Текст книги "Брат по крови"

Автор книги: Алексей Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

VIII

Когда я начал делать операцию, у меня дрожали руки. Я все время думал об этом проклятом взрывателе, который мог сработать в любое мгновение. Это означало, что нам с Макаровым конец. Впрочем, при более или менее благополучном исходе я мог остаться всего лишь без руки, а вот капитану хуже. Коль рванет, потроха посыпятся из него, как сельдь из перевернутой бочки. Нужно взять себя в руки. Но не получалось. Видя мое состояние, ко мне несколько раз пытался приблизиться Савельев, но я его прогонял. Он сопротивлялся, пытался что-то сказать мне, но я и слушать его не хотел. Полку не нужны были лишние жертвы – и без того их хватало. Я представлял себе, сколько потребуется времени, чтобы захоронить всех убитых. Впрочем, думал я, всех хоронить не придется – приедут родные и многих из них увезут с собой. Это хорошо, иначе похороны деморализуют полк. А на войне слабым быть нельзя.

Барсукова я не мог прогнать от операционного стола – все-таки главный сапер полка, – и я терпел его возле себя. Чтобы он не был обыкновенным наблюдателем, я предложил ему стать моим ассистентом. Теперь он по моей просьбе подавал необходимые инструменты, разложенные на небольшом покрытом марлей столике, помогал держать руки раненого, чтобы тот, не дай бог, не дотронулся до гранаты. А ведь он мог это сделать. Он испытывал невероятную боль и то и дело пытался вырваться из наших с Барсуковым объятий. Но мы были начеку. Я был благодарен старлею. Мало того, что он не давал Макарову дергаться, он еще и внимательно следил за моими действиями и контролировал меня. Стоило мне совершить неловкое движение, как он останавливал меня прикосновением руки и предупреждал: «Осторожнее, товарищ майор, это ведь не хлопушка для мух – как-никак граната…»

Чтобы избавиться от страха, я пробовал шутить:

– Хорошо, что не хлопушка. Ведь Макаров у нас не муха какая-нибудь, его хлопушкой не прихлопнешь. Другое дело граната.

Макаров с ужасом воспринимал мои слова. Зрачки его стали огромными, и оттого глаза его казались сумасшедшими и страшными. Было промозгло и довольно холодно. Стояла глубокая осень. По предгорьям гулял недобрый октябрьский ветерок. С затянутого тучами низкого неба сыпал холодный отвратительный дождь. Но Макаров будто не чувствовал холода. Пот струился по его бледным толстым щекам. Впрочем, и я не ощущал холода. Меня то и дело бросало в жар. Крупные капли пота я видел и на лбу Барсукова.

– Осторожнее, товарищ майор, – в очередной раз услышал я голос сапера. – Граната – вещица деликатная, она требует, чтобы с ней обращались вежливо.

Я нервно усмехнулся.

– Тоже мне недотрога! – снова попробовал я шутить.

– Но ведь граната женского рода, – в тон мне сказал Барсуков.

– Да, верно, – согласился я, продолжая осторожно работать скальпелем, делая небольшие надрезы со стороны снарядика, на три четверти впившегося в тело бедного начфина. – Так всегда: где женщины, там одни неприятности. Вот она, женская суть! Послушай, старлей, а ты женат? – неожиданно спросил я Барсукова.

– Женат, а что? – глянув на меня удивленно, ответил он.

– И детишки есть? – продолжал я машинально пытать его, хотя, если честно, меня в тот момент мало интересовала его персона – мне просто нужно было с кем-то говорить, чтобы подавить страх.

– Есть – пацан…

– Это хорошо… Когда есть наследник, чувствуешь себя увереннее в жизни. Вроде того, что жизнь эту проживаешь не зря, – говорил я саперу.

– Согласен с вами, – произнес Барсуков. – Я тоже считаю, что мне повезло.

– А вот у меня дочка, – сказал я. – Но я тоже думаю, что мне повезло. Я ее очень люблю. Жаль, она теперь живет с чужим отцом.

– Вы развелись? – спросил Барсуков.

– Жена от него ушла, – услышал я подавленный голос Макарова. Он тихонько стонал, а пот все так же продолжал струиться по его полным бледным щекам.

– Да, ушла от меня, – подтвердил я. – Но это неважно. В жизни всякое бывает.

– А вы ее любили? – спросил Барсуков.

– Да, любил, – сказал я. – Она была хорошая.

– Хорошие жены не уходят от мужей, – простонал начфин.

Я машинально улыбнулся.

– Женщинам свойственно заблуждаться. Ведь они живут не умом, а сердцем, – сказал Барсуков, внимательно наблюдая за моими действиями.

– Ты прав, старлей, женщины живут сердцем, – согласился я.

– А сердце часто обманывает, – произнес сапер.

– Да, сердце – штука капризная и непостоянная. Это я вам как врач заявляю, – усмехнулся я.

– Так ты что, майор, оправдываешь жену? – спросил Макаров. Он тоже хотел избавиться от страха и потому включился в разговор. Стонал, но продолжал говорить.

– Женщин не оправдывать надо, их надо прощать. Они ведь слабее нас – недаром их слабым полом называют. А со слабых какой спрос? – сказал я.

Макаров не был со мной согласен.

– Ты, Митя, дурак, – заявил он. – Предательство нельзя прощать, кто бы его ни совершил. Я правильно говорю, Барсуков?

Тот только пожал плечами и ничего не сказал. Он, видимо, пожалел мои чувства и не стал катить бочку на мою жену.

– Тампон! – не глядя на Барсукова, попросил я. Тот быстро сориентировался и, подхватив пинцетом тампон, подал его мне. Я стал промокать им выступающую из раны кровь.

Макарову, видимо, эта процедура не понравилась, и на лице его появилась страдальческая гримаса.

– Майор, скоро ты эту дрянь вытащишь из меня? Наверное, уже весь бок расковырял, – произнес он.

– Потерпи немного, Женя, потерпи. Нельзя торопиться – сам понимаешь… – сказал я.

– Да я-то понимаю, но мой бок понять этого никак не может, – простонав, произнес он. – Он же ведь живой. – И вдруг: – Послушай, господин коновал, а ты, случаем, не занесешь в рану инфекцию? Ведь такая антисанитария кругом.

– Стараюсь не занести, – сказал я. – Рану я твою обработал, ввел тебе противостолбнячную сыворотку, анатоксин…

– А это что еще за ерунда? – недовольно пробурчал начфин.

– Много будешь знать – быстро состаришься, – отшутился я.

Меня интересовали сейчас не последствия – меня интересовала граната. Сможем мы с Барсуковым ее вытащить, не взорвемся – дальнейшее будет делом второстепенным. По опыту я знал, что после удаления инородных тел из мягких тканей может возникнуть инфекционный процесс, даже свищи. Но это дело не смертельное.

Стиснув зубы, я попробовал легонько потянуть гранату на себя. Не поддалась. Тогда я сделал еще один надрез. Макаров выматерился и застонал. Нужно ввести дополнительную дозу обезболивающего.

– Возьми шприц и набери три кубика новокаина, – попросил я Барсукова. – Сможешь?

– Угу, – мотнул он головой и стал вытаскивать из упаковки одноразовый шприц.

Я сделал укол. Потом была еще одна попытка вытащить гранату, и еще, и еще. Весь медперсонал замер в оцепенении и ждал развязки. Савельев закинул руки за спину и стал быстро ходить из стороны в сторону. Прибегал посыльный от «полкана», спрашивал, как идет операция. «Ишь ты, не забыл, интересуется», – одобрительно подумал я о Дегтяреве. И вот новая попытка извлечь гранату. И она окончилась неудачно. Снарядик застрял между ребрами, и нужно было каким-то образом выковырять его оттуда.

– Барсуков, дай мне вон ту штуковину. – Я указал ему на крючок, который у хирургов служит ранорасширительным инструментом.

Сапер выполнил мою просьбу.

– А теперь помогай, – сказал я и показал ему, что он должен был делать.

Наконец общими усилиями мы смогли вытащить проклятый снарядик. Я держал его в руках и не знал, что делать. Руки были в крови. Макаров тяжело дышал. Глаза его были мокрыми от слез, и непонятно было, то ли это слезы радости, то ли боли.

– Дайте мне эту штуковину, – сказал Барсуков. Я передал ему гранату.

Барсуков как-то мягко, по-кошачьи стал удаляться прочь, осторожно неся в руках смертоносный груз. Вокруг него, сгибаясь под порывами ветра, волновались еще не успевшие до конца пожухнуть высокие осенние травы. Когда сапер отошел от нас на почтительное расстояние, он лег на землю и швырнул гранату в сторону небольшой ложбинки. Прогремел взрыв. Сапер встал, отряхнул штаны и побрел своей дорогой. Я облегченно вздохнул. Потом я растерянно стоял в окружении своих людей, они что-то наперебой говорили мне, они радовались, а я ничего не слышал и только мысленно повторял: «Спасибо, Господи… Спасибо, Господи… Спасибо…»

IX

Чеченцы отступили в горы. Когда закончился бой, «вертушки» еще долго носились в воздухе и старались нащупать противника. Но лес еще не успел сбросить листву, и это спасало мятежников: ракетные удары по ним наносились с вертолетов вслепую. Для чеченцев леса – что темный омут для рыбы. Ни один враг не отыщет. Оттого и не любят федералы лето, оттого с таким нетерпением и ждут они зимы. Зимой леса стоят обнаженные и прозрачные, а на белом снегу даже полевая мышь видна с высоты орлиного полета.

Где-то сразу после полудня к нам нагрянули коллеги из медсанбата во главе со своим начальником подполковником Харевичем, невысоким человеком с большим носом на худом смуглом лице. Я не был с ним знаком. Впрочем, и других коллег из медсанбата я видел впервые. Они приехали на трех санитарных «уазиках» и привезли с собой медикаменты и хирургический инструмент.

Я представился Харевичу. Он поглядел на меня недоуменно. Видимо, его смутило то, что я был по локоть в крови и в нижней рубашке.

– Что, досталось, майор? – спросил он меня. Я пожал плечами. Дескать, сами видите.

– Раненых много? – поинтересовался он.

– Хватает, – сказал я.

– Тяжелых сразу на стол, – приказал он, обращаясь к своим подчиненным. И тут же мне: – Надо срочно оборудовать несколько операционных столов. Я привез трех хирургов.

– Прекрасно, – сказал я. – Значит, дело пойдет. Мы бы с Савельевым одни не справились. – Я указал глазами на начальника полкового медпункта.

– Мы с ним знакомы, – сказал Харевич. – Капитан часто бывает у нас в батальоне. Больных привозит.

– Знаю, – говорю я.

– Вы-то сами оперируете? – неожиданно спрашивает меня начальник медсанбата.

– Да, я хирург, – ответил я ему.

– Это хорошо, – удовлетворенно заметил он. – Не люблю терапевтов – от них никакого толку на войне. Знаете, как они лечат солдат? – улыбнувшись, спрашивает он, и я чувствую, что он горазд на шутки. – Берут таблетку, ломают ее на две части и говорят: вот это от живота, а это от кашля – смотри не перепутай.

Эту избитую шутку я знал еще со студенческих пор, однако сделал вид, что мне смешно.

– А вы? Вы тоже хирург? – поинтересовался я у подполковника.

– Нет, я чиновник от медицины, – вздохнув, сказал он. – Хотя когда-то тоже оперировал. Но это было еще при царе-Косыре. Сейчас мой главный инструмент – ручка и противный пропитый голос. Вы еще услышите, как я ругаюсь, – улыбнувшись, пообещал Харевич. – Ну, хватит болтать, пора за работу, – насупившись вдруг, произнес начальник санбата.

Он обвел взглядом наш импровизированный лазарет и остался недоволен.

– А вы что же это, майор? С неба поливает, а вы, понимаешь ли, даже навесы над операционными столами не соизволили установить.

Я тут же психанул.

– Вы думаете, до навесов нам было? – раздраженно произнес я. – «Чехи» тут такого шороха навели, что мы не знали, куда деваться, – сказал я. – Вы посмотрите, что творится вокруг. И это все вчера еще называлось лагерем. Врасплох нас застали, сволочи, врасплох, а вы говорите «навесы»…

Харевич больше не решился катить на меня бочку, понял, что я не сдамся. Он попросил, чтобы я распорядился поставить палатки под операционные.

– Товарищ майор, а мне что делать? – спросил меня Савельев.

– Прежде всего приведи себя в порядок, – сказал я ему совершенно по-дружески. Я все время помнил о том, что он спас мне жизнь, и был благодарен ему за это.

Савельев улыбнулся.

– Вы бы сами оделись, – сказал он мне. – Барышни ведь приехали…

– Что? Какие еще барышни? – не понял я.

– Как какие – медсестры из медсанбата! Неужели не заметили? – удивился он.

– Не заметил, – честно признался я ему. В самом деле, я не обратил внимания, кто там приехал с подполковником. Я чувствовал себя разбитым, и в голове моей не было ничего, кроме тяжелых мыслей. До того ли было? Я стал вертеть головой, но ни Харевича, ни его подчиненных я не увидел. Они, видимо, были заняты разгрузкой «уазиков». Я не знал, что мне делать. Потом все же решил, что мне необходимо сходить в свою палатку и отыскать гимнастерку, которую я впопыхах не успел давеча надеть на себя.

– Сейчас вернусь, – сказал я Савельеву. – А ты, капитан, когда приведешь себя в порядок, займись лазаретом. Собери начальников батальонных медпунктов – пусть они выделят тебе людей. Нужно срочно оборудовать операционные, а еще нужно начинать территорию приводить в порядок. Остальные санинструкторы и санитары пусть продолжают заниматься поиском раненых. Чтоб ни один человек не шлялся без дела, ты меня понял? Ну, коли понял, выполняй.

После этого я зашагал вдоль строя палаток. Я шел и не узнавал свой лагерь. Многие палатки были сорваны с кольев и грудой валялись на земле. Других и след простыл – на их месте дымились уголья. Моей палатке повезло, она осталась цела, только в нескольких местах была прошита автоматными очередями. Отыскав свою гимнастерку, я, прежде чем напялить ее на себя, умылся, использовав для этого питьевую воду, которая постоянно хранилась у нас в пластиковых бутылках из-под напитка, а затем уже оделся. Так что в лазарет я прибыл при полном, как говорится, параде.

– Гляди-ка, а он ничего, – неожиданно услышал я позади себя женский голос. Я обернулся и увидел двух молодых сержантов женского пола. Они улыбались, глядя на меня.

Я кивнул им и отвернулся, но тут же услышал голос другой барышни:

– Он мне больше нравился, когда был измазюкан кровью…

– Ты что такое говоришь, подруга? Тогда он был похож на мясника, – снова раздался голос первой барышни.

– Нет, то был настоящий хирург, а сейчас я вижу обыкновенного херувима, – усмехнулась другая.

Не желая слушать всякую чепуху, я отправился туда, где мои люди ставили палатки под операционные.

Где-то через полчаса, разделившись на бригады, мы начали оперировать. В палатке, где разместилась моя операционная, было довольно уютно и тепло. Бойцы запустили бензогенератор, протянули провода и подключили свет. В операционной стояло два стола, накрытых белыми простынями. Возле одного устроился я, другой стол был отдан в распоряжение капитана Лаврова, круглолицего близорукого брюнета, на носу которого висели тяжелые роговые очки. Он выглядел заправским хирургом: на нем была бирюзового цвета рубаха и такого же цвета штаны, а голову его венчал высокий колпак. По сравнению с ним я выглядел уездным лекарем, одетым в обыкновенный белый халат, который мне принес Савельев.

В палатку зашел Харевич. Он привел двух барышень, которые еще некоторое время назад несли за моей спиной всякий вздор.

– Вот, майор, выбирай любую, – сказал он мне и улыбнулся. – Обе хорошие операционные сестры.

Я растерялся. Я глядел на женщин и не видел их.

– Ну же, поторапливайся, майор, – нетерпеливо произнес начальник медсанбата. – Какую оставляешь?

И тут я неожиданно для себя спросил, обращаясь к барышням:

– Кто из вас сказал, что я похож на херувима?

Подполковник с удивлением посмотрел на меня – он ничего не понимал. Но женщины поняли меня.

– Я, – негромко призналась одна из них. Это была высокая барышня с тонкими чертами лица и умным, чуть ироничным взглядом. На ней, как и на капитане Лаврове, была операционная униформа – бирюзовые рубаха, штаны и колпак.

– Вот вы и останетесь здесь, – буркнул я и бросил мимолетный взгляд на другую медсестру. Та была ниже своей подруги, но удивляли ее формы – она могла стать желанной для многих мужчин. Я подумал: а почему я выбрал не ее, но тут же мысленно одернул себя. Нас ждали раненые, а я думал черт знает о чем.

Харевич, забрав с собой вторую девушку, удалился, а мы приступили к работе. На двух хирургов у нас была одна сестричка, но она прекрасно справлялась со своими обязанностями. К моему удивлению, эта на первый взгляд чуть высокомерная и ироничная барышня оказалась неплохим работником. Она совершенно не могла стоять на месте. Она действовала подчеркнуто грамотно и проворно, успевая выполнять указания обоих хирургов.

Первым, кого санитары доставили на мой стол, был солдатик, которому пуля угодила в живот. Ему не повезло: пуля оказалась со смещенным центром тяжести, она разворотила ему всю брюшину и, пробив диафрагму и легкое, вышла под правым соском. Я понял, что с парнем придется повозиться. Лаврову повезло больше: на его столе оказался прапорщик из ремонтной роты. У него осколком гранаты была перебита берцовая кость. Классическая работа для травматолога, но здесь, на войне, каждый врач одновременно является и травматологом, и урологом, и стоматологом, и нейрохирургом – иначе нельзя. Не умеешь чего-то делать – сама жизнь тебя научит. Я умел делать многое, но не все. И я учился делать все. Мы все здесь учились делать все. И Лавров не исключение.

– Парень потерял много крови, – сказал я вслух. – Вы привезли кровь?

– Да, привезли, – сказала сестричка.

– Плазму?

– И плазму тоже…

– Это хорошо, – сказал я. – Но вначале нужно определить группу крови.

Пока сестричка делала анализ и определяла группу крови, я помог Лаврову прооперировать прапорщика. Операцию делали под местным наркозом, и он терпел.

– Как это тебя угораздило? – спросил я раненого. Он был очень напряжен, и ему нужно было расслабиться. И я попытался разговорить его.

– Когда начали стрелять, я выбежал из палатки – и тут же упал, – не сказал, а простонал он.

– Граната? – спросил я.

– Она самая.

– Ну ничего, держись. Тебе еще повезло, а вон тому парню не очень, – кивнул я на другой стол.

– А у него что? – спросил прапорщик.

– Дела у него швах, – ответил я. – Пуля со смещенным центром тяжести… И прямо в живот.

– Да, не позавидуешь, – согласился раненый.

А потом уже Лавров стал ассистировать мне. Операция была сложной. Мы часто теряли парня, но нам удавалось вернуть его к жизни. Наверное, он очень хотел жить и, даже будучи без сознания, каким-то образом помогал нам. Анестезиологов и реаниматологов рядом с нами не было, и поэтому их роль мы выполняли сами. Когда раненый впадал в терминальное состояние, когда налицо была клиническая смерть, мы с Лавровым делали ему искусственное дыхание. Если это не помогало, мы делали массаж сердца, с помощью специальной методики нагнетали кровь в артерии. Таким образом нам удавалось восстанавливать утраченные жизненно важные функции организма парня.

Когда мы залезли в брюшную полость солдатика, стало ясно, что спасти его вряд ли удастся. Даже беглого взгляда было достаточно для того, чтобы убедиться, что у него серьезные повреждения жизненно важных органов. Перво-наперво нужно было остановить внутреннее кровотечение. На это ушла уйма времени. Более того, парень просто забрал у нас все силы. Больше всего мне жалко было нашу сестричку. Она крутилась словно белка в колесе; она четко выполняла наши указания, подавала инструменты, вливала в вену раненого кровь, делала ему уколы, держала его руки, когда он бессознательно размахивал ими, вместе с нами делала ему искусственное дыхание – она боролась за жизнь парня. И если бы меня после операции спросили, кто из нас троих приложил больше сил, чтобы спасти солдата, я бы обязательно назвал медсестричку. Забыв про обиду, про то, что она назвала меня в разговоре со своей подругой херувимом, я стал изредка бросать на нее благодарные взгляды. Она, видимо, это заметила, но виду не подала. Работала все так же напряженно и споро. И только иногда наши взгляды встречались…

Страшно болела спина. Это у хирургов профессиональное. Попробуй постой несколько часов подряд у операционного стола – не только спина, сердце онемеет. И все-таки больше всего беспокоит спина. Эта боль не сиюминутная, она продолжается всю жизнь. Чуть напрягся – и готово. Когда болит спина, кажется, весь организм болит. Да что там – единой болью охвачен целый мир.

– Вас как зовут? – неожиданно спросил я сестричку, когда наши взгляды в очередной раз встретились.

– Сержант Петрова, товарищ майор! – по-солдатски четко, хотя и с некоторой иронией, произнесла она.

– Да нет же, я ваше имя спрашиваю, – поморщился я.

Она посмотрела на меня не то с усмешкой, не то удивленно. Марлевая маска на ее лице не давала мне возможности до конца уловить выражение ее глаз.

– Илона, – сказала она негромко.

Барышни с такими именами на моем пути еще не встречались. Такими именами дам моего поколения не называли – это имя вошло в обиход позже. Но мне нравилось. Значит, Илона? Что ж, будем знакомы, сестричка. Если мы сегодня выживем, я напою тебя прекрасным цейлонским чаем, подумал я. Я даже знаю, где его можно достать – в тумбочке великого жмота Макарова. Он его бережет, как сам сказал, на черный день.