Текст книги "Брат по крови"

Автор книги: Алексей Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

IV

– Ну вот и майор! – радостно воскликнул Проклов, увидав в моих руках водку. – Товарищ подполковник, – это он Башкирову, – я думаю, Жигареву пора орден Сутулова давать. Ведь какой герой! Пошли его хоть днем, хоть ночью – обязательно найдет ее, родимую.

Проклов, конечно же, имел в виду водку. Башкиров усмехнулся.

– Вы что, майор, в самом деле такой веселый и находчивый? – бросил он в мою сторону.

Я посмотрел на него пристально, как смотрят на человека, который причинил тебе боль. Я впервые видел Башкирова так близко. Он невысок и узок в плечах, но в его желчном худом лице просматривается некая внутренняя сила, способная подчинять людей его воле.

– Не понял, товарищ подполковник, – нахмурил я брови. Я не люблю, когда со мной глупо шутят, тем более я не люблю, когда надо мной откровенно насмехаются, тем самым унижая меня.

Башкиров, видно, уловил металл в моем голосе.

– Да ладно вам, майор, – улыбнулся он. – Я ведь знаю этих подлецов. – Он бросает взгляд в сторону моих соседей. – Они и мертвого заставят с ними выпить. И ведь не отвяжешься!

С этими словами он с нескрываемой готовностью уселся на табурет, снял фуражку и бросил ее на стоявшую за его спиной кровать. Проклов быстренько занялся бутылками.

– Закуски вот только нет, – проговорил он недовольно.

– А это что тебе – не закуска, что ли? – указал на полтора огурца начфин Макаров.

– Ладно, сойдет, – согласно кивнул Проклов, ловко сдергивая с горлышек жестяные пробки.

Выпили. Башкирову, как старшему офицеру, Проклов налил двойную дозу – пусть, дескать, дойдет до общей кондиции. А глухому Прохорову, который вслед за Башкировым зашел в нашу палатку на огонек, Проклов лишь слегка плеснул на дно – обойдется-де. Вот коли бы со своей бутылкой пришел…

Потом мы еще выпили, и у нас снова появилось желание пофилософствовать о войне.

– Ты что-то там про чеченских олигархов начал говорить, – подбросил в печку дров Макаров, обращаясь к Есаулову. – Или уже забыл, о чем хотел сказать?

– И ничего я не забыл, – вроде как обиделся Есаулов. – Чеченские олигархи, как пить дать, и есть движущая сила войны.

– О, я как погляжу, вы не только сибариты, но и философы, – с иронией в голосе проговорил Башкиров.

Проклов вытаращил на него глаза.

– Сибариты? Это что, алкоголики, что ли? Я такого слова не знаю, – заметил он.

– Сибариты – это значит склонные к праздности люди, – перевел я Проклову трудное для него слово.

Проклов усмехнулся.

– Да какие мы, к черту, праздные люди, товарищ подполковник, – с укором посмотрел он на своего прямого начальника. – Мы – волки войны. А водка – это так, профилактическое мероприятие. Вечером смазал – утром поехал. Как тот двигатель внутреннего сгорания.

Проклов говорил истину, и офицеры крякнули удовлетворенно.

– Ну что, Паша, молчишь? Давай, говори про здешних олигархов, а мы послушаем, – снова тормошит Есаулова Макаров.

– А что о них говорить? Сволочи они все, – закуривая сигарету, отвечает начальник разведки.

Я усмехнулся.

– Сегодня вообще трудно найти хороших людей, – говорю.

Есаулов как-то странно посмотрел на меня.

– А себя ты к каким людям относишь? – спросил он меня.

– Наверное, тоже к плохим, – отвечаю ему. – Если бы я был хорошим, от меня бы не ушла жена.

– Блядь она, вот кто! Была бы доброй бабой – разве бы ушла? – резюмировал Проклов.

Я вспыхнул.

– Не смейте так говорить о человеке! – зарычал я. – Вы же не знаете ее…

– Ее, может, и не знаю, знаю других. А их сегодня навалом, – говорит Проклов. – Предают мужиков на каждом шагу. Особенно нашему брату, офицеру, достается. Мы ведь нищие, всю жизнь то в командировках, то на полигонах. Теперь вот война. А они там… – Он махнул куда-то рукой и замолчал. Похоже, у него вдруг испортилось настроение.

– Не надо так плохо о женщинах, – сказал Башкиров. – Не все же они… – Он хотел подобрать нужное слово, но не смог.

– Все! – рубит с плеча Проклов. – Я вот и своей сказал, когда расставались: узнаю, говорю, что блудишь, – задушу, как последнего врага народа. А она: да ты что, Степа, ты что! Подумай, что ты говоришь. У-у! Убил бы их всех.

В палатке возникла нечаянная пауза. Все, видимо, вспоминали своих жен и переваривали сказанное Прокловым. Возникшую тишину нарушил голос Башкирова.

– А это вы помните? – сказал он, обращаясь не то к Проклову, не то ко всем офицерам сразу. Он стал негромко декламировать стихи:

«Жди меня, и я вернусь. Только очень жди. Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут. Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут. Позабыв вчера…»

– Симонов, – усмехнулся Проклов.

– Он, – подтвердил Башкиров. – А помните, чем заканчивается? – И снова заговорил стихами:

«…Не понять не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой, – Просто ты умела ждать. Как никто другой».

– Вот так-то, – многозначительно произнес Башкиров и поднял указательный палец вверх. – Надо верить в женщин. Если мы не будем им верить, стоит ли кровь свою проливать? За себя, что ли, воюем? За них, за них…

– За государство родное мы воюем, – изрек начфин Макаров.

– «За государство»! – с некоторой иронией повторил его слова Башкиров. – А что есть такое государство? Это наши женщины вместе с нашими детьми. Вот за них и воюем. Чтобы ни один сукин сын не мог сделать им больно. Ни один!

Проклов, учуяв важную минуту, тут же плеснул всем водки. Офицеры подняли кружки.

– За женщин! – тряхнув толстыми брылями, произнес тост зам. по тылу Червоненко и встал. За ним встали остальные офицеры.

– За женщин! За любимых!..

Выпили. Потом незаметно разговорились о войне.

– Все террористы считают себя бойцами за идею, – говорил начальник разведки Паша Есаулов, имея в виду чеченских боевиков, – а какая у них, к черту, идея?

– Ну как же! – возразил я. – Борются за независимость…

– А от кого, интересно, они хотят быть независимыми? – ершился разведчик. – От закона? Так не выйдет! Ни газават их, ни джихад не пройдут. Это все прикрытие для паскудных их делишек.

– Что, что ты сказал? – не дослышал полуглухой начальник артиллерии полка Прохоров.

– А то, что ничего у бандитов не выйдет! – горячился Есаулов.

В разговор включился Червоненко.

– Говорят, чеченцы смертников начали готовить в специальных лагерях, – сказал он. – Подойдет такой к тебе – ба-бах! – и кранты… Худо, братцы, худо. И когда это все кончится…

– Да вот когда мы их прижмем, когда уничтожим основную массу бандюг – тогда все и кончится, – с уверенностью в голосе изрек Проклов.

Макаров усмехается.

– Плохо ты, дорогой, историю знаешь, – проговорил он. – Если бы хорошо ее знал, не смешил бы нас так.

– А что тут смешного? – не понял Проклов. – Ты не хочешь верить, что мы их прижмем?

– А ты знаешь, сколько Россия уже с Чечней воюет? – вопросом на вопрос ответил Макаров.

– Не знаю, не считал, – недовольно буркнул Проклов.

– Вот то-то и оно, что не считал. А я тебе скажу: с начала девятнадцатого века мы с ними воюем. А чеченцы говорят и другое: дескать, война уже длится четыреста лет.

– Ну, если их слушать, так мы со времен Адама с ними враждуем, – съязвил Червоненко.

– Чего-чего? Я что-то не расслышал, что ты сказал? – повернул к зам. по тылу свои бесцветные глаза такой же бесцветный, выглядевший вечно растерянным и несчастным Прохоров.

– У, глухая тетеря, – проворчал Проклов. – Уж лучше бы и не спрашивал – все равно ничего не поймет.

– Он у нас самый счастливый человек, – сказал я. – Ведь люди говорят много недобрых слов, а недобрые слова – это отрицательная энергия, от которой почти все наши болезни. Прохоров же слышит только часть всего этого.

– Это вы как доктор нам заявляете? – улыбнувшись, спросил Башкиров.

Я пожал плечами.

– Очевидный факт.

– Хочу тоже быть глухим, – ерничает Макаров. – Тогда точно до ста лет доживу.

Проклов машет на него рукой, дескать, куда тебе, а потом обращается к Прохорову:

– Слышь, Петруха, а отчего ты такой глухой?

Прохоров расслышал вопрос, смутился. Ему на помощь приходит Макаров.

– А где ты видел артиллериста с хорошим слухом? – спрашивает он Проклова. – Ведь они возле пушек всю свою жизнь торчат, а те грохочут – не приведи господи. Помню, под Гудермесом стояли… Я впервые тогда на войну попал… Вечером артподготовка. Что тут началось! Грохот стоял такой, будто бы планета рушилась. Я потом долго глухарем ходил – не мог расслышать, что мне говорили.

Услыхав такое, Проклов усмехнулся.

– Ты и сейчас плохо понимаешь, что тебе говорят, – произнес он. – Сколько я уже прошу, чтобы аванс дал, а ты и ухом не ведешь.

– Нету денег, нет, – который уже раз повторяет Макаров. – Сам сижу без копья. А эти там, – он тычет большим пальцем вверх, – и не шевелятся.

Он, конечно же, имел в виду высокое начальство. Макаров всегда тычет большим пальцем вверх, когда его спрашивают о деньгах. Мол, обращайтесь туда, что вы меня атакуете?

– Однако пора сокращать должность начфина, – вздохнув, произнес Проклов. – А на хрена она нужна, коль он деньги нам не платит? Зачем лишний рот содержать?

– Должность старшего помощника начальника штаба тоже нужно сокращать, – ударом на удар отвечает маленький прыткий Макаров.

– Это почему еще? – не понимает Проклов.

– А что от тебя толку? Ты ведь, майор, все по строевой части, а на кой ляд твоя строевая на войне? – зубоскалит Макаров.

– Ну, капитан, ты даешь! – возмущенно произносит Проклов. – Да как же армия без строевой части? Ты подумал? Строевая часть – это основа основ! Я так говорю, товарищ подполковник?

Башкиров вместе с другими офицерами смолит одну сигарету за другой. Кажется, он не торопится уходить – здесь тепло и уютно.

– Штатное расписание полка не нами придумано, не нам его и менять, – решил отделаться он ничего не значащей фразой.

– Так-то так, – соглашается Макаров. – Только я думаю, что можно было бы и ужать офицерский штат – больно много едоков.

Я понимал его: это была точка зрения финансиста. А финансисты, как известно, жмоты.

– Если бы мне пришлось утверждать наше штатное расписание, я бы многих поувольнял, – продолжает развивать свою мысль Макаров. Он понимал свою значимость и никого не боялся. Даже полкового «молчи-молчи» – так мы называли начальника контрразведки.

– Например? – ухмыляется Проклов.

– Ну, с твоей должностью все понятно, – говорит Макаров. – Ее нужно первой сокращать. Кроме тебя я бы сократил еще начпрода – все равно одной «шрапнелью» питаемся, а ее и без него завезут. Кто еще? Ну, начвеща можно сократить, начальников инженерной службы, автослужбы… Зам. по тылу…

– Ну-ну, мели, Емеля! – когда Макаров задел и его, возмущенно вымолвил Червоненко. – Может, ты и должность замкомполка хочешь сократить?

Червоненко думал, что Макаров споткнется на этом, но он изрек невозмутимо:

– И эту должность сократил бы. Зачем столько замов? Замкомполка, замначштаба, зам. по воспитательной работе…

Все поглядели на Башкирова, думали, он начнет отстаивать свое место под солнцем, но он только улыбнулся и ничего не сказал. А Макаров вдруг меняет свое решение. Нет, говорит, эту должность я бы оставил – о начальстве, как о покойнике: или хорошо, или ничего. И вообще, разве нам не нужен человек, который отвечает за такое важное дело, как боевая подготовка полка?

– Ну а как ты насчет начмеда? – спросил Проклов.

– А вот начмед не нужен, – заявил Макаров.

– А если вдруг тебя в задницу ранят – куда побежишь? – усмехнувшись, спросил Червоненко.

– Куда? Да в полковой медпункт…

Проклов криво улыбнулся.

– Ну да, там же ведь Савельев – он тебе спирта нальет, – сказал он.

– А что – и нальет! – соглашается Макаров. – Вот ежели бы и начмед нас не обижал, да разве б я имел что-нибудь против его должности? Так что подумай над своей судьбой, Жигарев, – бросил он с ехидцей в мою сторону.

Все рассмеялись.

V

Ночью я долго не мог заснуть. Обычно после выпитого засыпал мгновенно, а тут никак. Где-то ходили часовые, изредка слышался их вкрадчивый говор. Приходила смена, менялись часовые, а меня по-прежнему не брал сон. На душе было тревожно и скверно. Подобное ощущение я испытал, когда тяжело заболела мама. Я боялся, что она умрет. Вскоре она действительно умерла. С тех пор прошло четыре года. И вот снова это ощущение приближающейся беды…

Чтобы заставить себя уснуть, я начал считать до ста. Не помогло. Тогда я попытался думать о чем-то отвлеченном. Когда думаешь об отвлеченном, ты освобождаешь себя от реальностей и расслабляешься. А так легче погрузиться в сон. Это у меня с детства. Перед тем как заснуть, я воображал себя воином, сражающимся с полчищами всякой нечисти, или футболистом, который, спасая команду, смело рвется к чужим воротам и забивает один мяч за другим. В эти игры я играю по ночам всю жизнь, они помогают во время бессонницы лучше любого лекарства. Но на этот раз не помогло.

Где-то рядом спали на своих железных койках мои соседи. Проклов храпел, как старый медведь, Макаров почмокивал губами, а зам. по тылу Червоненко то и дело портил воздух. Им хорошо, думал я, они дрыхнут без задних ног. Поэтому завтра встанут свежими, как молоденькие опята. А что будет со мной? Да я ведь и десяти минут не смогу высидеть на оперативном совещании – усну прямо на глазах у командира полка.

В голове мелькнула мысль: а что, если я притворюсь завтра больным и не выйду из палатки? Это другим, коли они попытаются симулировать болезнь, не сойдет с рук – медицина-то под боком, а я сам врач, меня проконтролировать некому. Савельев не в счет – он мой подчиненный. Конечно, в его лице я приобрел настоящего врага, лишив его удовольствия таскать из медпункта спирт и угощать им своих дружков, – кто ж такое простит? Тем не менее он меня не выдаст, и в этом я был абсолютно уверен. У него была морда порядочного человека.

В голову полезли недобрые мысли. Мне вспомнилась умирающая мама, вспомнилась собиравшая свои шмотки и уходившая от меня жена, вспомнился ад одиночества, которое я ощутил, оставшись один. Темнота обостряла чувства, на душе было тяжело. Я продолжал вздыхать, ворочаться, а иногда мне казалось, что из моей груди вырывался глухой стон.

– Что с тобой, майор? – нечаянно проснувшись и услышав мои страдания, спросил меня Макаров.

– Да вот что-то не спится, – ответил я ему.

– А почто стонешь? – не унимался он.

– Я?.. Да не может этого быть…

– Ну, как не может, если я слышал.

Мы помолчали.

– Послушай, от тебя в самом деле ушла жена? – неожиданно спросил меня Макаров. Видимо, хмель выбил из его башки не всю память, и некоторые фрагменты вчерашнего застолья у него в ней застряли. А я, кажется, что-то там ляпнул по пьяному делу про свою бывшую. Вроде того что сам виноват в том, что она меня оставила.

– Ушла, – ответил я.

– Ты что, такой хреновый муж? Я спрашиваю, почему она ушла? – допытывался Макаров.

– От хреновых мужей жены не уходят – мужья их сами бросают, – сказал я. – Впрочем, это я так, в шутку. На самом деле я, видно, и впрямь был никудышным мужем, коль не смог ее удержать…

– И немудрено. Женщины ведь идеалистки, они думают, что достойны большего – вот и зыркают по сторонам, вот и ищут все чего-то. А что ищут – и сами не знают. А я так думаю: дал Бог тебе мужа – держись за него.

– А у тебя со своей все в порядке? – поинтересовался я.

– Не знаю, – отвечает начфин. – Вроде бы неплохо жили. Она даже плакала, когда я уезжал на войну.

Он вдруг переключается на другую тему.

– Послушай, майор, как ты относишься к этой войне? – заговорщицки спрашивает он. – По мне так это какая-то авантюра.

Я не знал, что ответить. Нет, я не боялся высказаться – не то время, чтобы бояться. Просто я на самом деле не знал, что сказать. На войну эту я пошел добровольно, потому что считал, что здесь решается судьба России. Ведь если, думал я, сепаратисты одолеют нас, страна начнет разваливаться на глазах. Дурной пример, как говорится, заразителен. И все же, чем дольше я находился на войне, тем больше понимал, что мы что-то делаем не так. Мне вообще эта война стала казаться странной, какой-то искусственной, что ли. Я считал, что настоящими войнами бывают войны позиционные, которые ведутся на протяженных и стабильных фронтах, с глубоко эшелонированной обороной. Говоря попросту, здесь – мы, там – враг. А тут происходило нечто непонятное: противник находился повсюду – и впереди тебя, и позади, и справа, и слева. Получалось, мы были в его кольце. А все потому, что мы, как мне казалось, воевали не с настоящим врагом, а с частью своего народа, которая по каким-то причинам взялась за оружие. Вот поэтому я был сдержан в оценках, поэтому старался на людях не высказывать своего мнения. Более того, я постоянно испытывал неприязнь к тем, кто называл чеченцев заклятыми врагами России и винил во всех грехах только их. Но ведь нужно было знать историю наших взаимоотношений, чтобы судить о сегодняшнем дне. А история интересная – ведь некогда мы плечом к плечу с чеченцами сражались против общих врагов, а развело нас в стороны то, что мы не смогли сохранить нашу дружбу. Причина банальная – дурь человеческая. Началось с мелочей: кто-то кому-то не то сказал, кто-то не так что-то сделал. Стали ссориться. В конце концов отношения зашли в тупик. И вместо того, чтобы их наладить, царское правительство начало покорять горцев. Огнем и мечом прошлась Россия по кавказским кручам. И завоевала-таки Чечню. А разве можно насильно стать милым? Долго тлели угли в этих горах, пока не налетел ветер и не раздул их.

– Ну, что молчишь? Я же вижу, что ты тяготишься всем этим… – не унимался Макаров.

– Мне все равно, – солгал я. – После развода с женой меня уже ничто не интересует.

– Ну ты даешь! – возмущенно проговорил Макаров. – Его, видите ли, ничто не интересует… Так нельзя жить.

– Можно, – сказал я.

– Нет, нельзя!..

– Человек живет только тогда, когда ему есть ради чего жить. У меня же никого на свете нет, – сдержав вздох, произнес я.

Макаров сочувственно цокнул языком.

– Знаешь, война портит людей, – неожиданно говорит он. – Я армию люблю, но войну ненавижу. Потому что она превращает меня в идиота, и я это чувствую.

– Да, война – гнилое дело, – соглашаюсь я. – Тем более такая, как эта. Нет, надо прекращать стрелять и начинать переговоры.

– А с кем их вести, ты подумал? Ты видел среди чеченцев хотя бы одного здравомыслящего человека? Сплошь бородатые бандиты. Дай-ка вспомнить, как они себя величают… – проговорил Макаров.

– Ваххабиты, – подсказал я ему.

– Вот-вот, именно… Какую только нечисть к нам не принесло в последние годы. Раньше жили под партией и в ус не дули. И никаких тебе националистов, террористов и других смутьянов. Но стоило вожжи ослабить, как понеслось. Нет, нельзя России без диктатора, нельзя без твердой власти, – решительно заявляет Макаров.

Я усмехнулся.

– Что, по партсобраниям соскучился?

– Да не по партсобраниям, а по тому порядку, где все стояло по местам и жизнь была сносной, – отвечает Макаров.

– Скажи, капитан, а что тебя угораздило военным финансистом стать? – неожиданно спросил я. – Кстати, где учился-то?

– У меня отец был бухгалтером. Так что, считай, финансы – это наша семейная профессия. А учился я в Ярославле, в военно-финансовом институте.

– Надо же, и училище специальное для вашего брата имеется, – удивился я. – А я думал, что все армейские начфины – это бывшие гражданские бухгалтера. Скажи, а девки в Ярославле над вами не смеялись? Дескать, все военные как военные, а эти – ни богу свечка ни черту кочерга.

– Всякое бывало, – признается Макаров. – Как нас только в городе не дразнили – и «дебетом с кредитом», и «рупь пишем – два в уме»… Ничего, терпели. Ради такой военной специальности и не такое стерпишь.

– Что, нравится служба? – спрашиваю я.

– Я сознаю свою чрезвычайную пользу воинской общественности, – философски и в то же время не без улыбки произнес Макаров. И вдруг: – Ну а ты, майор, ты-то как в армию попал? Академию, поди, медицинскую окончил?

– Нет, – говорю, – пришел с гражданки, после института.

– И как тебе армия? Нравится? – интересуется начфин.

– Раньше нравилось, когда с женой жил, теперь не знаю. Впрочем, не все ли равно – все мы сегодня по уши в дерьме.

Макаров вздохнул.

– Про дерьмо это ты правильно сказал, – пробурчал он и громко зевнул. – И, наверное, не скоро мы из него вылезем. Быстрее бы эта проклятая война кончалась. Домой хочется. Там меня жена ждет, дети. У меня ведь их двое, слышь? Мальчик и девочка.

Он еще долго говорил о чем-то, но я, убаюканный его речью, уже потихоньку погружался в сон. Мне снилось море. Оно было теплым и спокойным. Мы лежали с Лидусей на песке, а рядом играла с воздушным шариком наша маленькая Ирка. Настроение было приподнятое. Мы о чем-то весело болтали с Лидусей, и я гладил ее рыжую головку. Волосы ее были мягкими, словно пух. Мне невольно захотелось закричать от счастья, но меня опередил какой-то грохот. «Тревога!» – услышал я сквозь сон.