Текст книги "Неожиданная Россия. XX век (СИ)"

Автор книги: Алексей Волынец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 48 страниц)

После начала Великой Отечественной войны Михаил Крыгин не раз подавал начальству рапорты с просьбой отправить его на фронт. Ему отказывали, но в итоге упорного и грамотного сержанта, рвавшегося в бой и не желавшего оставаться в тылу, перевели в контрразведку флота. С 1943 года, после курсов подготовки, уже ставший лейтенантом Михаил Крыгин служил, выражаясь языком той эпохи, «оперуполномоченным отдела контрразведки СМЕРШ Владимиро-Ольгинской военно-морской базы Тихоокеанского флота». Сегодня это побережье Приморского края от залива Ольги до Сихотэ-Алиньского заповедника, зачастую и в наши дни вполне дикие места приморской тайги.

Тыловая служба контрразведчика не была лёгкой, порою приходилось наматывать буквально сотни километров по дорогам и тропам меж разбросанных береговых батарей и прочих «объектов» охраны. Случались не раз и опасные моменты. В марте 1944 года Крыгин едва не погиб, провалившись под лёд в заливе Владимира (примерно 300 км к северо-востоку от столицы Приморья). Михаил сумел выбраться и бежал много километров, чтобы не замёрзнуть насмерть. В том же году контрразведчик, рискуя жизнью, сумел обезвредить группу из трёх вооружённых дезертиров, скрывавшихся в приморской тайге.

Канун войны с Японией лейтенант Крыгин встретил на острове Русском – служба на знаменитой Ворошиловской батарее стала повышением для проявившего себя контрразведчика.

Часовой у башни Ворошиловской батареи на острове Русский, 1944 год

Словом, на том момент Крыгин и его напарник Николай Сёмин являлись хорошо подготовленными офицерами, но реального боевого опыта всё же не имели. Расчёт в рискованной операции по захвату японского резидента строился на опыте морских пехотинцев, переброшенных в Приморье летом 1945 года с Балтийского и Северного флотов – авангардом десанта на Сейсин стал отдельный разведотряд под командованием Героя Советского Союза, старшего лейтенанта Виктора Леонова.

Виктор Леонов (справа) с одним из бойцов своего отряда, 1944 год

Леонов и его бойцы ранее прошли всю Великую Отечественную войну, с лета 1941 года не раз участвовали в смертельно опасных десантах и схватках с гитлеровскими войсками на побережье Кольского полуострова и в фиордах Норвегии. Сегодня их бы назвали морским спецназом. Их уровень подготовки и боевой опыт был выше, чем у любых японских солдат, которые могли встретиться десанту на территории Кореи.

В помощь контрразведчикам и отряду Леонова придавалась рота автоматчиков из 13-й бригады морской пехоты Тихоокеанского флота. Как и контрразведчики Сёмин с Крыгиным, бойцы-тихоокеанцы были подготовлены хорошо, но реального боевого опыта тоже не имели, за исключением их командира, старшего лейтенанта Ивана Яроцкого, семью годами ранее дравшегося с японцами в боях у озера Хасан.

«Одно из наиболее ожесточённых сражений в истории моего отряда…»

Задуманная операция была крайне дерзкой и рискованной. Но в противоборстве спецслужб – как и на войне – успеха без риска не бывает. Ночь на 13 августа Николай Сёмин и Михаил Крыгин провели в штабе Тихоокеанского флота, утром прибыли на торпедные катера, отправлявшиеся к берегам Кореи. Михаил захватил с собой фотоаппарат, на случай если потребуется снять японские объекты или документы – в итоге бойцы десанта поначалу приняли контрразведчика за военного корреспондента.

Уже на берегу решили, что Сёмин и Крыгин пойдут на разных катерах – десант мог пасть под губительный огонь японских береговых батарей, мог налететь на морские мины, и таким образом повышался шанс, что кто-то из контрразведчиков всё же прорвётся на враждебный берег. Николай Сёмин позднее вспоминал те последние минуты пред началом смертельно рискованной операции: «Во время распределения десантников по катерам я должен был сесть на головной катер, а Крыгин на последний, но Михаил подошел ко мне и предложил сесть на последний катер, так как у него не было семьи, а у меня были жена и ребенок. Он имел в виду, что первый катер примет на себя основной бой, и если что случится, то пусть это произойдет с ним, а не со мной…»

После секундных колебаний, капитан Сёмин всё же отказался от благородного предложения своего товарища. Катера покинули русский берег и через шесть часов полного хода под дождём и туманом вышли к японскому порту на корейском побережье. Так около часа дня 13 августа 1945 года началась операция по захвату Сейсина – крупнейшая боевая десантная операция, которую когда-либо проводил наш Тихоокеанский флот за всё время существования с XIX-го по XXI век.

Под прикрытием тумана и дымовой завесы катера ворвались в гавань, сходу подойдя к причалам. Противник не ожидал такой дерзости, его береговые батареи едва успели открыть огонь, высадившиеся на берег моряки за считанные минуты оказались прямо в центре города, на его оживлённых улицах, никак не ожидавших атаки. Командир спецназовцев Леонов позднее вспоминал те секунды: «Клубится пар от невидимого за домами паровоза, мчатся по шоссе автомобили…»

Не повезло лишь последнему катеру, на котором находился Михаил Крыгин – в дыму и тумане контрразведчик и два десятка морских пехотинцев спутали мол гавани с причалом. Высадившись на моле, они оказались отрезаны от основных сил передового десанта. Пробиваться к своим пришлось уже под огнём противника.

Японцы совершенно не ждали столь дерзкого десанта, но и наши бойцы не предполагали встретить в Сейсине так много войск противника. Двум сотням десантников пришлось столкнуться с несколькими тысячами. Прямо в центре города развернулись скоротечные и хаотичные схватки.

Положение высадившегося авангарда осложнялось и тем, что из-за дождей с туманами наша авиация в ближайшие сутки не могла атаковать японцев. По опыту лишь вчера отгремевшей Великой Отечественной войны бойцы десанта понимали, что противостоять почти в 20 раз превосходящему по численности врагу можно лишь за счёт стремительности и дерзости действий, постоянно перемещаясь, захватывая удобные рубежи, решительно атакуя всё ещё растерянного противника.

Для выживших всё дальнейшее слилось в почти непрерывный двухсуточный бой. Позднее дважды Герой Советского Союза, прошедший годы боёв с немцами спецназовец Виктор Леонов назвал схватку за Сейсин «одним из наиболее ожесточённых сражений в истории моего отряда».

Вечером 13 августа рядом с Михаилом Крыгиным погиб сержант Герасим Ушаков, командир отделения автоматчиков морской пехоты, приданного для содействия контрразведчику. Михаилу пришлось возглавить свой маленький отряд в ожесточённых схватках на городских улицах. Описания тех схваток не сохранилось, да и вряд ли выжившие могли подробно рассказать обо всех перипетиях хаоса многочасовых боёв. Позднее в документах появится краткая и лаконичная запись о действиях контрразведчика Крыгина в Сейсине: «Показал пример бесстрашия и мужества, увлекал за собой бойцов отряда, 12 раз ходил в атаку на врага».

Смерть перед рассветом

В ночь на 14 августа 1945 года Михаил Крыгин сделал последний выбор в жизни. Во многом то был выбор между приказом и долгом. Благодаря приказу контрразведчик мог выжить, уйти с рубежа схватки, ссылаясь на обязанность захватить японского резидента. Но Михаил остался прикрывать отход своей поредевшей в боях группы автоматчиков. В последние часы пред рассветом 27-летний лейтенант погиб, до последнего отстреливаясь от наседающих японцев близ железнодорожной станции в центре Сейсина.

Крыгин Михаил Петрович (1918–1945)

Напарнику Михаила, капитану Сёмину повезло больше – его группа пробилась к зданию японской жандармерии, захватив важные документы. Чуть позже Сёмину удалось проникнуть и в штаб резидента Минодзумы. Главный японский разведчик к тому времени бежал, он успел сжечь часть архивов и ушёл из города пешком. Показательно, что не уехал на служебном автомобиле, именно ушёл на своих двоих. То было даже не отступление, а сразу побег в подполье. Многоопытный Минодзума понял – после столь решительных атак Советского Союза мировая война для Японии абсолютно проиграна.

Однако сражение за Сейсин продолжалось ещё двое суток, к 16 августа новые эшелоны морского десанта сломили сопротивление японцев. В финальных, но до предела ожесточённых боях наши воины проявили немалый героизм. Именно на улицах Сейсина погибла Мария Цуканова, санитарка батальона морской пехоты – единственная женщина, получившая звание Героя Советского Союза в ходе войны с Японией. Получившая это высокое звание посмертно.

Вся история военной части Сейсинской десантной операции требует отдельного, подробного и большого рассказа. Поэтому вернёмся к нашим контрразведчикам, для которых началась уже не военная, а почти детективная история. После стремительной высадки владивостокских моряков в центре города резидент Минодзума жёг и прятал документы поспешно, группе капитана Сёмина удалось среди пепла разыскать обрывки письма местного корейца. Некто Пун Чже поступал на хозяйственные работы при штабе Минодзумы. По окончании боёв контрразведчики разыскали автора письма и, потянув за эту ниточку, стали распутывать весь клубок.

Свыше двух месяцев от адреса к адресу искали Минодзуму и его сотрудников. Среди спрятанных документов японской резидентуры нашлись подробные карты Приморья с расположением наших воинских частей, аэродромов, укреплений, складов, вплоть до отдельных огневых точек. Японский шпион работал хорошо, конспиратором он оказался тоже умелым, но 17 октября 1945 года наши контрразведчики всё же настигли Минодзуму. В порту Гензан (ныне город Вонсан на юге Северной Кореи) он прятался среди гражданских японцев, ожидавших депортации на родину.

Арестованный резидент сразу стал давать подробные показания, раскрыл семерых сотрудников своего штаба, так же прятавшихся среди японских беженцев. Вскоре ценного пленника увезли во Владивосток, а затем в Москву. Больше года начальник «русского отдела» военно-морской разведки Японии давал подробнейшие показания, раскрывая все методы работы, все источники информации и всех агентов.

«В настоящее время я раскаиваюсь…»

Старательно разоблачавший себя и своих подчинённых Минодзума рассчитывал на снисхождение, писал покаянные письма: «В результате неправильной и глупой политики японского правительства вся моя работа, работа разведчика, пошла насмарку. Напрасно было затрачено столь много энергии, труда и здоровья. По официальным статистическим данным, в Японии мужчина живет 45 лет. Мне уже 60. А это говорит о том, что жить мне осталось недолго. Поэтому прошу как можно великодушнее судить меня и строго не наказывать, ибо большого срока я не выдержу. В настоящее время я раскаиваюсь в моих прошлых действиях и готов дать правдивые показания по существу разведывательной работы Японии против СССР…»

Фото Минодзумы из следственного дела

Времена после мировой войны, унёсшей миллионы жизней, были суровые. И покаяния японскому шпиону не помогли – в феврале 1947 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к расстрелу. В марте того же года приговор привели в исполнение.

Удивительно, но в 2001 году зачем-то начала каяться уже другая сторона той давней истории – Минодзума Дзюндзи был оправдан по закону «О реабилитации жертв политических репрессий» под предлогом, что «являясь офицером военно-морских сил Японии, занимался выполнением своих профессиональных обязанностей, не нарушая законов своего государства; на территории СССР он преступлений не совершил и под юрисдикцию советских законов не подпадает…»

Всё это, мягко говоря, странно – ведь «профессиональные обязанности» Минодзумы прямо попадают под действие даже современного Уголовного кодекса РФ. Его статьи предусматривают ответственность за шпионаж и для иностранных граждан, и даже в том случае если таковая деятельность осуществлялась из-за пределов нашей страны. Вся разница с уголовным кодексом сталинских времён лишь в том, что 75 лет назад за таковой шпионах полагался расстрел, а в наше время – до 20 лет тюремного заключения.

Но вернёмся от иностранного шпиона к судьбе наших дальневосточных контрразведчиков. Сразу по окончании боёв за Сейсин обнаружили истерзанное японскими штыками тело Михаила Крыгина. Его похоронили в братской могиле, среди трёх сотен бойцов, павших в схватке за этот город, сегодня носящий корейское имя Чхончжин. Памятный мемориал над их захоронением оберегается в КНДР и поныне.

Памятник павшим советским бойцам в северокорейском Чхончжине

Уже в августе 1945 года героически погибшего контрразведчика представили к награде. Однако руководство контрразведки Тихоокеанского флота первоначально в награждении отказало. Непосредственный начальник Крыгина дал краткую резолюцию: «Задание не выполнено, Минодзума не арестован…»

Однако спустя несколько недель, ещё даже до ареста скрывавшегося Минодзумы, это лишь формально правильное решение пересмотрели – навеки 27-летнего Михаила Петровича Крыгина, ценой жизни спасавшего боевых товарищей, наградили Звездой героя посмертно. Сегодня его имя носят улицы в двух главных базах нашего флота – во Владивостоке и Севастополе.

Глава 53. Сталинизм по-японски. Часть первая

Как в 1945 году в состав СССР вошла целая область Японии

После победы во Второй мировой войне на территории СССР оказался почти миллион японцев. Среди них были не только 640 тысяч пленных солдат и офицеров императорской армии, но и целый кусочек настоящей Японии – свыше четверти миллиона гражданских подданных страны Восходящего солнца, проживавших в городах и сёлах Южного Сахалина.

Удивительно, но уже к 1946 году японские чиновники, рыбаки и крестьяне без всякого сопротивления вписались в строительство сталинского социализма, организовав свои колхозы и дисциплинированно отмечая все советские праздники. Даже настоятели местных буддийских и синтоистских храмов стали получать зарплату из фондов сахалинского обкома Коммунистической партии… Расскажем, как строился этот «сталинизм по-японски» и чем он завершился.

Половина острова за победу

В 1905 году по итогам неудачной войны с японцами России пришлось отдать под власть Токио южную половину Сахалина. Остров поделили строго по карте, ровно вдоль 50-й параллели. Почти 500 км к югу от неё стали «префектурой Карафуто», самой северной и одной из самых больших по площади среди всех областей-префектур Японской империи.

Владычество «Страны восходящего солнца» продолжалось здесь ровно 40 лет. Поразительно, но первые документальные свидетельства о намерении Советского Союза вернуть южный Сахалин относятся к декабрю 1941 года, когда немецкие войска едва отбросили от Москвой, а японцы только что атаковали США… В те дни в Кремле определяли контуры отношений с англо-американскими союзниками и желательные границы будущего послевоенного мира. Именно тогда в подготовленной для Сталина аналитической записке Народного комиссариата (министерства) иностранных дел появилась фраза, предусматривавшая возвращение на южные берега Сахалина: «Мы не можем дальше терпеть, чтобы японские военные корабли могли в любой момент отрезать нас от Тихого океана и закрыть Лаперузов пролив…»

Пролив Лаперуза как раз лежит между южной оконечностью Сахалина и японским островом Хоккайдо. Окончательно мысль о возвращении южного Сахалина оформилась в феврале 1945 года на прошедшей в Крыму конференции глав СССР, США и Великобритании. В обмен на вступление Советского Союза в войну с Японией, англичане и американцы признали «восстановление принадлежащих России прав, нарушенных вероломным нападением Японии в 1904 году», путём передачи СССР южной части Сахалина и всех Курильских островов.

В августе 1945 года советские дивизии 2-го Дальневосточного фронта и Тихоокеанский флот за две недели разгромили 110 тысяч японский войск, оборонявшихся на Курилах и юге Сахалина. Заранее подготовленная японцами система железобетонных ДОТов и укрепрайонов не смогла остановить уже опытную советскую армию. Так спустя 40 лет японский Карафуто вновь стал российским Южным Сахалином.

Любопытно, что 16 августа 1945 года Сталин, узнав о быстром успехе советских войск на южном Сахалине, в письме президенту Трумэну предлагал, подобно Корее, поделить пополам и остров Хоккайдо, чтобы на его северной половине капитуляцию японцев приняли именно советские генералы. Однако американцы сумели потопить эту идею в долгой дипломатической переписке – и японская территория Советского Союза ограничилась одним югом Сахалина, без северного Хоккайдо.

Японская область СССР

В отличие от занятых нашими войсками в том же августе 1945 года Маньчжурии и Северной Кореи, где японцы, по сравнению с местными китайцами и корейцами, составляли господствующее, но явное меньшинство, на южной половине Сахалина ситуация была иной. Здесь почти всё гражданское население состояло именно из японцев.

На исходе 1945 года советские органы власти подсчитали, что на юге Сахалина проживает 274 586 гражданских японцев, из них 150 583 мужчины и 124 003 женщины. Такой гендерный перекос объясняется тем, что летом 1945 года, в ожидании советского наступления, японские власти эвакуировали с Сахалина на Хоккайдо около 40 тысяч женщин и детей.

Помимо японцев, на южной половине Сахалина проживало 65 тысяч китайцев и корейцев, а также сотня русских, ранее находившихся в японском подданстве. Всё русское население японского Карафуто в годы Второй мировой войны японцы согнали в две резервации, запретив покидать их без разрешения коменданта. И хотя большинство русских Карафуто были в основном из тех, кто бежал сюда от большевиков после гражданской войны, в августе 1945 года они, обиженные японскими властями, приветствовали приход советской армии. Именно русские «старожилы» Южного Сахалина стали первыми местными сотрудниками новой советской администрации бывшего Карафуто.

Японская военная пропаганда заранее напугала гражданское население ужасами советской оккупации – незатейливо расписывалось, что русские солдаты всех мужчин убьют, а женщин изнасилуют. Поэтому большинство японцев в августе 1945 года до прихода советских войск попрятались в лесах. Молодой советский лейтенант Николай Козлов так вспоминал город Тойохара, покинутую жителями столицу японского Сахалина, в том августе: «Днем мертвый город напоминал кладбище. Окна с укором глядели на меня пустыми глазницами. Из керамических труб, что выходили из окон на улицу, не шел дым. Вокруг тишина. Стоят фабрики, заводы, закрыты магазины, пуст базар. Никто не спешит на работу. Молчит телефон. Нет воды. Японцы покинули город и ушли в горы…»

Однако нагнетание японской пропагандой гипотетических «ужасов» сыграло злую шутку с планами японского командования – гражданское население, вместо того чтобы прятаться в лесах и партизанить против советских войск, было так заранее напугано, что предпочло не сопротивляться. По городам и поселкам Южной Сахалина были расклеены первые советские приказы о возвращении японского населения, начинавшиеся словами «Война окончена, народы получили возможность трудиться». К началу сентября 1945 года японское население, напуганное, но послушное, стало возвращаться из лесов в свои дома.

Вот как лейтенант Козлов описал возвращение жителей в столицу Южного Сахалина: «Однажды утром я увидел картину, которая до сих пор стоит перед глазами. Со стороны Конумы (Новоалександровска) появилась необычная колонна. Наши часовые закричали “В ружье!”, но тревога оказалась напрасной. Это напуганные, голодные японцы вместе с семьями возвращались из тайги в город. Они поверили нам. Это была первая послевоенная победа… А японцы всё шли и шли. Кто в темном кимоно, кто в рабочих спецовках, на спине иероглиф, обозначающий фирму, где он работает. Женщины все в черных шароварах и белых кофтах, в руках и на головах большие узлы, за спиной ребенок, спокойный и тихий. У большинства женщин на ногах деревянные сандалии. В них они не идут, а как-то прискакивают, отчего колонна издает такой звук, словно проходит по асфальту кавалерия…»

«Поток беженцев не прекращался до самой ночи, – вспоминал позднее лейтенант Козлов, – Наутро одиночные японцы, как правило, мужчины, уже выглянули на улицу, где был расклеен приказ командования фронтом: “Война окончилась. Народы получили возможность трудиться. Красная Армия принесла мирный труд и порядок. Ей чужды насилие и порабощение других народов. Она несет им свободу и счастье…” Прочитав, они молча уходили. Не все японцы пока рискнули выходить на улицу, хотя многие с удовлетворением восприняли то, что все имущество и вещи в их квартирах были целы. Задымились трубы в домах. В городе стало как-то веселее и уютнее…»

На Южный Сахалин постепенно возвращалась мирная жизнь. Появились первые вывески на русском языке, зачастую с ошибками. По воспоминаниям советских солдат их особенно веселили надписи «Сапоги-доктор» или «Часы-доктор» – так японцы неумело перевели на русский название мастерских по ремонту обуви и часов.

В лесах Южного Сахалина японским командованием заранее были подготовлены тайные склады продовольствия и оружия, чтобы развернуть партизанское движение в случае войны. Но партизанить против советской власти японцы так и не начали. Из почти 300 тысяч населения с оружием в лесах осталось менее сотни человек, организовавших диверсионный отряд «Боетай». Единственной их заметной акцией стал поджог домов в городе Сисука (ныне г. Поронайск) и убийство в октябре 1945 года капитана контрразведки «Смерш» Николая Земляницкого. К началу 1946 года всех несостоявшихся партизан Сахалина переловили советские контрразведчики не без помощи местных жителей-японцев.

В итоге под управлением СССР оказалась самая настоящая японская область с населением свыше 300 тысяч человек, двумя десятками городов и крупных посёлков, большим количеством деревень. Необходимо было налаживать жизнь и экономику этой «Японии в миниатюре», которая так отличалась от русских привычек и традиций.

«Южный Сахалин и Курильские острова отойдут к Советскому Союзу…»

Уже 27 августа 1945 года, через двое суток после окончания боёв за Южный Сахалина, была создана советская военная администрация для управления японской частью острова. Её возглавил генерал-майор Михаил Алимов – донскому казаку и танкисту Алимову ещё в 1938 году пришлось сражаться с японскими войсками у озера Хасан, в августе 1945 года он командовал передовым отрядом 2-го Дальневосточного фронта во время боёв за Южный Сахалин. Именно отряд Алимова первым вошёл в город Тойохара, столицу японской префектуры Карафуто (ныне г. Южно-Сахалинск – центр Сахалинской области).

Алимов Михаил Васильевич (1899–1978), в 1945 году начальник военной администрации Южного Сахалина

Администрации генерала Алимова пришлось решать множество неотложных задач – например кормить и возвращать по домам массы японских беженцев, скопившихся в августе 1945 года в портах Южного Сахалина в тщетной надежде бежать с острова до прихода советских войск. Однако, военная администрация была временным явлением – огромной территории, протянувшейся с севера на юг почти на полтысячи километров и с населением в сотни тысяч человек, требовалось нормальное гражданское управление. Тем более что вскоре было официально объявлено о присоединении Южного Сахалина к нашей стране.

2 сентября 1945 года на страницах «Правды», главной газеты СССР, появилось «Обращение товарища Сталина к народу» – по сути это была торжественная декларация верховного правителя о дальнейшей судьбе Сахалина и Курил. «Поражение русских войск в 1904 году, в период русско-японской войны, – писал Сталин, – оставило в сознании народа тяжёлые воспоминания. Оно легло на нашу страну чёрным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старшего поколения, этого дня. И вот этот день наступил. Сегодня Япония признала себя побежденной и подписала акт безоговорочной капитуляции. Это означает, что Южный Сахалин и Курильские острова отойдут к Советскому Союзу и отныне они будут служить не средством отрыва Советского Союза от океана и базой японского нападения на наш Дальний Восток, а средством прямой связи Советского Союза с океаном и базой обороны нашей страны от японской агрессии».

23 сентября 1945 года правительство СССР официально учредило «Гражданское управление Южного Сахалина при Военном Совете 2-го Дальневосточного фронта». Именно этому органу предстояло управлять жизнью японской половины острова в переходный период. Переход осуществлялся в буквальном смысле слова – от войны к миру, из Японской империи в СССР… Начальником «Гражданского управления Южного Сахалина» назначили 45-летнего чиновника Дмитрия Крюкова.

Крюков Дмитрий Николаевич (1899–1985) начальник Гражданского управления Южного Сахалина и первый глава Южно-Сахалинской области

По современным понятиям это был именно гражданский чиновник – накануне нового назначения Крюков работал заместителем председателя Исполнительного комитета Хабаровского краевого Совета (выражаясь современным языком, был заместителем губернатора Хабаровского края). Но в реальности у этого человека была совсем не чиновничья биография – удивительная для нашего времени и вполне обычная для первой, самой страшной половины XX-го века…

Дмитрий Николаевич Крюков родился в 1899 году в бедной крестьянской семье в самом центре европейской части России – на берегах речки Нерли, древней земле между Суздалем и Переславлем-Залесским. Он был самым младшим девятым ребенком в семье, но все восемь старших сестёр и братьев умерли во младенчестве – факт страшный для нас и вполне обыденный для той эпохи.

«С десяти лет я выполнял уже все полевые и домашние работы, даже пахал», – вспоминал позднее начальник Южного Сахалина. С 11 лет мальчика отправили работать на химический завод в Ярославль. После революции, 20-летним юношей он был мобилизован в Красную Армию, в годы гражданской войны сражался с белогвардейцами и петлюровцами на Украине, был несколько раз ранен, едва не умер от тифа. После гражданской войны Дмитрий Крюков учился в сельскохозяйственном техникуме (по тем временам – это высшее агрономическое образование), вступил в правящую коммунистическую партию. В 1932 году его направили руководить «опытной сельскохозяйственной станцией», по сути агротехнической лабораторией, располагавшейся в Приморье, а потом на северной, советской половине Сахалине. Так Дмитрий Крюков оказался на Дальнем Востоке, с которым долгие десятилетия будет связана его жизнь.

За год до начала Великой Отечественной войны Крюков был избран председателем Исполнительного комитета Сахалинского областного Совета – по сути все годы самой страшной войны именно он руководил жизнью советской половины острова. Только осенью 1944 года Дмитрия Крюкова с повышением перевели на должность заместителя руководителя Хабаровского края. В то время территория края была куда больше, чем в наши дни – в неё официально входили все земли современной Амурской области, Еврейской автономной области, Чукотки, Камчатки и северной половины Сахалина.

Одним словом, человек, назначенный в сентябре 1945 года руководить бывшей японской «префектурой Карафуто», являлся опытным управленцем, прошедшим суровую школу жизни – от трудного детства и гражданской войны до руководства дальневосточными землями в условиях мирового конфликта, да ещё и в рядах сталинской администрации, в которой чиновникам приходилось работать буквально на износ, и за страх, и за совесть. Страх обеспечивала всем известная практика репрессий, а совесть диктовала жёсткая идеология той эпохи. Дмитрий Крюков, о чём свидетельствуют его мемуары, был искренним коммунистом, сторонником социалистической системы в её сталинском понимании. И, что многих сегодня удивит, столкновение в 1945 году этого человека с совершенной иной, японской жизнью, лишь укрепило его в прежних убеждениях.

«Никаких трофеев на своей земле быть не может…»

В конце сентября 1945 года Дмитрий Крюков летел военным самолётом из Хабаровска на Южный Сахалин вместе со штабом маршала Василевского, командующего всеми советскими войсками на Дальнем Востоке. Почти весь полёт до Сахалина свежеиспечённый начальник южной части острова проспал – получив новое назначение, он провёл трое суток без сна, лихорадочно изучая все имевшиеся документы и данные о японской «префектуре Карафуто».

Крюков попросил пилотов разбудить его только при подлёте к Южному Сахалину. Позднее, спустя многие десятилетия, он напишет короткие, но яркие мемуары, так никогда и не опубликованные при его жизни. Сегодня мы можем узнать из них первые впечатления о японском Сахалине, каким он встретил Дмитрия Крюкова в последние дни сентября 1945 года.

«Самолет пересек самый узкий перешеек острова и пошел над восточным побережьем на юг, – вспоминал Крюков, – Часто встречались посёлки, тянулась узкой лентой железная дорога, возле неё шоссе. На многих горах выгорел лес. Ландшафт печальный. Поворачиваем от берега в широкую долину. Направо – большие заболоченные поля с речушками, налево – сравнительно крутые горы. Пролетаем над военным аэродромом. Далее у подножия гор, в зелени – красивые здания… Начинается город Тойохара. Делаем над ним круг, чтобы посмотреть сверху. Выглядит он с высоты неплохо. Приземлились на большом аэродроме в южной части города. Двухэтажное каменное здание аэропорта раскрашено в разные цвета. Это камуфляж. Самолеты подруливают на цементированную площадку. Жарко не по-осеннему…»

В военной комендатуре состоялось первое совещание «Начальника Гражданского управления» с армейским командованием Южного Сахалина. Тут же возник первый рабочий конфликт – военные и новые гражданские власти по-разному понимали статус новых земель. Военные всё ещё рассматривали занятую с боями территорию «Карафуто» как землю побеждённого неприятеля. Расположившиеся здесь советские войсковые части по фронтовой привычке считали всё местное имущество собственными трофеями. Но Дмитрий Крюков, ссылаясь на обращение Сталина («Южный Сахалин и Курильские острова отойдут к Советскому Союзу…») жёстко заявил генералам: «Никаких трофеев на своей земле быть не может, ничто нельзя растаскивать, надо всё передать советским органам, задача которых, в первую очередь, организованно обеспечить армию материалами и продовольствием и одновременно создать нормальные условия для существования оставшегося здесь четырехсоттысячного японского населения…»

Совещания и споры с военными продолжались до поздней ночи. Уже в темноте новый начальник Южного Сахалина и несколько прилетевших с ним гражданских стали устраиваться на ночлег. «Мне дали провожатого, – вспоминал Крюков, – и мы в темноте отправились к гостинице… Когда мы входили, нас, кланяясь чуть не до земли, встретил хозяин. Оказывается, он весь вечер ждал нас у двери. Кто-то из военных пошутил: мол, скоро сюда явится самый главный начальник острова, он сердитый… Хозяин не потребовал от нас сиять обувь и надеть туфли, а сам надел их прямо на наши сапоги и провел нас в довольно чистую, хорошо убранную комнату. Через несколько минут принес нам ужин и теплое сакэ. Мы немного поели, пить не стали, разделись и легли на постель, положенную посреди комнаты на чистые циновки, и сразу уснули…»