Текст книги "Заблудшие (СИ)"

Автор книги: Алексей Супруненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Глава 2

Шли несколько дней подряд без еды и воды, останавливаясь на короткие привалы. Конечной точкой маршрута оказался большой лагерь, обнесенный колючей проволокой и без единой постройки внутри. Фактически ночевать приходилось под открытым небом. Кого тут только не было, пехотинцы, артиллеристы, саперы, танкисты и пограничники, в общем, все рода войск. По количеству пленных можно было судить и о масштабах катастрофы, в которую попала Красная Армия. Вместе с бойцами, имеющими мало-мальское обмундирование, были и те, кто оставался в нательном белье, да еще и без сапог. Вперемежку со здоровыми мужчинами здесь находились и раненные. Их доле не позавидуешь. Никто им здесь медицинской помощи предоставлять и не собирался. Умрешь, значит умрешь. В отличие от походной колонны в лагере кормили, если это можно было назвать кормежкой. Через ограждение им бросили вареную картошку и свеклу. Красноармейцы, отталкивая друг друга падали на колени, пытаясь подобрать с земли хоть что-нибудь. Эта давка вызывала у охраны приступы хохота. Им было весело смотреть, как здоровые мужики, словно звери, бьются друг с другом за вареные овоща. Оскотиниться людям не дали несколько командиров Красной Армии, попавших в общую массу солдат. Они попытались навести порядок и под их влиянием, многие красноармейцы вспомнили, кто они есть на самом деле, и старались держать в узде и тех, кто потерял человеческий облик. Когда дисциплина была восстановлена, то немцы потеряли всякий интерес к вражеским солдатам. Так, как заняться было нечем, Чижовстал искать в общей массе своих однополчан. Первым обнаружил Федьку Игнатова. То, что тот не падет смертью храбрых в борьбе за Советскую власть, Чижов не сомневался. Такие, как Федька выживут при любой ситуации. Игнатов, как человек, после того предательства, был для него противен и он сделал вид, что не узнал своего второго номера.

– Кого ищешь, Чижов? – спросили его из массы военнопленных. Григорий присмотрелся к незнакомцам и в одном из них опознал своего старшину Саюна. Он присел рядом со знакомым бойцом.

– И ты здесь?

– А где мне еще быть? Разве что на берегу речки. Тут много наших. Мы до последнего оборону держали. Зря комбат затеял эту контратаку. Ты молодец, хорошо нас поддержал из пулемета, – похвалил старшина Чижова.

– Возле меня минометная мина упала и меня контузило. Когда очнулся, вижу, все бегут. Ну и я вместе с ними, – попытался оправдаться Григорий.

– С комбатом то, что? – хотел Гриша узнать судьбу Близнюка.

– Убили. Разве можно с винтовкой на танки идти? – грустно спросил старшина.

– Это точно. Где наши-то танки? Вон сколько здесь народа. Это, что конец? Нет больше Красной Армии? – снова возникли у Гришки вопросы.

– Не разводи панику. Это временные трудности. Красная Армия и не такое переживала, – уверенно ответил Саюн.

– И ты туда же. Не разводи панику, не разводи панику, а сказать то нечего? Кто мне объяснит, почему все так происходит? И ты не сможешь. Зато политрук меня к смертушки приговорил, как паникера и пособника врага народа. Не стал я в кулацкого мальца стрелять и оказался врагом. Своих парней проще в расход пустить, чем немца остановить, – со злостью в голосе произнес Чижов.

– Насчет расхода, я с тобой согласен. Это он перегнул палку. Кстати и лейтенантик тут тоже. Раненный, правда, – поделился информацией старшина.

– Здесь? – удивился красноармеец.

– Я от него в лесу сбежал. Он с парнями собирался к своим прорываться.

– Видать не получилось, – сожалел Саюн.

– А сбег-то почему?

– Он, ни как не мог мне простить, что я жив остался. Мне взводный, так прямо и сказал, чтобы я уходил от политрука, а иначе, мы все с ним погибнем. Как в воду смотрел, – ответил Чижов.

– И Потапов сбежал? – ухмыльнулся собеседник.

– Ушел домой. Сказал, что для него война закончена.

– Дурак. Думает отсидеться? Не получится. Война только начинается, – глубокомысленно произнес Саюн.

– Для кого начинается, а для нас уже закончилась, – вздохнул Гриша.

– Я так не думаю, – не соглашался собеседник.

– Чего тут думать? Посмотри вокруг, – с какой-то тайной обидой в голосе произнес Чижов. Дальше он больше не пошел, а остался возле старшины. Вместе с ночью пришла и гроза. Григорий любил смотреть на дождь из окна своего дома. На небе полыхают молнии, и тугие капли дождя стучат в стекло. Прекрасно, если еще в доме тепло и есть что покушать. Но сейчас все было по-другому. Дождь не по-летнему холодный, плюс промозглый ветер, от которого не спрятаться. Через пару минут его начало мелко трусить от холода, шинельки то не было, а гимнастерка много не нагреет. Земля стала намокать и под солдатскими сапогами превращаться в жижу. Саюн, подсел к нему поближе, и накинул на плечи свою шинель. Так они и сидели, под одной шинелью, прижавшись, друг к другу, чтобы сохранить тепло. Утро ознаменовало себя не только лучами солнца, но и надрывным кашлем, который появился у многих после проливного дождя. Чтобы не дать простуде овладеть его телом, Григорий стал прохаживаться по периметру лагеря, пытаясь согреться в движении. Хорошо хоть сапоги у него были хорошие и ноги не промокли. Сегодня он не отказал себе в удовольствии позлорадствовать над политруком. У Волкова была перебинтована голова, но при этом он имел достаточно бодрый вид. Петлицы, нарукавные нашивки, выделяющие из общей массы красноармейцев работников политотдела, все оставалось на месте, будто бы лейтенант продолжал гордиться своим положением.

– Ну, что политрук, дошел до линии фронта? – теперь с офицером можно было общаться и на ты. Что он сделает?

Волков поднял голову. Без сомнения он узнал, кто стоит перед ним.

– Ты я смотрю, тоже далеко не убежал. Мы то хоть к своим шли, а ты с Потаповым куда? К немцам, наверное? Вот и попал, куда хотел.

– Ты мне предательство Родины не шей, – возмутился Гриша таким нападками лейтенанта.

– Лучше скажи лейтенант, где подевались Пикулев и Бородин? Что-то в лагере, я их не вижу.

– Они погибли во время перестрелки, – не стал врать офицер, о причине отсутствия здесь его спутников.

– Тогда поясни мне, паникеру и пособнику врагам народа, почему во время контратаки погиб комбат Близнюк, а политрук Волков остался жив? Или почему во время перестрелки убили коммуниста Бородина, а коммунист Волков оказался у фашистов в плену? Молчишь? Расстреливать других куда проще, чем отвечать самому, – зло произнес Чижов, презрительно смотря политруку в лицо.

– Не тебе меня судить! – огрызнулся Волков. Григорий сплюнул ему под ноги.

– А жаль! Вот таких, как ты, и надо ставить к стенке, – сказал Гришка и поплелся к Саюну. Старшина словно ждал его возвращения.

– Чего ты от него хотел?

– Сказать, все, что о нем думаю,

– Полегчало? – усмехнулся старшина.

– Полегчало, – буркнул Гришка и больше не стал говорить на эту тему.

Вскоре в лагере поменялось начальство. Это определили по новому офицеру, который стал появляться у ограждения и внимательно наблюдать за происходящим. По-видимому, фашисту не понравилось, что советские командиры старались поддерживать среди отчаявшихся солдат определенную дисциплину. В один прекрасный день всех старших офицеров арестовали и вывели за пределы колючей проволоки. Зато всех стали кормить вареной пищей. Баланда еще та, но и ее надо было во что-то получить. У Григория кроме ложки ничего не было. И тут его снова выручил Саюн. У него каким-то чудесным образом оказался армейский котелок. У Чижова сразу же возник в мозгу образ красноармейца Бородина. Он тоже умудрился даже при бегстве с позиции прихватить с собой все положенное снаряжение. Вот, что значит старый воин. Старшина договорился с баландером и получал две пайки в одну посуду. Не будь рядом Саюна, Гришку бы давно вытащили за проволоку вперед ногами. Если бы он не сдох от простуды, то точно бы окочурился от голода. Всех в лагере интересовала судьба командиров и вскоре, она стала известна. Пленных командиров расстреляли и это подтвердили парни из похоронной команды, которые каждый день закапывали мертвых красноармейцев, погибших от ран, голода и холода. Гришка зарос щетиной, гимнастерка покрылась панцирем из грязи, и от него самого жутко разило потом, и запахом давно не мытого тела. Григория начинало знобить, и Саюн накрыл его своей шинелью.

– Красноармейцы, к вам обращается командование Великого Рейха! – послышались слова усиленные рупором. Чижов приподнялся на локте стараясь увидеть, откуда исходил звук. Возле колючей проволоки стоял какой-то мужичок в гражданской одежде, а рядом с ним комендант лагеря.

– Пойду, послушаю, – поднялся с земли старшина.

– Ты лежи, согревайся, – получше накрыл товарища пологом шинели старшина. Гришка остался на месте, но все равно прислушивался к обрывкам долетавших до него фраз. Вскоре Саюн вернулся обратно.

– И чего они там удумали? – живо поинтересовался Чижов.

– Рассказывают о победах Вермахта и призывают сдать властям евреев, коммунистов и командиров. В награду обещают по буханке хлеба за голову, – вкратце пояснил военный.

– Буханку хлеба? – чуть не подавился слюной Гришка.

– Кому ты веришь? Фриц рассказывал, что они уже Минск взяли. Брешут. Нельзя так быстро до Минска дойти, – не верил во вражескую пропаганду старый военнослужащий.

– А может и не брешут. Сам видел, как немчура перла, – вздохнул Чижов. Рядом с ними тоже народ шушукаться стал и явно не в пользу побед Красной Армии.

Визит коменданта не прошел даром. Несколько солдатиков подошли к фашистам и что-то им говорили, тыкая пальцами в гурьбу военнопленных. Затем они вместе с немецкими солдатами прошли вглубь территории, и вытащили из лагеря нескольких человек, на которых указали предатели. Этим отщепенцам на глазах у всех выдали по буханке хлеба. Сначала согласившиеся на сотрудничество с оккупантами солдаты сидели отдельно, но затем к ним стали подходить и другие, в надежде раздобыть хоть краюху хлеба. Без командиров масса военнопленных начала превращаться в стадо животных, которыми руководили только инстинкты. На следующий день фашисты вывели еще нескольких парней. Что с ними стало, можно было и не спрашивать. Похоронная команда работала исправно. Чижов ради интереса прошел мимо сидящих особняком солдат. Озлобленные, отчаявшиеся лица не вызывали у него ни какой жалости. Ноги сами вынесли в сторону Волкова. С политруком произошли изменения. Петлицы с лейтенантскими кубарями исчезли вместе с нарукавными нашивками. Боится! – самодовольно подумал Чижов.

– Что высматриваешь? Сдать захотел? Не досмотрел я тебя, гнида! – зашипел Волков. В этой интонации сплелись страх и ненависть одновременно. Пусть прочувствует, каково это ходить в ожидании смерти, – позлорадствовал красноармеец. Саюн таких походов не одобрил.

– Не вздумай лейтенанта выдать! Я тогда тебя своими руками задушу, – пригрозил старшина.

– Никто его выдавать и не собирается, – стало Гришке даже обидно, что о нем так подумали.

– Тогда и не ходи кругами, а то беду накличешь, – осадил парня Саюн.

Впрочем, так и получилось. На Волкова указал немцам Игнатов. Он-то хорошо знал политрука. Гришка на всю жизнь запомнил прощальный, осуждающий взгляд молодого офицера, которым он наградил Чижова и эту улыбающуюся рожу Федьки, прижимающего к своей груди буханку черного хлеба. Сейчас у него не осталось злобы на Волкова, хотя тот в свое время и добивался, чтобы Гришку расстреляли. Одно сожаление и даже какая-то жалость. Его чуть было не шлепнули по доносу Игнатова, а теперь Федька у фашистов променял буханку хлеба на жизнь политрука. Грустно и страшно. Подобные Федору, при любой власти выживут, и им нет ни какой разницы, чьи судьбы выменять на краюху хлеба. Такая вот она, проза жизни.

Вместе с болью, неопределенностью и страхом в жизни солдат были и позитивные моменты. Немцы не ожидали, что в плену окажется такое большое количество вражеских солдат, и пока умные головы решали, что с этим делать, то у интендантов возникали проблемы, как эту человеческую массу прокормить. Наверное, на этом фоне и появились возле лагеря женщины, которые искали среди красноармейцев своих родных и близких. За продукты и другие материальные ценности, они освобождали из плена дорогих им людей. Комендант на такие обмены смотрел сквозь пальцы, приветствуя поступление в рацион своих подчиненных свежих продуктов. Строгого учета пленным не было, и если несколько десятков окажутся на свободе, то ситуацию это в корне не меняло. Как только в зоне видимости мелькали женские платки и юбки, то солдаты подтягивались поближе к колючей проволоке с искрой надежды в душе, что их смогут выкупить. Григорий тоже постоянно вскакивал со своего места, чем вызывал усмешку у своего старшего товарища.

– Ты-то чего подпрыгиваешь? Твоих родственников тут точно нет.

Это Гришка понимал и сам. Его родной городок был далеко отсюда.

– Я слышал, что иногда парней забирают для работы на хозяина, – не хотел Чижов терять надежду.

– Так ты в батраки собрался?

– Мне все равно, только бы не здесь, – был мужчина не согласен с такой иронией Саюна. Старшина только махнул рукой, мол, иди уже. Сегодня он успел раньше других занять место у самой проволоки. Женщин всего было четверо. Все молодые, в пестрых одеждах и с лукошками в руках из которых торчали буханки домашнего хлеба и горлышки бутылей с мутной жидкостью, не иначе, как с самогоном. Искали какого-то Сметанского Владимира и Игоря Белокрыса. Значит, его стояние оказалось впустую. Три молодые женщины прошли мимо, не обратив на него ни какого внимания. Да и зачем? Он не Володя и не Игорь. Чижов, опустив голову, хотел было развернуться, чтобы вернуться к старшине, когда возле него остановилась четвертая подружка.

– Тебя как зовут? – спросила она с каким-то иностранным акцентом.

– Меня? – ожил пулеметчик.

– Гриша.

– Григорий, – как-то строго повторила она. Она повернулась к немецкому солдату и ткнула пальцем в Чижова.

– Григорий, – четко, но немного резковато назвала она имя солдата.

– Я, я, Гриша, – заколотил красноармеец себя в грудь. Солдат вермахта посмотрел, на грязного, худого Гришку и на корзинку в руках женщины. Подошел поближе и заглянул на набор продуктов. Жареная утка, каравай хлеба, овощи и бутылка самогона. Он довольно кивнул головой и подал знак солдату, двигаться к воротам. Продуктовый набор был явно ценнее, чем этот доходяга пленный. Так и не рассчитывая на счастливый исход, пулеметчик оказался на свободе. Гриша ускоренным шагом отправился следом за своей спасительницей к телеге, на которой приехали женщины. Своего Игорька и Володьку они не нашли, а выручать кого-то постороннего не стали. Григорий умостился возле заднего борта транспортного средства. На лошаденку прикрикнули, и она резво помчала домой, подальше от этого страшного места. Селянки то и дело бросали косые взгляды в сторону пулеметчика. Наконец одна из подружек не выдержала и заговорила с его спасительницей.

– Стефанiя, навiщо ти взяла цього доходягу? Вiн нi чим тобi не допоможе, лише тягарем буде.

Его новая хозяйка ответила тоже на украинском языке.

– Сподобався вiн менi. На мого Яна схожий.

Гриша напряг память. В его роте было много украинцев, да и служили они здесь, поэтому более-менее понимал, о чем разговаривают молодые жительницы села.

– Смотри, свекруха заревнует, – хихикнули девчата.

– Пусть ревнует. Сколько можно, мне самой работать? – не особо отчаивалась Стефания.

– Рискуешь. Он ведь не поляк и даже не украинец, а москаль.

Последнее звучало словно приговор.

– Не важно, лишь бы работник был хороший, – не смущалась такого статуса хозяйка. Теперь стало ясно, зачем Стефания выручила из плена Чижова. Ей нужен был работник. Сбылись пророческие слова Саюна. Во время всей дороги молодые женщины делились между собой сельскими сплетнями и информацией услышанной в уездном центре. Село, в которое они въехали было не совсем обычным. Наряду с украинскими мазанками, здесь так же стояли деревянные и каменные дома. В центре населенного пункта, устремив вверх шпиль с крестом, находилась католическая церковь. Не трудно было догадаться, что тут проживали поляки с украинцами. Чему удивляться, ведь Западную Украину Красная Армия освободила совсем недавно, а вот теперь опять потеряла. Их высадили у добротного деревянного сруба, окруженного высоким забором. Стефания уверенно открыла калитку.

– Прошу в наше имение.

По размеру дома и количеству хозяйственных построек насчет имения она не соврала. В родных краях Григория такого хозяина считали бы кулаком. Здесь так жила основная масса поляков. От кого их освобождала Советская власть и для чего, было непонятно. Украинцы жили похуже. Наверное, они в большей степени и были рады приходу новой власти и то ведь не все.

Стефания отвела его к флигелю.

– Здесь, ты будешь жить. Я Стефания Новак, в девичестве Ковач, а ты Григорий. Понимаешь, зачем я тебя оттуда вытащила?

– Понимаю, – кивнул головой красноармеец.

– Если сбежишь, поймают и убьют. Будешь плохо работать, отвезу обратно, – сразу же поставила его в определенные рамки новая хозяйка.

– Располагайся, – оставила она его одного. Располагаться каким образом, если дорожка на полу чище, чем его гимнастерка? Прошелся по комнате, потрогал подушку в белоснежной наволочке, заглянул в печь и напился вдоволь воды из ведра. Толком не успел закончить обход, как услышал женские голоса во дворе. Они быстро переместились в его сторону, и вот уже на пороге появилась женщина в опрятной одежде и модных сапожках. Ее лицо выражало недовольство. По возрасту она подходила на роль матери для Стефании. Окинув пленного критическим взглядом, она стала, что-то выговаривать, стоящей за ее спиной молодой хозяйке дома, при этом жестикулируя в ее сторону. Девушка тоже не молчала в ответ. Гриша ничего из этого не понял, так как разговор происходил на польском языке. Одно он хорошо усвоил, гостья была явно не в восторге от его появления. Единственной защитой у него оставалась Стефания. Если и она от него отвернется, то снова лагерь, а там верная смерть. Сейчас она для него была, как ангел-хранитель. Раздосадованная гостья, громко стукнув калиткой, убежала со двора. Возбужденная визитом пожилой польки Стефания сочла необходимым прояснить ситуацию: «Это свекровь».

– А муж тогда где? – не сумел промолчать Чижов.

– Мой муж польский офицер и он погиб в 1939 году, – пояснила вдова.

– Погиб от рук Красной Армии? – осмелился спросить Григорий. Судя по тому, как свекровь ненавидит русских, так должно было быть.

– Нет. Его убили немцы, где-то под Варшавой. Я получила похоронку, но тела так и не нашли. Мария верит, что он жив и не хочет, чтобы я связывала свою жизнь с каким-нибудь мужчиной.

– Но я не того…, – сразу же открестился Чижов от всякой мысли об ухаживании за женщиной.

– Я так ей и сказала. В доме не хватает мужских рук, но это не значит, что я стану спать со своим работником.

В этом плане он ее поддерживал. Ему бы сейчас оклематься малехо, а не то, чтобы за вдовой приударить. Хозяйка показала ему все хозяйственные постройки, вот только в дом не приглашала.

– Я тебе баньку истопила. Тебе бы помыться не мешало. Пахнешь ты не очень хорошо, – заметила Стефания, заканчивая экскурсию именно в бане. Если женщина загодя приготовила баню, значит, она заранее приняла решение привести в свой дом мужика, и благо, что ее выбор пал именно на него. О таком удачном дне Гришка даже не мечтал. Он стащил с себя грязную одежду и с твердым желанием простирнуть свое обмундирование, но уже после бани, вошел в парилку. Недоедание, постоянное напряжение, в совокупности с теплой водой и паром сделали свое дело. Гришка едва сел на лавку, как моментально рухнул в обморок. Пришел в себя от хлестких ударов по щекам. Над ним склонилась Стефания.

– Ты что это помереть вздумал?

– Нет, я просто того…, хрипло заговорил мужчина и тут он вспомнил, что лежит голый. Он попытался поменять позу, чтобы хоть как-то прикрыть свои гениталии, но движения были такими вялыми, что вызвали у хозяйки только насмешку. Несколько ушатов воды привели его в чувство. Стефания покинула его, оставив самого, чтобы Гриша завершил помывку. Оттерев с себя налет грязи, и хорошенько распарившись, он, пошатываясь, покинул парилку. В предбаннике на лавке для него лежала чистая одежда, наверное, из гардероба мужа хозяйки. Из своего у Гришки остались только трофейные сапоги. Во флигеле Стефания накормила его супом и разрешила отдохнуть. Сытый и вымытый Чижов рухнул на кровать и словно провалился в какую-то бездну. Он проспал почти сутки. Разбудил его приятный запах куриного бульона, который щекотал его ноздри. Открыл глаза. Светло. На столе горячий суп и ломоть хлеба. Рядом со столом стоит Стефания и с укором рассматривает нового работника.

– Долго еще перину мять будешь?

Слова прозвучали, как удар плетки. Мол, для чего тебя сюда взяли? Чтобы в баньке мыть и бульоном потчевать? Чижов оделся быстрее норматива, и готов был приступить к выполнению любого задания. Он прекрасно помнил, что говорила хозяйка, и обратно в лагерь не собирался. Стефания дала ему время позавтракать и повела знакомить с фронтом работы. Хозяйство у польки было большое, и мужских рук явно не хватало. Корова, свиньи, куры, утки, всех надо было покормить, дать воды, почистить загоны. По советским меркам Стефанию надо было раскулачивать и отправлять в Сибирь. Несмотря на то, что она взяла Гришку в качестве наемного рабочего, но и она сама в сторонке не оставалась, а работала с ним наравне. Кормила хозяйка Григория у него во флигеле. Кроме занятий со скотиной и домашней птицей, хватало и другой работы для мужских рук. Через пару дней к Стефании пришел и свекор. Мужчина долго стоял, наблюдая, как управляется по хозяйству бывший военнопленный. Наконец он соизволил пройти в дом для беседы с невесткой. От работы Чижова отвлек голос молодой хозяйки.

– Григорий, – позвала она его.

– Пойдешь с паном Казимиром. Поможешь ему крышу отремонтировать, – выдала он новый наряд. Слово пан резануло по уху красноармейца, но теперь надо было привыкать к новым реалиям. Господа и паны вернулись вновь. Кроме него в помощниках оказался и местный мужичок из украинцев. Он и был для него в качестве переводчика, так как Казимир кроме польского языка больше ни на каком не говорил. Чижов с Митькой сняли с протекающего участка крыши кусок кровельного железа и, поменяв прогнившие доски, вновь вернули его на прежнее место. Хозяйка в знак благодарности накрыла им на улице обеденный стол, за который присел даже хозяин. Кроме еды, хозяйка поставила и спиртное. Если Митька не отказывал себе в лишней чарке, то Гриша был аккуратен с выпивкой, так как чувствовал на себе пристальные взгляды родственников Стефании. Они словно устраивали ему какую-то проверку. Митяй все еще сидел за столом, когда Гришка засобирался домой. Это было, пожалуй, первое его самостоятельно передвижение по селу. Селяне из-за заборов провожали чужака настороженными взглядами, а он с интересом рассматривал домостроения населенного пункта. С каждым днем его пребывания за пределами лагеря укрепляли его физическое состояние, и с его улучшением он совсем по-другому начинал смотреть на своего работодателя. Стефания для него становилась не просто человеком, который спас его от неминуемой смерти, а еще и молодой, привлекательной женщиной, на которую он украдкой бросал взгляды, интересуясь ей не как работник, а как мужчина. Замечала ли она их? Возможно, только вида не подавала. По выходным Стефания, как и подобает настоящей католичке, ходила в костел. При советской власти он два года не функционировал, но с приходом немцев заработал вновь. Если бы Григорий захотел пойти на воскресную службу, то наверняка хозяйка не была бы против. Но он хотя в душе и веровал в Бога, однако крещенным не был, и культовые учреждения не посещал. А вот в местный орган власти, который размещался в помещении колхозной конторы, идти пришлось. Его повела туда сама хозяйка. Сельский староста был из поляков. Гриша стоял в комнате сельской управы перед худым, высоким мужчиной в круглых очках, словно школьник перед учителем. Кстати, поляк смахивал именно на учителя математики. Убогая комнатенка, с минимальным набором мебели, могла похвастать только двумя яркими аксессуарами, это массивным сейфом из кабинета председателя колхоза и портретом Гитлера на стене. Чижова о чем-то спросили на непонятном ему языке. В ответ, он только пожал плечами, мол, не понимаю ничего. Староста присел за старенький, потрескавшийся от времени стол. Стефания быстро затараторила на польском, склонившись к столу. Староста слушал ее, а сам смотрел в сторону мужчины. Потом они оживленно о чем-то беседовали. Гришка с глупым выражением лица наблюдал за поляками. По мимике и интонации Стефании можно было догадаться, что она о чем-то просила сельского начальника, а тот не хотел идти ей на уступки. Но скорее всего, уговорила, потому, что староста открыл ящик стола и достал оттуда лист бумаги, чернильницу и перо. Затем староста на русском языке спросил у Гриши фамилию, имя, отчество, когда и где родился. Если он знал русский язык, то зачем было ломать эту комедию? Или староста не хотел, чтобы Григорий знал, о чем он переговаривался с его хозяйкой? Мужчина в очках, что-то царапал пером на бумаге, а затем, открыв сейф, достал оттуда печать и шлепнул ею на листок. Гришка уже даже на польском, понимал слова благодарности, которые произносила Стефания, забирая необходимый документ.

– Зачем это? – не поленился он спросить, когда парочка очутилась за пределами конторы.

– В уезд я собралась на рынок, и тебя хотела взять. Но без документов ни как нельзя. Милиция тебя арестует и сразу в лагерь направит, – пояснила она.

– Какая милиция? Разве она здесь есть? – растерялся Чижов. Полька хихикнула.

– Это не советская милиция, а украинская. Теперь они в уезде руководят, – прояснила ситуацию женщина.

– Так можно было и пана Казимира попросить. Он бы не отказал, – немного переживал Чижов за такую поездку.

– А ты со мной поехать не хочешь? – обиделась женщина.

– Мне постоянно к свекру бегать надо?

– Я – то конечно хочу, – ни сколько не соврал бывший красноармеец.

– Но, если это опасно, то зачем рисковать?

– Для этого я тебе справку и сделала. Или ты думаешь постоянно сидеть дома? Мне жить как-то надо. Молоко, яйца продам и куплю чего-нибудь для хозяйства. Вон и керосин в доме заканчивается. Где мне его брать?

Все было логично. Есть вещи, которые в личном хозяйстве ни как не произведешь. Он шел по улице рядом с хозяйкой, ловя на себе любопытные взгляды прохожих.

– Стеша, а что за мужик с тобой? Не Ян и не брат твой? – зацепили ее бабы, стоящие у покосившегося забора одного из домов.

– Это Григорий, – сквозь зубы ответила она.

– И кем же тебе это Григорий доводится?

– Мужа не похоронила, а любовника завела.

Судя по тону, с каким задавали вопросы эти женщины, то особых симпатий к польке они не испытывали.

– Это не любовник, а работник, – пришлось что-то отвечать Стефании.

– И где ж ты такого работника взяла? На базаре купила? – не смолкали односельчанки.

– В лагере военнопленных.

– На самогон что ли выменяла? И что, так можно было? Бабы из плена своих мужиков освобождали, а она себе работничка выменяла. Живет же шляхта! Все, как в старые времена. Они паны, а мы батраки. Хоть при Советах на них управу нашли, – выступала самая бойкая баба из толпы.

– Я смотрю, ты уже и заскучала по Советской власти. Твой – то милый где сейчас? В Красной Армии воюет? Смотри, милиция узнает и заберет, – пригрозила Стефания.

– А, что у меня кроме жизни можно забрать? Что только детей малых? Нет у меня ничего! Не то, что у некоторых.

– Сама виновата. Кто в колхоз все тащил? – огрызалась полька.

– Ты тоже там была, – напомнили и ей о недавнем прошлом.

– Не от большой любви, а чтобы выжить при этой власти, – призналась Стефания.

– Надо было не брать таких, – сожалели об упущенной возможности односельчанки.

– Когда прикрутило, так овечью шкуру натянула, а как новая власть пришла, так снова панночкой стала? – укорили Стешу.

– Прежде, чем на других кивать, о себе подумайте. У новой власти и к вам много вопросов возникнет. Вы бы вместо того, чтобы лясы точить, работать шли, – пожелала им Стефания.

– Не на тебя ли панночка? Думаешь, новая власть по головке гладить будет? У Советов руки не дошли до вас, так и эти не тронут? Помним мы ваше панство и ничего не забыли. Придет время, поквитаемся, – угрожали украинки.

– О себе лучше подумайте. Твой-то Наталья, в Красной Армии. А если донесет кто? – зло произнесла Стефания.

– Кроме тебя не кому. У тебя тоже рыльце в пушку. Муженек польский офицер и брат неизвестно где, – донеслось в ответ. Стефания быстрым шагом миновала ненавистную группу женщин.

– Смотрите, и этот за ней бежит, как собачонка, – засмеялись селянки в след Чижову. Григорий догнал хозяйку.

– За что они тебя так ненавидят? – не удержался парень, чтобы не задать вопрос.

– Они всех поляков ненавидят. Ненавидят, потому-что сами в этой жизни ничего не смогли и теперь ищут виновных. Мы здесь хозяева и эта наша земля, – резко ответила Стефания.

– Теперь уже не ваша, – констатировал факт мужчина.

– Это все временно. Советы тоже сюда незвано пришли, порядки свои стали устанавливать. И где они теперь? Так и с немцами будет, – верила в свои идеалы полька.

– Ненавистные какие-то вы, – сделал замечание Чижов.

– Кто это вы? – попросила уточнить молодая хозяйка.

– Ты, пани Мария, пан Казимир, – перечислил Гриша ее родственников, при этом используя слово пан, как здесь было положено. Назвать их товарищами у него бы язык не повернулся.

– Своих односельчан ненавидите, Советскую власть ненавидите, немцев тоже.

– А за что вас любить? Вы в наш дом, зачем пришли? От большой любви? – зашипела на него Стефания.

– Помочь украинцам освободиться от угнетателей. К тому же это не польская земля, а украинская, – вспомнил Чижов, о чем им рассказывали на политзанятиях. Полька нервно засмеялась в ответ.

– Не моя говоришь? Здесь жил мой прадед и дед, и она вдруг стала не моей. Может твой дед здесь жил? – в ответ спросила женщина.

– Не жил, – признался работник.

– Тогда почему ты здесь? Почему учишь меня как жить? Зачем мне ваши колхозы? Почему я должна отдавать свой скот и землю кому-то? Почему запрещают ходить в церковь и крестить детей?

Гришка хотел ей что-то рассказать о классовой борьбе трудящихся, но понял, что как у политрука у него это не получится. Пришлось на этом прекратить обсуждение опасной темы. Стефанию эти разговоры только привели в состояние взвинченности. Она даже сорвалась на Чижове, заставив его выполнять несколько работ сразу, с которыми он не справился.