Текст книги "Охота на ведьму (СИ)"

Автор книги: Алена Харитонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Остроухий ведьмак склонил голову к плечу и без обиды в голосе поинтересовался:

– Без этого ты мне не поверишь?

Торой кивнул.

Бессмертный тонко улыбнулся и назидательным тоном похвалил:

– Правильно. – К эльфу возвращались прежние замашки. – Что ж… клянусь перед лицом Вечности в том, что не причастен к произошедшему в королевствах, не знаю того, кто устроил подобное, и ни в коей мере не потворствовал и не потворствую случившемуся.

Но, даже несмотря на удовлетворённый кивок, волшебника не оставило гаденькое недоверие. Торой прекрасно помнил, как несколько лет назад один эльф уже давал ему подобную клятву, но при этом так умело манипулировал словами, что умудрился обойти зарок. Словно почувствовав это смятение, Алех негромко сказал:

– Я не обману тебя. Всё, что я делал, я делал ради того, чтобы ты сохранил способности и не погиб от неведомых чар.

Маг заходил по комнате:

– Допустим, я тебе верю, но в таком случае, объясни – зачем? Зачем ты так рисковал? Я – человек, а ты – эльф! Эльф не может рисковать всем ради человека, который в лучшем случае проживёт семьдесят или восемьдесят лет!

Бессмертный грустно улыбнулся, потрогал налившийся бордовым желвак и со вздохом ответил.

– Мой лучший друг был человеком. Он умер три века назад, но мне до сих пор его не хватает.

Торой вздрогнул:

– Это ты о Рогоне?

– О нём. – И эльф повернулся к ведьме. – Люция, если у тебя есть горьколист, можно добавить и его, он отлично заживляет.

И ведьмак пустился в пространный рассказ о лекарских свойствах болотного растения. Девчонка слушала, открыв рот, и заворожено наблюдала за умелыми действиями остроухого колдуна. Он же, ничуть не смущаясь, ловко растирал в старинной ступке травы, неспешно читал заклинания и даже успевал пояснять каждое из своих действий, ну, ни дать, ни взять – наставник перед классом учеников-лоботрясов.

Алех говорил неторопливо и понятно, время от времени с изящной небрежностью бросал в ступку щепотку-другую трав и даже шутил. Люция против воли залюбовалась нелюдем. А он так самозабвенно погрузился в тонкости ведьмачьего искусства, что утратил свойственную его племени высокомерность. Торой перехватил очарованный взгляд колдунки и усмехнулся – да уж, Алех настоящий эльф, при желании без труда обворожит любую барышню, даже будучи украшенный синяком.

Маг отыскал глазами притихших мальчишек – Тальгато и Эйлан давно уже навели порядок перед балконной дверью и теперь клевали носами на широкой тахте – между ними, с недоверием посматривая на эльфа, лежала обсохшая Кошенька. Понаблюдав за Бессмертным ещё какое-то время, пушистая трёхцветка решила, что после её сокрушительного нападения он присмирел и может считаться неопасным. Лишь после этого животина беззаботно зевнула и свернулась калачиком.

В свою очередь Люция совершенно не разделяла кошкиной настороженности. Напротив, обрадованная появлением собеседника, который охотно отвечал на её многочисленные вопросы, девушка пользовалась удобным случаем и выведывала у эльфа тонкости колдовства.

– А ты можешь меня научить превращаться в летучую мышь?

«Конечно, – приревновал незаметно для себя Торой, – зачем ей теперь волшебник, когда появился такой интересный единомышленник».

– Ну… – замялся остроухий ведьмак, – это достаточно сложно. Конечно, если ты в совершенстве владеешь умением летать на помеле…

Колдунка горестно вздохнула:

– Не владею. Бабка не успела толком научить…

Алех на это беззаботно махнул рукой:

– Я научу, если будет время. Думаю, за два-три года при должном старании ты всё освоишь…

Ведьма посмотрела на него с обожанием.

– Алех. – Прервал идиллическую беседу Торой. – А как ты нас нашёл?

Эльф приложил компресс с наговоренными травами к синяку и, откинувшись на спинку кресла, ответил:

– Это было несложно. Рогон ведь советовал тебе отправиться именно в Гелинвир – крепость испокон веку считается самым надёжным укрытием. У меня, конечно, были некоторые сомнения в том, что ты прислушаешься к этой рекомендаци. Но, уже будучи в Фариджо, я обнаружил след твоего волшебства – этот дождь. Он буквально пронизан магией. Ну и ещё я видел некую яблоню во дворе одной старой деревенской бабки…

Чародей улыбнулся, вспомнив Ульну.

За окном тем временем забрезжил рассвет. Алех опасливо покосился на высокие створки и с робкой надеждой в голосе спросил:

– Ты убрал тела?

Торой кивнул. Он знал, сколь сильно эльфы боятся смерти и всех её ритуалов, а потому не удивился, услышав в голосе Бессмертного плохо скрываемую дрожь.

– Алех, а у тебя нет предположений, кто затеял эту канитель с зеркалом?

Ведьмак, придерживая компресс, со вздохом ответил:

– Увы…

Торой вздохнул:

– Ясно одно: кто бы это ни устроил, он начисто лишён сантиментов. Это крайне беспринципное создание, для которого смерть сотен людей – недостойная внимания мелочь. Честно говоря, я даже подумал, что это ты…

Алех насмешливо приподнял бровь, словно вопрошая, мол, чем обязан?

– Да потому, – пояснил Торой, – что только эльфы могут вот так, безжалостно, вершить чужие судьбы, особенно, если это судьбы человеческие. А, когда Рогон сказал мне, что ты был ведьмаком, то…

– Можешь не продолжать, – обиженно прервал его Алех, переплетя красивые пальцы. – Фантазия у тебя всегда была отменная. Могу представить, каким чудовищем я вмиг оказался.

Волшебник уныло кивнул. Люция присела на подлокотник его кресла и ободряюще потрепала по плечу. От эльфа не укрылся этот знак внимания, и он вздохнул, как будто неожиданная ласка напомнила ему что-то не очень весёлое.

– Люция, если у тебя ещё есть травы, поделись, я приготовлю что-нибудь от горла. – Вежливо попросил Бессмертный, которому надоело жалобно сипеть.

Юная ведьма снова погрузилась в дебри тощего, но, как ни странно, совершенно бездонного узелка. Она ковырялась довольно долго, однако никак не могла отыскать нужные травы. Досадливо вытащила мешающую поискам склянку с какой-то мазью, Тороев кошёль с золотыми, а в завершение – давешнюю тарелку, в которую волшебник наблюдал за Нирин.

Увидев тарелку, Алех вскочил, совершенно забыв про компресс. Тряпка с травами шлёпнулась на пол, и Торой с удивлением увидел, что от синяка, так ловко наставленного им эльфу, не осталось и следа.

– Откуда у тебя это? – сдавленным голосом поинтересовался ведьмак, поворачивая в руках колдовское блюдо то так, то эдак. – Откуда?!

Он схватил девчонку за плечи и встряхнул, требуя немедленного ответа. Вид у Бессмертного был полоумный – от спокойной сдержанности не осталось и следа, огромные глаза пылали, тело сотрясала дрожь.

– От б-б-бабки… – испуганно выдохнула Люция и тут же принялась оправдываться, неправильно истолковав волнение Алеха. – Это моё, я не украла! Когда бабку сожгли, я…

– КТО? – взревел эльф. – КТО была твоя бабка?

Люция шарахнулась от сумасшедшего ведьмака, а на тахте проснулись и испуганно начали озираться сонные мальчишки, даже Кошенька и та бодро встряхнулась, снова приготовившись к бою.

– Прекрати на неё орать, иначе наставлю второй синяк. – Зло отчеканил Торой, которому не нравилось смотреть как Люция вжимается в стену.

Усилием воли эльф взял себя в руки и с расстановкой спросил:

– Люция, скажи мне, кто была твоя бабка?

Девушка растерянно захлопала глазами:

– Не знаю… Просто бабка… Старая ведьма, мы рядом с флуаронской деревенькой жили, ей меня подкинули ещё в младенчестве…

– Как? – снова взвыл от нетерпения Бессмертный. – Как её звали?

– Я не знаю! – плачущим голосом крикнула Люция. – НЕ ЗНАЮ! Я называла её бабушкой, а деревенские или госпожой, или старой каргой – заглазно.

Алех открыл рот для очередного вопроса, но тут сильные руки схватили его за плечи и развернули. Торою надоело наблюдать за непонятной истерией, и он решил внести коррективы в ход беседы.

– Да объясни толком, в чём дело, хватит её пугать! Не на допросе! – рявкнул маг на эльфа.

Люция захлопала глазами – Торой заступился за неё впервые. Ведьме было и приятно, и жутковато – ну как сейчас затеют драку?

– Прекрати! – она отцепила Тороевы руки от плеч ведьмака.

Тот высвободился и, потрясая блюдом, словно шаман бубном, зачастил:

– Такая тарелка всего одна. Понимаешь? Одна! И это я, я её сделал! Для женщины, которая была мне очень дорога. То было три с лишним столетия назад.

Торой махнул рукой и сказал:

– Наставница Люции, конечно, была стара, но явно не настолько. Наверное, твоё блюдо просто украли или передали по наследству.

Алех смотрел на Тороя огромными, потемневшими от горя глазами. И это горе показалось волшебнику знакомым – такой взгляд бывает у того, кто навсегда потерял любимого человека.

– Нет. – Выдохнул эльф. – Блюдо перестало бы существовать, случись нечто подобное. О, Силы Древнего Леса, она… она жива!

Торой не знал, чему больше удивляться – тому, что эльф, входящий некогда в состав Великого Магического Совета, употребил свойственное лишь колдунам и ведьмам славословие или выражению его глаз, слишком живому, слишком человеческому и столь чуждому сдержанным бессмертным – выражению любви и отчаяния. Алех прижал уродливое блюдо к груди и судорожно вздохнул.

Мальчишки некоторое время таращились с софы на взрослых, а потом, усталые и сонные, снова свернулись калачиками и дружно засопели. Эльф же опустился в кресло и, поглаживая нервными пальцами эмаль старой тарелки, жадно всмотрелся в безыскусный узор.

– Покажи мне её… – тихо попросил, нет, приказал он колдовскому блюду. – Покажи мне её!

А память сердца оглушила, ослепила и навалилась всей своей тяжестью.

* * *

Пока эльф, волею судеб вернувшийся в Гелинвир, лихорадочно сжимал в руках столь ценное для него блюдо, за десятки вёрст от магической столицы взошло солнце. На самой окраине королевства Флуаронис, называемой в народе Приграничьем, первые робкие лучики боязливо скользнули по янтарным стволам сосен, приласкали кучерявую зелень кустов бузины и весело рассыпались по белым полотнищам разбитых на опушке шатров.

Окажись где-нибудь поблизости случайный грибник, ему осталось бы лишь недоумевать, откуда здесь – так далеко от наезженных трактов – взялись неведомые путники, да мало того, что взялись, так ещё и лагерем встали? Впрочем, случайного грибника в такой глуши вовек не сыскать, а потому дивиться на странников было некому.

Маленький лагерь безмятежно спал. Его обитатели знали – никто не потревожит их покой, а, стало быть, им можно как следует отдохнуть перед долгой дорогой.

И лишь полог одного из шатров оказался откинут, несмотря на рань. Его обитательница стояла у подножия корявого старого дуба и задумчиво смотрела вдаль. Девушка была красива и очень молода. Такая просто не может страдать бессонницей! Она и не страдала. Размышляла.

Вожделенная цель, к которой она шла так долго, была уже совсем рядом. Час-другой и обитатели маленького лагеря проснутся и начнут собираться в путь. Дорога предстояла неблизкая, но – Силы Древнего Леса свидетели! – она станет последней неблизкой дорогой в её долгой жизни.

Та, которую любимый мужчина когда-то называл Фиалкой за удивительный цвет глаз, едва сдержалась, чтобы унять забившееся в нетерпении сердце. Скоро, совсем скоро… Фиалка вздохнула и задумчиво провела рукой по кудрявым пепельным волосам. Уже который день она не могла думать ни о чём другом, как о своей Цели.

Старое зеркало – уродливое и опасное – лежало в шатре, завёрнутое в плотную ткань. Оно уже частично выполнило своё предназначение, и как выполнило! Сегодня утром Фиалка не без радости заглянула в мрачные глубины, и, конечно, не увидела ничего, кроме разноцветных сполохов. Да и понятно, что может отразить мерцающая гладь, поглотившая столько чужой Силы?

Ведьма глубоко вдохнула сладкий лесной воздух, такой утешительный и родной. Как же хорошо… Вот только не мучили бы настрадавшееся сердце воспоминания. Но, увы, воспоминания всегда были рядом. И чем больше времени проходило, тем ярче и болезненнее они становились. Фиалка даже подумала – а ведь то далёкое утро было очень похоже на сегодняшнее – такое же приветное и мирное.

И память услужливо раскрыла объятия: «Ты хочешь вернуться? Так возвращайся».

И ведьма вернулась.

* * *

Солнечное утро прокралось в окно неказистого домика, затерянного в густой чаще Кин-Чианского леса. О, как отличался этот лес от мрачных еловых чащ! Каким чужим и непонятным казался первые дни! Огромные – в несколько обхватов – деревья, с гладкими, лоснящимися стволами, диковинные кустарники с глянцевитыми листьями, неведомые ягоды и ароматные травы… Хорошо ещё, что Знание ведьмы всегда поможет отличить целебную былку от ядовитой а съедобную ягоду от отравы. И вообще, лес кажется чужым только первую седмицу, пока не привыкнешь к неведомым шелестам, не научишься отыскивать дорогу в незнакомой чаще. Но лишь только узнаешь, что отвар коры местных исполинов прекрасно исцеляет ушибы, что листья диковинного кустарника на самом деле ароматная пряность, а из сладких ягод можно варить душистые морсы – тут же поймёшь, что любой лес для ведьмы родной дом.

И вот, та, которую любимый ласково называл Фиалкой, открыла глаза и потянулась, радуясь новому дню. Она никак не могла поверить в то, что отныне её счастье обрело свободу – больше никогда не станут на пути седобородые маги или влиятельная родня избранника, не замаячит вдали сомнительная будущность опозорить единственного любимого мужчину своим недостойным происхождением. Фиалка повернулась к спящему рядом (нет, не мужу) любовнику. Да и разве может отпрыск дворянского рода взять в жёны пускай и очень смазливую ведьму-полукровку?

Он спал. О, Силы Древнего Леса, как же он был красив! Не той приторно-совершенной красотой, скажем, эльфов, а особенной людской красотой, которая не так безупречна, а потому стократ более притягательна. Фиалка осторожно поцеловала спящего в щёку, уколола губы о жёсткую щетину и хихикнула. Сонная рука погладила голое девичье плечо. Он не проснётся. Пока. Он ведь не ведьма, которой по природе своей начертано вставать с восходом солнца, когда каждая травинка, каждый листик полны сладчайшего сока и колдовской Силы.

Фиалка выскользнула из-под одеяла, неспешно оделась и уселась возле стола расчёсывать сбившиеся за ночь пепельные кудри. Она как раз закончила распутывать гребешком последнюю непослушную прядь, когда за окном послышался приглушённый топот лошадиных копыт. Увы, совсем спрятаться от мира никогда не получится…

Ведьма вышла на крыльцо, прикрывая глаза ладонью, чтобы не слепило радостное солнце, пробивавшееся сквозь густые кроны. Всадник спешился и изящным движением перебросил поводья через голову лоснящегося гнедого жеребца. Фиалка сразу узнала раннего гостя, не помешали ни яркое солнце, ни просторный, даже бесформенный дорожный плащ странника. Скользящая лёгкость движений, грациозность, с какой всадник покинул седло, сверкнувшие на солнце светлые волосы позволили бы ей узнать его из тысяч.

Он подошёл к крыльцу и даже не сразу поклонился – впился в Фиалку долгим пронзительным взглядом. О, как же любили эти бездонные зелёные глаза! С какой надеждой и жаждой смотрели они на молодую ведьму. Наконец, утренний гость отвесил учтивый полупоклон – белокурые волосы качнулись, приоткрыв на мгновение красивые продолговатые уши. Стоящая на пороге вежливо склонила голову в ответ. Она знала, эльф никогда не стал бы беспокоить затаившихся в чаще попусту, раз приехал – значит, привёз какие-то важные известия.

– Разбудил? – виноватым голосом спросил он.

И столько в звуках этого голоса было скрытой тоски, что сердце Фиалки (да, да, то самое сердце, которому, как известно, не прикажешь) дрогнуло. На мгновение она представила этого эльфа на месте своего мужчины – что бы она чувствовала, если, однажды проснувшись, увидела не обожаемые до дрожи черты своего любовника, а вот это безупречное эльфийское лицо? И тут же поняла – подобное попросту невозможно. Невозможно по той причине, что случись в этой жизни такая перестановка и она – Фиалка – задохнётся от той же нестерпимой боли, от какой сейчас задыхается перед нею эльф.

«Почему не я? – безмолвно вопрошали плотно сомкнутые губы Бессмертного. – Как могло такое случиться? Ведь никто и никогда не полюбит тебя так, как люблю я! И, если мы не предназначены друг для друга, тогда зачем судьба свела нас вместе? Неужели только для того, что бы один из нас страдал, а другой чувствовал себя виноватым в этом страдании? За что? Или почему? Да, почему, почему ты не любишь меня?»

Тишину леса нарушал только шелест ветвей. Эльф молчал. И стоящая на пороге женщина тоже не произнесла ни слова. Они оба знали, что такова их участь. С одной стороны – его несчастная любовь, которую так трудно (да и стыдно тоже) скрывать от лучшего друга. С другой стороны – её временно счастливая любовь к другому мужчине. Любовь, которой не суждено продлиться долго.

– Я проснулась раньше. – Ответила Фиалка на отзвучавший едва ли ни вечность назад вопрос.

Эльф поднялся по ступенькам крыльца и сказал:

– Эйлик хочет встретиться с твоим мужем.

Фиалка грустно улыбнулась столь трогательной эльфийской щепетильности – этот Бессмертный никогда не унизит её даже намёком на то бесстыдное положение, в котором она живёт – положение любовницы. Как никогда не оскорбит её признанием в своих чувствах, или даже намёком, подначкой, на возможный роман. Всё, что он чувствует к ней, никогда не будет облечено в признание. Конечно, если не считать за признание горящие тщательно скрываемым обожанием глаза. Впрочем, это обожание способна разглядеть только женщина. Да и то при условии, что женщина эта очень, даже слишком проницательна. А ведь он и впрямь любит её. За что? За что её вот так любить – безродную, пускай и смазливую ведьму?

– Эйлик? – удивилась она. – Что ему нужно?

Остроухий бессмертный выразительно пожал плечами:

– Не знаю. С ним встречался Зэн-Зин, он скоро приедет и, надеюсь, всё объяснит.

Фиалка кивнула.

– Подожди тут, я пойду, разбужу мужа. – Она, в который уже раз, охотно поддержала предложенную игру в приличия, равно как и свой надуманный статус замужней особы.

Эльф послушно остался ждать на крыльце, проводив красавицу-ведьму взглядом полным нежности и боли.

* * *

– Милый, просыпайся. – Пепельная прядь щекотнула мужскую щёку.

Он открыл глаза и сказал – не спросил, а именно сказал, – подчёркивая уже свершившийся факт:

– Кто-то приехал.

Фиалка улыбнулась. Да, завтракать они будут в компании.

Кин-чианец Зэн-Зин примчался на взмыленном жеребце (это же надо так лететь через чащу!) спустя час. У крыльца вылил себе на голову ковш воды из кадушки и, роняя капли, ввалился в дом, где мирно завтракали трое его друзей.

– О, уже едят! Дорогая, растолстеешь, и муж тебя бросит.

Новоприбывший улыбался, стряхивая воду с коротко стриженых чёрных волос. Раскосые глаза насмешливо блестели на круглом, словно луна, лице. Поди, угадай в таком жизнерадостном и юном балагуре чернокнижника-некроманта. А вон она – татуировка в виде распахнутого человеческого глаза – аккурат на внутренней стороне ладони, во всей своей красе. И как ни пугай Зэн-Зина гвардейскими патрулями да магами, а татуировку эту он прятать не станет, такой вот бедовый, не гляди, что росту в нём на полголовы только и больше, чем в гноме, а телосложение, словно у мальчишки-подростка.

Девушка за столом улыбнулась появлению бодрого гостя и ответила:

– Он никогда меня не бросит.

Фиалка сказала это слишком твердо и тут же почувствовала, как болезненно сжалось сердце, ведающее об этой самоуверенной лжи. Эльф на другом конце стола уронил взгляд в кружку с травяным чаем.

– Ну, тогда пойдёт по миру, покупая ткань для твоих нарядов. – Быстро нашёлся узкоглазый гость. – Небось, аршин по десять надо будет извести на одни только юбки. Обнищаете.

И он уселся за стол, не дожидаясь приглашения. Ловко съел пару сырных лепёшек, со вкусом, не стесняясь дурных манер, облизал испачканные в топлёном масле пальцы и сказал, наконец:

– Эйлик, спасу нет, как хочет с тобой, мой магический друг, свидеться. До печёнок меня достал. Говорит, есть у него какая-то совершенно потрясающая идея. Итель, налей мне что ли молока… и ещё пару лепёшек дай.

Фиалка, а точнее, ведьма Итель поднялась на негнущихся ногах из-за стола и направилась к печи, с трудом борясь со слезами. Мало им всем того, что её мужа (а, да чего уж расшаркиваться перед самой собой, так и говори – любовника!) изгнали из Великого Магического Совета за вольнодумие! Мало им того, что от него навсегда отказалась высокородная семья за связь с чернокнижниками и ведьмой-простолюдинкой – уж тут неизвестно, что позорнее, то что простолюдинка или то что ведьма! Теперь эти пламенные борцы с порядком надумали ещё какую-то гадость! Почему, почему нельзя оставить их в покое. Почему нельзя дать им жить тихо и уединённо? Зачем всё это?

Она кусала губы и в то же самое время баюкала в сердце ответ на все эти многочисленные вопросы – да потому, что Рогон не может иначе, выше его сил прозябать в какой-то глуши, прячась от мира и людей. Его способности, его ум, его желание всё постичь и изменить никогда не дадут Ители возможности спокойно сидеть у очага и вязать очередные штанишки для очередного ребёнка. Да, сейчас он пошёл на поводу у любовницы, оставив Гелинвир. Даже на некоторое время отошёл от дел и вот уже который месяц живёт в этой идиллической глуши, прячется, говоря проще.

Но следовало признать, что Рогон – прежде всего великий маг, и только потом – муж, отец, сын, брат… А ещё он совершенно не знает, как больно Ители, что их и без того коротенькая жизнь будет потрачена на волшебство, чернокнижие и некромантию. Зачем оно вообще нужно – волшебство? И ведьма, в который раз глотая слёзы, прокляла Магический Совет, лишивший её мужа (любовника, любовника) возможности не идти наперекор всем и вся, а спокойно созидать, не прячась и не путая следы.

Мужчины негромко говорили о чём-то, Рогон был спокоен и серьёзен, Алех с интересом слушал Зэн-Зина, даже голову на бок склонил – так увлёкся. А узкоглазый кин-чианец продолжал вещать, уписывая сырные лепёшки. Итель не слушала. Она вообще ушла из домика, чтобы ничего не видеть и не знать. Это на самом деле страшно – знать куда, когда и, самое главное, от кого снова придётся бежать.

* * *

– Фиалка… – он поцеловал её в кудрявый затылок, когда она остервенело намывала в ручье посуду, оставшуюся после завтрака. – Ну что с тобой сегодня?

И уселся рядом на траву, чтобы помочь управиться с грязными мисками. Взял ту, которая побольше, погрузил в прозрачную воду, протёр песком, и вот уже сверкающая тарелка опустилась на чистую тряпицу рядом с прочей вымытой утварью.

В этом был весь Рогон. Он никогда не гнушался даже самой чёрной работы. Мог, ничуть не смущаясь своего высокого происхождения, колоть дрова, разжигать очаг, чистить овощи для похлёбки или увлечённо починять хромоногую лавку.

Первое время Итель удивлялась этой его непритязательности, потом привыкла. Только с изумлением отметила про себя, что муж-волшебник крайне редко делает работу по дому при помощи магии. Он вообще редко прибегал к чарам, разве только в случае самой острой необходимости. А в любое другое время предпочитал всё постигать сам. На первых порах, конечно, сделанные им лавки рассыпались прямо под неосторожными седоками, а потом, ничего, выдерживали. С посудой, кстати, получилось также, как и с лавками – первый раз вымытая плошка мало чем отличалась от грязной, зато теперь, ну просто загляденье. Такая уж была у Рогона привычка – если за что-то брался, старался до тех пор, пока не делал всё безупречно. Да, он стал бы идеальным мужем, если бы не оказался волшебником.

Итель вздохнула и ответила:

– Не хочу, чтобы Эйлик и Аранхольд приезжали сюда. Вообще не хочу видеть никого из Совета!

Он насмешливо вздёрнул бровь:

– И меня? – серо-зелёные глаза искрились.

Фиалка пожала плечами:

– Ну… ты же больше не ходишь в состав Совета.

Рогон засмеялся и спросил:

– Скажи, отчего иногда ты смотришь на меня с такой тоской, будто знаешь то, чего не знаю я? Вот, сегодня, за завтраком. – И тут же добавил, словно в оправдание, – я чуть не подавился. Не к добру это, когда ведьма так глядит.

Итель едва не расплакалась, ну как, как объяснить ему, почему в её любви столько надрыва, столько болезненного самоотречения? Да и разве скажешь такое, когда, кажется, только-только ухватила счастье, прижала его к груди и никак не нарадуешься? А ведь отрывистая горькая правда разобьёт это хрупкое блаженство, не оставит от него даже следа. Да, что тут говорить, сам Рогон не примет такого сомнительного счастья!

И колдунья горько вздохнула про себя: «Ах, мой любимый не-муж, ты слишком, непростительно честен сам с собой, и именно по этой причине я не могу поделиться своей Тайной. Точно также как твой лучший друг Алех никогда не признается в том, что влюблён в меня едва ли меньше, чем я в тебя. И ты никогда об этой его любви не узнаешь, потому что дружба для Алеха – нечто стократ более святое, чем любовь. И как жить в этом мире, когда один закон попирает другой: закон любви – закон крови, закон дружбы – закон любви?» Ведьма улыбнулась, привычно сделав вид, что совсем не терзается какими-то там противоречиями.

– А как ещё прикажешь смотреть, если ты вот-вот ввяжешься в очередную безрассудную авантюру, которая не принесёт ничего хорошего? Да, знаю я, знаю, ты очень хочешь, чтобы Совет осознал, наконец, необходимость изучения низшего волшебства. Я знаю, что ради воплощения этой своей идеи в жизнь ты готов жертвовать всем, даже собой, но…

Он замер, отложив в сторону очередную вымытую до блеска плошку.

– Продолжай.

А голос глухой и сиплый, словно Фиалка говорит что-то оскорбительное, что-то в корне неверное. Вот так всегда с этими мужчинами – любить люби, хоть до гроба, но знай, есть в их душе такие уголки, куда тебе вход заказан и не пробьёшься туда, как ни стремись.

– …но как же я? – тихо спросила она, собирая в плетенку вымытые тарелки и чашки.

Он побледнел. Всегда бледнел, когда упрямился и собирался поссориться – не любил разногласий, но и свою цель (точнее, Цель) предать не мог.

– Я всегда с тобой, ничего от тебя не таю, разве нельзя просто разделить со мною путь? – он выглядел обиженным и непонятым.

Фиалка едва не разрыдалась. «Да ведь я этим и занята! Делю твой путь, навсегда отказавшись от своего! – хотелось крикнуть ей. – И я тоже с тобой!» Но пришлось промолчать. И молча же направиться к дому.

А любимый упрямец так и остался возле ручья, смотреть пустыми глазами на воду.

Это уже потом, позже, она узнала, что Аранхольд и Эйлик приезжали вовсе не за тем, чтобы навестить впавшего в немилость друга и даже не за тем, чтобы предложить ему какой-то новый план действий. О, если бы Итель могла знать это раньше, то своими руками выцарапала бы глаза обоим!

* * *

Аранхольд и Эйлик вышли из непролазной чащи к скромному домику спустя три дня после памятной ссоры у ручья. Молния-попутчица (видать, дело рук Алеха, вон как искрится всеми оттенками синего) рассеялась сапфировыми искрами у самого порога.

Эйлик не смог скрыть удивления при виде того, как живёт Рогон, равно как и восторга при виде Ители. Прежде-то смазливую мордочку избранницы опального мага этим двоим лицезреть не доводилось. Надменный Аранхольд и тот с интересом обшарил колдунью глазами, попутно выговаривая слова цветистого приветствия. И всё же, наравне с восхищением, во взглядах обоих магов плескалась и привычная брезгливость – ну как же, такой красивый, аппетитный кусок мяса и, что за досада, подпорченный! Чем подпорченный? Ну, как же – причастностью к низшему чародейству, не-магии.

Ей стало смешно. Вот так идейные бойцы за равенство в волшебстве! Вот так сторонники изучения колдовства! А сами на ведьму не могут посмотреть, чтобы лицом не перекоситься!

Фиалка скользнула по прибывшим равнодушным взглядом и пошла к ручью. По пути она жалела, что вода в нём слишком холодная – очень уж хотелось помыться после липких взоров волшебников. Неудивительно, что она не собиралась слушать того, о чём будут разговаривать мужчины, ну их, эти чародейские дрязги да интриги. Итель лишь удивилась вскользь – отчего это Эйлик с таким любопытством смотрит ей вслед? И почему, собственно, молодые волшебники приехали раньше назначенного срока – не к обеду, а едва-едва после завтрака? Даже Алех с Зэн-Зином ещё не прибыли, а эти уж тут, как тут.

Ведьма ушла, не оглядываясь. Ушла она, если уж быть до конца честной, потому, что боялась – в её присутствии гости не смогут скрыть своей гадливости, и тогда Рогон вспылит. А зачем ему лишний раз сталкиваться с грубыми реалиями этого низкого мира, за который он так радел? Пусть себе разговаривают. Без Ители. А она что? Поди, не цветок – от дурного взгляда не завянет, зато хоть любимого мужчину оградит от ненужного гнева.

Она собирала ягоды белени, когда (нет, не услышала) почувствовала приближающуюся опасность.

Берестяной туесок, до половины полный прозрачными белесыми ягодами упал в траву, но Фиалка этого не заметила. Подобрав подол, она ринулась к затерянному в чаще домику. Бежала так, что все ноги изрезала об остролистые травинки. Изрезала и не почувствовала.

Быстрее, ещё быстрее, туда, к нему! А сердце, сжимаясь в комок, жестоко подсказывало – опоздала, опоздала…

– Милый!

Она выскочила на полянку перед избушкой и тут же увидела обоих – и Аранхольда и Эйлика. Второй, поставив ногу на ступеньку крыльца, как раз оттирал пучком травы мысок щёгольского сапога. Заприметив выбежавшую из чащи ведьму, он улыбнулся мягкой обезоруживающей улыбкой, робкой и восхищённой. Разве может человек с такой улыбкой причинить зло? И Фиалка, подкупленная этой застенчивостью, сделала несколько осторожных шажков вперёд.

Аранхольд стоял рядом с другом и пристально смотрел на Итель. Руки он скрестил на груди – ни дать, ни взять расслабленный горожанин дышит свежим лесным воздухом – лицо безмятежное и спокойное, даже умиротворённое. Да разве проведешь ведьму, которая получше прочих знает толк в лукавстве? И разве обманешь её наблюдательность? Как не переплетай руки, как не прикрывай рукав изысканной сорочки, а всё же видно – белоснежный манжет в чём-то испачкан. И запах такой пряный… А чутьё, оно, колдунью тоже никогда не подведёт. Это только по виду Аранхольд спокойный, равнодушный даже, но на самом-то деле напряжён и насторожен, словно змея, готовая к броску. Одно неосмотрительное движение и всё – не спасёшься.

Колдунья оскалилась, сверкнув зубами. Маг вопросительно поднял бровь (лицо невозмутимое, холёное, кожа, как персик), но губы его выдали: слишком бледные и плотно сжатые. Да ещё в прозрачных глазах неприятный плотоядный отблеск, не волшебник, а прямо-таки клеймёный некромант!