Текст книги "Брат по крови"

Автор книги: Алексей Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

XXVII

В медсанбат снова завезли раненых. Плетнев тяжело вздыхает. Да сколько можно? – спрашивает он. Кажется, уже всех чеченцев в Грозном перебили, а раненых все везут и везут. Кто же, мол, их стреляет? Не свои же?

Конечно, не свои, но нам известны были случаи, когда попадало и от своих. Бывало, назовет разведка не те координаты – вот артиллерия и лупит по квадрату, где закрепились федералы. А тут еще и авиация подключится, ракетчики. Такой фейерверк устроят – живого места не останется.

Но это одно, а бывало и совсем другое. Лежали у нас как-то в медсанбате трое тяжелораненых, к которым то и дело наведывались ребята из военной прокуратуры. Мы сразу смекнули, что дело здесь нечистое. А потом один прокурорский капитан за бутылкой спирта нам все и выложил.

В родительский дом солдата, который служил в Чечне, пришло письмо за подписью командира части. Так, мол, и так, уважаемые родители. Ваш сын, 1979 года рождения, водитель, рядовой такой-то, выполняя боевое задание, верный военной присяге, погиб 29 ноября 1999 года. Смерть наступила при исполнении обязанностей военной службы. Следом в городской газете появился некролог. Дескать, администрация и военный комиссариат города с глубоким прискорбием извещают, что 29 ноября 1999 года, выполняя боевое задание по обеспечению антитеррористической операции в Чечне, верный военной присяге, погиб уроженец нашего города водитель N-ской войсковой части рядовой такой-то.

На похоронах были сослуживцы погибшего, которые привезли цинковый гроб с телом убитого, они-то и шепнули что-то родителям. Те сразу давай писать письмо в одну из центральных газет. «…После ссоры из-за нетопленых палаток наш сын и трое его товарищей подрались с пьяными контрактниками, бывшими дежурными по пункту сбора колонн. Один из дежурных, схватив автомат, выпустил в мальчишек несколько очередей. Наш сын погиб, остальные с тяжелыми ранениями были отправлены в медсанбат».

Этих раненых мы вытащили. Они лежали потом в своей палатке угрюмые и молчаливые, будто бы в рот воды набрали. Но прокурорским они рассказали все.

Подразделение, где служили срочную эти парни, базировалось у небольшого чеченского селения Автуры. А за боеприпасами колонны то и дело мотались в Моздок – несколько тяжелых «Уралов» в сопровождении бэтээров. Путь неблизкий, дороги разбитые, каждую минуту ожидаешь засаду боевиков. И мысль одна: поскорее бы добраться до места, почифанить горячего да завалиться на койку в натопленной палатке. Мечтали о том же и будущие жертвы. Ребята неплохие, говорил прокурорский следователь, зря бы бучу не поднимали. А тут приезжают, глядь, а палатка не топлена. Что случилось, почему? А им: цыц, сопляки, не ваше дело. Ну те и не выдержали – набросились с кулаками на дежурных.

Что было потом, известно. Контрактники вскрыли комнату для хранения оружия – оружейку, как ее называют бойцы, присоединили магазины с патронами к автоматам «АКС-74», и пошла гулять губерния… Матерились, словно последние сапожники, расстреливая бедных пацанов. Мы научим вас уважать старших, мать-перемать! Вот вам, вот вам, буи кленовые! – орали они.

Потом преступников увезли в Ростов – там и судили. Нет, что ни говори, а война сводит нас всех с ума. И чеченцев, и русских. Мы звереем. Я начинаю думать, что, если бы нам дали сейчас волю, мы бы перегрызли друг другу глотки. При этом грызли бы всех без разбора, не спрашивая, кто есть чеченец, а кто русский.

Среди раненых иногда случаются и чеченцы, которые воюют на стороне федералов. Других к нам не привозят – отправляют в специальные лагеря или в изоляторы, где «чехов» вначале лечат, а потом уже разбираются, кто из них есть кто. В последней группе «наших» чеченцев был человек по фамилии Бесланов – тот самый, что возглавлял отряд милиционеров в Грозном. Ему прострелили голень, и он страдал от безделья.

Я давно слежу за его деятельностью. Без всякого сомнения, Бесланов – человек отчаянный и смелый. Решив, что война – дело дрянное, он вышел из состава мятежного чеченского руководства и перешел вместе с преданными ему людьми на сторону федералов. Вожди мятежников вначале уговаривали его вернуться, затем стали угрожать, и наконец, когда он окончательно расплевался с ними, они его заочно приговорили к смертной казни. Бесланов только скалился. А вы, дескать, вначале попробуйте достаньте меня. У меня ведь много единомышленников, а кроме того, за спиной у меня федералы.

Я восхищался Беслановым, называя его героем, но втайне думал о том, не повторит ли он судьбу толстовского Хаджи-Мурата. Я помнил трагедию этого странного чеченца, который, как оказалось, был реальной исторической фигурой. Недавно по телевизору показывали его череп, который вот уже полтораста лет хранится в одном из медицинских музеев. Этот череп меня поразил: маленький, словно это был вовсе не череп взрослого мужика, а ребенка, и в нем крошечное пулевое отверстие. Целая история застыла в руках врача, который показывал миллионам соотечественников это уникальное сокровище. Жаль, что не все зрители знали историю Хаджи-Мурата, но я ее знал.

Хаджи-Мурат был наибом знаменитого ичкерийского полководца-мятежника Шамиля. В имамате Шамиля наиб – это его уполномоченный, осуществлявший военно-административную власть на определенной территории. Шла война между русскими и чеченцами. Для кавказских горцев – освободительная война против царских колонизаторов и местных феодалов.

Это был умный и смелый воин, который служил примером для многих горцев. Его уважали и боялись одновременно. Он чувствовал это и стремился стать вожаком, вождем, предводителем кавказского воинства. Но в одной стае двух вожаков не бывает. Не имея больше сил подчиняться Шамилю, Хаджи-Мурат предал его и ушел к русским. Он думал, что с их помощью он станет правителем Кавказа, пусть даже для этого ему придется терпеть унижения. Его встретили настороженно, но оказали почести. Как-никак знаменитый бунтарь, самолично уничтоживший десятки царских подданных. Правительство решило с помощью его разыграть кавказскую карту и пообещало Хаджи-Мурату в случае, если он поможет разбить армию Шамиля, поставить его над всеми горцами. Тот стал делать все, что ему приказывали русские военачальники. Шамиль был взбешен и отдал приказ своим мюридам, чтобы те изловили или уничтожили предателя. Но Хаджи-Мурат был неуловим. Однако свободолюбивый орел не может долго жить в клетке, даже если эта клетка золотая, – он обязательно попробует вырваться из нее. Хаджи-Мурат и был тем орлом. Ему надоело быть заложником у русских, и он решил бежать. При побеге он и его товарищи пролили кровь царских подданных, а затем пуля настигла и Хаджи-Мурата. Все закончилось тем, что ему отрезали голову. Русские переняли у горцев их языческие обычаи и, как дети, радовались этому.

Вот я и думал: а не повторит ли Бесланов судьбу Хаджи-Мурата? Кто он – друг или затаившийся враг? Наблюдая за раненым, мне часто казалось, что Бесланов ведет себя с нами искренне. С его открытого и красивого лица не сходила доброжелательная улыбка, и вообще он больше походил на доброго богатыря, чем на какого-нибудь отмороженного абрека. Но порой что-то менялось в этом красивом лице, оно делалось каменным, и глаза его наливались кровью. В такие минуты он был похож на зверя, приготовившегося к смертельному прыжку. Речь его становилась грубой и вульгарной. При этом он мог оскорбить человека и даже ударить его. Язычник, думал тогда я о нем. Неисправимый язычник. Тем не менее я хотел верить в то, что он человек благоразумный и никогда не переметнется на сторону врага. Больно уж много он насолил своим собратьям, больно много кровушки их он пролил. Недаром же шариатский суд приговорил его к смерти.

Но врагов он не боялся. Об этом сам не раз заявлял при мне. Я любил во время обхода бывать у Бесланова. Уж очень он был интересным собеседником, более того, в разговоре с ним я, как мне казалось, больше вникал в суть чеченской трагедии, больше начинал понимать не только характер горцев, но и их душу. Специально готовил заранее какую-нибудь подходящую фразу, которая помогла бы мне начать с Беслановым разговор.

Однажды во время своего дежурства по батальону я, как обычно, решил обойти палатки, где лежали раненые. Хотел справиться об их здоровье, а к тому же проверить, хорошо ли натоплены помещения. Время уже было позднее, и медсанбат потихоньку отходил ко сну.

– Здравствуйте, товарищи выздоравливающие! – войдя в палатку, поприветствовал я раненых и тут же осекся, увидев, как трое чеченцев готовились совершить вечерний намаз.

Я стал невольным свидетелем всей этой ритуальной процедуры. Особенно мне было интересно наблюдать за Беслановым. Перед тем как начать молиться, он вытащил из дорожной сумки свой походный кумган, налил в таз воды, разулся и совершил омовение. Потом он сел на корточки, закрыл глаза и, обращаясь на восток, начал читать молитвы. То же самое сделали и его товарищи. В железной «буржуйке» трещали дровишки, и пламя, пробившись сквозь щели печурки, скупо освещало небольшое пространство, где находилось с десяток выздоравливающих бойцов. Русские привыкли к молитвам и уже не с тем любопытством, как прежде, наблюдали за чеченцами, те же, в свою очередь, тоже перестали обращать внимание на иноверцев и молились так, будто они были здесь одни. Что ни говори, а обстоятельства порой заставляют и карася метать икру на глазах у щуки – водоем ведь на всех один.

Чтобы не мешать Бесланову и его товарищам совершать намаз, я обошел их стороной и прямиком направился туда, где лежал контуженный в Грозном журналист и писатель по фамилии Цыганков. Тот встретил меня улыбкой, усадил возле себя и принялся что-то мне говорить.

Леонид был моим земляком. Так я называл всех дальневосточников. В Грозный он попал недавно. Как я понял, он решил писать книгу о войне – иначе на кой черт ему было ехать в Чечню. Не успел приехать, как попал к чеченцам в плен. Говорит, пошел с мотострелками на «зачистку» городских улиц, отстал, любопытствуя по сторонам, – тут, откуда ни возьмись, и появились эти трое бородачей с зелеными повязками на голове.

Когда пришел в себя в каком-то подвале полуразрушенного дома, то сразу понял, что пропал: зеленые повязки говорили о том, что Цыганков оказался в руках людей, которые сами себя называют «воинами Аллаха» и которые известны своей крайней жестокостью. Смотрит он в искаженные злобой лица боевиков, у которых в глазах смерть ему рожицы корчит, и сказать ничего не может. Хана мне, подумал Цыганков, а один из чеченцев ему: кто такой? Любопытствующий, только и смог выдавить из себя Леня. Откуда? Да с Дальнего Востока я. А что тут делаешь? На войну приехал посмотреть. Правду хочу написать. Писатель, что ли? Он самый… Тогда вот что, писатель, иди к федералам и попроси, чтобы нам дали возможность выйти отсюда и похоронить своих товарищей. А еще, мол, у нас раненые есть – их в горы отправить надо. Сделаешь доброе дело? Сделаю. Тогда тебя Аллах вознаградит.

Отпустили Леню с миром. Вернулся он и говорит командиру части: так, мол, и так, в плену побывал. Потом выложил просьбу боевиков. А полковник ему: а вы, дескать, видели, чтобы чеченцы белые флаги вывешивали? Нет, не видел, не понимая, к чему клонит полковник, отвечает Цыганков. Так вот, мы им разрешим все, что угодно, – пусть только сдадутся. Но они же, дьяволы, не сдаются!

А потом Леню контузило. Он стоял и разговаривал с иностранными журналистами, когда прозвучал взрыв. Леню садануло по спине осколком от железобетонной конструкции. Он упал, но сознание не потерял. Попробовал пошевелить одной рукой, другой – получилось, а вот ноги не слушались его. Он вообще их не чувствовал. Подбежали какие-то военные, а он им: скажите, у меня обе ноги оторвало? А ему: да нет, ноги целы. Тогда, наверное, позвоночник сломан, решил Цыганков и с ужасом представил себе свое будущее: инвалидная коляска, в которой находится его беспомощное тело, рядом измученная жена. И захотелось Лене завыть по-собачьи – отчаянно и обреченно. Вот и вознаградил меня Аллах, вспомнив слова чеченцев, с горькой усмешкой подумал он. А потом явились санитары и увезли его в медсанбат. Сейчас ничего, поправляется. И только незатухающая боль в позвоночнике да огромный синяк, расплывшийся по всей спине, напоминают о контузии. Леня недолго находился в Чечне, но повидал уже немало. Он хороший рассказчик и рассказывать может долго и интересно. И других любит послушать.

Как и меня, Леню интересует личность Бесланова. Они часто общаются, и Леня говорит, что Бесланов – человек-загадка, которую разгадать очень сложно. А вообще Цыганков был уверен, что Бесланов кончит плохо. Уж слишком, мол, сложно он закрутил свою биографию, критическая масса которой в конце концов не выдержит и взорвется.

– Ну что, орлы, приуныли? – донесся вдруг до меня голос Бесланова.

Окончив молитву, он сел на койку и, успокоенный общением со своим Аллахом, задумался. Но думал он недолго – он вообще не любил жить вне общения с людьми.

– Зачем ты затыкаешь уши, когда молишься? – спросил его раненый капитан, который лежал на соседней койке.

– Чтобы ничто меня не отвлекало, – ответил Бесланов.

– А о чем ты думаешь при этом? – не унимался капитан.

– Мои мысли обращены только к Аллаху. Я почти целые сутки занимаюсь всякой всячиной и только короткое время говорю с ним.

– А ты хотел бы наоборот? – спросил капитан.

– Нет. Тогда бы я ничего не успел сделать в этой жизни. Слово и дело – это разные вещи.

– А вот для нашего писателя, наверное, главное – это слово, – включился в разговор еще один выздоравливающий по фамилии Волков. Он был командиром батальона морпехов. – Так я говорю, Леонид?

Цыганков вздохнул.

– Прежде чем подружиться со словом, я многие годы вкалывал, как слон, – сказал Леонид. – И баржи разгружал, и на путине пуп надрывал, и заводы прошел, и фабрики. Так что слово, вопреки библейской мудрости, у меня было вторично.

– А как становятся писателями? – раздался молодой голос Кости Сучкова, рядового пехотного полка, у которого было серьезное ранение в брюшину и которого мы едва вытащили с того света.

– А черт его знает, – сказал Цыганков. – В эту штуку входишь постепенно, а потому трудно сказать, как это все происходит.

– А о чем вы пишете? – спросил Сучков.

– О жизни. Вот сейчас решил о чеченской войне написать, – сказал Леонид.

– Вах! – воскликнул Бесланов. – А что можно сейчас написать об этой войне? О войне надо писать тогда, когда она останется далеко позади.

Он в чем-то был прав. В самом деле, война – штука сложная и нужно время, чтобы ее понять. С этим был согласен и Цыганков.

– «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье…» – вспомнил он вдруг есенинские строки. – Вы верно говорите, уважаемый Даурбек. Но я и не собираюсь готовить себя к преждевременным родам. Рожу свою книгу только тогда, когда решу, что пора.

– Вах! – снова услышал я голос Бесланова. – Нужно закончить войну, а потом уже делать выводы. Ведь в книге должны быть какие-то выводы, так ведь?

– Необязательно, – заявляет Цыганков. – Выводы – удел политиков. А писатель может оставить вопрос открытым – пусть сама история даст на него ответ.

– Разумно, – согласился Даурбек. – Да получишь ты, дорогой, радость и жизнь, – высказал он традиционное кавказское пожелание и приложил руку к груди в знак доброго расположения к этому человеку.

Казалось, разговор на этом закончился, а мне так не хотелось уходить. И тогда я спросил:

– Скажите, Даурбек, вы читали повесть «Хаджи-Мурат» Льва Толстого?

– Да, читал, – как-то настороженно произнес он. – И что из того?

– Вам не кажется, что судьбу героя книги повторяют многие нынешние чеченцы? – продолжал я.

– Вы, доктор, хотите сказать: как волка ни корми, он все равно в лес смотрит? – произнес Бесланов. – Наверное, вы и меня к этим волкам причисляете, да? Ну что же, пусть я буду волком, хотя в лес я пока что не смотрю. А что касается Хаджи-Мурата… Мне кажется, что Толстой что-то напутал – все было по-другому.

Я почувствовал, что наша беседа заинтересовала и Цыганкова, который, кряхтя и чертыхаясь от боли, с трудом приподнялся и сел в кровати, коснувшись меня своим плечом.

– Но ведь вы же не будете отрицать, что лидеры чеченских группировок постоянно ведут борьбу за власть? – обратился он к Бесланову.

– Да, но при чем здесь Хаджи-Мурат? – не понял тот.

– Ему тоже была нужна власть, и он хотел добиться ее любой ценой. Сегодня некоторые чеченские лидеры выходят из рядов мятежников и присоединяются к федералам. Что это, поворот к разумному или же тактический ход? – спросил Леонид.

– Вах! – раздалось в ответ. – Уж не в мой ли огород, уважаемый писатель, эти камешки?

Возникла пауза. Наверное, Цыганков обдумывал свой ответ.

– Да как вам сказать… – Он снова сделал паузу. – Многие федералы откровенно заявляют: мы не верим ни одному чеченцу. Недавно мы отметили год, как российские войска во второй раз принялись наводить конституционный порядок в Чечне. Снова Аргун, снова Ведено, Грозный, снова джалкинский лес и море трупов. А войска бросают и бросают «за речку» и, как известно, не для того, чтобы помогать крестьянам убирать виноград. Чеченцам бы впору остановиться, но кто-то толкает их на бойню. Кто? Не Аллах ведь, простите за лишнее упоминание о нем. Значит, люди, значит, те, у кого есть власть. Почему эти люди не хотят закончить войну, которая рано или поздно все равно закончится, но не в их пользу?

– А вы уверены, что она закончится не в их пользу? – усмехнувшись, спросил Даурбек. – У нас говорят так: если будешь постоянно строгать палочку, она однажды переломится.

Ах эти ножички и палочки! Я постоянно вижу в ичкерийских селеньях мужчин, которые часами сидят возле своих домов на лавочках и строгают палочки. Однажды я видел, как Бесланов тоже достал из походной сумки острый, как бритва, булатный нож с костяной незамысловатой ручкой и начал им строгать палочку. Он строгал и о чем-то думал. Движения правой руки показались мне давно заученными – видимо, делал он это не впервой. А глаза его в этот момент казались капельками остекленевшей лавы, но за этой неподвижностью просматривалось неторопливое движение мыслей. Так могучая река медленно несет мириады золотых песчинок, которые не разглядеть невооруженным глазом среди солнечных бликов и обыкновенного речного мусора.

Может, в этой привычке строгать палочки и веточки есть свой философский смысл? – подумал я. Может, сами того не ведая, чеченцы таким образом тренируют свой разум, волю?

– А разве можно сегодня в чем-то быть уверенным? – в свою очередь спросил Цыганков. – Вон ведь какое смутное время на дворе.

– Верно, – произнес Даурбек. – Слишком много лжи и обмана вокруг, слишком много зла… Надо уходить от всего этого. И чем быстрее мы это сделаем, тем раньше настанут для нас лучшие времена. Я имею в виду и русских, и чеченцев – всех.

Услышав это, Цыганков удивленно крякнул.

– Вот как! – произнес он. – А люди говорят, что Бесланов и ему подобные просто делят власть на трупах наших солдат. А вы, понимаешь ли, о нормальных вещах говорите. Кто же прав, не скажете?

Цыганков умел поддать перчику в разговоре. Бесланов тут же отреагировал.

– Вах! – недовольно воскликнул он. – Запомните: конфликт не в личностях. Вся эта война – кровоточащая рана времени, объективная реальность. А что касается меня… Почему все забыли, как я со своими людьми воевал против Шамиля, Масхадова и Хаттаба? Вот они – да, они враги чеченского народа. Это они не хотят, чтобы война закончилась, а моя цель – поскорее завершить ее.

– А какой вы видите будущую Чечню? – поинтересовался у Бесланова Цыганков.

Он на мгновение задумался.

– В составе России, конечно, – ответил.

– А я думаю, что Чечня теперь на долгие годы останется центром противостояния России в регионе, – сказал Цыганков.

– Этого нельзя допустить, – угрюмо буркнул Бесланов.

– А кем вы видите себя в будущей мирной Чечне? – неожиданно для себя спросил я Даурбека.

– Я?.. – переспросил Бесланов и вдруг умолк. Видимо, ему было трудно быть до конца откровенным.

– Ну вы же намерены занять какой-то высокий пост или я ошибаюсь? – чтобы помочь ему, снова заговорил я.

И снова это «вах!».

– Вы думаете, я воюю ради себя? Нет, я воюю за счастье своего народа, – был ответ.

– Ой ли! – стал поддразнивать его Цыганков. – Почему же тогда вы всякий раз ссоритесь с сильными мира сего? Так было, когда к власти в Чечне пришел Дудаев, так было при Масхадове, а сейчас вы постоянно ссоритесь и с лояльной Москве чеченской администрацией, да и с самими федералами тоже. Такое впечатление, что вас постоянно не устраивает то, что вам предлагают власти. Я имею в виду должности.

Бесланову это заявление не понравилось, и он вспылил. Он обложил матом Цыганкова, он ругал на чем свет стоит Москву, русских, а заодно и Масхадова с Басаевым и Хаттабом. Свиньи! Идиоты! Дураки! Как они не могут понять, что нужно думать головой, а не задницей? – бушевал Даурбек. Глотки друг другу режут – ну и пусть режут! Меньше придурков будет на свете. Коль не умеют думать башкой, зачем им эта башка?

Мне стало не по себе от этих слов, и я пошел к выходу.

– Выздоравливайте! – напоследок сказал я всем.

– Приходите еще, – вдогонку крикнул мне Цыганков. – Видите, какой у нас цирк? Другого такого не сыщете.