряженнее. Тетя не работала. Да и не могла. Кем ей было работать? Продавщицей? Представляю, как бы она внезапно застывала посреди магазина, уставившись в одно точку. Учительницей? Кто бы доверил своих детей такой странной женщине? Уборщицей или поварихой? Но сил у нее было не больше, чем у вареной мухи.

Она постоянно хваталась то за сердце, то за спину, то за живот, а порой так задыхалась, что мне становилось страшно. Думаю, тетя не смогла бы работать, даже не будь она слегка помешанной. «Помешанной» ее называл мой отец, а мама всегда защищала.

– Гана не помешанная, – возражала она. – У нее просто душевная усталость.

Но пожив с тетей Ганой, я начинала соглашаться с папой.

Тете Гане полагалась небольшая пенсия, а после визита дамы из опеки с таким высоким пучком, какого я в жизни не видела, стало приходить пособие и на меня, так что нам с тех пор жилось немного легче. Хоть меню оставалось неизменным, зато тетя теперь могла откладывать на черный день: на случай, если мне понадобятся новые колготки или карандаши. Тот день, когда нас посетила дама из опеки, я помню в мельчайших подробностях. Я тогда прожила у тети Ганы месяца три. Я уже пообвыклась и боялась, как бы не пришлось снова переезжать.

В житье с тетей Ганой были свои достоинства и недостатки. Да, ее стряпня была не слишком разнообразной, и с чудаковатой тетей особо не поболтаешь. Но со временем я перестала ждать от нее ответов. Я садилась напротив нее и рассказывала ей все, что происходило в школе, кто что сказал, что было на завтрак у Ярмилки Стейскаловой – просто все, что взбредало в голову. Тетя никогда меня не перебивала, но иногда вставала и уходила в спальню.

Еще одним преимуществом было, что тетя ничего мне не запрещала и не требовала. Если бы я решила не идти в школу или пойти туда босиком, она бы даже не заметила. Как ни странно, я никогда этим не пользовалась.

Дама из опеки села на краешек стула, нацепила очки и оглядела кухню. Вид кухни даму скорее всего удовлетворил, так как тетя тщательно прибирала ее каждый день. Наверное, она ждала, что тетя хотя бы предложит ей чаю, но Гана подвинула стул, села напротив и молчала. Женщина разложила перед собой какие-то бумажки и начала вещать.

Она поясняла постановления, перечисляла законы, задавала вопросы и сама же на них отвечала, спросила, почему мы не получаем сиротскую пенсию, тут же заполнила за нас заявку и сунула тете на подпись, а мы с тетей только таращились на нее, и наверняка у нас были одинаково недоуменные выражения лица, во всяком случае даме из опеки Гана совсем не показалась странной.

Закончив свой пятнадцатиминутный монолог, из которого я усвоила только, что останусь у тети, а пособие нам будет приносить почтальонша пятнадцатого числа каждого месяца, дама сгребла бумажки, резво вскочила и ущипнула меня за щеку.

– Значит, тебе у тети нравится?

Я открыла было рот, но дама потрепала меня по щеке и ответила сама:

– Ну, конечно, деточка, нравится, – и исчезла.

Я повернулась к тете, чтобы обсудить с ней этот удивительный визит, но та уже поднялась и направилась к спальне, из чего я сделала вывод, что с нее довольно на сегодня человеческого общения и ей нужно отдохнуть. На улице шел дождь, поэтому я уложила подушку на широкий подоконник и взяла из нижнего ящика комода свою любимую книжку об осиротевшей девочке по имени Поллианна. Я открывала ее всякий раз, когда мне становилось грустно. Книга так мне понравилась, что я не стала возвращать ее в библиотеку, сказав, что она потерялась. Вообще-то я рассчитывала, что библиотекарша не станет на меня сердиться, если я сделаю достаточно огорченный вид. Она и не рассердилась, сказала, что так бывает, но штраф выписала. Пришлось заплатить из денег на школьные обеды, а потом несколько дней сидеть на хлебе и воде, так что я считала, что сполна расплатилась за свою хитрость, и угрызения совести меня совсем не мучили.

Я устроилась на подушке и нашла свою любимую главу, где Поллианна объясняет правила игры в радость, мечтая, чтобы и у меня все обернулось к лучшему, чтобы я тоже научилась снова видеть вокруг только хорошее и чтобы Гана чудом превратилась в любящую тетушку, как Поллианнина тетя Полли. Только когда я подняла голову, я по-прежнему сидела в кухне совсем одна, а на улице шел дождь.

Постепенно я подметила, что тетины дни проходят по раз и навсегда заведенному распорядку. Она в одно и то же время вставала, ела и ложилась спать. За покупками ходила по определенным дням в одни и те же магазины, стирать нужно было по субботам, и любое нарушение обычного ритма надолго приводило ее в то странное состояние оцепенения, знакомое мне еще по ее визитам к маме. Тетины периоды молчаливой апатии меня уже не пугали, но страшно раздражали. Неужели так сложно владеть собой, как все люди? – думала я. Она всего боится или просто ленится? Я никак не могла понять ее постоянную усталость. Во мне жизнь била ключом, а тетины вздохи угнетали, хоть я и научилась со временем не обращать на них внимание.

По возможности я все дни после школы проводила с Ярмилкой Стейскаловой. Были у меня и другие подружки, но никто не мог сравниться с белокурой Ярмилкой, я даже простила ей, что она такая красавица. В хорошую погоду мы чаще всего играли у них во дворе. Я легко к этому приспособилась, потому что тете Гане было совершенно все равно, где я, и сомневаюсь, что она бы заметила, если бы я вообще не вернулась.

В плохую погоду мы приходили к Ярмилке домой, но потом я заметила, что ее мама не очень-то мне рада. Раньше она со мной разговаривала, угощала чем-нибудь, расспрашивала, как поживает мама, и передавала привет папе, но с тех пор, как я поселилась у тети, она меня ни о чем не спрашивала и не предлагала даже воды с сиропом. А потом Ярмилка вообще перестала приглашать меня к себе в гости. Это не давало мне покоя, но спросить было боязно: вдруг услышу что-нибудь неприятное в ответ, но в конце концов я не выдержала. Шел дождь, мы не могли играть на улице и поэтому стояли в арке под крышей и развлекались тем, что считали зонтики.

– Яруш, – начала я, – почему ты меня больше не зовешь в гости?

Ярмилка заметно покраснела.

– Ну а что там делать?

– Ну поиграть, пока идет дождь.

– А может, пойдем к вам? – Ярмилка явно увиливала от ответа. Она прекрасно знала, что к нам нельзя.

– Ты имеешь в виду к тете Гане? Ты же знаешь, что она боится гостей.

– Вот именно.

Я удивленно посмотрела на свою лучшую подружку.

– В каком смысле?

– Твоя тетя сумасшедшая.

– Нет, у нее просто душевная усталость. – Теперь мне мамино мягкое определение показалось очень подходящим.

Ярмилка помялась, но потом сказала:

– Мама говорит, что твоя тетя сумасшедшая и что нам не стоит общаться с такими людьми.

Она как будто окатила меня ушатом холодной воды.

– Но ты же дружишь со мной, а не с тетей Ганой. Я-то тут при чем? – набросилась я на нее.

Ярмилка чуть не расплакалась.

– Я так не считаю, честно, но мама сказала, что по тебе это тоже заметно. Ты с тетей совсем распустилась, и мама против того, чтобы ты была мой лучшей подружкой. К тому же вы какие-то евреи, так она сказала.

– Ну это уж точно глупости, – запротестовала я. Как я могу быть еврейкой, если даже не знаю, что это значит?

Ярмилка взяла меня за руку.

– А мне вообще неважно, правда. Ты всегда будешь моей лучшей подружкой – до самой смерти.

Она утерла нос рукавом, и я подумала, что, может, и правда плохо на нее влияю: раньше она бы, как приличная девочка, высморкалась в носовой платок.

Невзирая на дождь, Ярмилка проводила меня до самых дверей тетиного дома и пообещала, что завтра после школы мы точно погуляем. Я поднималась по лестнице и перекатывала на языке это странное слово.

Тетя Гана сидела за столом в идеально прибранной кухне. Она не могла не услышать, как я вошла, но даже не обернулась. Я скинула портфель, остановилась в дверях и смотрела, как она сосредоточенно чистит картошку. Платок у нее еле держался на голове: он сполз назад, открывая волосы. Они были абсолютно седыми, но такими же густыми, как у меня. То ли я уже привыкла, то ли в последнее время она слегка поправилась, во всяком случае мне показалось, что щеки у нее не такие впалые, а подбородок не такой острый, как раньше. Если бы не выпавшие зубы, она, пожалуй, могла бы выглядеть не так уж безнадежно. Но ей очевидно было на это глубоко плевать.

Я подошла к ней и села рядом.

– Тетя?

Она не сразу обернулась.

– Кто такие евреи?

Она молча уставилась на меня, потом отложила нож, завернула рукав и показала многозначное число, вытатуированное на предплечье.

Потом встала и, даже не вымыв перепачканные в земле руки, удалилась в свою комнату.

Так что на следующий день я с легким сердцем могла сказать Ярмилке, что я точно не еврей, потому что у меня нет номера на руке.

Впрочем, это не избавило нас от всех наших трудностей. Мне все еще были не рады у Стейскалов, к тете не сунешься, а на улице опять шел дождь. Мы стояли в арке на том же месте, что накануне, и я уже предчувствовала, что меня ждет очередной одинокий день. Я подняла глаза к небу, но низкие тучи над крышами домов были такими же серыми и печальными, как мои перспективы на будущее.

И тут мне пришла в голову одна идея. У меня же есть целый дом. С тех пор, как умерли мои родные, прошло больше года, и дом так и стоял пустым. Мастерская на первом этаже была заперта и заброшена, потому что город нашел более подходящее помещение, ведь тесная каморка, в которой отец починил и почистил сотни часовых механизмов, была слишком темной и неудобной. А остальная часть дома по-прежнему принадлежала мне. Когда к нам приходила та дама из опеки, она сказала, что можно дом продать, в городской администрации конечно бы его выкупили, но потом несколько смущенно добавила, что дело наше, но она бы не советовала нам этого делать.

– Вряд ли грянет валютная реформа, как в прошлом году, но мало ли… – сказала она, и единственный раз за весь визит ненадолго замолчала. – Ну, вам решать.

Дом мы, само собой, не продали, но скорее даже не по совету сотрудницы опеки с высоким пучком, а просто из-за тетиной неспособности что-нибудь предпринять.

Так я оказалась владелицей целого дома на улице у церкви и почти точно знала, где найти от него ключ.

– Подожди здесь, – сказала я Ярмилке и побежала домой. – Я скоро вернусь, – крикнула я через плечо.

Я взбежала по лестнице, зашвырнула портфель в спальню бабушки Эльзы и заглянула на кухню. Тети там не было. Видимо, она смотрела в стену в своей комнате или вылеживала одну из непостижимых мне хворей. Я пододвинула стул к буфету, пошарила на верхней полке и нашла ключ. Разумеется, тетя не способна была придумать новый тайник.

Я спрыгнула вниз, убрала стул на место – чтобы тетя не разволновалась, что что-то не так, как она привыкла, – снова сунула ноги в резиновые сапоги и помчалась обратно к Ярмилке. Но уже подходя, я замедлила шаг, вспомнив странные звуки на чердаке нашего старого дома, которые меня когда-то так напугали, и то гнетущее впечатление, от которого я не мота избавиться, когда наведалась туда за своими вещами, уже живя у тети. Тоски и отчаяния я боялась даже больше, чем шаркающих шагов на чердаке.

Потом я решила, что мне уже десять, значит я уже не ребенок, чтобы бояться, к тому же я буду не одна, а с Ярмилкой. А где-то в глубине души я надеялась, что моя благоразумная подружка не согласится на мою затею.

Но Ярмилка была в восторге от этой идеи, так что мы натянули на голову капюшоны зеленых дождевиков и пошлепали по лужам к моему старому дому.

Ключ в замке повернулся легко, как я привыкла, свет на лестнице зажегся, внутри было холодно, затхло и влажно. Мы заглянули в квартиру, но остались стоять на лестнице. Стулья громоздились на столе вверх ногами, как будто хозяйка собиралась мыть пол, а на окнах не было ни штор, ни занавесок. Дом выглядел ровно так, каким его оставила дезинфекционная бригада.

– Фу, как тут воняет, – сказала Ярмилка. – Может, лучше поднимемся на чердак? Ты говорила, что оттуда видно весь город.

Да, я так говорила, но на самом деле это было только мое предположение, потому что я-то там никогда не бывала. Мама говорила, что я испачкаюсь, потому что там очень пыльно, или споткнусь, потому что там темно, а то и вовсе выпаду из окна, ведь я такая неосторожная. По правде сказать, мама сама не ходила на чердак. Она уверяла, что боится высоты.

Мы поднялись с Ярмилкой на третий этаж, прошли мимо комнаты, которую я когда-то делила со своей младшей сестренкой, которая… Я заставила себя поскорее подумать о чем-то другом.

На чердак вела узкая крутая лестница.

– Лезь ты первая, – подтолкнула меня Ярмилка. – Ты ловчее.

В этом я не была уверена, но послушно добралась до крышки, закрывающей выход на чердак.

А вдруг она заперта, понадеялась я. Или я не смогу ее поднять.

Но деревянная крышка открылась очень легко. Я заглянула внутрь, и страх улетучился. Несмотря на дождь, на чердаке было светло. Туда пробивался свет из окон на фронтонах и двух световых люков. Видимо, мама ни разу в жизни не поднималась на чердак, иначе бы она знала, что окна расположены так высоко, что из них просто невозможно выпасть.

Я вскарабкалась наверх, и Ярмилка пролезла за мной. С полу от наших шагов взвилась пыль.

– Здесь не так воняет, – сказала Ярмилка, и это было правдой.

Кое-где черепица отстала и прилегала неплотно, так что внутрь проникал свежий воздух. Тут пахло старой мебелью, зато не было ни следа той затхлости, что царила в жилой части дома.

Вдоль скошенных стен стояли старые комоды, тяжелый деревянный сундук, ночной столик с выломанными дверцами и стулья, сложенные друг на друга, чтобы занимать как можно меньше места. В самом высоком месте крыши чердак перегораживали два высоких платяных шкафа. Под окном во фронтоне, выходящем на город, стояла деревянная кровать с продавленной металлической сеткой. К ней были прислонены три серых матраса из конского волоса, а на веревках, натянутых между балками, проветривались пуховые перины и пухлые подушки в полосатых наволочках.

Я открыла самый большой шкаф. Он был набит пальто, старомодной одеждой и шляпами, на дне и на верхней полке были кое-как навалены коробки. В соседнем шкафу дело обстояло почти так же, только вместо шляп на меня сверху посыпались меховые шапки и муфты. Общими усилиями мы с Яр-милкой приподняли тяжелую крышку деревянного сундука и нашли там настоящий клад. Сундук был полон книг и журналов. Мы порылись в найденных книгах, полистали пожелтевшие журналы. Пока Ярмилка примеряла шляпы перед зеркалом на внутренней стороне дверцы платяного шкафа, я выискивала среди тяжелых томов в твердом переплете тонкие романы в мягкой обложке о приключениях Тарзана, выращенного обезьянами, ликовала, отыскав «Охотников на мамонтов»[2]2
  Исторический роман чешского писателя Эдуарда Шторха (1878–1956).


[Закрыть] и сверху на стопку сложила все серии «Габры и Малинки»[3]3
  Серия книг о детстве и взрослении сестер Габры и Малинки чешской писательницы Амалии Кутиновой.


[Закрыть].

Потом мы подвинули стулья к окну, выходившему на нижнюю часть города. Шел дождь, и мы смотрели на слегка поднявшуюся воду реки под нами. Мы видели заросший кустами правый берег и Водную улицу, тянущуюся вдоль реки, низкие домики на заднем плане, здание лесопилки с высокой кирпичной трубой, убегающие вдаль рельсы, высокие деревья городского парка и лесистые вершины холмов за городом вдалеке.

Мы стояли и наблюдали, как люди, прячась под зонтами или кутаясь в дождевики, спешат с работы домой.

Тогда я даже не подозревала, что в такой же день тринадцать лет назад на этом же месте стояла моя мама и старалась разглядеть темные фигуры людей, шагающих по городу, только вид ей застилали не капли дождя, а слезы.