Текст книги "Четырех царей слуга"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Пётр был на казни инкогнито. Генерал Патрик Гордон приехал вместе с сыновьями, судьба которым уготовила службу в русской армии. Отец хотел показать им всю суровость наказания за воинскую измену в Московском царстве. Присутствовали почти все служилые иноземцы из Немецкой слободы.

Созерцая кровавое зрелище, седоволосый военачальник говорил таким же, как и он, «немцам» в ботфортах, шляпах и при шпагах:

   – Такое делается за измену не только в Московии. В моей Британии, Швеции или у поляков наказания за воинскую измену ничем не отличаются от здешних.

   – Господин генерал, чему удивляться – это же варварская Московия, а не какое-то европейское королевство или герцогство.

   – Пустое говорите. В мире нашем всё едино, господа ландскнехты. Мы же наёмники, клятву на верность дававшие...

Награды за Азов. Снова на Дону

...Зима проходила в подготовке знаменитого петровского Великого посольства в Европу. Гордон продолжал начальствовать над бутырцами, много времени отдавал обучению новонабранных солдат. Он по-прежнему часто встречался с государем, а тот посещал его дом. В один из таких дней монаршьего посещения «служилый иноземец» чуть не получил высочайшее неудовольствие.

14 октября Патрик Гордон собрал у себя шотландцев-католиков, проживавших в Немецкой слободе и остававшихся верными королю Иакову. Хозяин с гостями праздновали в тот день рождение королевского регента, причём пили за здоровье короля Иакова, которого московский монарх откровенно не жаловал. Сам генерал произнёс свой любимый для подобных случаев тост:

   – Пусть здравствует монарх верных ему во все времена шотландцев! Пусть здравствуют и мы с вами, верноподданные монарха-католика! Мы ему верные палаши и мушкеты!

В ответ на сказанное из гордоновского дома на всю Немецкую слободу неслось дружное и троекратное:

   – Виват! Виват! Виват!

Царь прибыл в гостеприимный дом Гордонов в 5 часов вечера привычно, без предварительного предупреждения, когда «кромольные тосты» были уже произнесены. Теперь можно было пить за что угодно, благо стол ломился от вин и угощений.

Сопровождавший его Преображенский сержант Алексашка Меншиков тоже как будто ничего не заметил, демонстрируя перед гостями белый офицерский шарф. При виде такого нарушения воинской амуниции генерал смолчал, зная, что царскому любимцу дозволяется многое. В противном случае Пётр Иванович дал бы самый строгий нагоняй любому младшему чину, «посягнувшему» на часть офицерского обмундирования. Самое малое, что мог услышать в таком случае виновник от Гордона, были слова:

   – Господин сержант, извольте немедленно показать мне ваш офицерский патент...

В худшем случае такого виновника, одетого франтом не по чину, могло ожидать от генерала Петра Ивановича и другое:

   – Извольте доложить, господин сержант, о вашем непозволительном поведении полковому командиру. А не ротному. Пусть накажет вас четвертью жалованья за сей месяц...

Празднование на Кукуе именин короля Иакова могло плохо закончиться для его участников. В худшем случае – царской опалой. Российский государь являлся сторонником правившего тогда в Англии короля Вильгельма и не любил подобных шуток в отношении любых законных европейских монархов. Для него все его верноподданные были только слугами и рабами.

Однако думается, самодержец простил бы такое «воровство» своему любимому учителю и наставнику. Но Патрик Гордон как человек, вымуштрованный годами московской службы, на подобные вольности решался не часто. Он не случайно наставлял своих послушных его воле сыновей:

   – Помните, что бережёного Бог бережёт. И в нашей горной Шотландии, и в нашей с вами царской Московии. Помните об этом и никогда не огорчайте своим поведением коронованных особ. Будь то король или герцог. Они для нас государи...

Патрику Гордону приходилось участвовать во многих царских развлечениях. Известно, что Пётр Великий страсть как любил тушить городские пожары. Так, государь вместе с генерал-инженером в шесть часов утра 9 ноября после пиршества в гордоновском доме (царь остался там ночевать) поспешили на большой пожар, вспыхнувший за Калужскими воротами. От горевшей яркой свечкой избы мастерового начали загораться соседние строения.

Там Пётр Алексеевич и Пётр Иванович разделились: монарх, расталкивая добровольных пожарных, лично начал бороться с огнём, шотландец же взял на себя общее руководство. Оно состояло в том, чтобы никто не мешал царю-батюшке потешиться на пожаре и чтобы тот случаем не опалился огнём:

   – Эй ты, человек! Подноси ведро с водой не туда, а неси его царю. Видишь, его величество гневается, что воды под рукой нет...

   – Эй, молодей! Обрушь-ка то горящее бревно. Какое? А то, что над головой царя-батюшки нависло от стены-то. Поспеши...

Когда пепелище было залито водой, а от избы остались одни обгоревшие брёвна и печная труба, сиротливо смотревшая на заплаканную семью погорельца, генерал приветствовал своего любимого монарха:

   – Ваше величество, славно вы справились с пожаром. Смотрите – все другие дома целы, только закоптились немного.

   – Вижу, вижу, Пётр Иванович, ваша милость. Вовремя подоспели с Кукуя. Иначе вся бы улица выгорела. А там кто его знает, чем могло закончиться огнище. Моя Москва не раз выгорала дотла. И татары жгли, и поляки, и свои воры.

   – Знаю, мой государь, князь-кесарь Фёдор Юрьевич мне про то как-то рассказывал.

   – Он-то рассказывал, а я пожары на Москве с детства каждый год зрю. Да ещё какие – по полгорода выгорало...

После Азовского похода самодержец стал посещать не только самого Патрика Гордона, но и бывать на торжествах, которые устраивали его сыновья. А их в семье генерала-шотландца было четыре – Яков, Теодор, Джемс и Александр. Все они состояли на русской военной службе, начав с младших офицерских чинов.

Перед новым, 1697 годом Пётр был почётным гостем на пиру, данном полковником Яковом Петровичем Гордоном. Застолье оказалось примечательно ещё и тем, что на нём приглашённый из Австрии артиллерийский полковник Граге производил какие-то опыты со стрельбой, которая удалась в домашних условиях и царю очень понравилась.

После того как монарх с гостями удалился из гордоновского дома, его хозяин долго ковырял пальцами в отверстиях от мушкетных и пистольных пуль в стене и дверях. К такому царскому увеселению он давно уже привык. Пётр Алексеевич на любых торжествах и по любому поводу требовал палить из всего, что было под рукой. В разгар застолья стрельнуть из мушкета любил и он. При этом мишенью становилась утварь, мебель, картины.

Огорчало только то, что трофейный турецкий ковёр из-под Азова теперь больше напоминал решето, да ещё в ряде мест обожжённое горевшими пыжами, вылетавшими из ружейных стволов. Чтобы немного утешиться, пошутил сам с собой:

– Да, за такой ущерб с полковника Граге не возьмёшь ни одного гульдена. Принёс с собой пороха, как словно на войну собрался идти...

В память взятия крепости Азова в том же году были выпущены наградные медали. На лицевой стороне одной из них был изображён бюст Петра с надписью: «Пётр Алексеевич, повелитель московский, присно прираститель». На оборотной стороне была изображена бомбардировка Азовской крепости с надписью: «Молниями и волнами победитель». Внизу была дата – «1696».

Шотландец очень гордился полученной медалью. И было от чего – в двух походах отслужил Московии и её царю Петру. Теперь награда с шёлковой голубой лентой на воинских торжествах украшала его кирасу. Азовская медаль стала частью его парадного убранства.

26 декабря 1696 года состоялось торжественное объявление наград за Второй Азовский поход. Награждение затянулось по одной простой причине – этим делом занималась Боярская дума, которой высочайше было велено никого из ратников не обделить.

Собранным в Кремлёвский дворец военачальникам во главе с генералиссимусом Алексеем Семёновичем Шеиным думным дьяком громогласно была прочитана «сказка», содержавшая довольно пространную историю второго петровского похода на турецкую Азовскую крепость с похвалами за их службу. И только затем объявлены пожалования.

Главнокомандующий ближний боярин Алексей Семёнович Шеин был пожалован золотой медалью в 13 золотых (червонцев), кубком с «кровлею» (крышкой), кафтаном «золотным» (парчовым) на соболях, «придачей» к его денежному жалованью в 250 рублей и вотчиной – Барышской слободой в Алатырском уезде. «Знатный муж» Русского царства остался очень доволен такими государевыми милостями.

После этого думный дьяк начал читать следующий лист царской наградной грамоты:

– А мой верный слуга, генерал-инженер иноземного строя Пётр Иванович Гордон за все свои труды под Азов-городом тяжкие милостиво награждается мною, государем всея Руси...

Первый помощник генералиссимуса, руководивший осадными работами вокруг Азовской крепости, получил в награду за ратные труды золотую медаль в 6 червонцев, кубок с «кровлей», кафтан «золотной» на соболях. И самое ценное – немалое по тем временам имение в 100 крестьянских дворов – вотчину.

Так шотландский дворянин Патрик Гордон стал российским помещиком, вотчинником, имея ещё и имение у себя на родине. Московское поместье могло передаваться по наследству.

Первыми гордоновскими крепостными мужиками стали 37 крестьян с семьями деревни Красной в Рязанской волости и 25 крестьян, тоже с семействами, деревни Твановской в Соловской волости. Грамоты на них шотландец получил несколько позже, 12 февраля.

Однако деревня Красная на Рязанщине скоро оказалась не во владениях Патрика Гордона. Спор за неё повёл с ним не кто иной, как царский фаворит Франц Яковлевич Лефорт. Пришлось уступить деревеньку швейцарцу, но не безвозмездно. Государь передал обиженному «шпанскому немцу» в потомственное владение село Красную Слободу Рязанской волости в 64 крестьянских дома. После этого два служилых иноземца, два генерала и адмирала на русской военной службе помирились.

Приехав после кремлёвского приёма домой в наброшенном на кирасу собольем кафтане, генерал объявил сыновьям и супруге:

   – Теперь мы не только дворяне Шотландии, но и Московии. Вот вам царская грамота на наше имение здесь, в этой стране московитов...

Награждены были все участники Второго Азовского похода – до последнего солдата и стрельца, несколько десятков тысяч человек. Солдаты и стрельцы получили по золотой копейке. Царскую наградную копейку многие не тратили, а нашивали себе на шапки и кафтаны. На Московской Руси это было традицией для воинов ещё со времён Ивана Грозного. Те из солдат, кто владел землёй, получили к ней прибавку в 100 четвертей и деньгами 8 рублей.

После торжественного объявления наград военачальникам в Кремлёвском дворце состоялся праздничный обед у генералиссимуса. Боярин Шеин пригласил на него всех полковых командиров. А затем, как пишет Патрик Гордон, все «поехали к его величеству принести нашу благодарность».

Царские награды за Второй Азовский поход Патрик Гордон отметил большим застольем в своём доме. На сей раз хозяин решил повеселить гостей не мушкетной и пистолетной пальбой, а песнями. Для того он и пригласил к себе большую кампанию певчих. Наиболее голосистый из них получил в награду два рубля серебром, все остальные – по рублю медной монетой.

Обрусевший до некоторой степени Пётр Иванович Гордон не раз удивлялся в кругу домочадцев или кукуйцев русскому народному песнопению:

   – Удивительный народ эти русские. В поле на жатве поют. В кабаках, напившись до умопомрачения, – поют. На войне даже раненые – тоже поют. Да ещё как поют, с любовью...

Певчие, в том числе из солдат-бутырцев, постоянно приглашались на пиры в гордоновском доме. Хозяин заслушивался ими, восхищаясь русской песней. И всегда приглашённые уходили от него одарённые деньгами и ласковым, похвальным словом. По Москве даже ходила поговорка:

   – Поют так славно, словно у генерала Гордона на Кукуе...

С годами московские пиршества с обильным питьём и многочисленными застольными тостами (попробуй, например, не осуши кубок до дна за здоровье кого-нибудь из членов царской семьи) для генерала Гордона заканчивались плачевно. По обыкновению, весь следующий день он был тяжело болен и с трудом поднимался с постели. О несении государевой службы не могло быть и речи.

Часто в таких случаях Пётр I наведывался к больному, чтобы его опохмелить, или присылал к нему царского лекаря. При этом государь говаривал:

   – Ваша милость, мой любезный Пётр Иванович, твоё здоровье так дорого мне, что ты лечись, сколько для того надобно. Любые лекарствица из Аптекарского приказа велю прислать. Ты только скажи, в чём нужда есть.

   – Спасибо за оказанную мне честь, ваше величество. Не беспокойтесь, через день-два я встану на ноги и снова буду на царской службе.

   – Пётр Иванович, помни, что всегда мне люб и дорог. Ты каждый день мне нужен для добрых советов. О том всегда ведай...

Великое посольство выехало из Москвы 10 марта 1697 года. Оно держало путь в Голландские штаты, на туманный Альбион, в Священную Римскую империю со столицей в австрийской Вене, Данию, к курфюрсту Бранденбургскому, в Венецианскую республику, к папе римскому. С посольством убывал инкогнито и сам царь, значившийся как десятник Пётр Михайлов.

А уже в апреле генерал-инженер Пётр Иванович Гордон вновь отбыл к Азову. Отправился туда и генералиссимус боярин Алексей Семёнович Шеин, назначенный главой сразу трёх приказов – Пушкарского, Иноземного и Рейтарского. Царь перед отъездом в Европу велел им позаботиться об укреплении завоёванных на юге приморских земель.

Для заседания Боярской думы государь не без совета с Гордоном, Шеиным и Ромодановским составил специальную записку. В ней говорилось о необходимости заселения города Азова и постройки на юге военного флота. Записка носила название «Статьи удобные, которые принадлежат к взятой крепости или фортецыи от турок Азова». Статей, представленных на рассмотрение боярства, было всего две. Но каких! Поистине исторических для старой России, продолжавшей торить путь к морским берегам.

В первой говорилось: «Понеже оная (то есть крепость) разорена внутри и выжена до основания, также и жителей фундоментальных нет, без чего содержатися не может, и того для требует (то есть крепость) указу, кого населить, и много ли числом, и жалованья всякая откуды». То есть требовалось найти казну для такого государственного дела, как заселение Азов-города на самом крайнем приграничье царства.

Во второй статье Пётр обосновывает необходимость создания русского флота на Азовском море. Он пишет, что в Азове нельзя содержать большого числа конницы для отражения набегов конных войск крымского хана и «делать поиски» против османов. Не сможет отбивать наскоки степных конных полчищ и пехотный крепостной гарнизон. Он сможет оборонять только сам город.

И тогда неприятель возгордится слабостью россиян и будет нападать на приграничье государства ещё сильнее: «...Паки прежнею гордостию взнявся, пачи прежнего воевати будет».

Пётр писал далее то, что не раз уже говорил своим близким людям после азовской победы:

– Фортуна сейчас к нам бежит. Случай удобный, чтобы закрепиться сейчас на юге. Счастлив будет тот, кто за эту фортуну сможет ухватиться и удержать её...

Поэтому во второй статье записки Боярской думе самодержец пояснял им всё значение создания русского военного флота в море Азовском, имеющего там удобную военную гавань:

«И аще потребно есть сия, то ничто же лутче мню быть, еже воевать морем, понеже зело блиско есть и удобно многократ паче, нежели сухим путём, о чём пространно писати оставляю многих ради чесных искуснейших лиц иже сами свидетели есть оному. К сему же потребен есть флот или караван морской, в 40 или вяще судов состоящий, о чём надобно положить, не испустя времени, сколко каких судов и со много ли дворов и торгов, и где делать?»

Дума по царскому повелению постановила по первой статье записки поселить в Азове три тысячи пехотных солдат с семьями из низовых – волжских городов ведомства приказа Казанского дворца. Каждому поселённому солдату полагалось в год пять рублей денежного жалованья, шесть четвертей муки ржаной и две четверти овса на семью ежегодно Помимо солдат в крепостном порубежном городе намечи лось содержать на царском жалованье 500 человек калмыцкой конницы.

По второй статье петровской записки Боярская дома составила исторический для Российского государства приговор:

«Морским судам быть».

Приговорено было коротко, веско и ясно. Этими словами первого законополагающего документа и начиналась история русского военно-морского флота.

Перед отправкой Великого посольства в Европу Пётр спешит закончить все «начальные» дела в Москве. Рано утром 6 января 1697 года он вызывает к себе в Преображенское двух доверенных людей – Алексея Семёновича Шеина, только назначенного главой Пушкарского приказа, и служилого иноземного генерала Петра Ивановича Гордона. Посыльный сержант просит вызванных поспешить.

Ближнему боярину Шеину и его первому помощнику, генерал-инженеру, давалось высочайшее поручение укрепить Азов по чертежам, составленным ещё в 1696 году «цесарскими» (австрийскими) инженерами-фортификаторами. Против Азова на северной стороне Дона предписывалось построить особую крепость современной фортификации, получившую название Святого Петра.

Надлежало произвести промеры моря в таганрогской бухте и устроить там гавань. Для защиты будущего портового города намечалось сооружение крепости Троицы. Для того чтобы оборонять базу русского флота от набегов конницы крымского хана, было решено возвести западнее Таганрога на Петрушиной косе передовой многопушечный форт Павловский.

Ставя такие задачи своим ближним людям, Пётр заключил свой высочайший указ:

– Пусть не только султан в Стамбуле и его бахчисарайский хан знают, но и в Европе ведают, что Русское государство на моря выходит трудами ратными и корабельными...

Государь и его соратники задумали и ещё одно крайне смелое в инженерном отношении предприятие – соединить Волгу с Доном в том месте, где эти две реки сходятся на самое ближайшее расстояние между собой. Канал должен был связать приток Волги – реку Камышинку – с донским притоком Иловлей. Они были разделены между собой волоком всего лишь в 20 вёрст.

Этим путём издавна донские казаки со своими лодками пробирались на Волгу для «промысла». Этим путём однажды ходила и огромная турецкая армия, вознамерившаяся присоединить к Оттоманской Порте теперь уже российский город Астрахань. Но османам пришлось уйти восвояси, покрыв донские степи бессчётными могилами янычар.

Участие в обсуждении проекта канала Волга—Дон принимал и Гордон. Уже весной 1697 года для работ по строительству канала было собрано двадцать тысяч работных людей. Руководство рытьём канала, оставшегося до середины XX века только на бумаге, поручили иноземному инженеру Бреккелю. Пётр по поводу не состоявшейся великой стройки говаривал:

   – Сейчас соединим Первопрестольную через Волгу с Доном и морем Азовским. Завтра – с морем Белым, с Архангелгородом. Морские караваны будем по рекам водить с севера на юг...

Строительство петровского канала Волга—Дон прекратилось в самом начале по весьма прозаической причине. Иностранец-каналостроитель Бреккель, побывав в степных местах, ужаснулся планам монарха Московии и испугался за свою судьбу. Вернувшись в Москву, он сразу же прибыл к ближнему боярину князю Борису Алексеевичу Голицыну с нижайшей просьбой:

   – Ваше сиятельство, лопат и мотыг мужиков для прорытия канала не хватит, чтоб исполнить повеление московского короля.

   – Так что же делать? Дать ещё указ воеводам по городам и уездам – пусть шлют ещё людей с инструментом?

   – Нет, ваше сиятельство, пошлите меня в Нарву – я там приготовлю машину для копания земли и привезу её на Волгу.

   – Поезжай, если так. В казне получи деньги на машинные работы. Расписку дьяку в том дай.

   – Премного благодарен, ваше сиятельство. А я уж в Нарве расстараюсь по машинному делу...

Так инженер-каналостроитель бежал из Московского царства и больше в нём не появлялся. Когда о том в далёкий Амстердам написали Петру Алексееву, тот по такому поводу высказал немало гневных слов. Но Бреккеля участь изменника «оянычарившегося» Якушки Янсена никак не ожидала – всё для него, связанное с Россией, закончилось благополучно...

Патрик Гордон принял участие в проводах царя и Великого посольства из Москвы. 5 марта государь приехал к своему наставнику в гости и за беседой пробыл у него до полуночи.

9 марта перед отъездом первый посол Франц Яковлевич Лефорт закатил у себя в кукуйском дворце очередной пир. Шотландец записал в своём «Дневнике»:

«Я принял участие на празднестве у генерала Лефорта, после которого все поехали в Никольское, в 15 вёрстах от Москвы, где я провёл ночь с другими. 10 марта его величество там же после раннего обеда простилось со всем обществом, состоявшим по большой части из сенаторов (то есть бояр) и именитых иностранцев. Затем мы простились с послом и другими».

С отбытием из столицы Великого посольства она опустела не только по сей причине. На берега Дона в Азовскую крепость, в кораблестроительный город Воронеж по царскому повелению отправилось немало людей начальных и воинских. Пётр раз за разом требовал от послушной его воле Боярской думы:

   – Надо делать всё, чтобы олюдить Азов. Чтоб корабли побыстрее строились в Воронеже. Чтоб скорей они вышли в море...

Генерал Пётр Иванович Гордон отправился на юг в должности корпусного начальника – «полка». Составленная им собственноручно «Роспись перечневая полка П. Гордона людей ратных, конных и пеших, и пушек и воинских припасов» перечисляет все шесть полков, находившихся под его личным командованием в Азове. Это были Лефортов полк во главе со стольником И. А. Тыртовым, Бутырский (Гордонов) полк, Тамбовский солдатский полк, два рейтарских и Острогожский черкасский (казачий) полки. Всё войско составляло 249 «начальных людей» – офицеров и 8090 ратных людей – рядовых. Гордоновский «полк» имел и свой «наряд» – полевую артиллерию.

После Пётр Иванович Гордон будет вспоминать не без гордости своё последнее пребывание на берегах Дона и крепостное строительство там по царскому повелению:

   – На русской службе командиром солдатского полка я участвовал уже в шести военных походах. В одном Кожуховском, в двух Крымских и трёх Азовских...

Новая служба в Азовской крепости продолжалась для шотландца сравнительно недолго – до ноября того же года. Вместе с боярином Шеиным он занимался исполнением царских повелений по закреплению за Россией отвоёванного у Оттоманской Порты кусочка земли, прилегавшего к Азовскому морю. Одновременно гордоновские полки несли сторожевую службу на случай военных действий со стороны Турции и Крымского ханства. Приходилось заниматься и большими строительными работами. Были перелопачены горы земли.

В те годы в состав азовского гарнизона входило много стрельцов, которые, будучи оторванными от семей, в своём большинстве бедствовавших без них, тяготились службой в далёкой от Москвы крепости. Гордон в своём «Дневнике» отмечает недисциплинированность столичных стрельцов и частые их побеги из Азова в Россию.

Генералу в таких случаях по долгу службы приходилось постоянно заниматься разбирательством:

   – Почему бежал из царской крепости, человек? Где твоя фузея и бердыш? Куда ты их дел, негодник?

   – Ваша милость, господин генерал, бежал в Москву к семье из тягости службы азовской. А фузею с бердышом в крепости оставил. Прикажешь – сыщу сразу в полку.

   – Иди к себе в полк. Полковнику Ивану Чёрному, твоему начальнику, скажешь, чтоб тебе дали розог. Оружия не найдёшь – прикажу дать ещё розог и вычту потерянное из годового жалованья.

Беглые, пойманные в степи конной стражей, обычно оказывались несказанно рады такому исходу. Розги – не тюрьма с пыточной. Кланялись до земли, говоря:

   – Ваше сиятельство, благодарю нижайше за такую вашу милость ко мне, вору.

   – Помни воинскую присягу. Ещё раз сбежишь с царской службы – отправлю под стражей в Москву, в Разбойный приказ...

Царь, находясь в Европе, не забывал своего военного наставника-шотландца. Известна переписка самодержца и Патрика Гордона; в письмах они делились новостями. Монарх не раз в посланиях российским высокопоставленным лицам просил передать сердечные пожелания Петру Ивановичу Гордону. Это лишний раз свидетельствует о том, что генерал пользовался исключительной благосклонностью и доверием государя.

Шотландец в ответах сообщал подробности обо всём. В одном из своих первых писем он пожаловался монарху, что бояре по сей день не выдали ему за победный Азовский поход драгоценный кубок. Государь ответил:

   – Потерпи немного в том, ваша милость. Ещё малость дён, потерпи генерал. Не будь строптивым.

   – А как же твой царский указ про меня? А как неё контракт о найме на службу московскому государю?

   – Казна пуста, сам про то ведаешь. Как придёт от якутского воеводы сибирский ясак[21]21
  ...ясак... – в России XV-XX вв. натуральный налоге народов Сибири и Севера, главным образом пушниной.


[Закрыть], так будет тебе ещё одна шуба на соболях. Такая, какую в твоей Шотландии ни один герцог не нашивал...

После такого утешения шотландец больше не тревожил любившего его государя подобными жалобами. Не беспокоил он по сему поводу и сонную Боярскую думу, в которой страсть как не любили требовательных служилых «немцев».

Наёмник, умудрённый опытом службы в трёх армиях, давно уже понял, что лучше ждать обещанного жалованья и наградных, чем их требовать. В первом случае можно было в конце концов надеяться на получение желаемого, во втором – быть наказанным «бесчестно» и ничего не получить. В этом отношении Московия мало чем отличалась от Речи Посполитой или Шведского королевства.