Текст книги "Кубинец. Том II (СИ)"

Автор книги: Алексей Вязовский

Соавторы: Сергей Линник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Кубинец. Том II

Глава 1

День выдался омерзительным. В Гаване каждый день как лотерея: сегодня тихо, город дышит ленивой жарой, завтра – где-нибудь бахнет, и воздух начнет звенеть от напряжения. Но сегодня было не так. Сегодня было просто тошнотворно. Не об этом я думал, когда давал согласие Красной Бороде служить в DIER. Последнее расшифровывалось как Департамент разведки повстанческой армии.

После бегства Батисты, после того, как старый режим рассыпался в прах, новое, коалиционное правительство лихорадочно формировало свои структуры. BRACO, одиозная спецслужба диктатора, была ликвидирована, её бывшие сотрудники либо бежали, либо были арестованы, либо, как шептались в кулуарах, «исчезли». На смену им пришли новые люди, новые ведомства, новые названия. DIER, под руководством Красной Бороды, был одним из них. Его задача была понятна – «защита завоеваний революции». На деле это означало сбор информации, проверку лояльности, поиск агентов Батисты, коих осталось во всех ведомствах масса, – словом, всё то, что всегда сопровождает период становления новой власти.

Разговор с Бородой был очень простым.

– Луис! – сказал Мануэль, вызвав меня курьером в здание генерального штаба DIER. – Людей катастрофически не хватает, а ты себя хорошо зарекомендовал, плюс за тебя поручился Педро. Наши цели и задачи разделяешь. Беру тебя работать в департамент. Мне срочно нужен адъютант. Видишь, какой завал?

Борода кивнул на огромную стопку документов, что скопилась на столе. Собеседования не получилось – раздался телефонный звонок, Мануэль начал орать в трубку, что DIER не отвечает за саботаж на верфях. Если рабочие не вышли на смену, то он ничем помочь не может. Пока не может – департамент только формируется.

Я взял со стола несколько попавшихся документов, пошел работать. В обед мне выдали удостоверение, пистолет, заставили принять присягу новому правительству. А что делать? Аптека была закрыта, Люсия куда-то запропала, я еле сводил концы с концами. Зарабатывать где-то на жизнь надо было.

Мои служебные обязанности были далеки от героических приключений. Я сидел в маленькой, душной комнатке, сортировал первичные документы, набивал на пишущей машинке одним пальцем служебки для Красной Бороды, выполняя, по сути, секретарские функции. Ни в каких специальных операциях я не участвовал, чему был безмерно рад. Мой опыт с банком, с последующей поездкой в Гису оставил не самые приятные воспоминания. Я устал от постоянного напряжения, от необходимости притворяться, от риска быть пойманным или убитым. Мне хотелось стабильности, тишины, возможности спокойно заняться своим делом. Найти их. Тех, кто отнял у меня всё.

А еще меня просто изматывала дорога на службу. Тридцать километров в одну сторону! Больше часа от моего дома. Надо было умудриться не опоздать на омнибус, который раз в час, а то и реже, ехал до Центрального парка. Оттуда пересесть на городской автобус, который ехал до Марьянао, а потом пешкодралом до военного госпиталя Колумбия, в котором располагалась штаб-квартира DIER. А вечером – то же самое в обратном порядке. Хорошо ещё, что автобусы шли через новый тоннель под бухтой: без него дорога растянулась бы ещё сильнее.

* * *

Сегодня был особенно противный день. Пришлось обрабатывать пачку анонимок с доносами. Вроде не этим занимается Пиньейро. Может, их нам даже ошибочно принесли. Десятки грязных листочков, исписанных кривым почерком, полных обвинений, клеветы, мелких обид. Соседи писали друг на друга, коллеги – на коллег, бывшие друзья – на друзей. Все грехи, реальные и вымышленные, всплывали на поверхность. Пришлось регистрировать. Каждый донос, каждую фамилию, каждое обвинение. Я видел в этих бумагах отражение самого низменного, что есть в человеке – зависти, страха, желания возвыситься за счёт другого. Это было отвратительно. И всё это нужно было систематизировать, проверять, обрабатывать. От одной мысли о предстоящей работе меня мутило.

Я досидел до конца рабочего дня, чувствуя себя опустошённым. Голова гудела от потока чужой грязи, глаза болели от мелкого почерка. Мне срочно нужен был отвлечься, забыться. И я решил по дороге домой зайти в бар. В Марьянао, богатом районе, этого добра было навалом. Ближайший назывался «Эль Флоридита». Не очень большой – шесть столиков, но самое то, чтобы отвлечься от всего.

На улице было еще светло, но солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая небо в нежные оранжево-розовые тона. Воздух, после душного кабинета, казался относительно прохладным, пах морем и еще чем-то неуловимым.

«Эль Флоридита» встретил меня шумом и гомоном. Двери были распахнуты настежь, и изнутри на улицу выплескивались звуки сальсы, звон бокалов, громкий смех. Внутри, несмотря на ранний вечер, было уже многолюдно. Бармен, ловко жонглируя шейкерами, смешивал коктейли, его руки мелькали в отсвете неоновых вывесок. Столики были забиты, люди стояли плотными группами, оживленно переговариваясь. Свободные места были только за длинной барной стойкой, тянувшейся вдоль одной из стен.

Я протиснулся сквозь толпу, стараясь не задевать никого локтями. Наконец, добрался до стойки, нашёл небольшое свободное пространство. Огляделся. И тут мой взгляд упал на конец стойки. Там, чуть в стороне от основного шума, сидел бородатый мужчина. Он был одет в простую, с коротким рукавом, рубашку цвета хаки, такую же, какие носили многие местные, но на нём она сидела с какой-то особой, непринуждённой элегантностью. Его борода, коротко стриженная, была серебристой, как и волосы. Лицо, покрытое морщинами, носило следы долгого пребывания на солнце.

Но что привлекло моё внимание, так это его занятие. Перед ним стояла старая, но явно ухоженная портативная печатная машинка «Роял», у нас на службе точно такие стоят. И он печатал. Быстро, ритмично, его пальцы порхали над клавишами, словно ласточки над водой. И самое удивительное: он не смотрел на бумагу. Его взгляд был устремлён куда-то вдаль, поверх голов толпы, словно он видел нечто, недоступное другим. Он печатал вслепую, с такой уверенностью, будто слова сами выходили из-под его пальцев. Это было завораживающее зрелище.

Любопытство взяло верх над усталостью. Я подошёл ближе, устроился на свободном стуле рядом с ним. Бармен, поймав мой взгляд, вопросительно кивнул.

– Дайкири, – сказал я.

Бармен ловко смешал коктейль, поставил передо мной бокал. Я сделал глоток. Прохладный, освежающий, с лёгкой кислинкой. Именно то, что мне было нужно. Я снова посмотрел на мужчину. Он продолжал печатать, его взгляд всё так же был устремлён вдаль.

– Вы писатель, сеньор? – не удержался я, нарушив тишину между нами.

Мужчина медленно повернул голову. Его глаза, голубые и проницательные, остановились на мне. В них читалось одновременно и лёгкое удивление, и привычное равнодушие человека, которого часто отвлекают от дела.

– Можно и так сказать, – ответил он, его голос был низким, чуть хрипловатым, с лёгким акцентом. – А вы, молодой человек?

– Я Луис. Служу в DIER.

Вообще, нам запретили раскрывать, где мы работаем и обязали носить штатские костюмы, но сейчас меня почему-то прорвало.

– DIER, значит, – усмехнулся он. – Тайная полиция с новым названием. Ну и как там у вас? Новая метла по-новому метёт? Меня зовут Эрнест.

Я замер. В голове что-то щёлкнуло. Борода. Акцент. «Эль Флоридита». Дайкири. Имя. Он не очень-то похож на портрет с обложки журнала «Богемия», в котором я прочитал «Старик и море», но что-то общее есть, конечно.

– Вы… Эрнест Хемингуэй? – мой голос дрогнул.

Он улыбнулся, его глаза чуть прищурились.

– Допустим. Надеюсь, вы просто так ко мне подсели. Я своих взглядов на происходящее не скрываю и молчать не планирую!

Ни про какие взгляды Хемингуэя я слыхом не слыхивал, поэтому промолчал, потягивая коктейль. О чем бы нейтральном спросить? Да вот же! Слепой метод печати. То, что мне сейчас нужно больше всего.

Разговор завязался сам собой – спросить про печать было отличным ходом. Мы поговорили про десятипальцевый метод, потом про местные коктейли. Все было легко благодаря тому, что Эрнест под вечер уже поднабрался рома, был расположен поболтать о том о сем.

Постепенно разговор стал интереснее, глубже. Мы говорили о Кубе, о политике, о людях, о борьбе. Он спрашивал меня о моих впечатлениях, новой власти, о Фиделе, настроениях в городе. Я, стараясь быть максимально откровенным, но при этом осторожным, делился своими наблюдениями. Рассказывал о несправедливости, о надеждах и разочарованиях. Хемингуэй слушал внимательно, иногда кивая, иногда задавая наводящие вопросы. Его взгляд был цепким, проникающим, словно сканировавшим меня, пытаясь выудить из моих слов что-то большее, чем просто информацию. Как будто он уже писал о тебе.

Алкоголь, принятый на голодный желудок, быстро начал действовать. Я почувствовал лёгкое головокружение, мысли стали путаться, но при этом приобрели какую-то острую ясность. Мой внутренний Симон Григорьев, затаившийся где-то глубоко, начал просыпаться, подталкивая меня к давно мучившему вопросу.

– Сеньор Хемингуэй, – начал я, чувствуя, как слова сами вырываются наружу, – я совсем недавно прочитал ваш рассказ «Убийцы».

Он кивнул, и его взгляд стал задумчивым.

– Старый рассказ.

– Да. И меня очень затронула его главная тема. Месть. Что вы думаете о ней? О её природе?

Я смотрел на него, ожидая ответа. Этот вопрос, мучивший меня так долго, теперь стоял ребром. Моя клятва, данная в газовой камере, висела надо мной как дамоклов меч. Я искал оправдания, объяснения, возможно, даже отпущения грехов. Я хотел понять, прав ли, желая отомстить. И как далеко могу зайти.

Хемингуэй отложил стакан, повернулся ко мне, облокотившись на стойку. Его взгляд был серьёзным, но не осуждающим. Он сделал паузу, словно собирая мысли, а затем начал говорить. Его голос был неторопливым, каждое слово казалось весомым, отточенным, как камень, обточенный морскими волнами.

– Месть, Луис, – начал он, – это как жажда. Она может быть сильной, всепоглощающей. Ты чувствуешь, что не можешь жить без того, чтобы её не утолить. Она жжёт внутри, не даёт покоя, отравляет каждую мысль. И когда ты наконец-то добираешься до источника, когда ты пьёшь она даёт лишь кратковременное облегчение. А затем наступает ещё большая пустота. И ещё большая жажда. Пьешь и не напиваешься. Понимаешь?

Он взял свой дайкири, сделал небольшой глоток. Я внимательно слушал, впитывая каждое слово. Он говорил не как проповедник, а как человек, видевший многое, испытавший многое.

– В «Убийцах», – продолжил Хемингуэй, – Ник Адамс пытается предупредить Оле Андерсона, что за ним пришли, что его убьют. Но Андерсон ничего не делает. Он просто лежит в постели, ждёт. Он знает, что его убьют, и он принимает это. Почему? Потому что иногда человек просто устаёт от борьбы. Устаёт от страха. Устаёт от мысли, что он должен что-то делать. И тогда он просто сдаётся. Месть требует сил. Она требует постоянного напряжения, постоянной готовности. А когда ты постоянно готов, напряжён, то перестаёшь жить. Становишься рабом своей жажды.

Я почувствовал, как что-то внутри меня сжимается. Он будто про меня говорил. Раб своей жажды.

– Но если ничего не делать, – сказал я, – если просто лежать и ждать разве это не трусость? Разве это не означает, что зло победит?

Хемингуэй покачал головой.

– Не всегда, Луис. Не всегда. Иногда бездействие – это не трусость, а мудрость. Или усталость. Или просто понимание того, что есть вещи, с которыми ты не можешь справиться. Что есть силы, которые тебя превосходят. И тогда остаётся только принять свою судьбу. И уйти достойно. Или нет. Некоторые пытаются бороться, даже когда знают, что обречены. Но это уже другая история.

Он посмотрел на меня, и в его глазах появилось что-то похожее на сочувствие.

– Месть никогда не приносит удовлетворения, Луис. Она лишь создаёт новые циклы насилия, новые страдания. Ты убиваешь одного человека, и его братья приходят за тобой. Ты убиваешь их братьев, и их сыновья приходят за тобой. Это бесконечная цепь, из которой очень трудно вырваться. Единственный способ порвать её – это перестать сражаться. Перестать мстить. Но это, Луис, самое сложное. Отказаться от неё это требует гораздо большей силы, чем сама месть. Нужно умереть и родиться заново.

Я сделал ещё один глоток дайкири. Похоже надо что-то заказать поесть. Иначе развезет.

Писатель снова посмотрел на меня, его взгляд был глубоким и проницательным.

– Ты интересный парень, Луис. Я это вижу. Что-то такое у тебя в глазах… Ты можешь выбрать свой путь. Но выбирай его мудро. Потому что твой выбор повлияет не только на тебя. Но и на тех, кто рядом. И на тех, кто придёт после.

Я сидел молча, переваривая его слова. В голове звенело.

Хемингуэй поднялся со стула, двигаясь чуть резковато, будто стараясь не ошибиться. Наверняка он выпил порядком сегодня. А пока разговаривал, не очень и заметно было.

– Мне пора, Луис. Было приятно поговорить.

– И мне, сеньор Хемингуэй. Спасибо.

Он кивнул, затем протянул мне руку. Я пожал её. Его ладонь была крепкой, мозолистой, как у человека, привыкшего к тяжёлому физическому труду.

– Удачи тебе, Луис. И помни: иногда самое сложное – это не бороться. А остановиться. Эй, Пабло, спрячь мою пишущую машинку! – крикнул он бармену. – Я пришлю за ней кого-нибудь.

Он развернулся и, не оглядываясь, пошёл к выходу, растворяясь в шумной толпе «Эль Флоридиты».

Я сидел ещё некоторое время, допивая свой дайкири. Слова Хемингуэя эхом отдавались в моей голове, смешиваясь с музыкой, с шумом бара, с запахом рома и сигар.

* * *

Домой я поехал на такси. Гулять так гулять. Дороже, конечно, чем на автобусе, зато быстрее и без пересадок. И на ноги никто не наступает. Может, попросить Пиньейро выделить мне служебный автомобиль? А что, я не последний человек, адъютант главного инспектора Департамента операций. На «Кадиллак» не претендую, согласен даже на «Форд». Я улыбнулся. Такое в голову только спьяну прийти может.

К счастью, таксист попался молчаливый. За всю дорогу он произнес всего пару-тройку слов, да и то, обращался не ко мне, а к народу Кубы через опущенное стекло. Мне после встречи с писателем разговаривать ни с кем не хотелось. Я всё сидел на заднем сиденье, и вспоминал его слова о прекращении борьбы. Цель есть, и пока она не достигнута, останавливаться нельзя. Зачем я тогда здесь? Если расслаблюсь, хватит одного воспоминания – посиневшие тела на полу газовой камеры – и станет ясно: ничего не закончилось. Где-то те, кто был виновен, смеются. Ходят в кино по воскресеньям. Пьют пиво в тех же забегаловках. Пусть они сгниют в лесочке, пожираемые муравьями и мухами. Тогда, может быть, мне действительно будет позволено остановиться.

Из дум меня вырвал голос водителя:

– Заснул, что ли? Вот твой дом, с зеленым забором. Этот?

– Да, извините, – пробормотал я, протягивая ему деньги.

– Ну спокойной ночи тогда, – буркнул таксист, и, едва я хлопнул дверцей, поддал газу.

Я подошел к калитке, открыл ее, и шагнул во дворик. Надо будет подправить забор, а то после «золотого нашествия» кое-что тут на соплях держится. А ну, сколько народу туда-назад шастало, носили ящики. Кстати, полы выдержали нагрузку. Хотя отмывать пришлось долго…

Сунул ключ в замочную скважину – и застыл. Ключ не поворачивался. Я же утром закрыл на четыре оборота, помню точно. Обокрали? Сердце слегка ёкнуло. Что думать, сейчас посмотрю. Тихо открыл дверь и вошел. Нашарил на подоконнике спички, поставил поближе свечу, и открыл коробок.

– Долго же тебя ждать приходится, Луис, – вдруг услышал я из спальни.

Глава 2

Когда в пустом доме кто-то начинает с тобой разговаривать, то есть только два объяснения: либо тебе это показалось, либо дом не так пуст, как ты думал.

Я всё же зажег свечу и повернулся к входу в спальню. На пороге стояла Люсия. Она выглядела так, будто не спала несколько дней. Волосы растрепаны, платье помято, глаза красные и опухшие. Она на мгновение замерла, затем на её лице промелькнула тень облегчения. Мы обнялись

– Привет, Люсия. Как-то ты неожиданно.

– Не рад? Извини, что влезла в дом без разрешения, не стала тебя ждать.

– Не болтай ерунду. Я очень рад тебя видеть. Давно приехала?

Она теснее прижалась ко мне, уткнувшись носом в плечо. Из-за этого голос ее звучал чуть приглушено, но я не стал разрывать объятий.

– Утром. Прости, я без спросу… Так неудобно теперь…

– Ты хоть поела?

– Нет, только пришла, и упала спать. Извини еще раз.

– Скажешь еще раз это слово – выгоню. Давай срочно поедим

Она оторвалась от меня, шагнула к столу, и тут ее повело, будто сейчас она рухнет в обморок. Я подхватил её под локоть, помог присесть на стул. Метнул из ледника на стол ветчину, сыр, достал хлеб. Поставил вариться кофе.

– Ох, Луис, – начала она, её голос был хриплым, едва слышным. – Ты даже не представляешь, что я пережила.

Я наблюдал за ней, чувствуя, как внутри меня поднимается волна сочувствия. Моя Люсия, такая сильная, такая решительная, теперь сидела передо мной, опустошенная.

– Я работала в полевом госпитале под Баямо, – продолжила она, отставив стакан. – Сестрой милосердия. Целыми днями мы перевязывали раненых, помогали врачам. Столько боли, столько крови… Ты бы видел, Луис. Глаза закрываешь, а перед тобой – только раненые, их стоны, их искаженные лица. Я почти не спала, не ела. Казалось, что это никогда не кончится. Но потом… потом всё изменилось.

Она сделала паузу, словно собираясь с мыслями. Её взгляд блуждал по комнате, не цепляясь ни за один предмет.

– После того, как наши взяли Гавану, пришел приказ. Всех раненых перевести в настоящие больницы. В городе был госпиталь для солдат Батисты. Это было как чудо, Луис. Мы работали день и ночь, перевозили раненых, размещали их. А потом, когда всё закончилось, нам сказали… что мы свободны. Можем идти домой. Поблагодарили и отпустили. Я не могла поверить своим ушам. Свободна. После стольких недель в этом аду.

Её голос дрогнул. Я осторожно положил руку ей на плечо, пытаясь выразить свою поддержку.

– Я поехала домой, – продолжила Люсия. – Мне казалось, что я лечу, не касаясь земли. Так хотелось увидеть маму. Но когда я подошла к нашему дому… – она провела рукой по лицу, пытаясь смахнуть невидимые слезы. – Его не было, Луис. То есть, он был. Но… всё разрушено. Дверь сломана, мебель разбита. Всё перевернуто, разбросано. Будто ураган прошелся. Я сразу поняла. Это BRACO. Отыгрались за то, что не смогли схватить. Разгромили всё, сломали… Всё, что у нас было. Мама, слава богу, всё еще у родственников в деревне.

В её голосе звучала такая боль, такое отчаяние, что я почувствовал, как внутри меня всё сжимается.

– Мне было так плохо, Луис, – она опустила голову. – Так одиноко. Я пошла в аптеку. Думала, там найду тебя. Но и она была закрыта. На дверях висела какая-то бумажка, с печатью. Новые власти ее национализировали.

– Все позади! – кофе поспел, я начал готовить бутерброды.

– И вдруг, – Люсия подняла голову, её глаза блеснули. – Я увидела сеньора Сагарру. Он шел по улице, такой… хмурый, как всегда. Я подошла к нему, он сказал, что ты в городе. Что занимаешься боксом. И я… я решилась приехать. Добралась на автобусе, на такси денег не было. Они вообще куда-то все пропали. Нашла запасной ключ под камешком…

Она улыбнулась, и эта улыбка, несмотря на усталость, была тёплой, искренней. Я почувствовал, как что-то внутри меня оттаяло.

– Конечно, Люсия, – сказал я, протягивая ей руку. – Оставайся у меня. Здесь есть еда, есть кровать – вещи твои перевезем. И тебе не нужно больше бояться. Ты можешь жить здесь сколько угодно.

– Спасибо.

Она даже не доела. Начала клевать носом с бутербродом в руке. Да… Досталось девчонке. Я помог ей подняться, провел к кровати. Она опустилась на неё, свернулась калачиком, и мгновенно уснула, словно до этого держалась из последних сил. Её дыхание стало глубоким, ровным. Сел рядом на пол, наблюдая за ней. Моя Люсия. Она прошла через многое. И теперь она была здесь, рядом со мной.

Как-то мне сразу спокойнее стало. Есть на кого опереться. Да, ухаживания у нас свелись к разделенной кесадилье и мертвому аптекарю. Так себе роман, не для дамских книг. Пусть живет, сколько захочет, мне не жалко. Жалование в DIER у меня всяко повыше, чем у Альвареса, на двоих хватит, еще и останется.

Я помылся и осторожно лег рядом с Люсией. Она спала глубоким, безмятежным сном. Слушая ее сопение, и сам не заметил, как уснул.

Утром проснулся раньше нее. Сел рядом, читал старую газету, «Diario de la Marina» за конец декабря, которую нашел под кроватью, и ждал, пока она проснется. Вот, кстати, заметка о волне арестов в столице и провинциях – людей, подозреваемых в связях с повстанцами, арестовывали без надлежащего суда, применяя допросы с насилием. Да уж, статья в тему. Вспомнил я и слова Хемингуэя о «новой тайной полиции». Вывеску поменяли.

Когда Люсия наконец открыла глаза, солнце уже поднялось высоко.

– Прости, Луис, – прошептала она, – я так долго спала. Разве тебе не надо на работу?

– Сегодня воскресенье.

– Ах, да. Давай я сделаю нам обед. У тебя есть продукты?

– В городе перебои со снабжением. Говорят, введут карточки. Но кое-что я смог купить на рынке. Есть немного свинины, овощи.

– На суп хватит.

На лице девушки появилась лёгкая улыбка. Мы немного помолчали, наслаждаясь тишиной. Затем я решил рассказать ей о своих делах.

– Знаешь, Люсия, сеньор Сагарра хочет послать меня на городской чемпионат по боксу. Уже этой зимой.

– На чемпионат? А мне Сагарра рассказывал, что ты редко приходишь на тренировки.

Я почувствовал, как мои щёки краснеют. Она была права. Мои походы в «Эль Флоридиту» были не лучшим способом подготовки. Но её слова задели меня за живое. Чемпионат. Бокс. Всё это казалось таким мелким, таким незначительным на фоне моей настоящей цели.

– Люсия, – сказал я, стараясь говорить спокойно, – для меня этот чемпионат… он не так уж и важен. Я иду туда не ради победы. Мне нужно стать сильнее. Научиться драться. Но не ради кубка. У меня… у меня есть другие цели.

Она посмотрела на меня, её взгляд был проницательным, изучающим. Она, наверное, чувствовала, что за моими словами скрывается нечто большее, чем просто безразличие к спорту. Но она ничего не сказала, лишь кивнула, приняв мой ответ. И на том наш разговор закончился. Мне стало понятно, что моя Люсия далеко не так наивна, как кажется.

– Пойдем готовить обед. И тут надо прибраться! Смотри сколько пыли по углам…

Ну все. У меня появилась женщина и теперь жизнь не будет прежней.

* * *

Следующий день в штаб-квартире DIER, как обычно, начался с рутины. Я сидел в своей маленькой, душной комнатушке, перебирал бумаги, раскладывал их по папкам. Солнце било в окно, и воздух был тяжелым, неподвижным. За стеной слышались звонки телефонов, приглушенные голоса, стук пишущих машинок. Всё это создавало атмосферу бесконечного бюрократического болота, в котором я медленно, но верно тонул. От воспоминаний о прошлом я не спасался даже в рабочее время – они постоянно преследовали меня. А этот ночной сон о Йосе, он ведь не просто так пришел.

Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел Барба Роха. Он выглядел усталым, но его глаза, как всегда, горели каким-то внутренним огнем. В руках он держал стопку бумаг, которые с шумом бросил на мой стол.

– Новая порция доносов – произнес он, его голос был глухим, низким. – Луис, я уже не могу. Мне кажется, что я скоро сойду с ума от этих бумаг.

Он сел напротив меня, облокотившись на спинку стула, и провел рукой по бороде. В его взгляде читалась такая безнадежность, такое отчаяние, что я невольно содрогнулся.

– Революция, Луис, – продолжил он, – она превратила меня в чиновника. Вместо того чтобы бороться с врагами, с теми, кто предавал нашу Кубу, я сижу здесь и роюсь в этих проклятых бумагах. Читаю доносы, заявления, отчёты. Мне кажется, что я медленно, но верно, теряю себя. Я не для этого шёл в горы. Не для этого рисковал своей жизнью. Департамент операций, как же! Пора переименовать в «снабжение архива».

Он говорил, и в его голосе звучала такая боль, такое разочарование, что я почувствовал к нему искреннее сочувствие. Барба Роха, этот могучий, харизматичный лидер, теперь сидел передо мной, сломленный рутиной. Он был как лев, запертый в клетке, вынужденный гоняться за мухами вместо того, чтобы охотиться на газелей.

– Амиго Пиньейро, – начал я разговор, к которому готовился давно. Ибо я тоже «погряз и тонул» – Я понимаю вас. Это очень тяжело. Но, возможно, у меня есть кое-что, что сможет вас отвлечь. И, возможно, даже… послужит делу революции.

Он поднял на меня глаза, в его взгляде появилась лёгкая искорка интереса.

– Что такое? – спросил он.

– Я тут… недавно познакомился с одним писателем, – сказал я, стараясь говорить как можно более непринуждённо. – С Хемингуэем. Ну, вы с ним знакомы, сами говорили. Его все знают.

Барба Роха кивнул.

– Да, знаю. Старый чудак. Что он рассказал?

Я сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Сейчас или никогда. Моя клятва, моя месть, мой шанс.

– Он ничего не рассказывал, – ответил я, – но он заставил меня задуматься. О мести. О тех, кто ушёл от правосудия. И я подумал… я подумал о нацистах. Тех, кто скрывается в Аргентине.

Я смотрел на него, ожидая реакции. Лицо Пиньейро оставалось невозмутимым.

– Нацисты, говоришь, – Борода пожал плечами. – Что именно ты имеешь в виду?

– В Аргентине, амиго, – продолжил я, стараясь говорить как можно более убедительно, – собрались преступники мирового масштаба. Те, кто был виновен в гибели миллионов. Менгеле, Эйхман… Они скрываются там, думая, что никто их не найдет. Но если… если кубинская разведка сможет их найти. Если мы сможем их схватить… Это сразу вознесёт DIER на уровень мировых спецслужб. Заставит себя уважать. Ни одна другая страна, ни одна другая спецслужба, не сможет похвастаться таким успехом. Мы станем… легендами. Это будет не просто борьба за Кубу, сеньор. Это будет борьба за справедливость во всём мире.

Я замолчал, ожидая его вердикта. В комнате повисла тишина, прерываемая лишь стуком пишущих машинок за стеной. Пиньейро смотрел на меня, его взгляд был глубоким, проникающим, словно он пытался прочесть каждую мысль, каждое чувство в моей душе.

Наконец, он кивнул. Медленно, задумчиво.

– Предложение хорошее, Луис, – произнес он, его голос был ровным, без эмоций. – Очень хорошее. Чего только люди не придумают, чтобы не заниматься тем, что им поручили, – улыбнулся он, и тут же его лицо снова стало серьезным. – Но… – он сделал паузу. – Такую операцию надо очень тщательно готовить. Это не ограбление банка, дружище. Это совсем другой уровень.

Я почувствовал, как внутри меня поднимается волна облегчения. Он не отказал. Он слушал.

– Для такой группы, – продолжил Пиньейро, и его голос снова стал деловым, – нужен настоящий знаток Аргентины. Тот, кто сможет связаться с местными, получить помощь, информацию. Нужен специалист по слежке. Тот, кто сможет найти этих крыс, не выдав себя. Радист. Без связи мы будем слепы и глухи. Силовая поддержка. Эти ублюдки не сдадутся просто так. Есть у меня на примете люди, которые точно захотят поучаствовать…

Он перечислил все это, и я слушал, понимая, что сам бы никогда не смог продумать даже первый этап. Это было как попытка пересечь океан на маленькой лодке, не имея карты, компаса, припасов.

– Получается, что это политический вопрос.

– Да… Тут без санкции президента Уррутии… А он эту санкцию никогда не даст. Слишком боится ответственности. Действия на территории другого государства!

– А разве Эль Команданте не может дать эту санкцию?

– Фидель всего лишь военный министр. Это вне его компетенций. Хотя… ладно, поговорю с ним. Идея прогреметь на весь мир интересная.

* * *

После службы я направился на тренировку. Уличная жара всё ещё висела в воздухе, но солнце уже скрылось за крышами домов, и город начал дышать приближающейся прохладой.

Боксёрский клуб встретил меня привычным запахом пота, старой кожи и чего-то едкого, дезинфицирующего. Всё забываю спросить у Сагарры, что за дрянь они используют. Можно, наверное, использовать в качестве химического оружия. В зале было многолюдно. Парни били груши, прыгали со скакалками, качали пресс. Шум ударов, выкрики тренера, тяжёлое дыхание – всё это сливалось в единую, пульсирующую симфонию насилия.

Я быстро переоделся, натянул свои старые шорты и выцветшую футболку, обмотал руки бинтами. Подойдя к груше, начал разминаться, отрабатывая джебы, кроссы, хуки. Мышцы с благодарностью отзывались на каждое движение.

Вдруг я услышал голос сеньора Сагарры. Он стоял у ринга, его руки были скрещены на груди, а взгляд, как всегда, был проницательным, изучающим. Он смотрел на меня, и в его глазах читалось лёгкое недовольство.

– Луис, – произнес он, его голос был низким, хриплым, – ты снова пропал. Где ты был в пятницу? Так нельзя относится к тренировкам!

Я опустил перчатки, повернулся к нему.

– Извините, сеньор Сагарра, – сказал я, – у меня были дела. Важные дела.

Он усмехнулся.

– Важные дела? Я слышал, ты в барах зависаешь. Пьёшь. Это твои важные дела, Луис?

Я почувствовал, как мои щёки краснеют. Гавана очень маленький город – все друг друга знают.

– Чемпионат, Луис, – продолжил Сагарра, его голос стал серьёзным, – это не спарринг в спортзале. Там не будет поблажек. Ты готов к этому?

Я промолчал. Готов ли я? После слов Пиньейро, после осознания всей сложности моей настоящей цели, чемпионат казался мне ещё более далёким, ещё более незначительным.

– Я вижу, что ты сомневаешься, – Сагарра покачал головой. – Ладно, сегодня поработаешь со мной. Чтобы понять, что тебя ждёт в серьёзном поединке.

Я напрягся. Спарринг с Сагаррой. Это было бы… тяжело. Он был намного старше меня, но его тело было крепким, жилистым. В его движениях чувствовалась мощь, опыт, знание. Он был настоящим бойцом, да еще на два веса больше. И боксировал он уже очень много лет.

Мы вышли на ринг. Обменялись взглядами. В его глазах я увидел смесь вызова и сожаления. Он знал, что делает.

– Начинаем! – скомандовал Сагарра.

Он двинулся вперёд, легко, почти невесомо, словно танцуя. Его джебы были быстрыми, резкими, точными. Я держал руки высоко, пытаясь блокировать, уклоняться, отступать. Но он был везде. Его удары, хоть и не были сильными, находили цель, били по корпусу, по рукам, по голове. Я чувствовал, как каждый удар проникает сквозь защиту, отдаваясь болью.

Я пытался контратаковать, но мои удары были медленными и неуклюжими. Тренер легко уворачивался, отступал, парировал. Я был для него как ребёнок, который пытается сразиться со взрослым. Он боксировал вполсилы, я это чувствовал. Но даже этого было достаточно, чтобы я почувствовал себя абсолютно беспомощным.