Текст книги "Кубинец. Том II (СИ)"

Автор книги: Алексей Вязовский

Соавторы: Сергей Линник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

В конце раунда я тяжело дышал, мокрый от пота. Руки болели, ноги дрожали. Я стоял, прислонившись к канатам, и чувствовал себя опустошённым. Сомнения, которые терзали меня, теперь усилились. Стоит ли ехать на чемпионат?

Сагарра подошёл ко мне, его лицо было спокойным, он даже не вспотел. Он протянул мне руку, помогая опуститься на стул.

– Ну что, Луис? – спросил он, его голос был мягким. – Сдаёшься?

Я покачал головой.

– Нет. Давайте второй раунд!

Глава 3

До дома добрался порядком измученный. Сагарра вымотал меня донельзя. Давно я такой взбучки не получал. И сам ведь даже не запыхался, гад! Ничего, это полезно, чтобы не казалось, что уже всего достиг. Я открыл калитку, которая заскрипела, напоминая о моем обещании всё подправить, и шагнул во дворик. Воздух здесь казался чуть свежее. Может, просто ветерок донес запах моря в эту секунду, не знаю.

Дверь в дом оказалась чуть приоткрыта, и я услышал пение внутри. Люсия что-то делает. Я улыбнулся. Зайти в свой дом и обнаружить там чистоту, порядок и заботу – это что-то, к чему я ещё не успел привыкнуть. Особенно после долгих месяцев в сарайчике, а потом на природе. Я вошёл внутрь, и первое, на что я обратил внимание – приятный легкий запах чего-то свежего, цветочного, с едва уловимым ароматом лимона.

Я огляделся. Стол накрыт белоснежной скатертью, на которой стояли живые цветы в простой глиняной вазе. Пол, до этого, как мне казалось, относительно чистый, теперь блестел, словно его только что натёрли до зеркального блеска. Ни одной пылинки, ни одного пятнышка. Даже черные следы от резиновых подошв, оставленные теми, кто вывозил золото, исчезли, словно их никогда и не было. А я, признаться, думал, что только краска поможет. Талант превратить бардак в уют, да еще и почти из ничего… Только позавидовать себе можно.

– Люсия? – позвал я тихо.

Она вышла из кухни, её лицо чуть раскраснелось от жары и работы, а волосы, собранные в тугой хвост, выбились несколькими прядями. Сегодня она надела простое хлопчатобумажное платье, старое, с турецкими огурцами, с пятнами пота, но она мне нравилась и такой.

– Луис! Ты пришёл! – улыбнулась она. – Как ты себя чувствуешь? День был тяжёлый?

– Всё хорошо, – ответил я, подходя к ней. – Идеально. Ты… ты такая молодец, Люсия. Здесь так чисто. И пахнет… пахнет домом.

Она смущённо опустила глаза.

– Да что там, Луис. Просто немного прибралась. Тебе же неудобно, когда беспорядок. А пыль… пыль здесь такая. Только успевай убирать.

Я осторожно взял её за руку, провёл большим пальцем по её ладони. Её кожа была мягкой, но на ней чувствовались небольшие мозоли – следы от работы.

– Спасибо, Люсия. Это… это очень важно для меня.

– Обедать будешь? Я приготовила рис с фасолью. Это всё, что нашлось дома. Но я могу добавить немного свинины, у нас же ещё остался кусочек?

Я кивнул. Рис с фасолью. Простая еда, но для меня это символ новой, мирной жизни. Жизни, в которой не нужно было думать о голоде, холоде и страхе.

Мы сели за стол. Обед оказался простым, но сытным. Люсия, как всегда, приготовила его с душой. Рис был рассыпчатым, фасоль – мягкой, а небольшие кусочки свинины добавляли блюду необходимую остроту и аромат. Мы ели молча, наслаждаясь тишиной и простыми вкусами. Я наблюдал за Люсией, за тем, как она ест, как пьёт воду, как её глаза сияют в свете, проникающем сквозь открытое окно.

Когда мы закончили, я достал из кармана бумажник.

– Люсия, – сказал я, выкладывая на стол несколько купюр. – Это тебе. На хозяйство. Купи всё, что нужно. Не стесняйся. Мы не должны себя ограничивать.

Она посмотрела на деньги, затем на меня. В её глазах мелькнуло удивление, а затем – лёгкая улыбка.

– Луис… Этого слишком много. Мне не нужно столько.

– Бери, – твёрдо сказал я. – Мы теперь живём вместе. Купи себе новое платье, купи что-нибудь вкусное. Не только рис с фасолью. Мы должны жить хорошо.

Она кивнула, собирая деньги со стола.

– Спасибо, Луис, – прошептала она. – Я очень постараюсь.

* * *

С утра я уже привычным маршрутом поехал в госпиталь Колумбии. Как-то мне не по себе становится, стоит только вспомнить о бумажном болоте, в которое я медленно, но уверенно погружаюсь. Но приходится ждать. Что скажет Пиньейро? Согласится? Сказать, что задумка хорошая – дело нехитрое. Обычная начальственная отговорка. Всё классно, парень, но не сейчас. Обстановка сложная, надо подождать. Да и нет не говорите, черное с белым не берите, вы поедете на бал?

Но я даже не успел дойти до своего закутка: в коридоре меня чуть не сбил с ног Барба Роха. В правой руке он держал зажженную сигару, а левой, причем только двумя пальцами, зажал открытую папку с бумагами, которые раскрылись веером. Вот-вот, и придется собирать это добро с пола.

– Луис! Где ты ходишь? Бросай всё и давай за мной! Сейчас же! Это тебе, кстати, – и он подал мне папку, которую я чудом смог подхватить в последнее мгновение.

Обычно Пиньейро, даже если и обеспокоился чем-то, старался сохранять показное спокойствие. И у него это всегда получалось. Но сейчас он был другим. Что-то случилось? Или?.. Даже думать не хочу. Я бросил свою сумку на ближайший стул, завязал веревочки на папке, чтобы бумаги не рассыпались, и побежал за ним.

Догнал я его уже у ворот госпиталя Колумбии. Солнце, только что поднявшееся над горизонтом, уже начинало припекать. От асфальта уже поднимались волнистые змейки разогретого воздуха. Пиньейро шёл быстрым, широким шагом, не оглядываясь, и я с трудом поспевал за ним. Не было смысла даже пытаться заговорить. Казалось, он мысленно ведет с кем-то диалог.

Мы прошли пару кварталов, и тут Барба Роха резко остановился у входа в небольшой, но явно дорогой ресторан. Над входом висела вывеска с названием «La Flor de Cuba», написанным витиеватыми буквами. Изнутри доносился негромкая музыка и тонкий аромат кофе.

– Пришли, – бросил он мне. – Бывал здесь?

– Хорошая шутка, амиго Пиньейро. С моим жалованием сюда ходить можно только раз в месяц, если ничего не есть в остальные дни.

Мы вошли внутрь. В отличие от душных улиц, здесь было прохладно и пахло свежей выпечкой, кофе и дорогим табаком. Ресторан небольшой, но уютный, с низкими потолками, резной деревянной мебелью и приглушённым освещением. Официант, пожилой мулат в белоснежной рубашке, подошёл к нам, его лицо выражало привычное радушие. Он кивнул Пиньейро, явно узнавая его, и без лишних слов провёл нас к свободному столику у окна.

– Амиго, – сказал Пиньейро, его голос звучал уже спокойнее, но в нём всё ещё чувствовалась скрытая напряжённость. – Принесите для начала нам что-нибудь холодное.

– Да, сеньор. Лимонад?

– Пусть будет. Луис, заказывай всё, что душе угодно, – повернулся ко мне Барба Роха. – Считай, что сегодня особенный день.

Я удивлённо поднял брови. «Особенный день»? Что же такого могло произойти? Я взял меню, перелистал его. Названия блюд были изысканными, непривычными для моего скудного опыта в кубинской кухне. Но сейчас меня это мало интересовало. Моё внимание привлекло кое-что другое.

За соседним столиком, чуть в стороне, сидели мужчины. Трое. Все средних лет, одетые в одинаковые, слишком плотные для гаванской жары, серые костюмы. Один даже обмахивался шляпой, хотя внутри точно прохладнее, чем на улице. Точно не местные. Здесь, на Кубе, даже самые высокопоставленные чиновники предпочитали носить лёгкие, льняные гуаяберы. А эти… эти явно чужаки. Да и лица… явно не испанский типаж. Землячки?

Точно, по-русски разговаривают. Негромко, но разобрать можно.

– … жара ужасная. Помню, когда в Одессе, на Маразлиевской, служить начинал… – послышался голос одного из них. Низкий, с характерным произношением. Тот, который шляпой обмахивается.

Моё сердце, до этого бившееся в привычном ритме, вдруг замерло, а затем забилось с удвоенной силой. В Одессе на Маразлиевской вроде много чего расположено, но вот так, по названию улицы, только одна контора известна. Целый квартал между Маразлиевской, Канатной и Сабанским переулком занимало управление НКВД.

– Кто это? – тихо спросил я Бороду, скосив глаза на соседей.

– Русские журналисты. Будут писать про Кубу.

Ага, так я и поверил. Журналисты… Это чекисты! Кого еще мог прислать сюда Союз после революции? Только товарищей с холодным сердцем и чистыми руками… Или как там правильно? Я поспешно отвернулся, стараясь не выдать себя, и сделал вид, что внимательно изучаю меню. Но теперь прислушивался к их беседе. Ничего они секретного не говорили. После воспоминаний об одесской жаре последовали откровения о Баку и Астрахани. Так, обычный застольный трёп. Вряд ли они станут выдавать какие-то секреты в таком месте.

Пиньейро, казалось, ничего не заметил. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и что-то быстро говорил официанту, заказывая еду.

И тут в ресторан вошёл Фидель. Как всегда, в своей неизменной военной форме цвета хаки, с сигарой в зубах и широкой улыбкой на лице. Его появление мгновенно изменило атмосферу в зале. Все взгляды обратились к нему, люди замерли, а затем начали негромко перешёптываться, приветствуя его. Он, казалось, наслаждался этим вниманием, кивал, улыбался, словно был не командующим революционной армией, а звездой экрана. Он прошёл через зал, уверенно, широким шагом, и направился прямо к нашему столику.

– Команданте! – воскликнул Пиньейро, поднимаясь.

Фидель, слегка кивнув, сел за наш стол, бросив взгляд на меня. Я тоже приподнял задницу. Уж если начальник вскочил, мне грех не последовать его примеру. Его взгляд на мгновение задержался на моём лице, словно пытаясь вспомнить, где мы встречались. Затем он перевёл взгляд на Пиньейро.

– Мануэль, – произнёс он, его голос был глубоким, чуть хрипловатым, но при этом властным. – Что у вас нового? Что за срочность?

Пиньейро улыбнулся. Такой довольной улыбкой, будто подготовил очень интересный сюрприз.

– Команданте, – начал он, – у нас тут есть кое-что… очень интересное. Мой адъютант Луис, ты же помнишь его? Он предложил любопытную идею… Перекусим и послушаем.

– Только не здесь, – поспешно сказал я. – Не нравятся мне эти «журналисты», подозрительные какие-то.

– Разумеется, – усмехнулся Борода. – Мы не обсуждаем рабочие вопросы в ресторанах!

Фидель бросил короткий взгляд в ту же сторону.

– Верно, – усмехнулся он. – Пусть наши гости доедят спокойно.

Готовят здесь просто великолепно. Стейк с жареными маленькими картофелинами, который мне посоветовал официант, сделали, будто изучали мои вкусы долгие годы. А красное вино, бокал которого я выпил, оказалось густым как деготь, и оставило во рту привкус сливы и черной смородины. Я уже почти забыл, что еда может быть такой. Почти. Хотя цены… Посмотрев на меню, я понял, что шутка насчет одного ужина здесь за моё месячное жалование не так уж и далека от истины.

Мы вышли на улицу, у подъезда, словно по волшебству, появился черный «Кадиллак» Фиделя. Пиньейро с Фиделем сели позади, а мне кивнули на место рядом с водителем. Автомобиль плавно тронулся с места, оставляя за собой пыльный переулок и любопытные взгляды прохожих.

Мы ехали по оживлённым улицам Гаваны, мимо зданий с колоннами и увитых зеленью балконов. Фидель откинулся на спинку и курил свою сигару, выпуская в открытое окно густые клубы дыма. Пиньейро, сидевший рядом, что-то быстро говорил ему, активно жестикулируя. Водитель, сидевший рядом со мной, молчал, лишь изредка бросая на меня быстрые взгляды. Я же смотрел в окно, наблюдая за проносящимися мимо домами, людьми, машинами.

Остановились мы у пустыря рядом с железной дорогой. Только что проехал поезд, запах угольной гари, смешанный с креозотом, чувствовался очень сильно.

– Ну пойдем, прогуляемся, – сказал Фидель. – Расскажешь, что ты такое придумал.

Мы вышли из машины и втроем неспешно побрели по обочине. Я коротко изложил свои соображения.

– Что сказать, Луис, – тихо произнёс Фидель, когда я закончил. – Идея очень интересная. Мне нравится. Конечно, первая наша цель – дорогой каждому кубинцу Фульхенсио, – он произнес имя Батисты, будто выплюнул. – Но и этим стоит заняться.

– Команданте, – начал я, стараясь говорить как можно более уверенно, – считаю, что это наш шанс. Шанс показать миру, что Куба – не просто остров на карте, а страна, способная диктовать свои условия.

Фидель кивнул, вытащил изо рта сигару.

– Я понимаю, Луис. Ты прав. Такая операция может изменить многое. И я… я доверяю твоему чутью. Мануэль, – он повернулся к Пиньейро. – Но тут нужна очень тщательная подготовка. Свяжись с израильтянами, и начинайте. С президентом я переговорю сам.

Ага, вот на кого намекал Барба Роха, когда говорил, что есть те, кому такая идея будет очень интересной. Евреи с огромным удовольствием убьют Менгеле раз триста. Потом выкопают и продолжат убивать. И не только его.

– Конечно, Команданте, – ответил Пиньейро. – Я всё сделаю.

Фидель пожевал сигару, перекинул ее из одного уголка рта в другой.

– Средства на это дело, Мануэль, возьмёшь в своем департаменте. Пока неразбериха, сделать это проще. А потом… будет не сейчас. – он улыбнулся, и на секунду мне показалось, что всё это – просто разговор. Но глаза у него оставались холодными. – Всё, садитесь в машину, отдохнули немного, и хватит.

* * *

Стоило нам вернуться на службу, как Пиньейро вызвали на выезд. Где-то на западе Гаваны восстали военные. Заперлись в казарме, вывесили старый флаг.

Не в первый раз уже. В начале января, одновременно с взятием Гаваны, в казармах «Камп-Флорида» подняли бучу остатки армии Батисты. Они просто не знали, кому подчиняться после бегства Фульхенсио. Но там быстро разобрались вроде. Сам я этого не видел – сидел на куче золота в ожидании, когда добрые дяди освободят мой дом от этого добра.

Потом состоялся суд над семью десятками полицейских – их быстренько расстреляли. Хорошо, в газетах пока не пишут о своре бешеных собак. Странное дело, что власти не прибрали печать к рукам. «Diario de la Marina» продолжает выходить, и вполне бодро ругает барбудос. Ничуть не меньше, чем до этого Батисту. Пиньейро, кстати, читает ее каждое утро.

– Барба Роха, возьми меня с собой, попросил я. – Сил нет уже сидеть с этими бумажками.

– Ну поехали, – махнул он рукой в сторону джипа. – Прокатишься.

Казармы, кстати, совсем рядом, в Марьянао. Наверняка какая-нибудь гвардия, или что-то типа того. Мы приехали почти к шапочному разбору – казарму уже окружили войска. Кто-то вёл переговоры у ворот, но стрельбы, к счастью, не было. А ну, в густонаселенном районе начнут пулять куда не попадя. Даже не из крупнокалиберного пулемета – и винтовок достаточно. Обязательно пострадает кто-то.

Наверное, договориться не удалось: с нашей стороны от ворот в сторону отошел бородач, и мотнул головой – ничего не вышло.

Барба Роха быстро нашел начальство, поздоровался с ними. Меня, понятное дело, на совещание не звали, так что я стоял метрах в десяти и наблюдал. Один из командиров отдал приказ, от военных отделился парень лет двадцати, подбежал к окну в казарму, разбил стекло рукояткой пистолета, и начал бросать одну за другой зажженные дымовые шашки. Ужасная гадость, кстати. Дышать нечем, запах противный, откашляться невозможно потом. Наверное, сидящие в казарме знали это не хуже меня, и уже через минуту запросили пощады.

– И зачем неслись сюда как на пожар? – спросил Пиньейро, подходя ко мне. – Только время теряем. Дым, разбитые стекла – вот тебе и революция. Ладно, раз мы здесь, давай съездим в одно место. Познакомлю тебя кое с кем.

Я сел рядом с начальником, и мы поехали, поднимая пыль. Куда – неизвестно. Барба Роха сам вел машину, и мне отчитываться не собирался. Впрочем, сегодня все поездки – в Марьянао. Будто других районов в Гаване не существовало.

Для разнообразия на этот раз нашей целью оказался обычный жилой дом. Три этажа, высокие потолки, фасад явно красили в этом году. Сразу видно, не нищета тут проживает. Барба Роха заглушил двигатель, но из машины выходить не спешил.

– Может, ты посчитаешь это ненужным повторением, но напоминаю: об этом деле никому. На службе, в том числе. Этого нет и никогда не было. Если даже спросят, чем занимаешься… Хотя кто у нас спросить может? Ладно, ты понял?

Я только кивнул молча. Если начальник начинает изрекать прописные истины, то либо он в тебе не уверен, либо в себе. Самое лучшее в таких случаях – дождаться окончания процедуры и жить дальше. Так что я только покивал в ответ.

А дом хороший, даже по меркам богатого Марьянао: консьерж внизу, ковер на лестнице, дубовые двери, по две на площадку. Поднялись на второй этаж, и Пиньейро нажал кнопку звонка. «Профессор Эмилио Гольядес», прочитал я на латунной табличке.

Открывший, конечно, мог быть кем угодно, в том числе и профессором. Высокий, лет пятидесяти, сутулый, рыжие волосы с проседью, залысина до самой макушки. Гладко выбрит, очки в черепаховой оправе. Одет в чесучовый костюм, галстук придерживает булавка с могендовидом. Впрочем, крючковатый нос и пухлые губы даже без этого точно указывали на то, что мужик этот – чистокровный еврей.

– Сеньор Лосада? – без тени эмоций спросил он. – Мы вроде не договаривались о встрече.

– Думаю, вам интересно будет и без предварительного согласования, – ответил Барба Роха. – Мы зайдем?

Глава 4

Профессор Эмилио Гольядес, если верить написанному на табличке, держал дверь открытой, словно приглашая войти, но взгляд его оставался отстранённым, почти холодным. В вопросе к Пиньейро прозвучала нотка раздражения – незваные гости явно нарушили привычный распорядок. Мне даже показалось, что он собирался захлопнуть дверь прямо перед нашим носом.

– Мы зайдем? – повторил Барба Роха, и на этот раз в его голосе прозвучало нечто, заставившее хозяина квартиры, пусть и неохотно, отступить вглубь прихожей.

Я следом за Пиньейро прошел мимо профессора, мгновенно преодолев завесу запаха сладковатого табака и какого-то дорогого одеколона. За порогом царила прохлада, приятная после уличного зноя, и лёгкий, чуть затхлый запах. Примерно половину прихожей занимали книжные полки до самого потолка. Даже захоти я поинтересоваться, что написано на корешках, то не смог бы – прошли мимо них мы слишком быстро.

Профессор, не говоря ни слова, кивком указал на открытую дверь справа, и мы проследовали в кабинет.

Окна здесь были зашторены, чтобы солнце не било прямо в комнату и в ней царил уютный полумрак. Книжные шкафы выстроились вдоль всех стен, высокие, тёмные, с поблёскивающими в тусклом свете стёклами. Их полки ломились от книг, многие из которых выглядели довольно древними. Пахло старой бумагой, тем же табаком, и поверх всего витал запах коньяка.

Посреди комнаты стоял массивный стол из тёмного дерева, добрую половину которого занимала стопка бумаг, потеснившая письменный прибор из бронзы, изображавший двух борющихся львов. А посередине, рядом с рюмкой, из которой исходил запах коньяка, лежал бювар из синей кожи с вытисненным на нем гербом Израиля – семисвечником с двумя оливковыми ветвями по бокам.

Этот герб, словно маяк, высветил мою догадку. Пиньейро же что-то говорил о «личной заинтересованности». И тут ещё этот специфический нос у хозяина. Всё сходилось.

– Сеньор профессор, – начал я, чувствуя себя немного неуклюже, ведь только что Пиньейро намекал на конспирацию, а я уже раскрываю свои карты, – вы работаете в посольстве Израиля?

Хозяин квартиры, который всё это время стоял у двери, не входя глубоко в комнату, лишь слегка приподнял бровь.

– А почему вы решили, молодой человек, что я профессор? – поинтересовался он без тени удивления, словно привык к подобным вопросам.

– На табличке написано, – ответил я, кивнув в сторону входной двери.

Он слегка усмехнулся.

– Если на клетке со львом написано «Осел» – не верь глазам своим, – пробормотал он по-русски, и слова эти прозвучали совершенно неожиданно. И тут же перевёл: – Не стоит верить написанному.

Меня так и подмывало спросить, кто же он на самом деле – лев или осёл, но я вовремя сдержался. Ведь я не должен был понять его русскую цитату, выдать свои знания. И к тому же, не стоит раньше времени показывать, что я вообще что-то в русском понимаю. Тем более, с такой недавней встречей с «журналистами».

Хозяин комнаты, заметив, должно быть, мои метания, слегка склонил голову.

– Меня зовут Эфраим Герцог, – произнёс он, его голос стал чуть мягче. – И да, я служу в посольстве Израиля. Но не стоит придавать такое значение табличке. Иногда люди просто не хотят лишнего внимания.

Он посмотрел на Пиньейро, и в их взглядах промелькнуло какое-то, мне пока непонятное, соглашение. Барба Роха слегка кивнул.

– Сеньор Герцог, – начал Пиньейро предельно деловым тоном, – у Луиса есть план. Как я думаю, это может заинтересовать ваше государство. Очень сильно заинтересовать.

Герцог снова перевёл взгляд на меня. Мне стало несколько неуютно. Я почувствовал себя, будто студент на экзамене. Причем принимающий уверен, что отвечающий ни хрена не знает.

– Что же, слушаю вас, – чуть устало сказал он, и, пройдя мимо меня, уселся за стол.

Я сделал глубокий вдох и начал рассказывать. Уже привычную историю о нацистах, разве что выпустив кусок о плюшках для DIER – вряд ли иностранный дипломат сильно переживает о престиже нашей службы. Я старался быть убедительным, эмоциональным, но при этом чётким и лаконичным, следуя инструкциям Пиньейро. Я видел, как меняется выражение лица Герцога. Сначала – лёгкое равнодушие, затем – интерес, а потом – нечто похожее на глубокую задумчивость, граничащую с болью. Я говорил о Менгеле, Эйхмане, о всех тех, кто избежал Нюрнберга, а вместо этого наслаждается свободой, дыша одним воздухом с нами.

Когда я закончил, в комнате повисла тишина. Герцог долго молчал, прикрыв глаза. Его волнение выдавали только пальцы, нервно перебирающие края кожаного бювара.

– А что, новичкам, говорят, везёт, – сказал он наконец тихо, почти шепотом. – Вдруг у вас получится.

Эти слова прозвучали настолько обыденно, почти безразлично, что меня охватило разочарование. Неужели это всё? Он что, не понимает всей важности? Пиньейро молчал, не вмешиваясь. Я не выдержал.

– Ну так какой ваш положительный ответ? – спросил я, пытаясь сдержать прозвучавшую в моём голосе нетерпеливость.

Герцог посмотрел на меня, и в его глазах я увидел не безразличие, а скорее глубокую усталость.

– Я приглашу нашего специалиста, – ответил он. – Думаю, примерно через две недели вы сможете познакомиться. То, что вам надо – с личной заинтересованностью и знанием Аргентины.

Моё сердце пропустило удар. Значит, не зря. Надежда остается.

– А сейчас, – продолжил Герцог, его тон немного изменился, став более гостеприимным, – я приглашаю вас выпить чаю.

Мы прошли в столовую. Герцог поставил на плитку чайник, достал из шкафа чашки и блюдо с печеньем. В этой комнате с большими окнами, выходящими во внутренний дворик, обошлось без книжных шкафов. Зато на стенах красовалась парочка пейзажей, вероятно, из Земли Обетованной.

Мы сели за стол, и Герцог сам разлил чай. Горячий, ароматный, он согревал руки.

– Человеческая история идёт очень сложными и запутанными путями, – вдруг произнёс Герцог, прервав тишину, глядя куда-то вдаль. – И, создавая механизм тотального контроля, мы не можем знать, кто им воспользуется на следующем повороте. Есть вещи, которые нам не дано предугадать. Выдающийся немецкий химик еврейского происхождения Франц Гебер, когда он создавал печально знаменитый «Циклон Б», первоначально предназначенный для борьбы с грызунами, не мог знать, что вскоре нацисты используют это изобретение, чтобы убить миллионы евреев – включая родственников самого Гебера.

Да уж, видать, для него этот вопрос совсем не праздный. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Пожалуй, этот лощеный дядечка перенес трагедию побольше моей. Иногда жить гораздо труднее, чем умирать.

Мы допили чай в молчании.

Когда мы вышли на улицу, я даже не обратил внимания на волну духоты, сразу ударившую по нам. Похоже, дело переходит от слов к действию. Первая ступень пройдена.

– Ну что, Барба Роха? – спросил я, пытаясь скрыть своё волнение. – Что теперь?

Пиньейро, казалось, был в хорошем настроении. Он достал сигару, неторопливо раскурил её.

– Теперь, Луис, тебе надо продолжать работать, как и раньше, – произнёс он, выпуская клубы дыма. – Заниматься своей рутиной. Ничего не изменилось. А когда группа будет собрана, я вас со всеми познакомлю. Увидишься и со специалистом.

– А что, если Че бросит все дела? Он же аргентинец, – пошутил я, чувствуя прилив лёгкости. – Для нашей группы подошёл бы.

Пиньейро рассмеялся, впервые за сегодня я видел его таким непринуждённым.

– Предложу ему, Луис, – ответил он, покачивая головой. – Может, бросит все дела и отправится с тобой. А пока будем ждать.

* * *

На следующий день, когда я подходил к госпиталю Колумбии, то возле ворот увидел Сагарру. Он был не в своем привычном спортивном костюме, а в чистой, наглаженной гуаябере, что само по себе уже значило немало. По крайней мере, я его в такой одежде раньше не видел.

– Луис, ты заставляешь себя ждать– он начал говорить, когда между нами оставалось метров пять. – Я тут уже поговорил с твоим начальством. Ты же опять бросил тренировки, приходится бегать за тобой. Короче, Торрес заболел, ты у нас единственный в полусреднем остался. На сегодня у тебя выходной, поехали.

– Куда, тренер?

– Чемпионат Гаваны, куда же еще? Я тебе говорил?

– Говорили…

Мне стало стыдно. Я напрочь выбросил из головы соревнования. А ведь на каждой тренировке повторяли это раз по десять.

– Так вот, Луис. Специально для забывчивых. Я отправляю тебя на чемпионат Гаваны. В полусреднем весе. Ты сейчас весишь шестьдесят три килограмма, так что в самый раз.

– Чемпионат? – переспросил я, пытаясь свести мысли воедино. – Но…

– И не «но»! – перебил меня Сагарра. – Тебе повезло, Луис. В этом году заявилось очень мало бойцов в твоей категории. Повезет, даже до полуфинала пройдешь. Не пропадай ты неизвестно где, занимайся по-настоящему, можно было бы надеяться на победу. Но сейчас хотя бы покажи себя достойно. Это важно для клуба. И для тебя, между прочим, тоже.

– Но я без формы…

– Всё здесь, – тренер кивнул на сумку, стоящую у ограды. – Хватай, поехали. Или ты думаешь, что я твоё барахло вечно носить буду?

Несмотря на громкое название, ехать пришлось на окраину, а потом еще шагать от автобусной остановки почти километр.

Чемпионат проходил в большом спортивном зале, который, судя по запаху и атмосфере, повидал не одно поколение боксёров. Внутри было душно, несмотря на высокие потолки и множество открытых окон. Зато освещение электрическое, весьма пристойное. В центре зала располагались четыре ринга, вокруг которых уже собрались зрители. В основном спортсмены из клубов и родственники участников. Не очень и густо.

До моего первого боя, назначенного на полдень, оставалась куча времени. Мы с Сагаррой и другими боксёрами нашей секции направились в раздевалку. Она ничем не отличалась от нашего обычного спортзала – такая же обшарпанная, провонявшая потом и мастикой, с десятками покоцанных шкафчиков.

Я переоделся, немного размялся. Потом забинтовал руки. И только тогда меня накрыло. Сейчас я буду драться неизвестно с кем. В нашем спортзале я успел узнать почти всех. Там хоть понятно, чего ждать. А тут? Но, как шутили в моей молодости, если почки отказали, то боржом пить поздно. Я уже здесь, так что придется идти и принимать бой.

В четвертьфинале мне достался крепкий негр. Он выглядел массивнее меня, с рельефной, тугой мускулатурой, которая внешне выгодно отличала его от моей худощавой комплекции. Он с пренебрежением посмотрел на меня, когда судья объявлял наши имена. Явно уже чувствовал себя победителем.

Судья дал отмашку, и пошел отсчет времени первого раунда. Негр сразу начал куражиться. Он картинно опускал руки, раскачивался, улыбался публике, словно я был для него лишь лёгкой разминкой. Он ждал, что я кинусь в бой, но я помнил заветы Сагарры, который постоянно повторял: терпение – ключ к победе. И я пережидал его небрежные джебы, которые демонстрировали, что в любой момент бой можно закончить, а сейчас просто показывают небольшое шоу.

Ждать пришлось недолго. В очередной раз он опустил руки и презрительно усмехнулся. Вот только расслабился он сильно, начал в этот момент высматривать кого-то в зале. Короче, почти полностью раскрылся. Такое упускать нельзя. Мои ноги, словно пружины, вытолкнули меня вперёд. Быстрая серия из трёх ударов – левый джеб в голову, затем правый кросс в корпус, и снова левый хук, на этот раз в челюсть. Все произошло так быстро, что противник не успел даже понять, что случилось. Его глаза закатились, ноги заплелись, и он рухнул на канвас, тяжело ударившись головой. Нокаут.

Толпа взорвалась криками. Судья начал отсчёт, но противник так и не поднялся. Я стоял посреди ринга, тяжело дыша, чувствуя лёгкое разочарование. Всё закончилось слишком быстро.

Сагарра, который ждал в моем углу, кивнул, но его лицо не выражало особой радости.

– Боя не было, Луис, – сказал он, когда я подошёл к нему. – Он сам себя победил. К полуфиналу соберись. Там будет сложнее.

Попробуй поспорить. Я выиграл, но не доказал ничего.

* * *

В полуфинале моим противником оказался рослый, худощавый креол, которому повезло с жеребьевкой, и стадию четвертьфинала он просто пропустил. Парень в качестве козыря использовал невероятно длинные руки. С первых же секунд поединка он стал держать меня на дистанции, постоянно перемещаясь, нанося лёгкие, но быстрые удары и тут же отступая. Он двигался как танцор, избегая любого сближения. Я пробовал сократить дистанцию, но его джебы, словно электрические разряды, тут же останавливали меня.

Судья, недовольный такой пассивностью, сделал ему замечание, но креол лишь пожал плечами и продолжил свои «танцы». Я чувствовал нарастающее раздражение. Как пробить эту защиту? Как подобраться к нему?

Сагарра, стоявший в углу, выкрикивал мне советы, но ничего не получалось. Каждый раз, когда я пытался приблизиться, его кулаки, словно поршни, выбрасывались вперёд, нанося неприятные удары.

Первый раунд закончился, я тяжело дышал, чувствуя, как силы медленно уходят. Второй оказался не лучше. Мой противник продолжал кружить вокруг меня, словно коршун, выжидающий момент. Я чувствовал себя загнанным зверем, неспособным достать своего врага.

И только в конце третьего раунда, когда я уже почти отчаялся, мне удалось поймать его на ошибке. Он слишком сильно вытянулся после одного из ударов, и я, воспользовавшись этим мгновением, резко рванулся вперёд, уходя от его джеба. Мой левый хук, отработанный на тренировках, с глухим стуком вошёл ему в печень.

Креол охнул. Он замешкался, на его лице промелькнула гримаса боли. Этот шанс упускать нельзя. Я тут же бросился в затяжную атаку, обрушивая на него град ударов. Правый, левый, ещё раз правый – по корпусу, по голове. Он пытался сопротивляться, но боль в печени, должно быть, подкосила его. Покачнувшись, он опустился на одно колено. Нокдаун.