Текст книги "Опасный преступник (СИ)"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Беспартийные члены семьи на официальные мероприятия одевались в приличные деловые костюмы, но в партийных цветах супруга. Жены черных – в черное, жены синих – в синее. Бонни купила и подогнала по фигуре темно-синие жакет и юбку примерно под цвет комбинезона Уинстона.

Ковент-Гарден имени Большого Брата стоял в новогоднем убранстве. С гирляндами, елками и рекламным плакатом Кола-Клауса. У входа толпилась публика. Подъезжали и отъезжали такси, служебные автомобили узнаваемых министерств, включая «Бентли» и «Роллс-Ройсы», сверкающие американские лимузины с американскими же номерами и разномастные частные машинки.

– Мы не слишком рискуем, идя вместе? – спросил Уинстон.

– Нисколько, – ответила Бонни, – Половина публики это теневики. А половина девушек в черных комбинезонах – любовницы черных, которые не состоят ни в какой партии.

– Разве так можно?

– Им можно. Нам нет.

На входе проверяли только билеты, а не паспорта. Все знали, что билеты в Ковент-Гарден нельзя просто купить. Их надо «доставать», а «доставать» могут только уважаемые люди, которых вахтеры не должны лишний раз беспокоить.

Сюжет мюзикла раскрывал историю любви президента США Авраама Линкольна и его жены Мэри Тодд. На фоне романтических отношений будущий президент вступал в Партию и избирался на руководящую должность. Методика избрания простая. Из партийных рядов выдвигается два равноценных кандидата, которые получают тестовое задание. Убедить «выборщиков», то есть, партийную элиту, в правильности «своей», то есть своего лобби, политической программы.

На памяти Уинстона раньше в США было две партии – Республиканская и Демократическая. Но после того, как они объединились, по истории пошла волна в прошлое, будто Партия всегда была одна, и американская Демократическая-Республиканская Партия это заокеанский аналог Партии Английского Социализма.

Линкольн победил, продвигая идею строительства первой в мире трансконтинентальной железной дороги. Железную дорогу и паровозы Партия изобрела уже тогда.

Несмотря на политизированное содержание, мюзикл Уинстону очень понравился еще до антракта. Замечательная музыка. Великолепные голоса солистов. Слаженный хор. Стильные костюмы прошлого века и забавные спецэффекты. Даже настоящий паровозик, проехавший по сцене. Во втором действии в программке упоминались события Гражданской войны и трагическая гибель президента.

В антракте Уинстон и Бонни вышли в фойе.

Слева мелькнуло вроде бы знакомое лицо.

– Добрый вечер, – машинально поздоровался Уинстон.

Потом сообразил, что вроде бы знакомый прошел в черном. Повернулся, чтобы распознать в униформе, кого это он сейчас поприветствовал.

«Знакомый», похоже, услышал приветствие и тоже обернулся, чтобы посмотреть, кто это из синих с ним знаком.

Уинстон встретился взглядом с Эдвардом. С близким другом Профессора Алана, который на охоте с участием Министра Изобилия чуть не спровоцировал массовые репрессии и гибель нескольких тысяч человек.

Уинстон сдержанно кивнул. Эдвард не ответил и двинулся дальше.

– Стивен! – вот это настоящий знакомый.

– Уинстон! Бонни! Рад вас видеть, – ответил Стивен Дадли.

Стивен выбрал для выходного костюма темно-темно синий, почти черный оттенок. И выглядел намного солиднее, чем «партийный синий» или «морской синий».

– Чернеете понемногу, – осторожно пошутила Бонни.

– Понемногу, – развел руками Стивен, – Мне бы доделать одну секретную штуку. Жаль, что к концу года не успели.

– Почему к концу года всегда остается так много бюджета? – неоригинально, но уместно пошутил Уинстон.

Стивен рассмеялся.

– Если бы военные КБ могли работать с той скоростью, как нам платят…

– Мы бы давно уже всех победили, и вам бы пришлось менять работу?

– Примерно так.

Потом Бонни встретила знакомую по парикмахерской. Три ярко накрашенных девушки в до неприличия обтягивающих черных комбинезонах и с туго затянутыми на талиях алыми шарфами позировали фотографу в белых брюках и темно-синем клубном пиджаке с медными пуговицами.

Наряд фотографа выглядел категорически неуместно для англичанина, но стоило ему произнести пару слов, как Уинстон понял, что это заезжий американец. Еще и южанин.

Бонни заговорилась с девушками, а американец приобнял Уинстона за плечи волосатой рукой с тяжеленными золотыми часами, отвел в сторону и шепотом спросил:

– Как мне узнать, готовы ли они заняться любовью у меня на яхте и сколько это будет стоить? Я могу сам у них спросить, но это не будет неприлично?

– Минутку.

С одной стороны, предложение посредничать между предполагаемой проституткой и клиентом не особо лестное для порядочного человека. С другой стороны, когда явный миллионер старается соблюдать правила приличия с очевидно нижестоящими, стоит одобрить подобное поведение.

Уинстон шепотом передал вопрос Бонни, а потом передал ответ.

– Та, что слева, берет триста за ночь. Два другие – приличные женщины и стоят дороже. Обсуждать с ними подробности можно, но в сторонке и тихо.

– Спасибо, – американец аккуратно сунул в нагрудный карман собеседника свернутую сотенную купюру.

– Ага, вот вы где!

Уинстон обернулся. Их с Бонни окружила компания в семь человек. Двое в синих комбинезонах и пятеро в черных, в том числе Эдвард. Одному из черных за тридцать, старший из синих примерно того же возраста, а остальным около двадцати.

– Предъявите документы, – сказал старший черный, – Генри Сатклифф, партийный контроль.

– На каком основании? – спросил Уинстон.

– Непристойное поведение при свидетелях.

Уинстон посмотрел по сторонам. Ситуация скверная. Сдадут охране, составят протокол. Чисто технически это не страшно и можно смело сдаваться. По протоколу за непристойное поведение их должны «пропесочить» на партсобрании по месту работы. Но Бонни беспартийная, и место работы у нее липовое. Уинстон номинально сотрудник Министерства, но Плезенс вряд ли будет ради него собирать собрание.

Эти избалованные бездельники стопроцентно наехали не для того, чтобы составить протокол и забыть. Отделаться взяткой на таком уровне нереально.

– Граждане, не задерживайте, – сказал старший из синих, крупный и мускулистый.

– Товарищи! – к компании подошел Мерфи в черном комбинезоне, державший под руку женщину в темном деловом костюме. Уинстон никогда раньше не видел его в такой одежде. Вслед за Мерфи подтянулись еще двое черных.

– Мы, кажется, немного знакомы, – начал Мерфи, подчеркнуто не торопясь.

Эдвард ощутимо испугался и подергал за рукав «партийного контролера». Тот обернулся к подошедшим.

Его спутница обошла черных и шепнула Уинстону и Бонни:

– Быстро уходите! Бегом.

Взяла их за руки и потянула за собой. На них оглянулись, но не преследовали. Синие, потому что черт его знает, что за черные у этих в друзьях. Черные, потому что со стороны партийной молодежи стало бы крайне невежливо развернуться и уйти перед лицом неизвестных высокопоставленных партийцев.

– Вы Уинстон и Бонни, – сказала она на ходу.

– Да.

– Я Элизабет Мерфи, жена Уильяма.

– Очень приятно.

– Он просил передать, что вы ни в коем случае не должны ни с кем здесь ссориться. Лучше сразу бегите. Просто бросайте все и бегите, как не бегали никогда в жизни.

– Убегать невежливо, – сказал Уинстон.

– Это лучше, чем вступить в конфликт сразу с несколькими змеями в этом гадюшнике. Черные чрезвычайно злопамятны, а их родители очень влиятельны. Если вы рассчитываете на нашу крышу, то среди черных у нас очень ограниченные возможности. Очень. И Уильям не любит, когда ему создают проблемы на ровном месте.

– Это он про нас сказал? – спросила Бонни.

– Нет, это я про него знаю.

– Спасибо.

– Приятно было познакомиться. Где у вас места?

– На галерке.

– У них наверняка в партере или в ложах. После спектакля уходите как можно быстрее.

По пути к галерке попался еще один знакомый.

– Смит!

– Амплфорт!

Амплфорт в Министерстве Правды занимался исправлением стихотворных произведений. Последний раз Уинстон видел его арестованным в подземельях Министерства Любви. С тех пор Амплфорт сильно изменился. Стал более уверенным и менее сутулым. Взялся следить за собой настолько, что даже убрал волоски, росшие на ушах. Как будто он теперь мелкий, но начальник.

– Я думал, Вас отменят, – сказал Уинстон.

– Я думал, что Вас, – ответил Амплфорт.

– Я слишком ценный сотрудник. Меня вернули.

– Туда же?

– Нет, в другое место. А Парсонса на старое.

– Раз за вас обоих, – Амплфорт искренне улыбнулся, – А меня не вернули, но карьеру я сделал.

– Как это?

– Сначала вел тюремную стенгазету. Потом поднялся до внутренней многотиражки. Потом до внешней. У них там есть «Башня радости», которая внутри здания, и «Горизонты свободы», которая печатается для филиалов по всей Эйрстрип Ван.

– В статусе арестанта? – удивился Уинстон.

– Сначала да. Потом повысили до «капо», когда я стал выпускающим редактором. Потом оформили амнистию и стали повышать быстрее, чем я успевал удивляться.

– Кадры решают все, – Уинстон улыбнулся.

– Да. У них нет грамотных людей, чтобы заниматься газетой. Там бывали такие ошибки, что в нашем Министерстве Правды за них бы отменили со скоростью звука. Даже со скоростью стука. У «умников» спокойнее. Они просто недостаточно умные, чтобы замечать те политические некорректности, которые замечаю я. Те, которые я пропущу, они тем более пропустят. Ты даже не представляешь, что у них проходит незамеченным.

– Что?

– Например, когда мне показывали редакцию «Башни радости», у них на стенде висел их последний номер. Первый разворот – первая и четвертая полоса, второй разворот – вторая и третья полоса. На первой полосе заголовок передовицы «Спасибо Большому Брату», а на четвертой полосе, это же тюремная газета, заголовок «За попытку изнасилования». Тем же шрифтом, почти напротив.

– Ужас… – прошептал Уинстон, чувствуя, как над лысиной встают гипотетические волосы.

– Ужас, – спокойно ответил Амплфорт, – У нас бы головы полетели от выпускающего редактора до последнего наборщика. А у них никто не заметил.

– Да, слушай, есть разница.

– Еще какая. А ты тоже сменил работу?

Амплфорт не мог не заметить существенно более здоровый вид бывшего сослуживца, который раньше сутулился и кашлял.

– Да. Я тоже редактор, только в Министерстве Изобилия.

– Поздравляю. Не хочешь к нам?

– Зачем?

– Если тебя действительно интересует творчество, то настоящий креативный класс сидит в тюрьме. Художники, поэты, режиссеры, актеры. А какие там танцовщицы!

– В тюрьме?

– В женском отделении. Знаете, американцы придумали танец на шесте. Так вот, наши в ответ придумали танец на решетке. На вертикальной решетке, не спускаясь на землю.

– С трудом представляю.

– Это надо видеть. Ты не представляешь, как в женских тюрьмах обожают мужчин, которые могут оценить талант по достоинству.

– В каком смысле?

– В прямом. На прослушивании из кожи вон лезут. Не говоря уже об одежде. Я предложил начальнику поставить эротический спектакль для высшего руководства, и меня тут же назначили продюсером. Вот, билет дали, чтобы набирался опыта…

Разговор прервал звонок. Начиналось второе действие.

Во втором действии президент Линкольн при поддержке английских товарищей боролся против европейских рабовладельцев, захвативших южную половину страны. Оказывается, негры столетиями эмигрировали из французской, немецкой, испанской и особенно из русской Африки в самую свободную страну мира. Со временем в Африке возник острый дефицит трудолюбивого местного населения, и европейские работорговцы при участии антипартийных местных властей устроили массовые закупки потомков черных эмигрантов в Штатах.

В финале на сцене весело танцевали под латиноамериканский ритм освобожденные негры, минимально одетые юноши и девушки. Софиты повернулись на ложу около сцены. В ложе поднялись и поприветствовали зрителей Авраам и Мэри. Раздался выстрел. Президент схватился за сердце и упал.

Софиты повернулись на сцену, где стоял человек с револьвером. В финальном дуэте он начинал петь «Allons enfants de la Patrie», «Deutschland uber alles» и «Soyuz nerushimy», но Мэри каждый раз перебивала его куплетами «Звездно-полосатого флага». Зал встал еще на первых нотах американского гимна, стоя слушал дуэт и стоя аплодировал, когда из-за кулис вышел полицейский и застрелил убийцу на последних нотах.

– Уходим, – сказал Уинстон.

Они вышли в числе первых и почти бегом спустились к выходу. Со стула у стены поднялся один из тех синих. Тот, что постарше и покрупнее. Он, скорее всего, засиделся и потерял бдительность. А еще не знал, по какой лестнице спустится искомая парочка.

– Добежать бы до выхода, – Уинстон повернулся к дверям.

Английские театры отличаются от континентальных тем, что там, как правило, нет гардероба, куда церемонно сдают шубы. Почтенная публика не толкается в метро и не бегает под дождем, а приезжает в теплом крытом экипаже сразу в той одежде, в которой будет сидеть в зале.

Быстрый шагом они с Бонни долетели до дверей, но навстречу шагнул второй синий, а сзади уже торопился первый.

В фойе первого этажа немноголюдно. Только-только появляются первые торопливые зрители. Сидят на всякий случай пожилые вахтеры. Проходят по своим делам служители муз в униформе.

«Парадно-выходной» синий комбинезон не дает преимущества перед другим таким же. Это не полицейская форма и не черный, вышестоящий, цвет.

Молодой синий из компании с Эдвардом, наверное, привык разговаривать с людьми сверху вниз. Он заступил дорогу, и Уинстон, не останавливаясь, толкнул его в грудь. Тот не был готов к отпору, упал на задницу и выругался, а Уинстон и Бонни перешли с быстрого шага на бег и выскочили за дверь.

Теоретически, в театрах не должно быть подобных конфликтов. Но что за контингент там «достает» места? В меньшинстве потомственные интеллигенты, дисциплинированные офицеры и высшая элита, обросшая напускной солидностью как корабль ракушками. В большинстве пролы, относительно недавно поднявшиеся из грязи. Или через угождение начальству в белой части экономики, или через «нетрудовые» доходы в черной ее части. В обоих случаях, они не сразу понимают, чем театр отличается от, например, футбольного стадиона, и почему там нельзя вести себя так же.

Весь персонал в холле сделал вид, что они не видели, как один синий толкнул другого, и тот упал. Даже дежурный полисмен внезапно уронил что-то под стол и наклонился поискать.

Уинстон один легко бы убежал от обоих синих. Каждая тренировка начиналась с бега. Но Бонни на каблуках никак не могла поднажать. Они оторвались всего на несколько десятков шагов по Боу-стрит.

– Стой. Нам не убежать, – сказала Бонни.

Уинстон повернулся и поднял руки, чтобы встретить погоню лицом к лицу. Он не питал иллюзий, одному от двоих не отбиться.

– Ты случайно не взяла будильник? – спросил он.

– Кое-что получше. Задержи их, – Бонни копалась в сумочке.

– Лучше беги. Я догоню.

Синие подбежали не вместе. И вообще, они с первого взгляда сильно отличались. Младший – склонный к полноте подхалим, совершенно небоевой типаж. Его могли послать куда угодно как мальчика на побегушках. Старший же производил впечатление специалиста по грязным делам с гарантированной безнаказанностью. На полголовы выше Уинстона и тяжелее килограммов на двадцать-тридцать хорошей мышечной массы. Короткая «уставная» прическа, давным-давно сломанный и восстановленный нос, тяжелая поступь и боксерская стойка. Если он еще и бывший полицейский, то задержать его можно максимум секунд на десять. Если бывший бандит, то на двадцать.

Прямой удар в голову. Поворот, мимо. Второй – мимо. Апперкот – мимо. Уинстон даже успел улыбнуться. Это не уличный боец и не «спортивный» боксер. Крупные сильные парни часто могут постоять за себя просто за счет силового превосходства и не считают нужным углубляться в боевые искусства.

Вместо жизненно необходимого всем легковесам и средневесам бокса этот здоровяк углубился в модный американский «бодибилдинг» и нарастил массу в ущерб скорости. Сам Уинстон в боксе сколько-то высокого уровня не достиг, но за счет природной несклонности к полноте двигался довольно быстро. Способностью же держать удары он не обладал вовсе, и с первых же спаррингов строил тактику на том, чтобы вертеться и ударов не получать. Бить он на начальном уровне умел и смог бы отбиться от такого противника, как второй синий, но по бодибилдеру в мышечной броне его удары наносили бы урон как комариные укусы.

– Беги! – крикнул Уинстон, танцуя по тротуару.

Пару ударов он пропустил, в грудь и в левое плечо. Но, если Бонни убежит, то один он оторвется и от уже запыхавшегося бодибилдера, и от трусливого синего, который стоял рядом, как бы по-боксерски подняв руки, но в драку не лез. Уинстон отступил с тротуара в узкий проход между припаркованными машинами. Из-за разницы в размерах противник туда влез бы только совсем уж боком.

– Саймон, черт побери! – крикнул качок приятелю.

– Да, Грегори, – ответил тот тонким голоском и побежал вокруг машин, чтобы зайти Уинстону за спину.

Уинстон развернулся и побежал вокруг машин навстречу Саймону. Грегори вскочил на капот легковушки, следующим шагом на крышу, но тонкий до неприличия металл прогнулся, и качок рухнул на колени, окончательно сминая крышу машины.

Не только тренер, но и Барт тоже успел кое-чему научить не знающего жизни новичка. Встреть врага на шаге вперед ударом голени в голень. Будет больно. Обоим будет одинаково больно. Только ты готов, а он нет. Голень – такое место, при ударе в которое больно любому бойцу. Только для одних никакая боль не повод опускать руки, а другие как раз опустят руки и откроют лицо.

Прямой под глаз! Аж в кисть отдалось. Тут же второй удар, в Лондоне все боксеры для знакомства бьют двоечку прямых. Мимо? Пухлячок уже валится на асфальт от первого.

Сзади спрыгнул с изрядно помятой машины злобный качок. И тут же неподалеку свисток. Патруль. Сколько мог выиграть времени для Бонни, выиграл. Вот теперь уже точно пора бежать. Уинстон припустил в сторону Кэтрин-стрит, куда сбежала Бонни.

Патрульный мог бы, конечно, и не свистеть. Подойди к увлеченным драчунам поближе и спросить документы. Новобранец так бы и сделал, но опытный полисмен уже увидел, что из Ковент-Гарден массово выходит почтенная публика, распознал на драчунах парадно-выходные синие костюмы и сделал выводы. Ни им не хотелось бы провести вечер в участке, ни, тем более, дежурную смену не порадовало бы сначала очень внимательно писать протоколы, а потом спустить их в унитаз по звонку сверху.

Увидев, что один из драчунов побежал, констебль надул щеки и засвистел еще громче, чтобы остальные тоже пошевелились.

Грегори махнул рукой полисмену. Как бы «замолчи, мы поняли». Тот убрал свисток и спокойно пошел дальше. Сторонний наблюдатель сказал бы, что это не просто взмах, а определенный жест для тех, кто понимает.

Саймон со слезами на глазах протянул руку, и Грегори помог ему подняться.

– Резкий какой, – сказал Саймон, – Наверное, боксом занимается.

Грегори выругался.

Уинстон выбежал на перекресток Кэтрин-стрит и Твинсток-стрит и остановился. Прямо или налево? Куда побежала бы Джулия? Почему всегда Джулия? Почему в голову не приходит сразу «куда побежала бы Бонни?».

Он рассердился на себя и тут понял, куда бы побежала Джулия, если бы хотела, чтобы он ее догнал. Твинсток-стрит упиралась в Друри-лэйн, и на той стороне Друри-лэйн виднелось кирпичное здание. Когда-то это была приходская школа церкви Сент-Клемент. «Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет». Там давно уже обычная школа, и давно уже нет ни церкви Сент-Клемент, ни прихода, но должны смениться поколения, чтобы горожане забыли старую топонимику.

Короткая пробежка, перекресток. Направо, на Стрэнд?

Из недр темной Кин-стрит раздался женский крик.

– Уинстон! – кричала Бонни.

Он пересек Друри-лейн, и наконец-то догнал ее. Бонни прижалась к стене, а трое малолетних преступников окружили ее. Один пытался вырвать из рук сумочку.

– Попались! – рявкнул Уинстон, приближаясь к ним быстрым шагом.

– Эй, дядя, ты один, а нас трое, – повернулся к нему один из малолеток. И даже достал из кармана ножик. Складной ножик, который надо открывать двумя руками. За военный или охотничий нож Большой Брат сажает в тюрьму как за настоящее оружие.

Уинстон, не останавливаясь, ударил его кулаком в лицо. Правую он только что отбил, поэтому провел кросс левой. Попал по зубам и до крови поцарапал костяшки пальцев.

Некоторые самооборонщики говорят, что надо бежать, увидев нож у противника. Любой из них в такой ситуации бросил бы свою девушку и сделал ноги. А для любого боксера, даже для первогодка, обе руки внизу это подарок. Рывок навстречу и двойка в лицо. Мало ли какая наваха у врага в руках, все равно нужно время, чтобы раскрыть складень.

Опытные преступники носят ножи, которые открываются одной рукой. А этот едва успел взяться левой за лезвие, как пропустил оба удара кулаками и потерял равновесие, но не упал. Уинстон схватил его за голову, дернул вниз и ударил коленом. Последний раз он пытался так сделать в тюрьме, но противник тогда оказался относительно покрепче тогдашнего Смита, пусть и тоже доходяга. Сейчас сработало как надо. Под коленом что-то хрустнуло, и мальчишка повалился на мостовую, выпустив так и не открытый полностью ножик.

Другие двое не успели отреагировать. Уинстон повернулся к ним.

– Бегом отсюда, мелочь! – и добавил пару выражений из тюремного лексикона.

Он любил родной язык во всем его многообразии, не исключая неофициальной лексики, и за те несколько месяцев хорошо пополнил свой словарный запас.

Мелкие замешкались, переглянулись, еще раз посмотрели на лысого мужика в дорогом костюме и со сбитыми в кровь кулаками, посмотрели на его очень дорогую женщину, прикинули к каким кругам он может относиться, если одновременно богатый, партийный, и блатной, и решили, что лучше не связываться. Хотя вдвоем одного они бы уделали.

– От кого бежите-то, дядя? – спросил на прощание один из них.

– От фараонов, – ответил Уинстон, – Свисток слышал?

Они снова переглянулись, молча подняли побитого третьего и потащили его в темноту.

Бонни обняла Уинстона.

– Осторожней, у меня руки в крови, – сказал он.

– Давай, выйдем на свет. У меня салфетки есть.

Она полезла в сумочку за салфетками и вытащила аэрозольный баллончик.

– Что это? – спросил Уинстон.

– Газ. Нервно-паралитический. От собак и преступников, американский.

– Тебе бы его раньше найти.

– Вот, нашла, – нервно хихикнула Бонни, – Раньше вместо него салфетки попадались. И прочая ерунда.

На следующий день Уинстон получил выговор на работе за неподобающий внешний вид. Привыкшие к перчаткам руки сбились в паре мест до крови о вроде бы мягкие вражеские лица. Уинстон решил, что руки привлекли бы больше внимания, если их украсить бинтами и пластырями как гирляндами, поэтому оставил как есть.

– Молодежь ничего не понимает ни в правилах приличия, ни в деловом этикете, – строго сказал Плезенс, когда подчиненный уже не в первый раз точно так же стоял навытяжку перед его столом, – Что у Вас с руками? Опять футбол?

– Никак нет, сэр, мюзикл.

– Какой еще мюзикл?

– «Авраам и Мэри» в Ковент-Гарден.

– Разве может понимающий в искусстве англичанин устраивать драку в Ковент-Гарден?

Уинстон с чувством дежа вю вздохнул. Ответ «может, сэр» снова не подходил к ситуации, равно как и «не может, сэр».

– Мне не нравится Ваш буквоедский подход, Смит. Если я говорю, что служащий не должен участвовать в массовых драках на футболе, это не повод заниматься тем же самым на мюзиклах. Тем более, на американских.

– Да сэр. Я неумышленно, сэр.

– Молодежь ничего не понимает в искусстве. Слушаете гнусную американскую пропаганду, а потом бьете друг другу морды как какие-то реднеки. Все нормальные люди ходят в традиционный английский театр. А кто считает нужным поддержать традиции театральной дуэли шекспировской эпохи, берет с собой шпагу. Высокое искусство фехтования в Лондоне еще не забыто.

– Да сэр.

– Если Вам так уж неймется устроить дуэль после спектакля, то я замолвлю словечко в... – Плезенс замялся, – … Об этом не говорят. Но лучше бы Вам в Вашем возрасте выбрать себе более спокойное хобби. Уж мюзикл-то всегда можно и по телекрану посмотреть.

– Да, сэр, – искренне согласился Уинстон, – Я вчера пришел к тому же выводу.

– Завтра Вы должны закончить по электронике для «Боинга». Идите и не грешите.