Текст книги "Латинские королевства. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Алексей Рюриков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 51 страниц)

Глава II. Правление Балдуина II

На кровавом песке, не растет виноград.

Князь с разрубленным шлемом уходит в закат…

Конь его вороной – под турецким седлом,

И пирует эмир, за победным столом.

Итак, в I части Латинские королевства мы оставили в 1118 году, в момент смерти короля Балдуина I и воцарения Балдуина же, но II.

На смену правителя первым отреагировал Каир. Балдуин I, как мы помним, умер как раз в ходе похода на Египет, чей визирь к этому дню уже запустил процесс мобилизации, стягивая силы для обороны. Отход франков дал возможность собрать войска, а известия о дележе трона в Иерусалиме, вдохновили визиря Афдала на очередную попытку реванша. Стянув под Пелузий мощную группировку, визирь двинул войска по знакомой трассе Via Maris, на Аскалон.

Балдуин II, чуть не прямо с избирательного участка и формально еще без королевского титула (короновался он, как упоминалось, позже – вместе с супругой), бросился собирать вассалов и наемников, с которыми выступил к Пелузию. Опираясь на эту крепость, франки удерживали на расстоянии противника, так не рискнувшего вступить в открытое сражение, в течение трех месяцев. На чем кампания и завершилась. Афдал, убедившись, что новый король не уступает в возможностях развертывания войск старому, предпочел вернуться к прежнему status quo.

* * *

В том же году бедуины взволновались против уплаты дани за право кочевать на выпасах. Несколько объединившихся родов дошли до Тивериады, где разгромили дружину сунувшегося их усмирять князя Заиорданского. За этим последовал королевский поход в регион и марш до Акабы, с попутными репрессиями кочевников – просто чтобы традиционная во все времена «пробивка» нового монарха повлекла правильные выводы. Намек был понят, и дети пустыни вернулись к прежней схеме взаимодействия.

Эти интересные вещи заняли первый год правления, а затем ситуация обострилась на востоке.

Как ранее излагалось, Багдадскому халифату и Византии стало не до Леванта, в этих империях шла схватка за власть. Но погружение сверхдержав во внутренний мир, активизировало их мелких приграничных соседей – малоазийских эмиров. В 1119 году все они, кроме Иль-Гази Артукида Мардинского, затеяли пограничную войну с Византией в районе Трапезунда, пробуя на прочность нового василевса, а эмир Мардина отправился в Заморье.

Иль-Гази решал две задачи. Большой набег на латинян, нацеленный на Алеппо, где имелись сильные промусульманские настроения, и отвлечение франков от помощи грекам, в поддержку остальных правителей Малой Азии.

* * *

Артукид весной 1119 г. отправил гонцов к туркменам, «чтобы призвать их исполнить свой долг и начать священную войну», и собрал в Мардине внушительное войско. Как писал его хронист «их было очень много, сила их была очевидна, они были похожи на львов, выслеживающих добычу, или на соколов, кружащих над своей жертвой», а в цифрах это оценивается как свыше 10 тысяч воинов. Вот с ними эмир и прошел быстрым маршем, обходя города и не встречая сопротивления, графство Эдесское, вторгся в Антиохийское княжество и к середине мая вышел к Алеппо.

В сущности, Иль-Гази внезапности, пусть и не в полной мере, достиг. Роль в этом графа Эдессы Жослена де Куртене, слухи называют сомнительной, но граф предупредил – вовремя или нет, вопрос темный – соседа о проходящем противнике, а что не стал атаковать Артукида на марше неудивительно, в Эдессе традиционно засели по крепостям, ожидая штурма в своих землях. Но Куртене считался главой партии, всего год назад приведшей к трону короля, а Антиохия, наоборот, слыла традиционным и независимым противником Иерусалимского королевства, так что осторожные подозрения высказывались. Впрочем, с учетом последующего – не громко.

Князь Роджер Антиохийский о нападении узнал поздно, разослал гонцов к соседям за подкреплением, но получить его не успел, хотя свою дружину собрал, выйдя к Алеппо примерно с тысячей конных и тремя тысячами пехоты.

В осаду он садиться не стал, опасаясь измены горожан, а решил повторить 1117 год, когда в схожих условиях, не дожидаясь союзников, разгромил ибн-Бурзука.

Роджеру, как и в прошлый раз, донесли маршрут противника, антиохийцы вышли на перехват и вечером разбили лагерь у небольшого поселения Сармада, где утром планировалось встретить сарацин.

В этот раз, однако, сторонники Иль-Гази оказались проворнее, о подходе франков эмир узнал быстро. Местные проводники провели его войска к лагерю Роджера с трех сторон, и утром 18 июня 1119 г. латиняне оказались в окружении.

Князь попытался выстроить людей для битвы, но времени хватило лишь выйти из лагеря. Отбросив маневры, Роджер сходу бросил рыцарей в атаку на правом фланге, чтобы выиграть время для остальных, но туркмены на левом фланге смяли его легкую конницу и обратили в бегство, чем окончательно похоронили боевой порядок франков и расчленили дружину антиохийцев.

На этом сражение кончилось, начались бои разрозненных групп в окружении – «мусульмане атаковали и окружили франков со всех сторон, рубя их саблями и пуская стрелы». Князь Роджер бился до конца, «не отступал и даже не оглядывался», пока не пропустил удар меча в голову «который рассек его череп и проник в мозг».

* * *

Немногие из франков сумели уйти, большинство легло на месте, разгром был полным и страшным. Исламский хронист называет сражение «одной из самых замечательных побед ислама», а латиняне окрестили поле битвы «Ager Sanguinis» – Кровавым полем.

Сарацины понесли значительно меньшие потери, и Иль-Гази с малой частью дружины бросился к Алеппо, оставив большинство войска оправляться от битвы и собирать трофеи. Добыча, кстати, оказалась огромной – на поле легла большая часть антиохийской знати. Аристократы, как самые мобильные, первыми успели встать в ряды, но поражение объединило всех. Но эмир нацелился на кусок еще больший.

В городе его ждали, а гарнизон оставался минимальный, отчего Алеппо взяли наиболее популярным в то время способом – «изменою», горожане открыли ворота по приближении сарацин. После победы последовали резня и грабеж христиан, с упором на религиозную рознь – как отмечал хронист«…алтари церквей, принадлежавших христианам в Алеппо, уничтожили, двери их переделали и их самих превратили в мечети. Оставили всего лишь две, и не более, церкви христианам». Остальным горожанам эмир немедля даровал освобождение от податей «введенных неверными» на ближайшее время.

Победа ислама стала совсем уж блестящей. Первый столь значительный разгром латинян, первая смерть в бою франкского владыки, первый отбитый серьезный город… ничего, согласитесь, удивительного, что Иль-Гази на радостях привычно запил. Праздновал эмир три недели, а когда похмелился, оказался в новой ситуации. Передышка оказалась роковой.

* * *

Балдуин II спешно прибыл в Антиохию, где к нему присоединился Понс Триполийский с дружиной, и остатки антиохийских войск, не успевшие в поход с князем.

Столица княжества готовилась к осаде, притом случился казус – франки, взбудораженные изменой Алеппо, принялись разоружать нелатинских антиохийцев, включая восточных христиан, чем вызывали резкое непонимание коммуны, грозившее перейти в стычки. Балдуин II это безобразие немедля прекратил, впрочем, к его приезду, весть о погромах христиан в Алеппо уже добралась до Антиохии. Но неудивительно, что горожане устроили в честь соседского короля праздник и признали его регентом Антиохии, пока новый князь не образуется.

С княжьими вассалами вышло труднее, там имелись свои претенденты, но с учетом поддержки коммуной, шоковым состоянием от потерь и отсутствием возможностей – король ведь мог просто развернуться и уйти, регентство признали все, а новым князем договорились назначить Боэмунда II, сына первого правителя, Боэмунда Таррентского, ныне по малолетству проживающего с матерью в Италии. Когда подрастет, конечно, то есть лет через шесть.

Регент укрепил город, женил вдов рыцарей на ком смог, чтобы восстановить феодальный строй в отдельно взятом домене, и выступил к Алеппо.

* * *

Иль-Гази, как раз закончивший пировать, оказался осажден, причем состав его войск изменился.

Туркмены, отягощенные трофеями и платой за помощь, в большинстве отбыли по домам. Вообще, эти племена воевали строго за деньги, а другими соображениями, к которым начали прислушиваться их более цивилизовавшиеся тюркские сородичи-сельджуки, не терзались. Иль-Гази кочевники знали давно, и у них выработался алгоритм взаимодействия – наемники верно служили эмиру, но внимательно следили за состоянием его счета. А по исчерпании кошелька, если прямо на горизонте не маячила добыча, сворачивались и уходили. В данном случае, дефолт явно близился, сидеть в осаде туркмены не желали, а выходить сражаться с франками в поле вообще никто не собирался, к чему такой риск? Потому эмир остался с собственным аскаром (дружиной), небольшой частью наемной конницы и ополченными горожанами. Но в Алеппо потянулись эмигранты из бывших местных мусульман, а округа к востоку от города перешла на сторону ислама. В итоге, на оборону очень к месту укрепленного латинянами города гарнизона хватало, а вот на бой в поле – нет.

Балдуин II подошел к стенам крепости в августе, но на штурм не решился. Зато активизировался ранее не подававший признаков участия граф Жослен Эдесский, начав набеги на северные земли Алеппо, захватывая скот и уводя в плен население. Северный путь в город, через Харран, граф перерезал окончательно, взяв налетом эль-Баб – городок рядом с Алеппо, и у турок на восток теперь имелась только караванная тропа на Ракку.

Между осажденными и королевским войском произошло несколько стычек на вылазках, но быстро наступил позиционный тупик: штурм города выглядел неперспективно, вылазки – рискованно. Осенью противники разошлись. Алеппо и его восточные земли остались за Иль-Гази, который отбыл в Мардин, оставив на месте своего племянника Балака.

Балдуин II отстоял территории западнее города, и объединил, пусть временно, все Заморье под своей короной. Но огромные потери, понесенные франками в битве на Кровавом поле и оглушительный успех эмира, сказывались на всех латинских доменах Леванта. Дефицит людских резервов стал совсем острым, а настроения немирных соседей куда более агрессивными.

* * *

Горожане Алеппо через некоторое время осознали, что оказались в числе проигравших. Их расчет на обычную для того времени и региона практику «война не влияет на торговлю», когда при всем накале противостояния, даже во время осады франками Триполи, караваны шли через осаждающих к осажденным, не оправдался. Балдуин II воспринял потерю города как создание опаснейшего плацдарма для дальнейшего наступления турок, а город ему было вовсе не жалко. Да и, строго говоря, Антиохию тоже – они ведь ему не принадлежали. Король ввел эмбарго, не пропуская обозы по своей территории и устраивая систематические набеги на остающийся торговый путь, а граф Эдессы вернулся к налетам и на селения Мардина. Экономику Алеппо такая тактика подрывала, делая невозможным ни транзит, ни сбыт своих товаров, а от снижения податных поступлений, Иль-Гази страдал в обоих случаях.

Антиохия получала ответные удары от Балака и тоже лишалась прямого сообщения с Багдадским халифатом, но приграничные стычки латинян беспокоили не сильно, а для торговли княжество сохраняло маршруты через Дамаск или Харран в обход противника, шедшие по иерусалимским землям.

* * *

В целом, Кровавое поле и падение Алеппо, стали огромным успехом для мусульман и шоком для латинского христианского, в первую очередь левантийского, мира.

Повлекли эти события не только изменение границ и временное объединение латинского Заморья под властью короля Иерусалимского, но и внутренние раздоры. С уменьшением количества королевских вассалов, повысилась их роль, что повлекло в этой среде мысли об ограничении королевской власти и либеральных реформах в русле концепции «король лишь первый среди равных». Рыцарей обременяла в первую очередь служба в строю без ограничения времени, тем более теперь для защиты вовсе чуждой Антиохии, а вторым делом – авторитаризм выходца из не самого знатного рода Балдуина де Борга.

Элиту тянуло к феодальной вольнице, да и по поводу опоздания короля и графа Эдессы на помощь князю Роджеру Антиохийскому бродили разные нелестные слухи, невзначай поддерживаемые Понсом Триполийским. Двадцатиоднолетний граф, муж принцессы Франции, принадлежащий к знатнейшей фамилии сын графа Тулузы, маркиза Прованса и герцога Нарбонны, подчинением новому королю тяготился и поддерживал оппозицию. Разумеется, исключительно системную и строго в правовом поле. Мятежей граф пока не затевал, но о суверенности графства Триполи вспоминал частенько.

Зато к активному протесту перешел Роман де Пюи, князь Заиорданский. Получив лен два года назад, князь быстро оценил свои владения и обустроил во входившей в княжество Айле, городе на Красном море, небольшой частный порт для мусульманских купцов, попытавшись перетянуть к Акабскому заливу торговый путь от Египта. Порты же, считались по неписанному обычаю, привилегией короны. Кроме того, Роман чеканил монету. В небольших количествах «под порт», без рекламы сего предприятия, и – что немаловажно, без формального запрета. То есть, чеканку монеты, безусловно, обычай тоже оставлял за королем, но ведь князь Антиохии, как суверен, деньги эмитировал – почему князю Заиорданскому нельзя? Король о нелицензированных гавани и чеканке узнал, и начал задавать вопросы.

* * *

Надо отметить, что разбитый в начале 1119 года бедуинами и спасенный королевской дружиной, де Пюи благодарности по этому поводу вовсе не испытывал, а наоборот, чувствовал себя униженным. Ну в самом деле? Налетели кочевники, случайно (как иначе-то?) выиграли стычку – а тут сразу Балдуин II, громит врага, окружающие смеются над проигравшим дикарям Романом… который, в отличие от монарха, родом не из какого-то провинциального Ретеля, а из славной пуатевинской фамилии наследственных Великих камерариев (2–3 место в придворной иерархии) Франции. Да и доходов княжество приносило не так много, приграничные стычки требовали затрат, а бедуины Романа в последнем набеге заметно потрепали.

По всем этим причинам, при объявлении второй волны мобилизации на оборону Антиохии в конце лета все того же 1119 года, де Пюи заявил о самостоятельности княжества, сослался на «извечный обычай» службы лишь 40 дней в году (как принято во Франции) и прочие феодальные свободы, в подчинении короне дерзко отказал, а неудобные вопросы проигнорировал.

Это стало первым феодальным мятежом в Заморье, явной поддержки не получившим, но вызвавшим некоторое неформальное одобрение в рыцарских, в первую очередь аристократических, кругах. Многие хотели проверить нового монарха на прочность, тем паче чужими руками.

Балдуин II реагировал быстро. Снятые с египетской границы гарнизонные части перешли в малом числе Синайский перешеек и без боя захватили ту самую Айлу вместе с портом. А сам король, оставив основные войска на границе с Алеппо, с небольшим отрядом в сентябре выступил из Антиохии через Хаму, Хомс и Дамаск, в обход Триполийского графства, на Крак-де-Монреаль, столицу Заиорданья.

Битвы, однако, не случилось. На границе княжества монаршее войско встретили заиорданцы, и стороны втянулись в переговоры и спор о юридических тонкостях вассальных обязанностей и пределах коронных прав. Балдуин II обвинял князя в измене вассальному долгу и христианскому воинству, а де Пюи ссылался на неурегулированность законодательства, обычаи делового оборота по месту его рождения, и требовал суда равных. Причем последнее – непременно в форме Высокой курии с участием всех сеньоров, а не в порядке упрощенного производства, когда судил король с парой рыцарей.

В сущности, по рыцарским понятиям Роман не сильно выходил за рамки. Учитывая, что он «не поднимал, меча на сюзерена», ограничившись неисполнением приказа, признавал подсудность и демонстрировал готовность подчиниться решению вынесенному по обычаю, кейс из мятежа переходил в разряд споров хозяйствующих субъектов.

Короля поддерживало подавляющее большинство сеньоров, но это в целом. В частностях, де Пюи поставил насущные вопросы, закрепить ответы на которые в мирном, судебно-законодательном режиме, желали многие. В первую очередь, формализовав именно систему споров с короной в «суде равных».

Воевать же желающих практически не имелось. В Леванте на тот момент интуитивно поддерживалась формула франки с франками не воюют, войн между крестоносцами, за единичными исключениями частных стычек, пока не случалось. После недавних потерь мобресурса на Кровавом поле, идею драки со своими, да еще готовыми к медиации, никто не поддерживал, несмотря на оскорбленного короля.

Но Балдуин II сразу уступить оказался не готов. Прощение открытого неповиновения делало его авторитет совсем уж умозрительным и могло подвигнуть других вассалов к повторению пройденного Заиорданьем. Да и насчет широкого обсуждения в курии, короля терзали сомнения – о либеральных настроениях рыцарских масс, он, разумеется, знал.

* * *

В этот момент, в ситуацию вмешался патриарх Иерусалима Гормонд де Пикиньи.

Иерарх стремился к увеличению власти Церкви хотя бы до среднеевропейского и действительно старался избежать внутренних раздоров, разумно полагая, что в условиях наступления сарацин, позитива от этого не выйдет. При всем том, происходя из французской знати, де Пикиньи, разделял и концепцию формализации отношений между королем и вассалами – но включая сюда клириков. Так, для баланса интересов и на будущее.

Будучи приемлемой фигурой для всех сторон развернувшегося обсуждения, патриарх выступил с лозунгом «Братва, не стреляйте друг в друга – кругом дофига сарацин!» и призвал к созыву схода двух (это стало новеллой, но вполне в данный момент логичной) сословий, т. е. клириков и сеньоров. Найдя в том понимание феодально-клерикальных масс.

Для де Пюи и всех, независимо от занятой стороны, сеньоров, вмешательство церкви служило гарантией более-менее справедливого разбирательства без перехода к резне, а позиция клириков выглядела уместно как их статусу, так и сложившейся ситуации.

Король увидел выход из противостояния без потери лица, к тому же патриарх, перед публичным обращением к пастве, пообещал монарху голоса в курии, поддержку церкви в осуждении нарушений вассального долга и помощь Римского понтифика в посылке новых крестоносных подкреплений. Взамен затребовав расширить полномочия Церкви и вернуть десятину, а еще ознакомив с интересным предложением о создании рыцарского монашеского ордена.

Последнее выглядело затеей новой и спорной, а вытекало из того, что не все рыцарственные паломники в Святую Землю соглашались сотрудничать со светской властью. Некоторые, по тем или иным причинам, предпочитали служить непосредственно церкви. Подробнее о таковых орденах поговорим отдельно, а пока отметим, что создавался новый орден под рукою патриарха, что последнего, безусловно усиливало – но и короля не ослабляло, поскольку кандидаты предполагались из тех, кто короне служить все одно не желает.

В итоге, Балдуин II и де Пикиньи договорились. Под гарантии патриарха, князь Заиорданский мятеж прекратил. Айлу ему не вернули, но от границ коронное войско отошло и назначили собор.

* * *

Состоялся большой собор в Наблусе той же осенью, участвовали все знатные франки, немалое количество незнатных рыцарей и клирики в лице епископов.

По поводу мятежа де Пюи, нерушимый блок феодалов и священнослужителей занял промонархическую позицию, признав нарушение вассальных обязанностей, но ходатайствовал о смягчении наказания.

Князь принес повинную, покаялся в храме и обещал больше так не делать, а с королем примирился на взаимовыгодных условиях. Руководствуясь обычаем: «если кто-либо имеет феод от сеньора своего и бросает сеньора, когда тот подвергается нападению, такой вассал по всей справедливости должен быть лишен феода», лен у Романа отняли, поставив князем в Заиорданье Пайена де Мильи, камергера и верного сторонника Балдуина II. Но взамен предоставили другой, образовав новое графство Хамы, на базе одноименного города с прилегающими землями. Граничащая с сарацинским ныне Алеппо, Хама считалась опасным местом, представляя собой в определенном смысле штрафбат для провинившегося сеньора. Населяли край почти одни мусульмане и входил он в королевство весьма условно, что увеличивало угрозу нападения Иль-Гази Артукида с севера.

С другой стороны, де Пюи уходил в графы вместе с поддержавшими его выступление вассалами, мог рассчитывать на поддержку короля в приграничных стычках, а с запада Хама граничила с Триполи, где правил дружественный Роману граф Понс. Фьеф смотрелся прибыльным, располагаясь на реке Оронт с проистекающим отсюда приличным аграрным сектором, и являясь одним из транзитных пунктов торгового пути Дамаск-Алеппо. Так что новоиспеченный граф Хамы имел шанс покорить сеньорию к своему прибытку, укреплению королевской власти и распространению христианства. Перспектива сложить голову в покоряемых местах была, впрочем, тоже немала.

* * *

Кроме того, делегаты съезда приняли еще ряд судьбоносных решений, в основном изложенных в «Установлениях (ассизах) Балдуина II».

Власть монарха ограничили лишь очень условно, прописав курию как законосовещательный и судебный орган, но во втором случае как правило в виде апелляционной инстанции, кроме исключительных случаев, как с де Пюи. Но договорились, что поелику короли должны умножать, но никак не уменьшать права короны в своем королевстве, то никакая привилегия не имеет силы, если не подтверждена вассалами и теперь сеньоры утверждали дарения монарха. Позже, Балдуин II немного отыграл назад, и пожалования без одобрения курии пожизненно, до смерти пожаловавшего, все же признавались.

Курия определила, что вассал должен являться по мобилизации конно, оружно и с сопровождающими лицами, а служить там и столько времени, где и сколько сюзерен потребует, ибо не время расслабляться. А оставивший свой фьеф без разрешения короля и не вернувшийся обратно в течение одного года и одного дня, терял все свои права. Такое правило в обычай уже вошло, но теперь оно стало формальным.

Устраивать в своей земле гавани и вообще открывать дорогу в языческие земли, а равно и чеканить монету напрочь запретили, оставив эти права короне, с возможностью пожалования в виде привилегии.

В остальном, Ассизы формализовали сложившиеся обычаи, в сущности мало отличающиеся от нормано-французских. Разве что, выделили запреты на межконфессиональные браки и прочие связи.

Король, со своей стороны, обещал не присваивать церковные десятины, передал создающемуся рыцарскому ордену часть бывшей мечети Аль-Акса, которая считалась перестроенным храмом Соломона, и произвел резкое сокращение торговых пошлин в Иерусалиме. В городе проживание нехристиан запрещалось, но свободное посещение и торговлю им открыли, потому как латинских торговцев товарами народного потребления не хватало.

А в связи с поражением на Кровавом поле, собор принял обращение с просьбой помощи ко всем людям доброй воли, начинав с папы Римского и Венеции.

* * *

Для последнего, правда, момент был совсем неудачный. Папа Каликст II отвоевывал Италию и разбирался с антипапой, в связи с чем германский император тоже был занят. Проповедь поддержки единоверцев в Святой Земле понтифик запустил сразу и довольно широко – но только в пределах, где его признавали.

Короли Людовик VI Французский и Генрих I Английский разбирались, кому править в Нормандии, и как раз летом 1119 года отгремела битва при Бремюле – обошедшаяся почти без потерь, но отдавшая перевес англичанам. Заметную роль в поражении французов, сыграл граф Фульк V (по кличке Молодой) Анжуйский, ранее поддерживающий профранцузских мятежных баронов в Нормандии вассал короля Франции (мы с ним еще много раз встретимся), заключивший с Генрихом I мир и перед сражением выдавший дочку замуж за наследника английского трона. Этот нехитрый трюк вызвал у Людовика VI резкое непонимание, отчего у графа Анжуйского обострилась благочестивость, и откликнувшись на призыв церкви, он весной 1120 года срочно отъехал в паломничество в Иерусалим.

Кроме того, помощь пообещала Венеция, но те подошли к делу обстоятельнее, собирались два года и отплыли только в 1122 году.

* * *

Разобрав последствия Кровавого поля для франков, перейдем к их противникам.

Иль-Гази после победы получил два эмирата, но между Алеппо и Мардином лежали земли Эдессы и Мосула. Последним правил на правах наместника Бурзук ибн Бурзук, дружественно относившийся к Артукиду и транзит позволявший, но для укрепления мардино-алеппских связей, дорогу между ними хотелось иметь собственности. Поэтому в начале 1120 года, Иль-Гази назначил правителем Алеппо своего сына Сулеймана, который весной выступил с двумя-тремя тысячами конных в набег на Турбессель, второй город Эдесского графства, столицу Заевфратья и еще недавно личный домен нынешнего графа. По дороге турки вдумчиво разоряли села и резали местное население, отчего двигались не быстро, и подойдя к Турбесселю встретили графа Эдессы Жослена де Куртене, с отмобилизованными вассалами. В битву Сулейман вступать не стал, после нескольких стычек отошел на юг и оторвавшись от преследования попытался сходу взять Азаз, принадлежавший Антиохии.

В этот момент произошли два события. К Азазу подошла сборная Иерусалима, Триполи, остатков Антиохии и прибывших в апреле из Европы крестоносцев. Под командованием Балдуина II, а числом под три тысячи конных и четыре тысячи пехоты.

Вообще-то, король собрал армию, чтобы отбить Алеппо. И возможно, оставь он эмирского сына возиться с Азазом, утерянный город взяли бы с налета. Но окружение монарха жертву антиохского города могло не понять, особенно после недавних феодальных склок и едва улаженных взаимных претензий. После которых, кстати, лидер европейского заезда этого года граф Фульк Анжуйский (арабский хронист, путая титул сообщал «о прибытии герцога, короля франков, с множеством кораблей»), до выступления в поход держался от короля в стороне и квартировал под крылом патриарха во дворце тамплиеров.

А еще гонцы принесли весть об осаде Харрана. Под стены ключевой крепости, перекрывавшей путь в Северную Сирию, пользуясь отвлечением де Куртене и реализуя оперативный замысел, явился сам Иль-Гази с войском «в десять раз большим, чем у Сулеймана». Цифра явно преувеличена, даже с традиционно нанятыми туркменами, вряд ли эмир вел больше 7–8 тысяч, но угроза и так выглядела нешуточной. Потеря крепости влекла объединение земель Артукида и доступ сарацин через Алеппо в глубину франкских владений.

Куртене, разумеется, немедленно преследование прекратил и загоняя коней бросился на помощь Харрану.

Балдуин II навязал Сулейману сражение, в котором дружину противника уполовинил с малыми потерями со своей стороны, но уничтожить не смог – отступив, наследник эмира прорвался к Алеппо. Король последовал за ним и начал осаду.

Победа при Азазе несколько притупила воспоминания о Кровавом поле, принесла славу королю и заезжим крестоносцам – что последних вдохновило, они за тем и ехали, но в сущности ничего не изменила. Ровно как и осада – Алеппо оказалось неплохо укреплено, припасов хватало, жители поддерживали наместника, и после нескольких неудачных попыток штурма, в конце лета франки, разорив окрестности, отошли.

* * *

Под Харраном история вышла похожая. Город как раз на такой случай тщательно укрепляли со дня завоевания, франко-армянский гарнизон там засел преданный и бдительный, особенно после прошлогодней резни христиан в Алеппо, отчего сходу взять крепость у Иль-Гази не вышло, осада быстрого успеха тоже не принесла. Позже подоспел граф Эдесский, вставший лагерем к северу, куда подходило подкрепление из задержавшихся вассалов и прочих мобилизованных подданных с наемниками. Давать генеральное сражение эмир в такой ситуации не рискнул. Стороны маневрировали под стенами крепости до осени, провели серию небольших стычек, в которых перевес остался за франками, после чего эмир отошел.

Кроме разгрома алеппской части войск и неудачи похода на Харран, его финансовые потери увеличила погода. В 1120 году «сильнейший град обрушился на Мардин, необычной силы и в невиданном количестве, убивая животных и уничтожая посевы и деревья». Из Алеппо денег тоже не поступало, потому в начале 1121 года Иль-Гази заключил с латинянами перемирие, причем как поведал летописец «на тех условиях, какие будут франками предложены». К франкам отошла северная область Алеппо.

* * *

В Мардине у Артукида возникли новые интересные перспективы. После битвы на Кровавом поле он приобрел авторитет и славу «вождя ислама», а осенью 1119 года, напомню, в Багдадском халифате договорились миром два султана и вошел в большую политику халиф. Но кроме них, там имелись и другие заинтересованные лица, в частности, эмир Хиллы Дубайс II.

Дубайс II происходил из наследственных эмиров Хиллы, рода в халифате знатного и авторитетного еще до сельджуков и сохранившего влияние при них. Не то чтобы все шло гладко – отец Дубайса II в 1108 году поднял сепаратистский мятеж, по каковому поводу его разбил и убил в битве папа нынешнего султана (иракской версии) Махмуда, но это в той среде нормальное течение событий. Унаследовавший трон Дубайс, после смерти султана приложил руку ко всем династическим распрям и междоусобным войнам, отчего к 1121 году имел напряженные отношения с халифом аль-Мустаршидом. Поняв, что в Багдаде его лицо примелькалось, и скоро по этому лицу начнут бить, он временно отъехал к Иль-Гази в Мардин. Тот его принял, «дал большие богатства и выдал за него свою дочь».

Артукид на волне успеха и под влиянием разных личностей, включая Дубайса II, подумывал о претензиях на повышение статуса, вступив по этому поводу в союз с Санджаром (султаном, напомню, Хорасанской части), в расчете на пост если уж не вассального Санджару султана Ирака, так хотя бы главы Анатолии. Остальных местных султанов, как ранее упоминалось, как раз отбросил из Византии василевс Иоанн II.

* * *

В русле задуманного, Иль-Гази попробовал себя в роли лидера исламской коалиции, выступив по весне в поход на Грузию.

Грузины к тому времени планомерно отжимали турок от своих границ, взяв города Рустави, Гиши, Лори и фактически окружив Тбилиси. По поводу очередного их наступления, владыка Ширвана Тогрул, очередной сын покойного султана Мухаммеда I, а на текущий момент вассал Санджара и названный его сын, запросил помощи у сюзерена. Тут встал тонкий вопрос по поводу точных границ между иракским и хорасанским султанатами, на который Санджар сразу после только утихшей распри отвечать не хотел. Потому вышло так, что Тогрул обратился к независимым союзникам, Иль-Гази и Дубайсу II. Последние немедля откликнулись на призыв защитить мусульман от неверных, а уже им Санджар, движимый религиозным порывом, разумеется, «дал всю силу свою и повелел туркменству, где только кто был, от Дамаска и Халаба прийти сюда всем к воинству способным, а с ними и всем эмирам Армении».