Текст книги "Четырех царей слуга"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Когда офицер кончил читать, Патрик Гордон снял с головы шлем с высоким плюмажем и выхватил шпагу. Подняв её над головой, он выкрикнул:

   – Слава государю Петру Алексеевичу! Слава бутырцам! Ура!..

И нестройное, но громогласное и многоголосое «ура» прогремело над каре Бутырского солдатского полка, разнеслось эхом над Кожуховым полем.

После этого бутырцы расположились артелями на лугу обедать. На радостях «генералиссимус Фридрих» – князь Фёдор Юрьевич Ромодановский велел «потчивать довольно» своих храбрых воинов. А всех пленников отпустить восвояси, предупредив, чтобы вместо походного лагеря не дай бог оказались по домам в Москве.

Обед действительно вышел праздничный: каша-толокнянка была сдобрена мясной порцией. Каждый солдат по случаю одержанной виктории получил винную порцию. Чаша вина враз снимала с людей накопившуюся за день усталость, спадала боль от ушибов и ожогов.

Оставив за себя старшим в полку одного из батальонных командиров, генерал Гордон поспешил к шатру главнокомандующего. Там должно было продолжиться застолье в честь именин царского фаворита генерала Франца Лефорта. Но в шатре Ромодановского швейцарца не оказалось. На вопрос Гордона, где именинник, князь Фёдор Троекуров вполголоса ответил:

   – Побит, однако, на приступе наш дорогой Франц Яковлевич. Сильно побит польским королём-то...

   – Как такое случилось? И что с генералом? Где он?

Из дальнейших расспросов Патрик Гордон узнал, что во время штурма именитый именинник получил действительно серьёзное ранение – Францу Лефорту «огненным горшком обожгло лицо» – и что он сейчас отлёживается в своей палатке в окружении лекарей.

Сам «контуженный» полковой командир генерал Лефорт тот эпизод кожуховской войны в письме своему брату в швейцарский город Женеву описывал так:

«В меня бросили горшок, начиненный более чем четырьмя фунтами пороху; попав мне прямо в плечо и в ухо, он причинил мне ожог, именно обожжена была кожа на шее, правое ухо и волосы, и я более шести дней ходил слепым. Однако, хотя кожа на всём лице у меня была содрана, всё же я достиг того, что моё знамя было водружено на равелине и все равелины были взяты...

Я безусловно принуждён был удалиться в тыл, чтобы перевязать раны. В тот же вечер мне была оказана тысяча почестей. Его величество принял в моём злоключении большое участие, и ему было угодно ужинать у меня со всеми главными офицерами и князьями. Я угощал их, несмотря на то, что вся моя голова и лицо обвязаны были пластырями. Когда его величество увидел меня, он сказал:

   – Я очень огорчён твоим несчастием. Ты сдержал своё слово, что скорее умрёшь, чем оставишь свой пост. Теперь не знаю, чем тебя наградить, но непременно награжу».

Патрик в тот вечер оказался среди гостей в лефортовской палатке, мало чем напоминавшей походную. Поднимались тосты за царя-батюшку Петра Алексеевича, за одержанную викторию над «польским королём», за именинника, который в это время, лёжа на кровати, почти ничего не видел, мужественно перенося все боли.

Уже за полночь, прощаясь с хозяином застолья, генерал Гордон сказал своему соседу по Немецкой слободе:

   – Держись, Франц. Ты любим его величеством и храбр. Твоё будущее в Московии ещё впереди.

Франц Яковлевич в порыве признательности за такие добрые пожелания прижал руку к сердцу. Он знал шотландца как человека прямого в суждениях и чистосердечного в пожеланиях другим.

5 октября «армия» князя-кесаря Ромодановского отдыхала после баталии. Лил сильный дождь, и люди из пехотных полков укрывались от ливня в палатках, шалашах, под обозными повозками. Ожидали все, не зная какой, приказ царского воеводы-«генералиссимуса».

В тот день мокла под открытым небом лишь конница, сторожа выхода противника из обоза у Коломенского. Но изгнанные из «Безымянного городка» осаждённые так и не вышли в поле для нового боя. Сыро было и ветрено.

Повторный штурм «Безымянного городка»

Патрик Гордон весь день пребывал в окружении царя. Тот остался сильно недоволен быстрой сдачей крепостицы и бегством из неё стрельцов. Разгорячённый вином и молчанием окружающих, Пётр Алексеевич гневно упрекал собравшихся в шатре военачальников:

   – Взяли ретраншемент штурмом – молодцы! Хвалю вас всех! Но где правильная осада? Где устройство многих редутов? Где устроенные апроши? Где подкопы под вал? Где пороховые мины? Где всё это?..

Окружавшие самодержца генералы и полковники не всегда приязненно посматривали в сторону на Патрика Гордона. Каждый знал, сколь трудов вложил служилый иноземец в обучение царя различным военным наукам, в том числе и осадному делу. Думалось многим – побили «польского короля» Бутурлина, разгромили полки московских стрельцов не без урона своих солдат, викторию одержали, так в чём упрёк его величества к ним, его рабам?

Военачальники «генералиссимиса Фридриха» пока отмалчивались. Выжидали, не зная, куда гнёт государь. Но подспудно понимали, что Кожуховская война для них ещё не окончена. И московских усадеб им в ближайшее время не видывать.

Ситуация разрядилась за обедом. В шатре бомбардира Петра Алексеева за столом «откушивали» только трое ближних людей – сам хозяин, его сверстник кравчий князь Борис Алексеевич Голицын и убелённый сединами генерал Пётр Иванович Гордон. Им самодержец давно доверял во всём:

   – Ваша милость, генерал, что ты скажешь – удался нам штурм вчерашний или нет? Смотрелась ли осада правильной, как требует наука фортификации или нет?

Патрик Гордон заждался такого вопроса от царя. И ответ давно уже был одуман и решён. Но отвечать он начал осторожно, дабы случаем не вызвать неправедный гнев правителя:

   – Виктория одержана полная. Потешные и солдаты бились молодцами. И поджигательная телега вашего величества своё дело сделала. Но осаду правильной до конца назвать нельзя.

   – Что так, ваша милость?

   – Стрелецкие полки в осаде должны были устоять ещё не один день. Но не устояли, побёгли из ретраншемента. Тем самым осадную диспозицию поломали. Не дали вашему величеству осаду по всей науке провести. Не услужили задуманному на военные упражнения делу.

   – Что ж теперь делать? Новый Кожуховский поход замышлять? Ан холода уже на дворе, людей болезни покосят, ропот пойдёт.

   – Мой государь, не надо новый поход учинять – надо потешную войну завтра же продолжить.

   – А как ты то ведаешь, Пётр Иванович? Расскажи про то мне.

   – Наперво надо вернуть ретраншемент польскому королю.

При этих словах Пётр I и до того молчавший князь Борис Голицын подались вперёд, с удивлением глядя на генерала. Тот же как ни в чём не бывало продолжил:

   – Пусть со своими полками спальник вновь засядет в крепости и укрепится в ней, как прежде. А наша армия начнёт опять осаду, но теперь во всём правильную. Как в Европе ведётся, в настоящих войнах против крепостей. Вот то и будет наука всем о фортификации.

Здесь и князь Борис Алексеевич, верный друг царя ещё с мальчишечьих лет, своё слово вставил, желая поддержать дельное предложение служилого иноземца. Его он знал давно и уважал за твёрдость характера и верность данной присяге:

   – Ваше величество, Пётр Иванович дело говорит. Вернее и не придумаешь.

Царь Пётр Алексеевич думал недолго, по детской привычке грызя ногти. Только потом, вставая со скамейки, ответил Гордону и князю Голицыну:

   – Пусть будет так, как здесь было сказано. Осадную войну продолжим по всем правилам. А с новым приступом торопиться не будем – не горит. Сперва с осадными работами во всём надо управиться. Ваша милость, пошли человека к Ивашке Бутурлину, пусть мой указ ему скажет...

Гордон мог в душе после этого разговора гордиться собой. Юный по сравнению с его годами московский царь в который раз уже послушался совета в военном деле. Не своих бояр-воевод, а шотландского ландскнехта, волей судьбы забредшего в Русское царство. Хотя не просто было быть советником монарха по делам военным – тот сам собой искал себе пристойное место на бранном поприще. В том, что Московия под знамёнами Петра I Алексеевича из рода Романовых будет много воевать, служилый иноземец не сомневался.

Знал Патрик Гордон и другое. Что быть ему только учителем наук военных для государя, не больше. Другом сердечным, верным, знающим в делах застольных и амурных был другой наёмный генерал – Лефорт Франц. Швейцарец, приехавший в Москву с офицерским патентом на руках, два года не мог проэкзаменоваться перед боярами на рядового драгуна или рейтара. Но судьбы он баловень – его дворец в Немецкой слободе приёмов послов знает не менее, чем Кремлёвский.

Шотландец ревновал царя Петра к сыну купца из Женевы, удачливому не по трудам Лефорту. Но эта ревность и помогла ему удержаться среди командования войсками московитов. Ведь свой солдатский полк в ходе распри сестры Софьи с братом он в числе последних привёл в Троице-Сергиеву лавру. Другим таким из числа стрелецких полковников Пётр Алексеевич такого не простил. А своего военного наставника всегда привечает и слушает его советов.

«Польский король» Иван Иванович Бутурлин был немало удивлён царским указом, который привёз ему гордоновский посланец. Война под Кожуховом не заканчивалась, а начиналась чуть ли не с начала. Недавним осадным сидельцам победители возвращали полевую крепость, которую требовалось опять оборонять. Но с большей стойкостью.

«Генералиссимус», ещё не оттаявший от гнева за своё «ратное посмеяние», приказал кликнуть к нему в шатёр четырёх стрелецких полковников – Жукова, Озерова, Дурова и Мокшеева. Когда те с поклоном вошли, велел им:

   – Государь приказал: потешную войну у Кожухова начать заново. Как потешный Семёновский уйдёт из ретраншемента – занять его стрельцами снова. Расставить караулы, где можно – вал подновить.

Стрелецкие головы, стоявшие без шапок, молча выслушали приказ. Лишь один полковник Иван Озеров, не побоявшись «польского короля», заметил:

   – Стрельцов-то мы опять поставим на валу. К бою изготовим – нерадивым спуска не будет. Только что будем делать с новыми побитыми? Вчерась не одну подводу с ними в московские слободы отправили. Там, верно, и по сей день бабий плач стоит...

На что петровский спальник «генералиссимус» Иван Иванович Бутурлин с подавленным гневом ответил стрелецкому голове:

   – Не твоего ума дело, Ивашка! Царский указ осуждать – значит на дыбе можно побывать. Идите и делайте так, как вам мною указано. И боже упаси воровскими речами вам своих стрельцов тревожить...

Из-за дождей Кожуховские манёвры взяли антракт – перемирие на два дня. За это время князь Фёдор Юрьевич по старорусской воеводской традиции съездил помолиться в Симонов монастырь. И только после этого главнокомандующий отдал приказ Семёновскому полку оставить «Безымянный городок» и уйти в свой походный стан.

Стрельцы в ярких кафтанах – малиновых, красных, зелёных – вновь густой стеной заняли вал. Они стали огораживать его плетнями, турами, щитами от стрельбы глиняными бомбами-горшками и такими же глиняными, начиненными порохом гранатами. На видных местах в полевой крепостице поставили полковые знамёна. Бутурлин приказал посему строго-настрого:

   – Знамёна беречь пуще глаза. Кто отдаст его недругу – три шкуры прикажу кнутами на сей раз спустить в обозе...

Всю эту картину наблюдала царская свита. Когда воюющие войска разошлись по указанным в диспозиции местам, Пётр I сказал стоявшему чуть поодали от него генералу Патрику Гордону.

   – Что ж, Пётр Иванович, начинайте осадные дела. Пора.

Признанный фортификатор из служивых иноземцев царей Алексея Михайловича Тишайшего, Фёдора и Ивана Алексеевичей, царевны-правительницы Софьи Алексеевны, а теперь и Петра Алексеевича с поклоном сдержанно ответил:

– У меня всё готово, ваше величество. Сию минуту землекопы из моих бутырцев начнут работы...

В тот же вечер Гордон начал делать к «Безымянному городку» подземный ход под фас балверка. В тот же день он произвёл учебную бомбардировку осаждённой крепости и стрелецкого обоза бомбами-горшками. Стрельба велась из медных мортир. После первых выстрелов на батарею прибыл бомбардир Пётр Алексеев со свитой.

Поприветствовав Гордона и усмотрев переполох стрельцов на валу от взрыва первых потешных бомб (в ретраншементе кого-то крепко «садануло» осколками обожжённой глины), весело приказал:

   – Зарядить мортирку. Теперь я стрельну по ним.

Царь Пётр сам загнал поднесённой шуфлой пороховой заряд в орудийный ствол. Пыжовником прибил войлочный пыж. Посмотрел, как уместилась в стволе глиняная бомба. После этого нетерпеливо растолкал всех руками от мортиры.

Венценосный бомбардир первой роты Преображенского полка прицеливался недолго, но тщательно. Только после этого поднёс раскалённый на угольях пальник. И сам себе скомандовал:

   – Пали!

В пасмурном небе было хорошо видно по дымящемуся следу бомбы, куда она летела. На удивление всем, глиняный горшок попал в шатёр «польского короля» и «генералиссимуса» Бутурлина. Было видно, как после взрыва (бомба была начинена чёрным, дымным порохом) неприятельский главнокомандующий выскочил из своего шатра, размахивая руками и кому-то яростно грозясь.

При виде этого все в окружении венценосного бомбардира так и прыснули от смеху. Больше всего смеялся сам стрелявший:

   – А что было бы от настоящей бомбы? А, господа офицеры?..

В тот вечер в ромодановской армии смеялись все – от бомбардира Петра Алексеева до обозного мужика. Тосты в царском шатре за удачный выстрел из мортиры поднимались не раз. Сказал своё слово и генерал Патрик Гордон:

   – Мой государь! Если так будут стрелять твои пушкари, то соседям Московского царства будут сниться дурные сны...

На что виновник застольного торжества одобрительно, внезапно озаботясь чем-то, ответил:

   – Да Бог тому, Пётр Иванович! Обучить их только надо на полях кожуховских пальбе меткой. За то и выпьем, сердешные мои, слуги мои верные...

Генерал Гордон почти всё время проводил у подземных галерей. Землекопы из солдат партиями работали днём и ночью. После окончания смены уставшим от подземных работ бутырцам подносили по чарке белого вина и отправляли в лагерь отдыхать. 10-го числа подземные ходы дошли до окружавшего «Безымянный городок» рва. Затем три дня (с 10 по 13 октября) ушло на проведение галерей под ров и вал, чтобы последний можно было взорвать.

Бутырцы работали под землёй, ругаясь вовсю даже при офицерах. В почве оказались ключи, которые заливали подземные ходы холодной водой. Её приходилось постоянно откачивать. Чтобы не шуметь под валом, вместо заступов и кирок, по решению Гордона, стали работать «скоблями». С их помощью землю соскабливали и собирали в небольшие кули, которые затем вытаскивали из подземных галерей наверх.

Командир Бутырского солдатского полка продемонстрировал государю это своё новое изобретение. Пётр одобрительно сказал, крутя в руках «скобли»:

   – Проста вещица, но зело премудрая в работе...

Осаждённые всё же догадались, что противник ведёт подземные осадные работы. По приказанию полковых командиров стрельцы тоже взялись за лопаты и вскоре заполнили крепостной ров речной водой. Она стала просачиваться в подземные галерии, но работы в них не прекратились.

Кожуховская война шла своим чередом. 14 октября, в день воскресный, противоборствующие «армии» отдыхали от всех бранных трудов. Оба «генералиссимуса» оказались за обедней в близлежащем Симоновом монастыре:

«И во время пения стояли вместе и долгое имеша между себе слово о настоящей между ими войне, яже от толиких лет продолжися и причитаху един другому вины к зачатию тоя, но никоторой себе восхоте винна признати. Людие же, сё видевше, зело с обеих стран обрадовались, надежду имеюще, яко тот их съезд в таком святом месте не будет бесплоден... и чаяли, яко сии господа не чрез послов, ниже съезды, но сами, особами своими, жалея с обеих стран людей своих, миром ссоры свои успокоят; но тот их разговор совершился малоплоден... о новопостроенном граде, о котором вся их вражда и ссора ныне возрасла, отложили до завтрашнего октября до 15 дня, в нём же договор или война паки начнётся».

На следующий день генерал Пётр Иванович Гордон мог с чувством исполненного на войне долга самолично доложить государю:

   – Ваше царское величество, подземные работы закончены, галереи зашли под вал крепости. Можно ставить мины.

Обрадованный после томительного ожидания такого доклада Пётр Алексеевич сказал:

   – Хвалю за труды вашу милость. Одну мину под землёй буду ставить сам. Вторую – твои инженеры...

В день 15 октября военный совет «армии» «генералиссимуса Фридриха» принял решение штурмовать «Безымянный городок». Перед ретраншементом в полном составе выстроились полки Преображенский, солдатский Лефортов, Семёновский и Бутырский. Они стояли в полной готовности пойти на приступ.

Бомбардир Пётр Алексеев самолично ввёл в подкоп со стороны Преображенского полка мину – четыре пороховых ящика и зажигательную тележку, наполненную горючими веществами, и зажёг их.

Ещё не дождавшись взрыва подземных мин, генерал Гордон двинул на приступ свой полк, приказав офицерам батальонов и рот:

– Ров перейти с ходу. На вал – только по лестницам. Взойдя на вал – захватить крепостные ворота. И ни шагу назад. Ведите солдат на штурм. Барабанщиков – вперёд!

Бутырцы удачно завалили наполненный водой ров фашинами и перекинули по ним мостки из досок. Однако когда они начали готовить штурмовые лестницы, барабанщики забили по приказу Гордона сигнала отхода. Причина была в том, что подземные мины всё ещё не взорвались.

Наконец устроенная бомбардиром Петром Алексеевым пороховая мина взорвалась. Сильный взрыв обрушил в ров часть земляного вала. При этом пострадало немало стрельцов. Штурмующие устремились вперёд и после ожесточённой и упорной рукопашной «драки» овладели ретраншементом. На сей раз стрельцы защищались храбро и с прежней «злостью». «Побитых» людей с обеих сторон оказалось ещё больше, чем было при первом приступе.

Победители захватили в крепости много пленных, 14 знамён стрелецких – полковых и сотенных, 30 барабанов. Выбитые из «Безымянного городка» стрельцы вновь укрылись в обозе, отгородившись от противника обозными телегами. Укрепление было занято потешным Преображенским полком.

Князь-кесарь Фёдор Юрьевич Ромодановский «угостил» свои победоносные войска, а также пленных «питием, кто что востребовал». В тот вечер и ночь генерал Патрик Гордон услышал немало тостов в свою честь и во славу Бутырского солдатского полка. Бутырцы в ходе штурма овладели крепостными воротами.

Когда царь Пётр Алексеевич подъехал на коне к подъёмному мосту, опущенному победителями через ров, там его уже поджидал «польский король» Бутурлин. Он стоял на коленях с символическими крепостными ключами, возложенными на обнажённую (если не считать съехавшего набок парика) голову. Вокруг него с видом победителей стояло несколько семёновских и Преображенских офицеров.

«Генералиссимус» Иван Иванович Бутурлин приветствовал государя следующими словами неподдельного ликования:

   – Ваше царское величество! Как сию твердыню ты взял, так возьмёшь не одну иноземную крепость! Ей-богу, возьмёшь!..

Самодержец, чьё лицо белело пластырями на местах пороховых ожогов, а зелёный Преображенский кафтан пропах гарью и потом, милостиво сказал:

   – Встань, Ванька. Непотребно главнокомандующему в ногах бомбардира валяться. Надо тебе, ваша милость, и честь своей особе знать. Ты же царский спальник...

Однако взятием «Безымянного городка» Кожуховская война не закончилась. Военный совет по предложению бомбардира Петра Алексеева решил штурмовать и обоз вражеской «армии». Атаковать было решено 17-го числа после завтрака. Полевая баталия началась со схваток конных отрядов: всадники от души потчевали друг друга плетьми и руганью.

В итоге конница «польского короля» Бутурлина бежала куда глаза глядят – в Коломенское, за Москву-реку, в деревню Новинки, к Вишняковским и Петровским рощам. Пример к бегству показали конные роты «нахалов» и «налётов» – боярские холопы ратной доблестью на манёврах так и не отличились.

Затем на приступ неприятельского обоза пошли потешные и солдатские полки. В воздухе свистели бомбические глиняные горшки, под ногами людей рвались глиняные же гранаты. Они бились чем попало, кидали в друг друга комьями земли, поливали противника водой «из труб». Кое-где в руках стрельцов мелькали не тупые копья, а оглобли от телег. В воздухе стоял надрывный рокот барабанного боя, треск разрывов, людские крики и вопли раненых.

На сей раз бутырцам первыми ворваться во вражеский стан не удалось. Они оказались в полевом укреплении из обозных повозок только тогда, когда там уже развевалось чёрное знамя Преображенского полка. Стрельцы или разбегались, или с руганью сдавались в плен, бросая в грязь на землю пики с тупыми деревянными наконечниками. Дальше драться им вконец расхотелось. Да и не за что было.

Штурму стрелецкого обоза предшествовала его бомбардировка из пушек и мортир. Гордон потом скажет царю Петру Алексеевичу, что именно «огненное блистание» устрашило на сей раз неприятеля.

«Война» под деревней Кожухово закончилась полным поражением стрелецкого войска «генералиссимуса» Ивана Ивановича Бутурлина. Потешные полки, бутырцы и полк Франца Лефорта показали более высокую военную выучку, слаженность в действиях и большой настрой на победу. Да и к тому же царь Пётр Алексеевич высказывал явное нерасположение к стрелецким полкам, которые ещё совсем недавно стояли за правительницу Софью Алексеевну. К тому его подталкивали и служилые иноземцы, говоря:

   – Стрельцы – это старое войско. Солдат должен сражаться в поле, а не работать на нём...

Стрельцы из числа московских о том знали. Но шептались на сей счёт между собой не часто. Знали, что если будет донос, то попадут на пытку в Разбойную избу. Там на дыбе после пробы огня, калёного железа и прочего «инструментария» царских палачей можно было подписать хоть какие «злодейские признания». И отдать Богу душу под топором палача на Лобном месте на Красной площади или перед приказной избой своего стрелецкого полка.

Поскольку порох был почти весь израсходован и подвозу его из опустевших подвалов Пушкарского двора уже не было, хлебные и винные запасы вконец истощились, поиздержалась денежная казна, царь решил окончить кожуховскую войну, которая, как уже виделось всем, изрядно затянулась. Такая новость в войсках «генералиссимусов» оказалась долгожданной.

Виновником из числа главных прекращения Кожуховской войны стал ближний боярин Лев Кириллович Нарышкин, брат царицы Натальи Кирилловны. Он приехал из Москвы с письмом от неё к сыну и со слезами умолял Петра I не «тянуть» больше денег из государственной казны:

   – Государь ты мой, Пётр Алексеевич! Казна пуста. Кабацкие сборы все ушли на воинские потехи. Что пришёл из земли сибирской пушной ясак – тоже пошёл на порох. Жалованье служилым людишкам сегодня платить нечем стало...

Прочитав просительное письмо матери, царицы Натальи Кирилловны, увидев слёзы на лице любимого дяди Льва Кирилловича, Преображенский сержант-бомбардир Пётр Алексеев понял, что Кожуховской «воинской потехе» пришёл конец. Царскую казну высочайшими указами в сей день не наполнишь.

   – Хорошо, ваша милость Лев Кириллович. Будь по-твоему.

   – Премного благодарен, великий государь. Что передать о сем в Кремле царице?

   – Передай маменьке, царице Наталье Кирилловне, что на днях возвращаюсь в Москву. Полки распущу по слободам.

Такое известие ближний боярин Нарышкин принял с поклоном, будучи несказанно рад. Сам государственник, он стремился сделать таковым и своего племянника. Среди прочего Льву Кирилловичу хотелось научить «Петрушу» обращаться с царской казной бережно, разумно. Брат царицы в поучениях любил приговаривать:

   – Державная сила, ваше царское величество, в казне. Золотой и соболиной. Последней у европейских государей ни у кого нет. Только у русского царя есть пушное золото.

Юный Пётр частенько на такие слова главы рода Нарышкиных, рода своей любимой маменьки, отвечал:

   – Хорошо, дядя, что за Камнем, в Сибири ясак соболями платят. А вот рудного золота и серебра у Москвы нет. У цесарцев монету покупаем для литья, чтобы из неё свои деньги чеканить.

На что умудрённый опытом ближний боярин, великий государственный муж Лев Кириллович отвечал:

   – Мой государь, не вся ещё сибирская землица-то изведана. Придёт время – и она златые да серебряные руды откроет для царской казны. Обязательно придёт такое время...

Вызрело ещё обстоятельство, которое говорило за окончание воинских потех. В полках множество людей уже давно «маялись животом», а сотни страдали кровавым поносом. Фельдшеры сбивались с ног, не зная, как и чем лечить больных людей. Выход находили в том, что многих отправляли по домам «долечиваться».

Решение об окончании Кожуховской войны царь Пётр I принимал самостоятельно, не спрашивая совета у ближних людей. На последней «консилии» – военном совете – сказал:

   – Пора возвращаться в Москву. Военной потехой Кожуховской мы довольны. А об остальном разуметь ещё должно...

«Генералиссимусы» прелюдно помирились между собой. При этом «польский король» Иван Иванович Бутурлин приносил победителю князю Фёдору Юрьевичу Ромодановскому «своё оправдание с пониклым лицом». Побеждённые – стрелецкие полковники – и прочие воеводы просили прощения на коленях. Сцена «подписания мира» завершилась пиршеством.

В своём «Дневнике» Патрик Гордон так описывает день 18 октября, который закончился пиром у князя-кесаря, означавшим конец кожуховской войне – «петровской потехе»:

«Было празднество у генералиссимуса, причём мы угощались за счёт гостей (то есть московского купечества) и были отпущены около 11 часов. После переправы через реку были с обоих сторон пути выстроены пешие и конные полки. Когда перед ними проезжал генералиссимус, он был приветствован обычным образом и залпами из ружей. После этого полки были распущены по квартирам».

Генерал Патрик Гардон самолично привёл свой солдатский полк в Бутырки. Позаботился, чтобы фельдшер оказал помощь обожжённым – таких в полку набиралось не один десяток. В своём «Дневнике» служилый иноземец через два дня записал:

«Утром 20 октября умер солдат Анисим, который был ранен ядром в ногу и получил воспаление раны».

В Преображенском во время застолий в царской избе ещё долго вспоминали потешную войну на Кожуховских полях. Сидевший за столом напротив царя шотландец не раз поднимал бокал и произносил тост за своего ученика – бомбардира Петра Алексеева. И тогда дружно звучало в просторной избе слободы Преображенского полка:

   – Виват! Виват! Виват!..

О кожуховской потешной войне в народе, особенно столичном, в солдатских и стрелецких полках ещё долго говаривали разное. Сходились в одном:

   – Не простая это была царская забава. Что-то ещё будет. Не дай бог (или – дай бог) скоро...