Текст книги "Четырех царей слуга"

Автор книги: Алексей Шишов

Бережение выхода в Азовское море. Таганрог

Одержанная виктория на самой северной окраине огромной Блистательной Порты турок-османов повергла начинающего рулить царством Петра в немалое раздумье. И было от чего.

Азовская крепость после великих воинских трудов была взята. Выход из Дона в Азовское море для русских мореходов открылся, как казалось, навечно. Теперь одержанную ценой большой крови победу следовало реализовать в интересах государства Российского, как то мыслил теперь единоправный самодержец Московского царства.

Ещё не отгремели праздничные пушечные залпы на донских косогорах, ещё не всё отпущенное было выпито за викторию, как пришло время для серьёзных трудов. На отвоёванном морском берегу следовало закрепиться, встать по возможности крепко на ноги.

Царь приказал начать восстановление разрушенной крепости. Такой указ он издал уже на второй день после выхода турецкого гарнизона из Азова. Государь собрал в своей палатке ещё не проспавшихся после ночного пира генералов и поставил им следующие задачи:

   – Вам, Франц Яковлевич и Автоном Михайлович, послать солдат-землекопов более и засыпать все апроши. Срыть все осадные батарейные позиции. Туры пустить на дрова. Чтобы крепость со стороны поля была как крепость. Не дай бог, турки подступятся – чтобы ни одной траншеи им не видеть. Сровнять все наши осадные строения с землёй...

   – Вам, Пётр Иванович, и господину-инженеру де Левалю представить мне план крепостных земляных укреплений. Для новой постройки, по европейскому типу. Гарнизон в Азов-городе будем ставить...

   – Вам генерал-профос, князь Львов Михаил Никитич, составить опись всего взятого азовского имущества. Составить опись самого города, что нашими бомбардировками не разрушено...

   – Такую опись Лютика составить стольнику Бахметеву. Немедля его отправить в форт. Сие укрепление срывать не будем. Он нам ещё сгодится на Дону...

   – Вам, мой атаман Фрол Минаев, будет моя награда. За царскую службу жалую твоим донским казакам всё мелкое оружие и воинские припасы, какие нашлись в Азове.

   – Как же мне, царь-государь, разделить среди твоих верных казаков такое богатство?

   – Раздашь сам, кому что знаешь. Смотри, сам себя не обдели.

И, обращаясь ко всем присутствовавшим, царь твёрже твёрдого сказал давно им задуманное:

   – Гавань решил для флота российского учинить на Азовском море. Как найдём удобное место, так сразу же начнём строить военный порт и батареи для его защиты...

Одновременно шёл поиск удобной гавани для будущего военного морского флота. Устье Дона у Азова не устраивало прежде всего потому, что выход в открытое море из него зависел от направления ветра. Если он дул с севера, то отгонял воду настолько, что море мелело и даже галеры не могли идти вперёд. Морское побережье вблизи речного устья удобных гаваней для стоянки парусных, глубоко сидящих в воде кораблей не находилось. К тому же выход из Дона легко блокировался неприятелем со стороны моря.

26 июля самодержец на захваченной мелкосидящей в воде турецкой галере в сопровождении нескольких шлюпок и морских лодок с солдатами-преображенцами вышел в Азовское море искать место для гавани. Впервые его воды – не прибрежные – увидели российский флаг.

С собой он взял генерала Гордона, который, как опытный фортификатор, должен был оценить найденное место, где предстояло возвести береговые укрепления. По замыслу Петра, военной гавани готовилась судьба первой морской крепости Русского царства на южных границах.

Такое место было найдено уже на следующий день. Им оказался морской залив достаточной глубины для стоянки кораблей с крепким каменистым грунтом, со скалистым берегом и мысом. Вблизи берега бил родник со здоровой водой. Лодочной флотилии пришлось провести ночь у мыса, стоя на якорях. Постелью генерал-инженеру служила узкая лодочная скамья.

Это был Таганрог. Скалистый, выступающий далеко в море мыс имел название Таганий Рог. Это название брало начало от татарского «тагана» – треножника и «рога» – так называли на Днепре отмели и песчаные косы.

Патрик Гордон остался полон впечатлений от этого морского лодочного похода по Азовскому морю, так мало похожему на Белое, холодное северное море. В «Дневник» легла запись:

«26 июля около полудня его величество пригласил генералиссимуса, меня и других ехать водою и изыскать место, где можно было бы устроить город и гавань при Таганроге на Крымской стороне. Я отправился на галеры. Мы спустились по реке на вёслах и, выйдя из устья, стояли всю ночь на якорях с большими неудобствами. В пять часов утра 27-го якоря были подняты, однако мы из-за низкой воды не могли идти вперёд; поэтому мы оставили галеры и поплыли в лодках к упомянутому Таганрогу, куда мы прибыли около 4 час. пополудни. Это – высокий скалистый мыс. Осмотрев положение этого места и сообразив его размеры для гавани, мы отправились дальше к другому, расположенному ниже мысу в расстоянии одной или двух английских миль. Эта местность более низменна, почва её глинистая...

Приняв во внимание положение и выгоды обоих мест, большинство было того мнения, что первое место более удобно. Там высокий скалистый берег, море глубоко, есть просторное место для гавани и, кроме того, там есть небольшой родник с здоровой водой. Всё это говорило за Таганрог. Вечером мы вернулись опять к Таганрогу и стояли на якоре всю ночь, терпя большие неудобства. Ночь была холодная. Узкая скамья служила постелью; чувствовался недостаток в пище и питье».

Мореходная лодка донских казаков стала тем местом «консилии», на которой решался один-единственный вопрос: быть или не быть Таганрогу местом военной гавани для строящегося на воронежских верфях корабельного флота Русского царства, государства Российского? Лодку сильно раскачивало на морской волне, и потому Пётр, поднявшись во весь немалый рост, с трудом удерживался на ногах. Спросил генералитет:

   – Господа генералы, все видели достоинства мыса Таганьего Рога и соседнего с ним. Казаки головой ручаются, что других удобных мест для парусных кораблей на Крымской стороне нет.

Донской атаман Фрол Минаев, которого не брала никакая качка на море, подтвердил сказанное государем:

   – Да, ваше царское величество, на других стоянках у здешнего берега разве что большие лодки на якорях устоять смогут. Лучше Таганьего Рога и соседнего мыса – Очаковского Рога – места нет...

Выслушав до конца минаевскую речь как человека знающего здешние места, царь потребовал от членов военного совета:

   – Прошу высказаться каждому из вас – зело важен вопрос этот для царства.

Один за другим выступили генералиссимус Шеин, генералы Головин и Лефорт. Они были только «за», не говоря ничего о достоинствах Таганрога. После сказанного генералом и адмиралом Францем Яковлевичем (тот вдруг забеспокоился о том, пройдут ли парусные корабли донское устье) самодержец стал сердито топорщить усы. Сказал:

   – Теперь ваше слово, Пётр Иванович. Говори только о деле, о месте для гавани. И чем можно сию гавань защитить с моря и с берега.

   – Ваше величество, можно полностью довериться местным казакам – лучше их окрестности Дона никто из нас не знает. Мыс скалист, высок и потому будет хорошей преградой для противного ветра. Это не Очаковский Рог. Дно у здешнего берега якорь держит хорошо, в чём мы и убедились. Если бухту обустроить, то здесь найдётся стоянка не одному паруснику, а целой эскадре...

   – Стоянка для флота корабельного у Таганьего Рога отменная. Но гавань нуждается в защите. Крепость здесь на берегу строить надо.

   – Мой государь, холмы у родника – лучшее место для берегового форта. Он и гавань прикроет в случае надобности залповой пальбой, и не даст туркам и татарской коннице ударить по гавани с суши. По сему случаю я в полном согласии с другими генералами вашего величества...

Выступление Патрика Гордона как бы заключало сказанное на «консилии». Пётр, показывая рукой на скалистый мыс, вокруг которого пенился морской прибой, утвердился в своём решении:

   – Консилия заключает: строить военную гавань у Таганьего Рога. Весь новопостроенный парусный да галерный флоты будут здесь квартировать. Таганрог начнётся строиться с суши, с форта и его артиллерийских батарей...

2 августа русская армия начала с победой возвращаться домой. Первым покинул осадный лагерь и тронулся в путь вверх по Дону на стругах Преображенский полк. Петровские потешные оказались гребцами хоть куда – и против речного течения, и против морских ветров.

Перед преображенцами отправились в обратный путь малороссийские казаки. Пётр щедро наградил их за царскую службу, повелев выдать им пятнадцать тысяч рублей серебром и дав казакам в подарок шесть полевых пушек. Не отбитых у турок, а своих, современных, с достаточным числом боевых зарядов.

Царь-государь особенно обласкал походного атамана Лизогуба, наказного гетмана украинского казачества. Тому было дадено 40 соболей (огромное богатство), 30 золотых, три «косяка материи лаудану». Лизогубовские полковники получили в награду за взятие Азова-города по 15 золотых и по два «косяка лаудану».

Прощаясь с государем, Яков Лизогуб, отвесив поклон до земли, сказал слово верности:

   – Ваше царское величество, мы твои верные слуги после Переяславской рады. Будет ещё война – зови нас, казаков, с Малороссии под свои знамёна. Враз придём на твой царский указ.

   – В случае надобности такой указ будет послан. А пока Лизогуб, передай старшине и гетману, чтоб пуще глаз берегли Украйну от крымского хана. Коль в чём нужда будет – шлите на Москву грамоту.

   – Благодарим за честь, ваше царское величество. С крымского рубежа глаз не спустим. Так и знай про то...

В тот день, когда малороссийское казачество выступило из-под Азова назад, пришло известие о приходе к Черкасску запоздавших союзников царского войска – кочевых калмыков, присланных Аюкой-ханом. Оттуда они перешли к Азовской крепости, пригнав с собой для продажи множество лошадей, которых быстро распродали за хорошую цену. В этом и состояло их участие в победном петровском походе на юг.

Всё же царь озадачил степных конных воинов хитрого властителя Аюки-хана. Он приказал им отправиться к берегам реки Кубани и разгромить откочевавших туда ногайских татар, подданных крымского хана. Однако калмыки предпочли вернуться в родные стойбища, будучи не настроены на войну в степи.

Пётр торопился закрепить за Москвой город-крепость Азов и устье Дона. Потому после возвращения от Таганьего Рога он приказал генералу Гордону:

   – Ваша милость, господин генерал-инженер, вам восстановить Азов, укрепить его. На то мой царский указ.

Степенно поклонившись государю, ответил:

   – Всё будет сработано по указу его царского величества.

Пётр собственноручно начертил план Азовской крепости с указанием новых фортификационных сооружений на том и другом берегах Дона. Все надписи на нём были сделаны на немецком языке. Этот чертёж самодержец вручил Гордону:

   – Ваша милость, Пётр Иванович, сделай всё так, как здесь мною указано. Где что надо – поправь на месте...

Гордон руководил восстановительными работами в крепости. По его предложению полки, участвовавшие в земляных работах, работали в три смены – днём и ночью. Одновременно с починкой городских укреплений шли работы по восстановлению жилых домов в городе: сносились развалины разрушенных зданий, убирался мусор, строились различные служебные помещения, собирались русские чугунные ядра.

Две полуразрушенные турецкие мечети перестраивались в христианские храмы. Восстанавливалась небольшая, существовавшая при османах, православная церковь Иоанна Предтечи. Забот у первого помощника генералиссимуса Алексея Семёновича Шеина было хоть отбавляй. Он не знал ни сна, ни отдыха, пунктуально выполняя всё указанное царём. Любое его приказание полковым командирам начиналось со слов:

   – Его величество государь Пётр Алексеевич повелел мне и вам, господа полковники...

Государь, покинувший Азов 15 августа, остался доволен ходом восстановительных работ. За десять дней до этого, 5-го числа он отправил из-под Азова последние письма в Москву, написанные им на борту галеры «Принципиум». В одном из них думному дьяку Андрею Андреевичу Виниусу царь сообщал:

«...А о здешнем известен, ваша милость, будь... В Азове и Лютике пушек взято больших и малых и баштыкин 132, 1076 пищалей и стволов целых и ломаных, 1 пансырь да 57 бахтерцев, 64 сабли целых да 16 ломаных, пороху пуд с 1000 или болши, также и иных всяких припасов немало взято. Господа инженеры Леваль и Брюкель непрестанно труждаются в строении города, того для и войск отпуск ещё удержан. А черкасы июля в 30 день пошли в домы свои, также и донские пошли многие. А генеральный (общий) подъем будет после взятия Богородицына (праздника Успения Пресвятой Богородицы. – А. Ш.)...

8 августа состоялось торжественное освещение одной из православных церквей, переделанной из мечети, – Похвалы Богородицы. Службу в ней служили священники, взятые в поход из Москвы. На богослужении присутствовали царь, его генералитет, всё офицерство пехотных полков и гребной Донской флотилии.

«Турецкая мечеть была готова, – описывает это событие Патрик Гордон, – и доведена до крыши. Она была с большой торжественностью освещена, и в ней было совершено первое христианское богослужение, во время которого троекратно палили большие орудия вокруг города, с галер и галеасов, а также в лагере. Я отправился туда, чтобы принести поздравление его величеству, когда он шёл с богослужения...»

Шотландец Патрик Леопольд Гордон оставался ревностным католиком и потому не посещал богослужения в русских православных храмах. Только этим можно объяснить то, что в день такого большого торжества, как освещение новой церкви, он не присутствовал в царской свите. Однако наёмный иноземец счёл своим верноподданническим долгом поздравить монарха Московии с этим торжеством. Он давно уже понял, сколь великую роль в жизни русских играло православие и её живописные обряды, лишённые строгости шотландских храмов.

13 августа восстановительные работы в крепости были завершены. Генерал-инженер по такому поводу был у царя на докладе. Тот пребывал на галеасе, занимаясь обучением команды. Гордон не без интереса наблюдал за тем, как русский монарх начальствовал при этом:

   – Ваше величество, вы командуете как заправский корабельный капитан или флота парусного адмирал. Поздравляю вас с этим успехом.

Пётр Алексеевич был привычно рад появлению около себя своего военного наставника. Тем более что на этот раз он мог продемонстрировать ему знание правил постановки парусной оснастки на настоящем мореходном корабле. Среди прочего спросил:

   – Ваша милость, как фортификационные дела вершатся? Где и в чём нужно моё царское слово?

   – Мой государь, я предстал перед вами с докладом. Крепость Азов восстановлена и усилена по вашему чертежу полностью. Земляные работы завершены полками...

   – Вот за это, любезный мой Пётр Иванович, дай я тебя обниму и расцелую. Не подвёл ты меня и на сей раз...

Теперь шотландцу на донских берегах уже нечего было делать. После завершения фортификационных работ Патрик Гордон стал собираться в обратный путь вместе со своими полками. Из Азова он убыл на следующий день после отплытия вверх по Дону царя вместе с генералиссимусом боярином Шеиным. Бутырский и гордоновские стрелецкие полки переправились на правый берег Дона у каланчей, имея для похода назад в Москву ни много ни мало, а целый обозный караван из 1249 повозок.

Перед отплытием шотландец удостоился ещё одного похвального царского слова. При его самом деятельном участии галеры и галеас были подведены под стены Азовской крепости на зимнюю стоянку. С них сняли весь такелаж и снасти, орудия и припасы. Всё свезённое на берег разместили в специально устроенных сараях, взятых под строгий караул.

В восстановленной по планам царя и самого генерал-инженера бывшей турецкой крепости на зиму оставался большой гарнизон – 5597 солдат и офицеров, а также 2709 стрельцов с их начальными людьми. Этих сил должно было хватить для отбития диверсии турок или крымской конницы, если недругам вздумалось бы появиться под стенами Азова. Война Москвы со Стамбулом-Константинополем ещё была далека от завершения. Она всё тлела, редко вспыхивая настоящей войной.

Воеводой над Азовом был назначен стольник князь Пётр Григорьевич Львов, бывший до того вологодским воеводой. В «товарищи» ему дан был по царскому указу его сын Иван Львов. При князьях Львовых оставлялись два опытных московских дьяка – Василий Русинов и Иван Сумороцкий. Им и предстояло обустраивать российскую государственность на завоёванных приазовских землях.

30 августа полки Шеина и Гордона, двигавшиеся по степи, подошли к городу Валуйки. Здесь боярин-генералиссимус приказал собрать войска к своему «разрядному» шатру, объявил им милостивое царское слово за ратную службу и «служилых людей московского чина» распустил по домам. Такому указу все были несказанно рады, и вскоре степная дорога на Москву наполнилась ратными людьми. Все торопились к родным очагам.

Гордоновский полк был полностью расформирован. И иноземный наёмный генерал вновь вернулся к исполнению обязанностей командира солдатского Бутырского полка. Он напутствовал его в дорогу, оставив за себя распорядительного полковника Карла Кауфмана.

Из Валуек Патрик Гордон приехал на один из тульских железных заводов – Ведменский, где находился Пётр. Путь лежал через Новый и Старый Оскол, Новосиль. Государь был рад прибытию генерала, демонстрируя ему свои способности кузнеца и недюжинную физическую силу. Шотландец стал свидетелем того, как самодержавный правитель Российской державы, как простой смертный, работал в заводской кузнице и самолично варил железо:

   – Мой государь, железо, сваренное тобой, есть символ большой силы Московского царства. А выкованный вашим величеством корабельный якорь – символ будущего присутствия русского флота на европейских морях. В чём я не сомневаюсь...

Пётр, знавший всю серьёзность гордоновских лестных слов, ответил своему учёному провидцу:

   – Подожди немного лет, Пётр Иванович, ваша светлость увидит ещё не только моря Белое да Азовское. Дай только развернуться...

На тульский завод повидать отца приехал сын – Теодор Гордон. Он был представлен царю и произнёс перед ним торжественную приветственную речь с поздравлениями по поводу Азовской победы и с пожеланиями счастливого возвращения в первопрестольную Москву. Государь много расспрашивал его о жизни Немецкой слободы, о кукуйских новостях.

Триумфальные торжества в Первопрестольной

...30 сентября состоялось торжественное вступление русской армии в Москву. Для этой цели у Каменного моста, при въезде на мост из Замоскворечья, были сооружены триумфальные ворота. Или, как их называли в те годы, «порты» 10-метровой высоты, разукрашенные скульптурными фигурами, художественной арматурой – мечами, протазанами, копьями, знамёнами и текстами из античной мифологии и истории.

Свод и фронтон величественных деревянных ворот поддерживали громадные фигуры Геркулеса и Марса, сработанные плотниками из того же материала. Их пьедесталы украшали красочные барельефы, изображавшие эпизоды осады города-крепости Азова, и иронические надписи в адрес незадачливых турок-османов:

«Ах, Азов мы потеряли и тем бедство себе достали», «Прежде на стенах мы ратовались, ныне ж от Москвы бегством едва спасались». По своду арки в трёх местах шла торжественная надпись: «Приидох, Видех, Победих».

Триумфальные ворота, на которые сбегалась посмотреть едва ли не вся столица, прославляли «прехрабрых воев морских» и «прехрабрых воев полевых». Причиной тому было и то, что допетровская Русь не знала официальных светских торжеств, организуемых царской властью.

Народ дивился на две огромные картины на полотне, спешно писанные по случаю праздника. Одна из них изображала бой на море, другая – сражение в поле с крымскими татарами и приступ русских войск к Азову. На первой картине был нарисован также бог морей Нептун, плывущий на диковинном звере. Надпись вкладывала в уста Нептуна слова:

«Се и аз поздравляю взятием Азова и вам покоряюсь».

Были изображены также две головы на кольях. То были головы азовского паши и османского мурзы, командовавшего крепостным гарнизоном. В действительности по условиям капитуляции они были выпущены из города и беспрепятственно убыли в Стамбул на турецких кораблях.

Всю торжественную композицию триумфальных ворот украшал двуглавый орёл, увенчанный тремя царскими коронами, с державой и скипетром в когтистых лапах.

В довершение всего перила Каменного моста были завешаны яркими персидскими коврами. Их собрали со всех кремлёвских покоев и «вытребовали» от столичного купечества на один день...

Перед входом в Москву войска были собраны на лугах под Симоновым монастырём. Отсюда они, построившись по полкам для праздничного шествия, в девять часов утра двинулись через Серпуховские ворота в столицу. Москва встречала русское воинство традиционно по-праздничному – малиновым колокольным звоном.

Шествие петровской армии открывал отряд «конюшенного чина». Впереди полков ехало во всём воинском наряде девять всадников со знаменем. За ними на поводу вели «лошадь простую с седлом смирным, на седле палаш». Затем опять ехало девять вооружённых всадников, и за ними шёл конюший с пищалью на плече...

Сидевший на вершине триумфальной арки думный дьяк Андрей Виниус приветствовал появление под собой первого генерала – им оказался Франц Яковлевич Лефорт – стихотворными строками. В них прославлялись «морские вой» и мужество и труды их «командора» – царя Петра Алексеевича. Виниус с надрывом в голосе читал стихи в трубу – в рупор:

 
Генерал, адмирал! Морских всех сил глава,
Пришёл, зрел, победил прегордого врага,
Мужеством командора турок вскоре поражён,
Премногих же оружий и запасов си лишён,
Сражением жестоким бусурманы побеждены,
Корысти их отбиты, корабли запалённы.
Оставите ж ся в бегство ужасно устремиша
Страх велий в Азове и всюду расшириша,
По сих их сила многа на море паки прииде,
Но в помощь град Азов от сих никто же вниде,
Сие бо возбранила морских ти воев сила
Их к сдаче град Азов всю выю наклонила,
И тем бо взятием весело поздравляем,
Труды же командора триумфом прославляем.
 

Стихотворное приветствие сопровождалось пушечным салютом, произведённым по данному условному знаку из «большого наряда». Стреляли старинные орудия и пищали, собранные для такого случая на близлежащем Бархатном дворе. После орудийного громогласного залпа генерал и адмирал Франц Лефорт сел на украшенные персидскими коврами и шубами сани и покатил в свой дворец на Кукуе.

Царь, шествовавший в составе лефортовского полка во главе «морского каравана» до самого Преображенского пешим, поражал видавших всякое москвичей далеко не царским нарядом. Он был облачен в «чёрное немецкое платье», а его заморскую шляпу украшало большое белое перо. В руках государь держал офицерский протазан.

Вслед за лефортовским полком к триумфальным воротам подошли главные силы Большого полка генералиссимуса Алексея Семёновича Шеина. Главнокомандующий ехал на греческой колеснице в окружении литаврщиков. Думный дьяк Виниус и его с высоты триумфальной арки приветствовал в трубу стихами:

 
О, Великий Воевода! Тя мы восхваляем,
Преславные твои дела повсюду расшипяем.
Радуйся, Полководче! Агарян победивый,
Полки татар и турок прехрабро прогонивый,
Где ныне гордость их, яже и высость восходила,
Преполная луна у них се ныне ущербляет,
Взятием бо Азова весьма ся умаляет:
Желаем же прилежно, как ныне побеждал,
И в будущее б лета Измаил упадал:
Преславное же воинство победы одержали,
С такими ж радостями в свояси возвращали,
Прехвальные те дела прияли достоинства,
И двалетные труды всего прославна воинства:
Сими враты победны повсюду расширяем
И подвиги прехрабры триумфом прославляем.
 

Приветствие думного дьяка подкрепилось оглушительным пушечным залпом. Ближний боярин, главнокомандующий петровский в звании генералиссимуса со свитой проследовал под триумфальную арку под мерный барабанный бой солдатских полков.

За Шеиным и его окружением шествовал начальник артиллерии, бывшей под Азовской крепостью, стольник Иван Никифоров Вельяминов-Зернов. За ним солдаты с карабинами волокли по пыльной земле шестнадцать трофейных турецких знамён. За ними вели пленного татарского мурзу Аталыка, руки которого были связаны яркими восточными платками.

После следовал генерал Автоном Михайлович Головин во главе Преображенского полка. Потешные были вооружены копьями и мушкетами. Рослые как на подбор и все усатые петровские солдаты одним своим грозным видом заставляли толпы московского люда кричать:

– Ур-ра! Ур-ра великому государю всея Руси!..

За преображенцами на простой мужицкой телеге о четырёх лошадях везли царского изменника – азовского янычара-голландца Якушку Янсена. На телеге был сделан тесовый помост, на нём виселица и две плахи. В плахи «воткнуто по обе стороны два топора, два ножа повешены, два хомута, десять плетей, двое клещей, два ремня. А Якушка в турецком платье, голова в чалме обвита по-турецки, руки и около поясницы окован цепями, на шее петля».

Предсмертный наряд изменника-наёмника дополняла висевшая на его груди доска с краткой и выразительной надписью: «Злодей». При прочтении её в Янсена со всех сторон летели комья земли, камни, огрызки яблок... Московский люд улюлюкал вслед «злокозненному вору».

На перекладине виселицы шла красочная надпись: «Переменою четырёх вер Богу и изменою возбуждает ненависть турок, христианам злодей». Над головой Якушки Янсена висело изображение полумесяца и звезды с надписью: «Ущерб луны». Янычар-голландец был одной из самых приметных фигур триумфального входа петровского войска в Москву-столицу.

У плах на помосте привычно красовались в ярких красных рубахах два дюжих заплечных дел «каты» – мастера пыток и публичных казней из Разбойного приказа. Они пощёлкивали пытошными клещами и помахивали бичами из бычьей кожи, свирепо поглядывая на Янсена, уже безучастного ко всему.

Везли янычара-«христопродавца» Якушку мимо триумфальных ворот «для того, что он за многое своё воровство и измену в триумфальные ворота везть недостоин».

За телегой царского изменника шёл потешный Семёновский полк в синих кафтанах во главе с полковником Чамберсом. За семёновцами торжественно вышагивали цесарские и бранденбуржские наёмные военные инженеры, голландец Франц Фёдорович Тиммерман с корабельными мастерами и плотниками, стрелецкие полки головинского полка.

Торжественную процессию замыкали полки генерала Петра Ивановича Гордона. Сам он шёл (как и царь) пешком, а его «конюшню» вели впереди. За ним несли гордоновский воинский значок – небольшой флаг. Шотландец был одет в свою парадную, до блеска начищенную стальную кирасу и шлем с пышным плюмажем. К слову сказать, он любил любые воинские торжества со своим участием.

Дальше шли солдаты «в турецком белом платье, головы повиты платками турецкими». После них – солдатский Бутырский полк, снискавший в двух Азовских походах славу одного из лучших в русской армии. Триумфальное шествие замыкали московские стрелецкие полки Большого полка Патрика Гордона во главе со Стремянным, государевым – полковников Канищева, Елчанинова, Кривцова, Протопопова и Михаила Сухарева.

На всём протяжении шествия петровских войск по московским улицам и площадям стояли ряды стрельцов. При проезде мимо них царских генералов, большого воеводы боярина Шеина и самого Петра Алексеева они не без удовольствия палили из своих фузей в воздух. Потревоженные частой ружейной пальбой стаи воронья с громким карканьем носились над столицей.

От триумфальных ворот торжественная процессия переправилась через мост, вступила в Белый город через Всесвятские ворота. В Кремль полки вступили через Троицкие или, как тогда они ещё назывались, Предтеченские ворота. На том военный парад по случаю взятия турецкого города-крепости Азов завершился.

Отдав приказание распустить стрелецкие полки по их слободам, а бутырцам идти в Бутырки по солдатским избам, Патрик Гордон сел на коня и заторопился на Кукуй, к семье. Он вёз скромные подарки – трофейные турецкие ружья, ятаганы и кинжалы, а также богатый восточный ковёр, которым одарил его донской атаман Фрол Минаев.

В Немецкой слободе генерала встречали не только семейство, но и добрая половина иноземной слободы столицы Московии. Звучали приветствия и заморская музыка. Гордону щедрые «немцы» преподнесли по такому случаю немало подарков, в основном вина.

Сияющий лицом и кирасой Патрик Гордон только и слышал со всех сторон в свой адрес искренние слова:

   – О, наш генерал, ты не только прославил под Азовом служилых кукуйцев, но и родную Шотландию...

Праздничный день закончился «некоторым» столкновением, как пишет Патрик Гордон, главнокомандующего генералиссимуса Алексея Семёновича Шеина и Петра. Первый из них забрал к себе домой отобранные у турок знамёна. Он, несмотря на увещевания генерала-шотландца, вознамерился считать их своей личной военной Добычей. Генерал возражал ему, стараясь образумить боярина-воеводу.

   – Все туркские знамёна – моя трофейная добыча. Я сам главнокомандующий. Ещё на Руси ни один боярин не носил звания генералиссимуса, как я, Шеин...

   – Ваша светлость, князь, знамёна вражеские есть добыча всей армии-победительницы. И прежде всего нашего государя, хотя он и был на войне бомбардирским капитаном.

   – Нет. Знамёна азовские мои – и только. Я был на войне большим воеводой. Все приказы после царского прочтения подписывались моей рукой, в моём шатре.

   – Но знамёна требует не кто иной, как его величество.

   – Всё равно не дам. Знамёна турские, азовские – мои, воеводские...

Однако вечером царь потребовал турецкие знамёна к себе, чтобы показать их семейству Романовых, своей родне. Боярин Алексей Семёнович отказался их выдать посланному стольнику. Только на третий раз, получив от монарха строгое внушение, Шеин согласился отдать ему трофейные знамёна султанского гарнизона Азовской крепости.

Патрик Гордон, уважительно относившийся к этому русскому боярину с богатой воеводской родословной, только качал головой:

   – Ну и ну. Уж в таком-то деле ослушаться государя дело неслыханное. Где же здесь генеральская дисциплина?

С возвращением царя-батюшки древняя Москва зажила прежней жизнью. Для простонародья, служилых иноземцев и столичной знати была устроена показательная казнь изменника Яна Янсена. Историк Иван Афанасьевич Желябужский в своих «Записках» так отметил сие не рядовое для столицы событие:

«И вор изменник Якушка за своё воровство в Преображенском пытан и казнён октября в 7 день. А у казни были князь Андрей Черкасский, Фёдор Плещеев: руки и ноги ломаны колесом и голову на кол воткнули».