Текст книги "Четырех царей слуга"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

15 октября. «...Шли путём; день был тихий, и в ночи был мороз; ночевали в степи».

16 октября: «Была очень неприятная, холодная погода. Несколько дней меня мучила простуда. Когда я лёг спать, то почувствовал себя совсем плохо. Всю ночь у меня был чрезвычайный жар, а под утро пот. Несмотря на то, я встал, по тому что у меня никого не было, кому бы я мог поручить распоряжение обозом и маршем».

17 октября: «Рано пошли мы далее; но была очень дурная погода со снегом, градом и ветром прямо в лицо. Около 10 часов я почувствовал себя так нездоровым, что был более не в состоянии сидеть на лошади; я слез и лёг в свою повозку...

Мы прошли ещё несколько вёрст и стали лагерем поздно вечером в открытом поле после того, как мы сделали 20 вёрст при дурной погоде, причём многие бедные солдаты смертельно страдали, так как за обедом и на ночлеге должны были обходиться без топлива и воды».

18 октября: «Был великий снег, и стояли на пути для той погоды часа с три и опять пошли в путь свой; и перед вечером перешли переправу и ночевали в степи. В ночи был небольшой дождик...»

По пути в Москву четыре полка тамбовских солдат были отпущены с царского разрешения прямо в Тамбов. Ими командовал один из сыновей Гордона – полковник Джемс Гордон. Тамбовские солдаты показали себя в Первом Азовском походе с самой лучшей стороны, и отец мог быть доволен сыном. Царь Пётр Алексеевич соизволил лично попрощаться с полковником Джемсом Гордоном и от своего имени поблагодарить его за верную государеву службу:

– Рад был видеть твоих тамбовских солдат в азовском деле. Скажешь отцу, что хорошего он вырастил для Москвы из сына офицера...

Русская армия возвращалась домой, страдая сперва от холода и дождей, а затем – от снега и мороза. Австрийский дипломат Плейер, задержавшийся из-за сильной простуды в Черкасске, выехал в Москву на санях через месяц тем же путём, каким шла петровская армия. Он записал в своём дневнике:

«По дороге я видел, какие большие потери понесла армия во время своего марша, хотя и не будучи преследуема никаким неприятелем; нельзя было без слёз видеть, как но всей степи на протяжении 800 вёрст лежали трупы люден и лошадей, наполовину объеденные волками».

При подходе к городу Валуйки ударили сильные морозы. Гордон пишет, что одетые по-летнему войска потеряли много людей. После переправы через реку Валуй пошли обжитые места, где находились и кров, и топливо. Здесь царь Пётр I, а за ним и генералы покинули армию, уехав вперёд. Они считали себя сделать это вправе, поскольку проделали с войсками самый трудный путь с берегов Дона. Патрик Гордон оставил за себя бутырского полковника Карла Кауфмана, человека толкового и ответственного. При расставании попросил его только об одном:

– Побереги, как можешь, солдат. Нам с тобой с ними ещё воевать да воевать...

Государь проделал весь путь по степи со своими любимыми полками Преображенским и Семёновским, следуя в их колоннах. С пути Пётр писал в Москву, князю-кесарю Фёдору Юрьевичу Ромодановскому:

«Мин хер кениг...

По возвращении от невзятого Азова с консилии господ генералов указано мне в будущей войне делать корабли, галисты, галеры и иные суда. В коих трудах отныне будем пребывать непрестанно. А о здешнем возвещаю, что отец ваш государев, святейший Ианикит, архиепископ прешпургский и всеа Яузы и всего Кукую патриарх с холопями своими, дай Бог, в добром здравии.

Пётр».

Царь не отправился сразу в первострельную столицу, а с дороги от Валуек поехал в Тулу, чтобы осмотреть там местные оружейные заводы. 15 ноября туда же явился к нему и генерал Патрик Гордон. В его «Дневнике» появилась новая запись:

«Я выехал очень рано и на рассвете достиг железных заводов. Я остановился там в доме и отдыхал, пока рассвело. Потом поехал я ко двору, где я был очень милостиво приветствован его величеством, всеми вельможами, а также Львом Кирилловичем (боярином Нарышкиным. – А. Ш.), хозяином этих заводов. После обеда я поехал с его величеством на заводы, где я выковал широкую полосу».

Царь остался очень доволен тем, что его любимец-шотландец показал мастерство в кузнечном деле. Вечером за столом у боярина Нарышкина между ними состоялся разговор о ружейном деле. Лев Кириллович, показывая царю новую, тульских мастеров, фузею, сказал:

   – Ваше царское величество, фузея сия наша, туляками сработанная, ничем не хуже заморских, англицких да голландских.

Пётр был готов одобрить сказанное, но заметил недоверчивый взгляд Патрика Гордона. Спросил его:

   – А ты, ваша милость, генерал мой любезный Пётр Иванович, что на сей счёт скажешь?

Шотландец взял из рук Льва Кирилловича фузею, осмотрел замок, заглянул в ствол, провёл рукой по прикладу. Сказал:

   – Верно. Смотрится не хуже, чем что ты, ваше величество, покупаешь у купцов в Европе. Но оружие огненного боя хорошо не видом, а боем. Как пуля далеко бьёт, как она в цель летит. Проверить бы на то тульскую фузею надо.

Гордон при сказанном хитрил. Он давно знал большую страсть московского самодержца ко всяким огненным потехам, особенно к пушечной и ружейной пальбе. Поэтому генерал не удивился, когда царь сразу же после сказанных им слов приказал всегда бывшему под рукой Преображенскому сержанту-бомбардиру Алексашке Меншикову:

   – А ну-ка заряди мне сей самопал.

Государь стрелял прямо из оконца нарышкинского тульского дома, больше напоминавшего небольшой загородный дворец знатного вельможи. Стрелял Пётр Алексеевич метко, и ружейная пуля снесла с конька крыши соседнего дома деревянного резного петушка.

Отмахиваясь шляпой от пороховой гари, наполнившей комнату, шотландец восторженно воскликнул, опередив всех прочих присутствовавших царедворцев:

   – Браво, ваше величество! Стреляли не хуже, чем из бутырской мортирки по Азовской крепости...

В Туле Патрик Гордон во всех делах и увеселениях был рядом с царём. Посещения железных заводов чередовались с пирами то в доме у окольничего Соковнина, то в тульской вотчине Дубровицы князя Бориса Алексеевича Голицына.

В эти дни к отцу-генералу из Москвы приехал сын Теодор. Гордон представил его царю, который принял юношу очень милостиво. Государь очень хорошо знал всё семейство шотландца, часто бывая по любым случаям гостем в его доме в Немецкой слободе. Из Тулы Пётр I с приближёнными отправился в Коломенское.

В Коломенском царь и генералы подождали подходившие полки. Они шли из степного юга очень медленно. 22 ноября состоялось торжественное вступление армии в Москву. Пройдя по её улицам, войска вошли в Кремль. Честь первым пройти кремлёвские ворота досталась гордоновскому корпусу. Генерал Пётр Иванович Гордон в тот день удостоился царской похвалы за службу в Первом Азовском походе.

Желябужский, Бобровский и иные

Историк Иван Афанасьевич Желябужский в своих «Записках» так описывает торжественное вступление петровской армии в Москву после Первого Азовского похода:

«Ноября в 22 день, в пятницу, государь царь и великий князь Пётр Алексеевич всея великие и малые и белые России самодержец изволил из Коломенского идти к Москве с ратными людьми и шёл по каменному большому мосту и пришёл на дворец (в Кремль) с полками. Перво пришёл генерал Пётр Иванович Гордон. А за ним государь и весь его царский синглит (совет). А перед синглитом вели турченина (пленного) руки назад; у руке по цепи большой; вели два человека. А за ним шли все полки стрелецкие. И пришед, стали строем на дворце (то есть на площади в Московском Кремле. – А. Ш.).

А государь изволил идти в свои царские чертоги, а за ним пошли все генералы и все начальные люди. А всех начальных людей государь (царь-соправитель Иван Алексеевич. – А. Ш.) пожаловал к руке и службу их милостиво похвалил. А объявлял их, начальных людей, боярин князь Пётр Иванович Прозоровский, что генералы Пётр Иванович Гордон, да Автоном Михайлович Головин, да Франц Яковлевич Лефорт под Азов ходили и оный с людьми и с пушками взяли (?) и со всяким мелким ружьём».

После торжественной церемониальной встречи в Кремле Пётр тотчас же последовал с потешными полками в своё любимое село Преображенское. Генерал, раскланявшись с монархом, заторопился в Немецкую слободу, к семье, которая заждалась его.

Неудача под Азовом была несомненной. Но, по мнению крупного отечественного историка С. М. Соловьёва, «...благодаря этой неудаче и произошло явление великого человека: Пётр не упал духом, но вдруг вырос от беды и обнаружил изумительную деятельность, чтоб загладить неудачу, упрочить успех второго похода».

Но этот несомненный провал, как ни странно, стал подлинным «благословением» будущих ратных триумфов Петра Великого. Военный историк П. О. Бобровский в «Истории Лейб-гвардии Преображенского полка» писал:

«Начинание молодого царя в военном деле не было благословлено успехом. Враждебные Петру люди поднимали голову, это ведь не то, чтобы кораблики строить, под Кожуховом тешиться, с немцами пировать. Но эта самая неудача обнаружила в юном государе великого человека. Она подняла в нём силы, удвоила, утроила в нём энергию, чтобы загладить неудачу и упрочить успех второго похода».

В том, что Азовский поход повторится в следующем году, по весне, в петровской армии не сомневались. Об упорстве царя Петра Алексеевича в Русском царстве ходили уже и присказки, и легенды, и слухи неимоверные. За последние людей порой хватали, били кнутом на базарных площадях, бросали узилища.

Неудачный поход на Азовскую крепость в 1695 году первого всероссийского императора стал известен всей Европе. О нём писалось не только отечественными историками. Так, писатель Давид Ляхну в своим сочинении «Девар-Севафз им» среди прочего сообщал следующее:

«Когда Султан Мустафа, сын Султана Махмуда, воцарился и возсел на свой престол (1107 год Гиджры – то есть 1695 год нашей эры), в то время с каждым годом война с римлянами (то есть со Священной Римской империей, австрийцами. —A.Ш.) становилась обременительнее для турок, которые то побеждали, то были побеждаемы, – тогда ещё прибавилось у них врагов: с Севера угрожала беда, а именно: Ax-Бей (белый царь) царь Московский, который, с скрытою в сердце недружбою и вечною нелюбовью, питал недобрые замыслы и изыскивал средства овладеть Крымом. Он собрал многочисленное войско своё и разделил его на две части, из которых одну поручил воеводе по имени Шермет-оглу (боярин воевода Борис Петрович Шереметев. —А. Ш.), который пошёл на Кази-Кирман (Верп слав), лежащий на большой реке Узу (Днепр), с крепкою сто ною и прочными вратами, осадил его и начал войну.

Остальная же рать царя московского пошла воевать на сильную крепость Азах, обнесённую валами и стеною, лежащую на великой реке Тэе-Сваве (Дон), одном рукаве Чёрного моря. Выше же её, на расстоянии полумили, были две небольшие крепостицы, одна против другой, а между ними железные цепи, называемые «Занджили-хулахар», чтобы суда народа московского не могли проходить между ними, – одна называлась Ваддин-хулла, а другая Джан-хулла. Тогда-то они, напав и овладев двумя крепостицами, осадили Азах и долгое время вели с ним борьбу. Тогда было в Азахе 6000 отборного, опытного войска янычарского, которое до нашествия неприятеля построило себе большую деревянную стену, отступив на должное расстояние от городской стены, для того, чтобы было для них просторнее сражаться на ровном месте. И стали бросать стрелы, метать из пращей, наводить махины, стараясь пробить стену. С каждым же днём выходили вооружённые люди из города и наносили неприятелям сильные поражения, до того, что с каждым днём их становилось менее и менее. К ночи же они возвращались в город, и так день проходил в бою, а ночь в карауле...

Людей осталось весьма мало; война была продолжительная: осада и битвы продолжались 107 дней, а город не могли взять, несмотря на то, что настала зима. Вследствие мороза и холода война прекратилась: сняли осаду и войско ушло восвояси.

В городе осталось около 570 человек, спасшихся от меча, и те были ранены: одни излечились, другие умерли. А как услышал об этом султан турецкий, то оказал им благодеяние: послал им подарки, увеличил их жалованье и содержание; отправил к ним оружие и снаряды, а равно и жизненные припасы для городских жителей на всю зиму. Тогда опять воздвигли разрушенные и пробитые стены, укрепили бойницы, равномерно прислали к ним ратных людей для охранения города и для защиты во время войны».

Ещё не остывший от походных дней царь Пётр I начал готовиться к новому походу под Азов. На военном совете, состоявшемся в селе Преображенском, он сказал своим генералам, ближним боярам и единомышленникам из числа потешных:

– Всякий потентант (то есть человек, облечённый властью монарха. – А. Ш.), который только сухопутные войска имеет – одну руку имеет, а который и флот имеет – обе руки имеет.

Самодержец, одержимый мечтой получить для Российского государства незамерзающий выход в южное море, торопил всё Московское царство. Под Воронежем заработали многочисленные верфи, на которых строились десятки и сотни малых кораблей и речных судов. На верфи были согнаны чуть ли не со всей страны тысячи и тысячи плотников, кузнецов и прочих мастеровых людей.

Пополнялись солдатские полки. Генерал Патрик Гордон, занимавшийся этим едва ли не каждодневно, в частных беседах не раз напоминал своему воспитаннику об Азове, русском гарнизоне, оставленном в каланчах. Он просил царя не оставлять тех солдат и офицеров без «царской на то милости».

Пётр Алексеевич, весь в заботах и делах, пообещал Гордону позаботиться о них. Хотя и знал, что в минуту опасности к ним могут прийти только донские казаки:

– Хорошо, ваша милость. Я ещё раз отпишу атаману Фролу Минаеву. Пусть там, в Черкасске, блюдут каланчи. В случае чего – всем войском идти им на выручку...

Царь сдержал своё слово, хотя дел у него было хоть отбавляй. Он дал войску Донскому, его атаману и старшинам самые подробные наставления по несению ратной службы под турецкой Азовской крепостью. Патрик Гордон был ознакомлен с этой царской грамотой. В ней на Дон писалось следующее:

«И как к вам ся наша, великого государя, грамота придёт и вы б, атаманы и казаки и всё Войско Донское, по-прежнему и по сему нашему, великого государя, указу, служа нам, великому государю, новопостроенный город Сергиев и каланчи от неприятельского навождения берегли со всем усердным радением и до взятия и ни до какого разорения не допустили.

И послать бы вам от себя из войска в тот город и в каланчи и помочь того города, к прежним ратным людям в прибавку казаков добрых, сколко человек пристойно, без всякого мотчания, чтобы тех казаков в осаду и на отпор неприятелем был доволно, и чинить отпор с великим радением, обще с ратными людьми, которые в Сергиеве на каланчах оставлены, и бы ли б те казаки в том городе и на каланчах до приходу ратных московских и городовых полков неотлучно, и о приходе неприятелских людей проведывать всячески с великим радением, и с Сергиевским воеводою о бережении того города и каланчей чинить бы вам пересылки беспрестанные и от неприятелей опасные, а буде учинится к тому городу и к каланчам приход многих неприятельских людей и учнут над тем городом и каланчами стоять и приступать, и вам бы, атаманом и казаком, всем войском к тому городу и к каланчам итти и от неприятелей тот город и каланчи при помощи Божией боронить, сколко вам Всемилосердный Господь Бог помощи подаст, и показать в том службу и радение своё и до разорения, конечно, не допустить, чтобы тем неприятеля приступу и порадованья, а впредь будущему нашему воинскому промыслу помешки не учинить, а будет от неприятелей, сохрани Боже, Сергиевому городу и каланчам учинится взять или иное какое разрушенье, и то всё причтено будет в ваше нерадение; и писали б вы от себя с Дону в верхние городки к атаманом и казакам с нарочными гонцы наскоро, чтобы они из верхних городков шли к вам в Черкаской на помочь тотчас безо всякого мотчания и чинили б над неприятели воинские промыслы и осторожность всякую с вами обще, заодно, да и в Черкаской нашей, великого государя, казны со всякою осторожностию беречь же; а служба ваша и раденье у нас, великого государя, в забвении не будет, в том бы вам на нашу, великого государя, милость быть надёжным.

А наше, великого государя, жалованье для той службы к вам, атаманом и казакам, на Дон послано зимовой станицы с атаманом с Якимом Филиповым с товарыщи. А наши, великого государя, ратные люди с Москвы для того ж воинского промыслу над неприятели к вам на Дон посланы ж. А что у вас, атаманов и казаков, будет чинитись, и о том к нам, великому государю, писать чрез уставную почту, а о нужных великих делех с нарочными станицы.

А ся наша, великого государя, грамота послана к вам, атаманом и казакам, наскоро чрез почту, а такова ж прислана к вам будет в войско с станичники вашими, с Григорием Матвеевым с товарыщи.

Писан на Москве, лета 7204, февраля в 4 день.

Пропись дьяка Василья Бобинина».

Новый Азовский поход из Воронежа

Уже в ноябре 1695 года начинается подготовка к новому Азовскому походу, назначенному на следующий год. 25 числа царь Пётр Алексеевич, обеспокоенный тем, что уже с неделю Патрик Гордон не появляется у него в Преображенском, послал в Немецкую слободу сержанта Алексашку Меншикова. Тот явился в гордоновский дом и предстал перед его хозяином, лежащим в постели:

   – Ваша милость, господин генерал, государь Пётр Алексеевич желает вас видеть в Преображенском. И испрашивает о вашем здоровье. Что требуется и каких лекарей прислать.

Патрик Гордон, прежде чем ответить, порадовал петровского любимца дорогим подарком – роскошным париком ценой в восемь рублей серебром, только привезённым из Амстердама в Москву через Архангельск. Только потом сказал:

   – Будь зело добр, господин сержант. Передай его величеству мою сердечную благодарность за заботу о моём здравии. Скажи, как поправлюсь, так сразу и предстану пред его высокие очи.

   – Будет передано, как сказано, Пётр Иванович. Знайте, как любит вас наш государь-батюшка...

На состоявшей в тот же день в Преображенской царской избе «консилии» решался вопрос о первоначальных мерах по подготовке к новому Азовскому походу. Пётр высказал сожаление, что на военном совете не присутствует такой заслуженный генерал, как военачальник его отца царя Алексея Михайловича Пётр Иванович Гордон.

Вечером государь посетил больного и до позднего вечера обсуждал с ним разные дела, всё больше военные. Шотландец советовал не тянуть с подготовкой похода на юг.

27 ноября был объявлен высочайший указ о предстоящем новом Азовском походе и о сборах к нему чинам московского служилого дворянства. Историк Желябужский так описывает то событие:

«Ноября в 27 день в среду, в Знаменьев день, слушали мы в Чудовом монастыре обедню, и того часу пришёл разрядный сын боярский и пошёл по церкви кричать, чтоб все шли стольники и всяких чинов люди в верх с сказке. Из Чудова все пошли в верх и с верху сшёл на Постельное крыльцо дьяк Артемий Возницын, а за ним подьячий Михайло Гуляев и почал честь:

   – Стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы! Великие государи, цари... указали вам всем быть на своей, великих государей, службе... и вы б запасы готовили и лошадей кормили. А где кому у кого в полку быть у бояр и у ; воевод, и ваши имена будут чтены в скорых числах на Постельном же крыльце.

После того тот же дьяк вышел и сказывал:

   – Царицыны стольники! Великие государи указали вам сказать, чтоб вы ехали в Преображенское все и явились декабря в 1 день».

Так первого числа последнего месяца уходящего в историю 1695 года началась официальная подготовка к новому военному походу московской рати. В тот же день, то есть 27 ноября, об этом был оповещён и больной генерал Гордон. Он понял, что ему вновь придётся потрудиться на честь государя Московии.

Через два дня, 29-го числа, царь навестил больного в его доме. Патрик Гордон приготовил ему сюрприз. Его ещё маленький сын Теодор размахивал по отцовским командам перед монархом знаменем, а затем упражнялся с лёгким мушкетом. Всё это делалось к великому удовольствию государя. Тот в Теодоре словно бы увидел себя в детстве, когда он командовал первыми потешными, набранными из сыновей придворных и конюхов.

Естественно, в тот вечер разговор шёл больше о предстоящем новом походе под Азов. Среди этих забот царя больше всего занимала мысль о создании военного флота, о его постройке:

   – Ваша милость, Пётр Иванович, а знаешь ли ты, что амстердамский бургомистр Витзен Николай сделал мне большой подарок, пока мы воевали под Азовом?

   – Нет, не знаю. Какой, ваше величество?

   – Он прислал в Архангелогород корабль из Голландии. На нём с нарочным человеком Виниуса галеру разборную каторгу. Сие водяное заморское судно уже в Москве. На двадцати дровнях от Вологды каторгу-то везли людишки. Патрик Гордон знал, что монарх привык называть галеры полюбившимся ему долматинским словом каторга. Учтиво спросил:

   – А велика ли сия разборная галера, ваше величество?

   – Величиной натуральная. А к ней ещё из Голландии к нам привезли все снасти, канатные, две мачты и две райны, бочку с железными принадлежностями, два паруса и шатёр парусный, разные ящики с деревянной резьбой на украшения по бортам, фонарь, морские флаги, компас, якорь один железный, кованый, три мортиры да к ним одиннадцать бомб. Сам всё пересмотрел, чтоб знать – всё ли привезено из-за моря к каторге-то.

   – А кто собирать-то галеру будет? Что за мастеровые люди?

   – Пока, ваша милость, иноземных мастеров ещё не завербовано. Свои корабелы, российские, будут по чертежам каторги на реке Воронеже строить. С Вологды вызван тамошний плотник Щека Осип да из Нижнего плотник Иванов Яков. А с ними и их товарищи по корабельному делу. Им и повелено мною первые каторги в Воронеже делать.

   – Ваше величество, леса надо много на твой флот извести. Под Воронежем его не ахти как много.

   – Знаю, Пётр Иванович. Потому часть галер будем делать здесь, в Преображенском. А собирать – на Воронеже. Сотни саней на то уже поднаряжены.

Пётр, получив на то одобрение Гордона, добавил ещё:

   – Всего не хватает для корабельного дела. Плотников добрых много на Москве, а знающих судовое дело мало. Вчерась указ дал, чтобы на верфи хоть из-под земли достали бояре да привезли туда три двоеручные большие пилы корабельного дела...

Великий реформатор учился на собственных ошибках. И усваивал уроки Первого Азовского похода на будущее. Первый урок состоял в том, что нельзя взять сильную приморскую крепость, не обеспечив её блокаду со стороны моря.

Выводы из этого государь сделал незамедлительно. В городе Воронеже начинается строительство российского военного флота. Со всей страны туда доставляются мастеровые люди, и быстро строятся сотни речных судов, многие из которых были пригодны для прибрежного плавания в Азовском море.

Гордон, человек весьма далёкий от флота, но видевший море, когда в юности покидал родную Шотландию, всячески поддерживал в том дух московского монарха. Он который раз уже ощущал своё бессилие под Азовом при виде флотилии турецких галер, спокойно пришедших из моря под стены крепости. И столь же спокойно разгружавшихся – на бе per сходили янычары, скатывались по мосткам пушки и бетонки с порохом, несли листы свинца для пуль, несли мешки с провиантом...

Вспоминал, как стоявший рядом с ним донской атаман Фрол Минаев, теребивший казачью плеть, глухим голосом приговаривал:

– Послал бы к тем галерам своих казачков-донцов на лодках. Да не возьмут они приступом галеры турка. Видишь, господин генерал, сколь борта-то у них высоки. С лодки не перескочишь. Только людей зазря побьют недруги наши...

Азовский урок был обиднее всего для царя. Сам он не справился с осадной армией, а его любимцы – генералы Лефорт и Головкин – оказались способными только к пирам и потешным играм в войну. Служилый иноземец Патрик Гордон, более опытный военачальник, не имел, да и не мог иметь должного авторитета у русских воевод. Пётр понял главное – армии на поле брани требовался опытный, способный главнокомандующий. Великая заслуга молодого государя состояла в том, что он хорошо осознавал, что на такую роль он ещё долго не будет годен. История учила, что полководцы складываются не годами – десятилетиями.

Размышляя о новой азовской кампании, Пётр решил ликвидировать многоначалие над войсками, уходившими в новый поход на юг. Заметим, что самодержец как в начале своей военной карьеры, когда он не приобрёл ещё достаточного опыта, так и в конце её, когда его полководческие дарования раскрылись в полной мере, не возлагал на себя обязанностей главнокомандующего ни на суше, ни на море, хотя фактически он, а не кто-либо другой, руководил сражениями.

Чем руководствовался царь, определяя себе скромное место в военной иерархии России, почему не стремился брать в свои руки бразды правления армией, предпочитая всегда оставаться в тени и лично командовать через номинальных главнокомандующих – неясно. Та версия, что, действуя подобным образом, царь в случае поражения мог свалить всю вину на «официального» полководца, должна быть отвергнута. Ибо не было случая, когда бы Пётр уклонился от ответственности за военную неудачу и свалил её на плечи другого.

Пётр Алексеевич не доверял старым воеводам из знатных боярских и княжеских родов – они воевали по старинке, пренебрегая познаниями европейского военного дела. Главнокомандующим 70-тысячной русской армией, которой вновь предстояло пойти на Азов, был назначен воевода Алексей Семёнович Шеин, получивший по такому случаю звание российского генералиссимуса.

Командующим пока ещё не существующим русским флотом, который спешно создавался на многочисленных верфях Воронежа, стал уроженец самой сухопутной страны в Европе – Швейцарии – генерал и адмирал Франц Лефорт. Генерал Пётр Иванович Гордон стал первым помощником генералиссимуса Шеина, исполняя одновременно должность «генерала-инженера». Как показали дальнейшие события под Азовом, фактически шотландец руководил осадными работами под турецкой крепостью.

Вопрос о том, кто будет начальствовать над царским войском в новом Азовском походе, решался 14 декабря. В тот день после обеда Пётр, по привычке без предупреждения, приехал в гордоновский дом. Отвечая на приветствие хозяина, сказал:

   – Ваша милость, бери шпагу и садись в мой тарантас. Поедем к Францу Яковлевичу. Что-то он незамог после вчерашнего пиршества. Дела надо обсудить важные. У Лефорта велено быть и другим начальным людям моим.

Действительно, когда царь и шотландец подъехали к новому кукуйскому дворцу петровского фаворита, их там у дверей встретил не только сам нездоровый Франц Яковлевич, но и генерал Автоном Михайлович Головин, князь Борис Голицын, несколько бомбардиров-преображенцев и другие ближние люди. Сняв шляпы, они склонили перед самодержцем головы в пышных париках. Среди них особенно выделялся огненно-рыжий Меншиков, который в этом старался перещеголять всех русских. Пётр, обняв своего любимца Франца, сказал ему:

   – Веди в дом. Вина к столу сразу много не подавай. Сперва о деле азовском говорить будем на консилии.

Военный совет решал в тот день только два вопроса. Первый – кому быть в новом походе генералиссимусом, то есть главнокомандующим всей армии. Второй – кому быть флотовождём, адмиралом. И тот другой вопрос самодержец решил заранее, без советов с кем-либо. Теперь ему хотелось знать, как отреагируют на его избранников близкие ему люди из числа настоящих единомышленников. Пётр Алексеевич опасался в сём деле «крамолы», хорошо знакомого ему по юности боярского местничества.

Собравшиеся и рассевшиеся на стульях и лавках в зале лефортовского дворца молчаливо ожидали сказанного царского слова. Патрик Гордон понимал, что не ходить ему в московской пешей рати на первых ролях. Но он всё же надеялся на то, что его воспитанник предпочтёт его всем другим служилым иноземцам. В том он действительно не ошибся.

Пётр I, собравшись с мыслями, твёрдым голосом, словно зачитывая высочайший указ, сказал:

   – По воле моей, великого государя, назначаю генералиссимусом на поход под Азов боярина князя Черкасского. Если его здоровье к весне не поправится, то быть генералиссимусом боярину и воеводе Шеину, Алексею Семёновичу.

Среди участников «консилии» раздался шёпот одобрения. Ближние бояре не раз блистали воеводским искусством и были уважаемы за заслуги государем. Царь, помолчав, добавил ещё:

   – Генералу Гордону Петру Ивановичу быть в походе первым помощником, правой рукой генералиссимуса. И исполнять при нём должность генерал-инженера.

Патрик Гордон встал со своего места и в знак признательности приложил руку к сердцу. В новом походе он получал должность высокую и почётную. После того как генерал сел, Пётр I продолжил:

   – Воронежским флотом новостроящимся в походе на Азов начальствовать велено Францу Яковлевичу Лефорту. Величаю его с сего дня чином генерала и адмирала.

Ни одна из названных фамилий не вызвала даже малейшего неодобрения в кругу ближнего царского окружения. Патрик Гордон знал хорошо и женевца, и князей Черкасского и Шеина. Все они были людьми заслуженными в войске Московии, знатного рода, если не считать Лефорта, купеческого сына из швейцарского города Женевы.

То, что государь первым претендентом на должность генералиссимуса назвал князя Черкасского Михаила Алегуковича или Михаила Алегук-Мурзина, а не Шеина, было понятно. Второй родился в 1662 году, а князь Черкасский в 1665 году был уже стольником. Воеводствовал в Новгороде и Казани. Был воеводой большого полка царских войск, которые посылались в 1679 году в Киев – «в приход неприятельских людей быть бесстрашно и надёжно». Постоянно сопровождал юного царя во всех его потешных играх к потому стал человеком к нему близким.

Но Патрик Гордон знал и другое. Боярин из числа ближних ни в каких сражениях не участвовал и пороховым дымом окурен не был. Так что быть ему не только правой рукой и генерал-инженером у князя-воеводы Черкасского, а исполнять все черновые обязанности генералиссимуса-главнокомандующего.

Больше симпатий старого генерала вызывала кандидатура Алексея Семёновича Шеина. Мужа из рода знатного воеводскими заслугами. Он был правнуком знаменитого смоленского воеводы Михаила Шеина, полководца Московии в годину Смуты, казнённого при царе Михаиле Фёдоровиче Романове по навету Боярской думы. Воеводствовал в столице земли Сибирской городе Тобольске. При правительнице царевне Софье, когда она грозила из Троицы взбунтовавшимся московским стрельцам, командовал отрядом дворян из Коломейцев, рязанцев, тулян и каширцев. После этого был назначен воеводой в порубежный Курск.