Текст книги "Латинские королевства. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Алексей Рюриков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 51 страниц)

Интерлюдия

О праве и торговле в исламском мире.

Исламское право изначально предусматривает равенство всех перед законом. Равенство не всех вообще – для каждой социальной группы права устанавливались разные, но с четкими критериями групп, которых, собственно, всего-то три: правоверные мусульмане, неверные признаваемых религий, язычники.

К этому добавлялась разница в статусе. Христианская Европа знала три сословия. Элитные – «молящиеся» клирики и «воюющие» феодалы, а неблагородные – все остальные, «работающие» третьего сословия.

Исламское общество отдельного духовенства вообще не имело, к благородным сословиям относились служилые люди (как «меча» – военные, так и «пера» – чиновные) и занимающиеся дальней торговлей купцы, а уж за ними шли в качестве «среднего класса» горожане вольных профессий (не занимающиеся ремеслом и наемным трудом – это важно) и местные торговцы. Низшие же классы составляли крестьяне, ремесленники и наемные работники, вкупе с деклассированным элементом.

Оговоримся, речь, как и в Европе, идет не о состоянии или личном авторитете, но о статусе. Нищий рыцарь всегда оставался несравненно «благороднее» богатейшего и влиятельного купца, нищий писец эмира или разорившийся караванный купец считались «выше» богатого городского хозяина магазина, а мелкий рыночный лоточник, гордо смотрел сверху вниз на зажиточного караван-баши, прошедшего полконтинента – но не со своим добром, а на зарплате.

Купцы отстаивали свое положение, в том числе спонсируя теолого-правовые трактаты о преимуществе торговцев, чья деятельность авторами порой не просто приравнивалась к подвигу, но и ставилась выше малого джихада, войны с неверными. По мнению, к примеру, авторитетного юриста аш-Шайбани, райское вознаграждение за приобретение выше, чем за джихад, а «умереть в седле своего верблюда во время поездки для приобретения щедрот Аллаха милее, чем быть убитым в войне за веру». А ан-Нахаи полагал базар местом священной войны с шайтаном, каковой шайтан пытается соблазнить честного купца легкой прибылью с помощью обмана, устоять перед чем труднее, чем в борьбе с оружием в руках против неверных.

Люди власти не спорили, моральная победа над купечеством для них смысла не имела, тогда как наличие свободной торговли расширяло возможности за счет коррупционной помощи и личных инвестиций в бизнес, а иктадарам (держателям икт – права сбора налогов с определенной территории) без торговли вообще перевести товар подопечных аграриев в деньги было бы затруднительно.

* * *

Кроме того, весомую роль играло понятие чести. В Европе «люди чести» – это феодальное сословие. Даже клирики, собственно, обладали не личной честью, но корпоративной, «как частица Церкви». На землях же мусульман честь четко ассоциировалась и с купцами, ведущими транзитную торговлю.

Дело в том, что репутация – это актив. «Честь можно продать – но нельзя купить». В первую очередь, под честью понималась верность своему слову, а отсюда – сеньору, партнерам, даме и т. д. Оттого человек с репутацией «имеющего честь» может – только из-за ее наличия, получить фьеф (икт), место в дружине или при дворе, но равно и кредит. Потому что ему верят на слово. А вот от размера капитала репутация «честного» никак не зависела – ведь капитал и у мошенника или изменника может быть. Оттого богатый, но неблагородный, относился к тем All others, которые pay cash, поскольку не пользуются доверием.

Мусульманские караванные купцы вели основную часть транзитных, междугородних и трансгосударственных сделок именно под честное слово, отчего разница между честью и кредитом не просто стиралась – она становилась проверяемой и насущной, как в вассальных договорах Европы.

* * *

Важный нюанс – мусульмане по нормам шариата, имели объем прав (личная свобода, свобода торговли и передвижения), о котором в то время их аналоги в Европе могли только мечтать, и этот объем был одинаков на всех землях уммы – от Испании до Индии и границ с Китаем, включая Северную Африку. В разных исламских странах, конечно, существовали вариации законодательства, шариат – это не кодекс, а скорее аналог памятных нам «Основ советского законодательства», но принципы оставались общими.

В разделенной на мелкие клочки Европе, это выглядело нереалистично, даже единое каноническое право правовую общность сформировать не смогло. Именно поэтому в Европе ценился статус горожанина и гражданство конкретного города, города и коммуны боролись за автономию, самоуправление и особое городское право, а исламских бюргеров эти ростки либерализма просто не интересовали. Мусульманские города не имели особого административного статуса и статутов, а понятие гражданства значило критично меньше принадлежности к умме.

Феодальное право на востоке не оформилось, политической борьбы горожан и автономизма не возникло, но противоречия между сословиями и с властью, безусловно, существовали. Просто требования выдвигались не политические, а экономические, и не реформистские (что право развивало), а консервативные – «соблюдайте свою конституцию», шариат, то есть.

Шариат ведь первым делом различал социальные слои в плане налогов, выделяя еще несколько социальных подгрупп – крестьяне и наемные работники податей платили больше торговцев и собственников земли, а с неверных и вовсе собирали по максимуму. Но кроме того, правители, в целом соблюдая правовые нормы, часто вводили непредусмотренные Кораном налоги и сборы, а заодно пытались регулировать рынок – с чем подданные непримиримо боролись, требуя возвращения к шариатским нормам.

* * *

С налогами понятно, но и вмешательство в свободу рынка, особенно попытки фиксирования цен – во время голода, к примеру, вызывало особую враждебность. Пророк ведь в свое время отказался заставлять купцов снижать цены во время дефицита в Медине, даже назвал эту идею кощунством, поскольку «цены зависят от воли Аллаха». Большинство правоведов отсюда вывело, что любое властное вмешательство – ересь, рынки регулируются с самого верха и не земным правителям вмешиваться.

Да, на «невидимую руку рынка» Адама Смита (которая тоже изначально рука Божественного провидения), похоже. Причем, совпадений в экономической теории вообще множество, Д. Гребер, высказывает мнение, что Смит постулаты об обмене как естественном продукте человеческого разума и речи, заимствовал у аль-Газали (умер в 1111 г.), как и пример про «никто не видел, чтобы две собаки обменивались костями». Да и классический пример с операциями на фабрике, еще в Средние века приведен мусульманами, а в личной библиотеке А. Смита имелись переводы трудов персидских (и арабских) средневековых ученых. Собственно, «кривую Лаффера», популярную среди экономистов при президенте Рейгане, часто называют кривой Халдуна-Лаффера, поскольку впервые в виде общего принципа она изложена в книге Ибн Халдуна «Мукаддима» в 1377 году. Так что, об истоках либеральной экономики, можно задуматься…

* * *

Но вернемся к исламу и поговорим о капитале. В христианском мире не одобрительно относились не только к процентам по займам, но и к торговле вообще (купцы ничего не производят, лишь увеличивают цены), а в исламе твердо помнили, что «Аллах разрешил торговлю», хоть и «запретил рост». Но были и другие кардинальные отличия.

1. Исламское право предельно индивидуалистично и долго не знало не только правовых фикций в виде юридических лиц, но и системной групповой ответственности вообще, только личную.

В Европе (и на Дальнем Востоке, кстати) исторически сложились постоянные корпорации – церковь, города с автономией, гражданами и статутами. В которых создавались закрытые объединения низшего уровня – цеха и иные общины, где член корпорации выступал не как индивидуальная личность, но в первую очередь как член коллектива, священник, монах, горожанин или цеховой, имеющий присущие только его коллективу права (в том числе на суд по своему праву), но и несший обязанности внутри общины, а во внешнем мире – разделяющий ответственность за любого иного собрата. То есть, признанные судом долги конкретного купца из города Х, добрые люди из других земель спокойно взыскивали с любого гражданина города Х, где бы его не поймали, а уж тот потом вправе был вернувшись домой разбираться внутри своего колхоза и требовать с истинного виновника убытков в двойном размере. Тут возникало много интересных коллизий (студенты, например, иногородние, требовали к ним это правило не применять), но в целом долгое время схема работала и отмирать стала, когда торговые корпорации оформились самостоятельно и «вышли» из общегородского единства, затребовав ответа только за себя непосредственно… впрочем, это мы отвлеклись.

В исламе, как мы выше убедились, никаких корпораций не водилось, а всякий торговец заключал сделку и держал по ней ответ лично и индивидуально, и – каждый раз только по конкретной сделке (или договору). Если же с одной стороны выступала группа торговцев, «фирмой» они не становились, а представляли солидарную множественность лиц на стороне сделки – но, опять же, только непосредственно этой. Приказчики и агенты ничего не меняли – они работали от имени конкретного лица или лиц, и «каждый раз как в первый раз». В условиях уммы и единого шариата это долго служило преимуществом, но сильно мешало работать в Европе и позже стало тормозить развитие экономики.

* * *

2. Финансовые практики, несмотря на единый закон, существовали разные. В торговле развитые, в остальных сферах довольно примитивные.

Для крестьян, ремесленников и служивого сословия, вплоть до халифов, суть отношений не отличалась от европейских. В тех же кредитах, запрет процентов обходился через дисконт, когда выдавалось денег меньше, чем отражалось в документах, либо, если с залогом – через РЕПО, т. е. к примеру, кредитор покупал предмет залога за 100 динаров, и обязывался продать через год за 120 динаров (посейчас популярная схема, российские суды с ней пытались бороться, но добились лишь технического усложнения). Опять же, использовались в качестве агентов неверные, на которых запреты шариата не распространялись. Что интересно, в исламском мире ведущими ростовщиками стали не иудеи, а христиане восточных церквей, еще при общем халифате легализовавшие процентные займы (отсутствие этого запрета в Русской православной церкви оттуда же). А порой на запрет процентов правоверные просто не обращали внимания – в конце XI века, когда один шариатский авторитет в Багдаде стал слишком рьяно обличать лихву, его просто выслали из столицы.

Кстати, распространенная идея о неодобрении залога в исламе, строго говоря, неверна. Пророк, согласно хадиса – причем авторства его вдовы Аиши, ставшей видной первоисламской правотолковательницей (что на роль женщин в исламе отчетливо намекает, тем паче, как все помнят, первым человеком после пророка, принявшим мусульманство, стала его первая жена), покупал зерно на основе отсроченного платежа и в залог отдавал свои доспехи.

На селе изначально главными ростовщиками стали собирающие подати откупщики либо чиновники, работавшие по одной схеме. Перечислив причитающуюся с территории сумму налогов (откупщик заранее, фискал по факту), сборщик полностью распоряжался всем остатком, а потому не только выжимал подати по максимуму и сверх, но и получал живые деньги или обязанность податных заплатить. Согласитесь, прокрутить напрашивается, тем паче, средства принуждения к возврату долга имелись штатно.

Поэтому передача земель в икт становилась для селян облегчением. Чиновники (откупщики) спешили выбить налоги сразу, не будучи уверенными, что на следующий год выиграют тендер на откуп или получат назначение в то же место, и – они сдавали государству четко назначенную сумму, а себе оставляли что сверх того. Иктадар (за исключением ранних тюрок, о чем мы упоминали) получал «в кормление» право сбора налогов на обратных условиях – оговоренную сумму собранного оставлял себе, а наверх засылал что уж останется. Никакого стимула собирать больше своего он не имел, да и получая с людишков на постоянной, а порой наследственной, основе, был заинтересован в сохранении кормовой базы на долгосрок, иногда (особенно после удачного похода с трофеями) перенося задолженность по налогам на следующие годы.

Вот кредитовать селян иктидары не рвались, и откупщиков заменили купцы. Тема стала практически легальным прообразом фьючерса – купец перед севом вносил предоплату по сниженной цене, а по уборке урожая получал товар. Если бы купец при этом разделял риск неурожая, чего, разумеется, вовсе не подразумевалось, это вообще кредитом не считалось бы.

* * *

3. В торговле финансовая система развилась достойно и многовариантно, но нюанс имелся. В Европе капитал был преимущественно долговой, а у мусульман – акционерный.

Христиане предпочитали кредитовать. Чему имели предпосылки – отсутствие единого правового поля, трудности розыска должника за пределами своей области, нерегулярные контакты даже с соседними регионами, а с другой стороны, мощные кредитные центры в лице монастырей.

Ислам процессуальных проблем с взысканием не знал, купцы систематически разъезжали по всему свету, легко включаясь в представительство интересов коллег, нормы были едины, а корпораций с ликвидностью там не нашлось. Процветало партнерство, т. е. не «взял долг – верни с процентами, остальное твои проблемы», а «скинулись десять человек, на собранное один из них торгует, прибыль делят пайщики пропорционально вкладу, как и убытки». И любой имеющий деньги вкладывался в самые разные подобные проекты одновременно, а порой и отъезжающий проинвестированный купец из партнерства, «хеджировался» перед отъездом, вкладывая часть личных средств в коллегу, двигающегося в другом направлении.

Более того, купцы создавали партнерства вообще без денег, на репутации (шарика аль-мафалис), чтобы закупать товар на условиях отсрочки платежа, а затем продавать. Тут прибыль официально делилась только поровну, без пропорций, поскольку исчислить репутацию считалось невозможным.

Кредит, разумеется тоже существовал, просто в меньшей доле. Основной схемой считался товарный кредит – продажа с отсрочкой платежа (или наоборот предоплата и возврат товаром), который вообще под запрет займов попадал с трудом (позже это ужесточали), а проценты закладывались в цену.

Ну и широко распространенная «мудараба» или «кирад» – вышеописанная схема паевого партнерства, имела на самом деле три основных варианта, формально во всех оставаясь легальной. Совпадение формы и содержания описано выше – акционерный капитал. Но этим же могли прикрывать процентный кредит, и, что оригинально, найм. Как ранее упоминалось, наемный работник – лицо низкоранговое, а партнер в торговле – элита. Потому работнику вместо зарплаты иной раз платили якобы партнерский процент с прибыли, что его статус резко повышало, а заодно и стимулировало.

* * *

Получение доли в прибыли и разделение рисков стало популярнее процентов на кредит, отчего исламские финансисты не создали толком кредитных учреждений, и кредитная система развивалась слабо. Вот расчетно-кассовые операции, переводы, клиринг и «коллекторство», процветали на зависть европейцам.

Чеки, векселя, доверительное управление (вакф сильно ПИФ напоминает), денежные переводы… известная «хавала» это перевод и есть, а французское слово aval от него и происходит, понятие авалированности многие, думаю, слышали и посейчас. Но, возвращаясь к индивидуализму, все эти чеки, суфтаджи (распоряжение об уплате третьему лицу указанной суммы) и прочее, по сути являлись личными обязательствами перед другой, конкретно определенной личностью, что оборот этих инструментов резко подрывало – сложно учитывать векселя, выдающиеся только на основе личных отношений векселедателя с держателем. Даже с учетом репутации.

* * *

4. А еще одним отличием от Европы, было понятие мусульман о рисках и справедливости их разделения.

Доходы торговца оправданы тем, что являются вознаграждением за риск. Потому механизмы снижения рисков считались несолидными, а это для благородного сословия важный ограничитель. И неблагородно не только ростовщичество (фиксированная ставка снижает риск), но и страхование, и даже передача риска перевозчику.

Как отправлял товар морем мусульманский купец? Грузил на корабль, на котором плыл сам, или по своим делам плыл его коллега (пользующийся доверием), которому поручалось присмотреть за доставкой. Капитан корабля за груз не отвечал. Европейцы имели ограниченное (земляками, и то не всеми) количество достойных доверия купцов, и так работать не могли. Потому придумали товарно-транспортную накладную – список погруженных товаров, вручаемый капитану отправителем, по которой получатель в порту назначения принимал груз. Во время перевозки ответственность лежала на капитане… это отдельная большая тема, но суть понятна.

* * *

Что до рентабельности, то по средним оценкам, большая ремесленная мастерская, приносила в среднем 150 % годовых на основной капитал. Торговля – 300–350 %, сельская земля 5-10 %. Средней ставкой по кредиту считалось 30 % годовых. Но риски, разумеется, разные – для торговли или ремесла сложен вход. Нужен или собственный первоначальный капитал, или репутация, т. е. принадлежность к сословию, без которой ни кредит не дадут, ни в доли от прибыли не инвестируют. Оборот капитала замыкался в горизонтальных связях между «равными по статусу», что тормозило развитие. В Европе, наоборот, связи чаще были на основе подчиненности, но любой крупье накопив денег мог сесть за стол и начать игру – сословие одно.

Глава V. Суета вокруг Алеппо

Смерть не ушла из излюбленных мест,

Вновь над Алеппо возносится крест!

Кровь сарацинскую щедро прольет,

Княжеский первый поход!

Отправив венецианцев и графа Триполийского в египетский тур, король Иерусалима собрал незадействованных вассалов и наемников с добровольцами, и выступил к Алеппо. Крепость защищал гарнизон из остатков антиохийского рыцарства, крестоносных туристов из Европы и оставленных иерусалимцев, а еще на помощь спешил граф Эдессы. Но аль-Бурсуки вышел из Мосула сразу, как узнал о захвате Алеппо франками, и под стенами Алеппо появился первым.

Взяв город, латиняне, безусловно, мстили за прошлое, но несмотря на ничем не сдерживаемое насилие, грабежей оказалось больше, чем убийств. Осады фактически не случилось и, ожесточение накипеть при столь легкой победе не успело. Чувство мести за измену за четыре года тоже как-то поутихло, а горожане, из числа не сбежавших, сопротивления практически не оказывали, шокированные резкой переменой. Оттого населения к моменту подхода войск Мосула в городе оставалось еще много, а настроено оно было к франкам крайне недружелюбно. Так что осажденным, под командованием князя Заиорданского Пайена де Мильи, пришлось оборонять стены от врага не только внешнего, но и внутреннего. С учетом небольшой численности, рассчитанной на сделку с Балаком и подход подкреплений, удержать крепость не удалось.

Аль-Бурсуки подошел к Алеппо форсированным маршем «быстрее орла», и сходу начал штурм. Он установил баллисты, подкопал стену, обрушил одну из башен – точно зная обветшавшее место от бежавших горожан, после чего де Мильи немедленно сдал крепость на условиях выхода латинян. Эмир, зная о подходе франкского подкрепления, согласился, выпустил крестоносцев и триумфально вошел в город, где первым делом отдал приказ укреплять стены и готовиться к прибытию короля.

* * *

Балак ибн Бахрам ехидно наблюдал за событиями из Мардина. Он оказался единственным, вышедшим из алеппского актива с прибылью. Теперь оба его основных врага дрались за проданный им город, строго говоря, ныне ценный лишь со стратегической точки зрения – как приграничная крепость для франков или угрожающий Латинским королевствам плацдарм для аль-Бурсуки. Финансовая ценность Алеппо после нескольких штурмов резко снизилась, жителей там оставалось не более трети от прошлого, да и те с каждой осадой редели, торговые пути обходили город стороной, ремесла пришли в упадок. Поступлений отсюда ждать не приходилось, наоборот – крепость требовала вложений в укрепление. Впрочем, пассивно наблюдал Балак не долго.

Летом Балдуин II и Жослен де Куртене осадили Алеппо, но успеха не добились. Дождавшись, пока соперники втянутся в противостояние, эмир Мардина в начале осени атаковал Каркарское княжество, вассала Эдессы. Балаку требовалась победа над франками чтобы восстановить репутацию защитника правоверных, несколько потускневшую после Алеппо. Благодарности к соседям он, разумеется, не испытывал, а главное – Каркар плохо лежал. Какие тут могут быть колебания?

На помощь вассалу бросился граф Эдессы, на чем битва за Алеппо и закончилась. Король Иерусалима тоже отступил, но не ушел, опасаясь продолжения наступления аль-Бурсуки.

А спешивший в Каркар Жослен де Куртене, пройдя Самосату и вырвавшись вперед с небольшим отрядом, как всегда делал раньше, попал в засаду Балака, о привычке графа прекрасно знавшего. Пленника эмир закрыл в темнице Мардина, через неделю пал город Каркар, еще через некоторое время Балак покорил окрестные земли княжества.

Франкам казалось, что вернулись времена Иль-Гази и непрекращающаяся война с Мардином и Мосулом. Король назначил регентом в Эдессу Готфрида Монаха, проведшего обычную для тех мест пограничную кампанию с мелкими набегами, в которой «столкновения оканчивались победами или поражениями по воле случая». Балдуин II в это время сдерживал аль-Бурсуки.

Правитель Мосула решил не рисковать, ввязываясь в бой с Иерусалимом, а попробовать себя в другом направлении. Балаком в Мардине довольны оказались не все, и когда аль-Бурсуки поддержал вассального сопернику правителя Хасанкейфа Давуда ибн Сукмана, тот в начале 1124 года отказался выступать в поход на франков и заявил об отделении от Мардина.

Балак немедленно выступил к Хасанкейфу, но туда уже подходил аскар аль-Бурсуки, союзный Давуду, обещавшему перейти под руку Мосула.

Владыку Мардина это не испугало, он встретил противника на подступах и разбил во встречном сражении. Аль-Бурсуки отошел, а Балак осадил мятежную крепость, но во время рекогносцировки перед штурмом словил пущенную невесть кем с городской стены стрелу. Перед смертью он успел высказать афоризм «этот удар смертелен для мусульман», после чего отошел в мир иной.

* * *

Удар стал не то чтобы смертельным, но для франков полезным. Гибель Балака немедленно повлекла распад его эмирата. Снявшие было свои кандидатуры наследники Иль-Гази вернулись к вопросу о власти, и к лету эмиратов стало три. Два возглавили сыновья Иль-Гази, Сулейман утвердился в Майафарикине и Харпуте, Тимурташ в Мардине и Дийабакре (Амида). Давуд ибн Сукман объявил, что Хасанкейф, осада которого после смерти Балака прекратилась, отстоял свою независимость, а заодно, будучи тоже Артукидом, начал потихоньку поговаривать о своем праве на трон всего эмирата. С аль-Бурсуки он союз поддерживал, но дружба стала менее теплой и вопрос вхождения в состав Мосула как-то пока отодвинулся.

При этом идея «единого Мардина» наследников не покидала, но требовались союзники и деньги. Тимурташ, которому достался пленный граф Эдессы, обратился к франкам, с предложением выкупа Жослена за 30 тысяч динаров и союза против Сулеймана. Графа выкупили, союз одобрили.

Вернувшийся Жослен де Куртене, немедленно собрал вассалов и соблюдая союзнические обязательства обрушился на Каркар, числящийся за Сулейманом. Вообще, это был очередной хитрый стратегический план. Предполагалось, что противник ринется спасать недавнее завоевание, а в это время Тимурташ зайдет с тыла и отрежет соперника от основных владений. План не сработал по причине неучастия Сулеймана – тот счел, что свежезахваченные предшественником горские армяне ему не нужны и остался в Майафарикине крепить оборону.

Тимурташ склонял графа Эдессы продолжить наступление на Харпут и братца все же выманить, но впусте. В горы франки не полезли, а кроме того, в Антиохии невесть откуда вынырнул экс-эмир Хиллы и бывший сподвижник Иль-Гази Дубайс II, с новым проектом.

На том участие латинян в мардинской распре закончилось, продолжали внутренними силами. В ноябре умер Сулейман, его долю поделили. Давуд ибн Сукман присоединил Майафарикин, а Тимурташ Харпут. Родственники еще немного безуспешно повоевали между собой, а затем разошлись на принципе мирного сосуществования двух эмиратов, Мардина и Хасанкейфа.

Тимурташ, ставший теперь соседом Эдессы, человеком был по турецким меркам мирным, после занятия трона «любовь и игра отвлекали его от исполнения государственных дел», с франками эмир поддерживал нормальные отношения, и граница на некоторое время стала спокойной.

* * *

Спокойствие диктовалось в первую очередь экономикой. Напомню, как раз в это время грузины успешно громили Хлат и Салтукидов, а ромеи Менгджуков, и караванные пути через Анатолию последние годы не пользовались популярностью, отчего всем эмирам и в меньшей мере василевсу, выходил сплошной убыток. До смерти Иль-Гази, как раз через Мардин из Мосула на византийскую Милитену шла последняя ветка транзита, за время наследственных войн тоже пресекшаяся. Потому мир в Мардине оказался выгоден не столько Эдессе, сколько Византии, выждавшей результатов «свары приграничных варваров» и с тех пор поддерживавшей Тимурташа – караваны должны идти.

Выгоду же от полыхающей Анатолии получали записные враги – Балдуин II и аль-Бурсуки, а опосредованно и Египет. Пока вокруг Алеппо и Эдессы шли бои, из Мосула, по «Южному потоку» через Пальмиру на Дамаск и Хомс, а далее в порты Леванта, Антиохию и Византию, мирно шли караваны. В обход северных маршрутов и нисколько не заморачиваясь противостоянием короля и эмира – оно торговлю не задевало, только объем переваленного груза за счет Алеппо рос. Часть купцов переориентировалась и на Египет, а в последнее время из Красного моря некоторые – с повышенным аппетитом к риску, пробовали разгружаться в Айле. Несмотря на неудобную гавань, транзит меж берегами Красного и Средиземного морей оттуда выходил много короче.

Поэтому схватки на мосуло-латинской границе, юг этих стран всецело одобрял и поддерживал, а пример Алеппо наглядно демонстрировал минусы измены франкам. Дамаск, Хомс, Айла и часть средиземноморских портов оставались частью королевского домена, ныне наивернейшей престолу, а города Мосула не менее лояльно относились к своему эмиру, так что проблем с финансированием противники, в отличие от анатолийцев, не испытывали.

* * *

Но вернемся на восток, к Дубайсу II. Бывший эмир после поражения в Грузии успел предпринять налет на Багдад, успешно отраженный халифом, но принесший трофеи. В Антиохию Дубайс прибыл с традиционными наемными туркменами числом в две-три тысячи, и заверением, что окончательно потерявшиеся в вихрях судьбы жители Алеппо, в лице шиитской части общины, только его и ждут к себе в правители, и даже на условиях вассальной клятвы франкам.

Выглядело это довольно логично, поскольку аль-Бурсуки в город инвестировать не собирался, исповедовал суннитскую версию ислама, а после разгрома Балаком армию имел потрепанную. Шииты же, и впрямь обычно более лояльные крестоносцам, могли ожидать нового нападения латинян, снова успешного и влекущего еще одну резню. Так лучше готовый обеспечить спокойствие Дубайс II.

Последний великолепно умел рекламировать свои проекты правителям, на него покупались все. Не устоял и Балдуин II, отозвавший графа Эдессы в Антиохию и в конце 1124 года выступивший с франко-туркменской армией к Алеппо. Король видел в попытке идею – уже через два года кончалось его регентство и Антиохия, признанной частью которой являлся Алеппо, уходила своему природному князю Боэмунду II. Но если Алеппо – суверенный мусульманский эмират, то сюзерен ему тот, кому присягу принесли, то есть в случае успеха Дубайса – король. Что делало Антиохию внутренним княжеством латинского Заморья, границ с неверными не имеющим. А Эдессу и Иерусалим – единым государством.

* * *

Королевские части вышли в поход в небольшом количестве, кроме союзных туркмен шло около пятисот конных и две-три тысячи пехоты. Но ожидалось повторение схемы с Балаком и быстрая сдача крепости, для этого сил много не надо.

План не сработал. В Алеппо спешно прибыл эмир Мосула, войска у которого, как оказалось, отнюдь не кончились, их число оценивается в семь тысяч. Вероятно, узнав о сговоре горожан с Дубайсом, затворяться в осаде аль-Бурсуки не стал, а вывел свой аскар навстречу королю и навязал встречное сражение.

Туркмены аль-Бурсуки атаковали туркмен Дубайса II, шедших на левом фланге латинян, смяли противника, после чего, как писал хронист «франки, охваченные страхом, осознали свое поражение и отступили в полном составе». Если без поэзии, то сражение кончилось вничью, а стороны разошлись без особых потерь, но поход на Алеппо на том и закончился. Эмир вошел в город, привел население к религиозному единообразию путем казни шиитских активистов, оставил усиленный гарнизон и летом 1125 года вернулся в Мосул.

* * *

Дубайс II, как это у него водилось, по провалу проекта немедля куда-то делся, потом всплывал несколько раз в рядах противников халифа, затем, уже в тридцатые годы, служил у Зенги (мы с ним еще встретимся), спас покровителя от убийства людьми хорасанского султана Санджара, за что Санджар затаил на Дубайса смертельную злобу, и встретив в 1135 году исполнил авантюриста собственными руками, отрубив голову.

* * *

В следующем, 1126 году, аль-Бурсуки задумал окупить алеппский плацдарм и нанес из города удар на юг, попробовав захватить Хаму, район с исламским населением, у которого рассчитывал найти поддержку. Граф Хамы Роман де Пюи, некогда бунтовавший против короля, получив помощь из Триполи и Иерусалима встретил эмира на полпути, и после пары недель мелких стычек и маневров, противники разошлись по домам.

Точно неясно, чем и когда успел в последние годы эмир досадить низаритам, но осенью на аль-Бурсуки в кафедральной мечети Мосула напало сразу восемь смертников-ассасинов, на чем его история и прекратилась. Кстати, это стало одним из редких случаев, когда кого-то из убийц удалось взять живым, с последующей мучительной казнью… впрочем, к Латинским королевствам это уже не относится.

* * *

1126 год для Латинских королевств интересен не только вопросами восточных границ, но и делами внутренними.

В этом году, в Апулии, скончалась княгиня Констанция Антиохийская, вдова Боэмунда I. Их сын, Боэмунд II, к тому времени вырос и после смерти матери с сильным отрядом отправился на восток, вступать в наследство. Люди Антиохии требовались в любом случае, но первым делом, окружение наследника опасалось споров с регентом, тут каждый меч не лишний.