Текст книги "Неожиданная Россия. XX век (СИ)"

Автор книги: Алексей Волынец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц)

Несостоявшийся дальневосточный йод

Однако Дальний Восток мог помочь фронту не только рыбой – морские воды Приморья потенциально были неисчерпаемым источником йода. Значение данного препарата для медицины в условиях интенсивных боевых действий не требует пояснений. В начале ХХ века мировое производство йода на 90 % было сосредоточено в Германии, и, естественно, с началом войны поставки йода в Россию прекратились. Дефицитный препарат начали закупать в Японии и попробовали самостоятельно производить на юге России, под Одессой. Но йода всё равно катастрофически не хватало.

Учёные подсказали правительству, что у берегов российского Приморья есть достаточное количество водорослей, пригодных для производства йода. И в 1915 году к заливу Петра Великого отправили особую экспедицию Томской химико-фармацевтической лаборатории, которая совместно с дальневосточными медиками, исследовала местную морскую капусту. Результаты анализов на содержание в ней йода оказались весьма благоприятными – и на 1916 года в Приморье запланировали открыть «казённый завод» по производству для армии дефицитного йода.

Из казны выделили 350 тысяч рублей, и с 15 августа 1916 года в бухте Ченьювей (ныне одна из бухт в заливе Находка на юге Приморья) начал работу первый йодовый завод в крае. Однако в том году его деятельность носила экспериментальный характер – на полную мощность производство должно было выйти в следующем 1917 году, при помощи тысячи рыбацких лодок добыть и переработать 500 тысяч пудов морской капусты, дав фронту тысячу пудов крайне необходимого лекарства. Но бурные политические события, начавшиеся в том году, похоронили эти оптимистические планы.

«Внешнего проявления восторга особенно заметно не было…»

Общественные настроения, приведшие к революции, вызревали постепенно. Уже в 1915 году прошёл патриотический угар массовых манифестаций, характерных для первых месяцев войны. Но жизнь на Дальнем Востоке, отделённом от фронта тысячами вёрст, всё ещё оставалась спокойной. Местные кинотеатры были забиты публикой, которая с интересом смотрела фильмы о войне, гремящей на другом конце континента. Так летом 1915 года в «иллюзионах» и «электро-театрах» Николаевска-на-Амуре демонстрировались художественные военные драмы «В огне славянских бурь», «Миражи жизни. Беглецы из вражеского плена», «Сестра милосердия или зверства тевтонов» и документальные фильмы «Отступление австрийской армии в Галиции», «Пребывание государя императора в действующей армии», «Осада Антверпена», «Война в Польше» и «Собаки-санитары»

10 августа 1915 года кинотеатр «Прогресс» Николаевска-на-Амуре вывесил рекламу нового документального фильма о мировой войне: «Все снимки воспроизведены на полях сражений. Спешите воспользоваться кратковременной постановкой этой поистине чудовищной картины. Мировое потрясающее кровавое событие на суше и на море. Большая батальная картина, воспроизведённая из последних военных событий, сопровождается духовым оркестром и иллюстрирована звуковыми эффектами, как-то: взрывы бомб, шум разрушаемых зданий, залпы ружейных выстрелов, сигналы горнистов, играющих наступление и отступление. Всё это создаёт полную иллюзию боя!»

Публика всё ещё наслаждалась «иллюзией боя», но настроения постепенно менялись. Их меняла затянувшаяся кровавая война и нараставшие сложности тыловой жизни. Эту перемену заметил один из корреспондентов издававшейся в Николаевске газеты «Амурский лиман», когда сообщал, что уже весной 1915 года после известий о взятии в Галиции мощной австрийской крепости Перемышь столь характерного для начала войны «внешнего проявления восторга особенно заметно не было».

Общественные настроения постепенно менялись на фоне введённого царской властью «сухого закона». Для Дальнего Востока запрет на производство и потребление алкоголя был особенно бессмыслен, так как граница с Маньчжурией оставалась фактически прозрачна, и китайские соседи тут же развернули массовую контрабанду водки. Возникла настоящая мафия «спиртоносов», выгодно продававших нелегальный алкоголь из Китая на русском Дальнем Востоке.

Согласно сохранившимся документам, в пьянстве особенно отличились дружины ополченцев, прибывшие на Дальний Восток, чтобы заменить ушедшие на фронт регулярные войска. Так 16 октября 1915 года военный комендант Хабаровска докладывал вышестоящему командованию: «Следовавшая в 2-х вагонах почтового поезда № 4 в Хабаровск с охраны мостов у ст. Бикин, Дормидонтовка, Хор и Верино, команда ратников 2-й роты 724-й пешей Пензенской дружины в числе 68 человек, подлежавших отправлению в действующую армию, произвела в пути буйство, беспорядок и разбила 6 окон в вагонах, причём большая часть этой команды была в нетрезвом состоянии, а четыре нижних чина ко времени прибытия поезда в Хабаровск были настолько пьяны, что не могли следовать в свою часть и были комендантом станции арестованы и отправлены до вытрезвления в ближайшую к вокзалу 304-ю пешую Вятскую дружину…»

Однако к ещё более страшным последствиям приводило употребление различных суррогатов алкоголя. Показательный случай произошел в заполярном городе Среднеколымске Якутской области. Там 11 мая 1915 года местная «элита» – городской староста Г. Нехорошев, «купеческий сын» Н. Бережнов и учитель церковно-приходской школы М. Сивцев – решив отметить какое-то торжество, не нашли иного алкоголя, кроме двух флаконов одеколона. По итогам распития все, включая главу города, отравились насмерть.

На пути к революции

В 1916 году на Дальнем Востоке впервые ощутили и трудности с продовольствием, а также начались явные проблемы с призывом в армию. Так в Благовещенске полиции пришлось во всех частях города проводить настоящие облавы на уклоняющихся от мобилизации.

Под массовую мобилизацию попадали не только люди, но и кони. Например, в первые месяцы войны только из Приморья отправили в армию 14 тысяч лошадей или 17 % всего работоспособного конского поголовья. Никакой механизации сельского хозяйства тогда ещё не было, на селе господствовал ручной труд – и к 1916 году, когда с Дальнего Востока на фронт ушло более 100 тысяч мужчин и десятки тысяч лошадей, деревни на берегах Амура и Уссури ощутили явную нехватку рабочих сил.

Летом 1916 года военный губернатор Амурской области и по совместительству атаман Амурского казачьего войска генерал-лейтенант Владимир Толмачёв доносил начальству, что из-за массовых мобилизаций площадь крестьянских посевов в области сократилась на 34 %. До войны именно Амурская область была житницей Дальнего Востока – она ежегодна производила хлеба на 5 миллионов пудов больше, чем потребляла. Но осенью 1916 года областные власти констатировали возникший на берегах Амура дефицит хлеба – урожай зерновых впервые оказался ниже потребностей населения области почти на полмиллиона пудов. Это ещё не был голод, однако население края впервые почувствовало настоящую нехватку продовольствия и рост цен.

И всё же начало 1917 года на Дальнем Востоке внешне оставалось абсолютно спокойным. В первый день весны, не придав значения кратким телеграммам о беспорядках в столичном Петрограде, генерал-губернатор Приамурского края Николай Гондатти и командующий войсками Приамурского округа генерал Аркадий Нищенков выехали из Хабаровска во Владивосток для расследования причин очередного пожара, вспыхнувшего в забитом импортными товарами порту. Там их и нагнало известие об отречении Николая II – на Дальний Восток, потрясенный Первой мировой войной, пришла революция…

Глава 21. Проекты и прожекты для царского рубля

Первая мировая война вызвала не только всплеск патриотизма в начале конфликта и тяжкое похмелье, когда стал очевиден его затяжной и необычайно кровавый характер. Война, помимо прочего, стала и катализатором массы общественных проектов – правительство Российской империи буквально завалили различными предложениями, как в условиях битв прежде невиданной интенсивности спасать экономику и финансы страны.

Свои проекты выдвигали как известные экономисты и политики, так и скромные обыватели. Проекты направляли в госорганы, публиковали в газетах или даже издавали отдельными брошюрами и целыми книгами. Не будет преувеличением сказать, что 1915-17 гг. стали разгулом общественной мысли по теме военной экономики и военных финансов. Попробуем рассказать хотя бы о нескольких, самых примечательных и характерных.

Одним из первых и наиболее продуманных оказался проект, предложенный депутатом Госдумы Иваном Титовым. Бывший священник Пермской губернии, Титов дважды избирался в Госдуму – входил в её финансовую и бюджетную комиссии, кроме того был одним из основателей влиятельной в Петербурге «Финансовой газеты». Именно Титов в 1915 г. предложил проект «Промышленного банка» – объединение всех крупных кредитных учреждений России с целью «планомерного пользования имеющимися капиталами и целесообразной координации отечественных и иностранных капиталов в условиях войны». Предполагалось, что Госбанк обеспечит 25 % его уставного капитала, а остальное предоставят крупнейшие акционерные банки страны.

Любопытно, что этот проект походил на меры, предпринятые в воюющей Германии – в 1915 г. на похожих условиях и с теми же целями там были созданы Военный банк и Kriegswirtschaftgesellschaften, военно-акционерные общества для руководства стратегическими отраслями. Немцы не только организовали по-армейски чёткое управление частной промышленностью, но и ограничили дивиденды владельцев 4 %, вся прибыль свыше становилась доходом государства. В царской России подобные жёсткие меры, адекватные мировой войне, остались лишь в виде проектов, на страницах брошюры бывшего священника Титова, изданной в 1915 г. «Обществом финансовых реформ» при Госдуме…

Зато хватало откровенно популистских прожектов, типа инициативы маклеров Петроградской биржи, предлагавших выпустить беспроцентный «Заём победы» сроком на 100 лет и ежегодно разыгрывать в лотерею по 100 млн. руб. в качестве призов для покупателей облигаций такого займа. Рубль в начале войны пошатнулся незначительно и 100 млн. призов обещали фантастические богатства! Авторы этого замысла даже представили «расчёты», что государство такой необычной лотереей соберёт у населения средства на полтора года войны.

Впрочем, предлагались и более серьёзные проекты, обещавшие наполнить казну воюющей страны не «в лоб», а косвенно. Например, Пётр Мигулин, профессор кафедры финансового права Петербургского университета, предложил в 1915 г. довольно изящный ход – официально отказаться от «золотого покрытия» купюр мелкого номинала, от 1 до 5 руб. Фактически предлагалось в условиях войны ввести в стране две параллельные валюты, обеспеченную и не обеспеченную золотом. Нечто подобное спустя 7 лет с успехом используют большевики, восстанавливая экономику после гражданской войны. В царской же России проект Мигулина вызвал бурные споры в Минфине – до какого номинала упразднять золотое обеспечение, до 3 или 5 руб. – но к практическим последствиям не привёл…

Апофеозом финансового прожектёрства той эпохи может считаться проект бывшего народовольца Николая Морозова. Отсидев в царской тюрьме четверть века, он был амнистирован и в начале Первой мировой занял самую патриотическую позицию. Летом 1916 г. вышла в свет его работа «Как прекратить вздорожание жизни». Бывший революционер-террорист утверждал, что нашел отличный рецепт стабилизации финансов, «понятный даже гимназисту старших классов». Предлагалось… изъять из обращения 2/3 бумажных денег и публично сжечь их. Каким образом изъять такое количество купюр Морозов не уточнял.

Глава 22. Хлеб февраля или Повод для революции

Причины любой революции – тема неисчерпаемая. Даже если их сознательно сузить только к экономике – фактов и интерпретаций хватит на десятки, а то и сотни толстых книг.

Особенно это заметно на примере нашей революции 1917 года. Вот уже целый век не утихают споры – был ли тот февраль (а за ним октябрь) неизбежным итогом предыдущей истории страны или, наоборот, оказался роковой случайностью, прервавшей естественный ход бытия. Но при всей полярности мнений о дореволюционной России, никто не отрицает, что для понимания 1917-го года необходимо рассматривать гигантский комплекс причин – от политических игр власти и оппозиции до уровня жизни большинства населения и реального положения в экономике и на фронтах мировой войны.

Личность последнего царя и настроения крестьянства, действительный процент грамотных и неграмотных в том обществе, состав офицерского корпуса и взаимоотношения буржуазии с бюрократией, факторы стремительного экономического роста и факты экономической отсталости – всё это и многое-многое другое необходимо проанализировать чтобы хотя бы приблизительно описать причины революции. И по всем этим вопросам, даже спустя столетие, мнения звучат самые противоположные…

Поэтому, не пытаясь объять необъятное, вместо причин рассмотрим повод – тот, казалось бы, мелкий камешек, ровно век назад сдвинувший всю лавину русской революции.

«Хлеб?.. Такие ли перебои в хлебе ещё узнает вся Россия и тот же Петроград – и стерпят?» Этот риторический вопрос когда-то задал А. Солженицын, пытаясь разобраться отчего же в феврале 1917-го Россия «не стерпела». Сегодня у нас, с лёгкой руки автора «Архипелага ГУЛАГ», преобладает скептическое отношение к тем «хлебным бунтам», которые и подтолкнули столицу империи к революции. Попробуем и мы разобраться в этих событиях, отгремевших век назад и сыгравших роль маленького детонатора для огромного исторического взрыва.

«Ждите глада»

Первая мировая война по праву считается и первой промышленной войной, первой «войной моторов», авиации, химии и т. п. Но для Российской империи та многомилионная бойня была прежде всего войной крестьян – из более чем 15 млн мобилизованных в русскую армию к 1917 году почти 92 % были призваны из деревни.

При этом сельское хозяйство России начала прошлого века полностью базировалось на ручном труде. Накануне Первой мировой войны во всей огромной стране насчитывалось не более 500 машин, способных таскать плуг на пахоте. Остальные 13 миллионов плугов – это лошади и рабочие руки крестьянина.

Вот эти рабочие руки в первую очередь и забрала война – с поля на фронт, в окопы. Особенно остро это сказалось в европейской части России, где из 17 млн взрослого мужского населения, проживавшего тогда в сёлах, к 1917 году призвали в армию более 11 миллионов – почти 60 %. Учитывая, что в первую очередь под мобилизацию попадали наиболее молодые и трудоспособные – реальная потеря рабочих сил в деревне была ещё выше.

Первая «война моторов» для Российской империи обернулась и массовой мобилизацией лошадей, главного «механизма» в сельском хозяйстве тех лет. Их к 1917 году армия забрала почти три миллиона – десятую часть всего поголовья, имевшегося перед войной в России, считая нетрудоспособных жеребят и табуны в далёких степях Азии. То есть в европейской части страны, на которую пришлась основная тяжесть «конской мобилизации», потери в лошадиных силах были ещё больше. Уже в 1916 году Дмитрий Шуваев – предпоследний военный министр царской России – сожалел, что в центральных губерниях трудно найти «лошадей высших сортов» для артиллерии и кавалерии.

При этом война и мобилизация промышленности для армейских нужд резко сократили производство любого сельскохозяйственного инвентаря. В 1916 году его выпустили на две трети меньше, чем в последний мирный год.

Потеря рабочих рук и лошадиных сил тут же сказалась на результатах сельского хозяйства. Уже на второй год войны в хлебопроизводящих губерниях европейской части России площадь засеянных полей сократилась на 21 %. Ещё резче сокращение было в крупных помещичьих хозяйствах, до войны производивших основную массу товарного хлеба – массовая мобилизация и резкий рост цен на рабочие руки крестьян заставил их в 1915 году сократить посевы в два раза.

На самом деле эта сухая статистика, будучи собранной воедино, пугает не меньше, чем все фронтовые ужасы Первой мировой войны. Невольно вспоминаются строки Анны Ахматовой, написанные в июле 1914 года:

 
Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил.
 

«Полный хаос решений, мнений и предположений…»

Удивительно, но поэтесса едва ли не единственная, кто в ура-патриотическом угаре лета 1914 года предсказывала «глад». Даже самые думающие люди России, вступая в Первую мировую войну, могли сомневаться в возможностях русской промышленности, но в способности крестьянской страны прокормить себя не сомневался практически никто.

Как позднее вспоминал профессор академии Генерального штаба и царский генерал Николай Головин: «Перед войной у нас прочно привилось мнение, что в мирное время незачем составлять какие-то планы и соображения о том, как продовольствовать армию и страну во время войны; естественные богатства России считались столь большими, что все пребывали в спокойной уверенности, что получать всё нужное не представит никаких трудностей».

Глубокомысленные теоретики считали, что в ходе войны, из-за прекращения экспорта продовольствия, Россию ждёт падение цен на продукты питания – и это не только обеспечит всеобщую сытость, но и укрепит рубль. Увы, всё оказалось куда сложнее…

Война сократила российский хлебный экспорт почти на 92 %. Но низкие продовольственные цены отмечались лишь в первые три месяца войны, когда, например, яйца подешевели в 2–3 раза – до 4–9 копеек за десяток, масло – в два раза, до 7–8 рублей за пуд. Цена на ячмень (который тогда занимал третье место в питании основной массы населения после ржи и пшеницы) упала в 4 раза – до 22–23 копеек за пуд. Мясо в центральных губерниях России за первые месяцы войны подешевело в два раза, до 5–7 копеек за фунт.

Но уже к первой военной весне сказалась массовая мобилизация рабочих рук из деревни – и цены на продукты в среднем по стране выросли почти в полтора раза. Саратовская губерния до войны была одним из ведущих центров сельскохозяйственного производства, продавая хлеб на внутреннем и внешнем рынке. Спустя год после начала войны цены на хлеб здесь выросли на 40 %, муку – на 30 %, сахар и мясо – на 25 %, картофель – на 60 %. При этом именно Саратовская биржа определяла рыночные цены на хлеб по всей России.

Однако, первые полтора года мировой войны царское правительство по сути игнорировало «хлебный вопрос»! Как позднее вспоминал крупный помещик Александр Наумов, назначенный в ноябре 1915 года на должность министра земледелия Российской империи, к тому моменту «в области продовольственного снабжения страны был полный хаос решений, мнений и предположений».

Символично, что в детстве министр Наумов, будучи гимназистом, шесть лет просидел за одной партой с Владимиром Ульяновым, которого он не раз вспоминал после революции. Очевидно, что не будь столько хаоса «в области продовольственного снабжения страны», то у министра после 1917 года не появилось бы столько поводов вспоминать своего однокашника…

«Иллюзия голода»

Союзники России по той войне решение продовольственной проблемы переложили на свои колонии – в одной только Британской Индии населения было почти на 100 млн больше, чем во всей Российской империи. Индийские крестьяне к 1918 году устроят немало голодных бунтов, но проблемы их недоедания волновали Лондон в последнюю очередь.

Германия, главный противник России в той войне, пыталась решать проблему «хлеба» всеобщей рационализацией и тотальным регулированием потребления. Но как ни старался «сумрачный тевтонский гений» на этом поприще – кайзеровская монархия пережила царскую всего на 20 месяцев. И недоедание сыграло в германской революции совсем не последнюю роль.

Россия же не имели ни колоний, откуда можно было, не опасаясь политических последствий, изъять достаточные запасы продуктов, ни эффективного бюрократического аппарата, который мог бы взять под жёсткий контроль внутреннее производство и распределение продовольствия в условиях войны. Показательно, что само Министерство земледелия было учреждено в Российской империи только в октябре 1915 года – до этого вопросы сельского хозяйства не считались достойными отдельного министерства.

И первый в нашей истории министр сельского хозяйства тут же столкнулся почти с полным отсутствием статистических данных – страна не имела ни цифр, ни системы для подсчета производства и потребления хлеба, мяса и прочих продуктов. Поэтому в разгар мировой войны первой задачей министерства стало проведение сельскохозяйственной переписи. Титаническими усилиями её удалось осуществить к июлю 1916 года и к осени обработать необходимые данные. То, что надо было иметь хотя бы к осени 1914-го, получили на два года позднее.

Наконец наладив систему сбора необходимой информации, можно было приступать к попыткам рационального распределения имеющегося в стране «хлеба». Для этого при царском правительстве учредили «Особое совещание по делам продовольствия». Но как вспоминал министр земледелия Наумов, начало работы «Особого совещания» оказалось бесплодным: «Члены Государственной думы, представители земств и городов, всевозможных профессиональных союзов (мукомолов, сахарозаводчиков и др.), губернаторы, председатели управ, чины Министерства земледелия, ведомственные представители разных центральных управлений и пр. и пр. – всё это почти ежедневно заседало до поздних часов, обсуждало, спорило, голосовало, протестовало – некоторые вопросы (например, о твердых ценах) вызывали бесконечно долгие и страстные прения… В общем, получалась сложная затяжная обстановка, мало способствовавшая скорейшей выработке плана продовольственного снабжения…»

Любые попытки рационализации «хлебного вопроса» встречали возражения, порой на грани трагического курьёза. Так первые опыты введения продуктовых карточек в отдельных городах осудили по причине, что они «создают иллюзию голода». Зато разрешили вводить запреты на вывоз продовольствия за пределы отдельных губерний, что только разрушало единый рынок и подхлёстывало спекуляцию.

Опоздавшая «продразвёрстка»

К 1917 году производство сельскохозяйственной продукции упало на 28 %. Многочисленная деревня, даже с изъятыми рабочими руками, ещё могла прокормить сама себя. Но исчез прежде всего товарный хлеб, выращиваемый на продажу. Чрезвычайными усилиями госаппарат смог кормить более чем 10-миллионную армию. Не испытывали проблем и городские верхи, способные платить любую цену. А вот со снабжением городских низов, то есть большинства недеревенского населения, возникли проблемы. Нарастая в течение двух предреволюционных лет, они и породили первые протесты.

В отличие от сельскохозяйственной статистики, полицейский учёт в Российской империи был на высоте. И для истории сохранилась достаточно полная статистика таких «голодных бунтов».

Если в 1914 году ничего подобного не было, то уже в 1915 году полиция по всей Российской империи зафиксировала 23 локальных бунта по поводу дороговизны или отсутствия продуктов. Казалось бы, немного. Но уже за следующий 1916 год число таковых выросло на порядок – до 288! При подавлении двух десятков из них пришлось применять огнестрельное оружие – погибло 19 протестантов, было ранено 145 солдат и полицейских, счёт раненым бунтарям шёл на сотни. В ряде случаев солдаты, призванные утихомирить беспорядки, отказывались выполнять приказы, сочувствуя протестующим. Одним словом, проблема «хлебных бунтов» вызревала задолго до февраля 1917-го.

И нельзя сказать, что власти не понимали опасность и ничего не делали. Делали, но… слишком поздно. Всероссийский план «продовольственной развёрстки» вступил в силу 15 декабря 1916 года – то есть рациональное изъятие и распределение хлеба в давно воюющей стране заработало бы лишь к лету следующего 1917 года.

Для сравнения, в Германии первые военные законы о регулировании цен и потребления были приняты Рейхстагом уже 4 августа 1914 года. Спустя два года вообще вся торговля продуктами питания во «Втором Рейхе» управлялась государством при помощи полиции. Во Франции чрезвычайные законы о закупках и распределении продуктов были введены осенью 1915 года. В Италии аналогичные законы ввели в январе 1916-го.

И только Англия, «классическая страна свободной торговли» по определениям экономистов начала XX века, озаботилась жёстким регулированием продовольствия почти одновременно с Россией – в ноябре 1916 года. Но у Англии тогда имелось 260 миллионов индийских крестьян и крупнейший на планете флот, способный возить в метрополию все растительные богатства тропического региона. У России же, помимо 60 % крестьянских рук, изъятых из деревни войной, были и огромные проблемы с транспортировкой даже имевшегося хлеба.

Теоретически, летом 1917 года Российская монархия имела шансы справиться с продовольственным кризисом. Помимо наконец вводившейся рационализации ресурсов внутри страны, были составлены грандиозные по объёмам планы закупки продовольствия в Китае. Буквально накануне февральских событий в «Особом совещании по делам продовольствия» подсчитали, что себестоимость китайского мяса, доставленного в Россию, будет 5 рублей 86 копеек за пуд, тогда как в европейских губерниях страны цена на него колебалась около 9 рублей. Ещё привлекательнее выглядела пшеница из северного Китая – 1 рубль 35 копеек за пуд, почти в пять раз дешевле, чем в центральной России!

Однако, все благие начинания по преодолению «хлебного кризиса» грозил погубить «железнодорожный кризис». Война ударила и по российским железным дорогам, при чём с двух сторон – резким ростом объёмов военных перевозок и, одновременно, сокращением производства железнодорожной техники из-за перехода промышленности на выпуск военной продукции. За 1916 год в России количество работоспособных вагонов и паровозов сократилось на 20 %, при том что объёмы перевозок из-за идущей войны выросли в полтора раза.

С конца 1915 года и до рокового февраля 1917-го царское правительство потратило на железные дороги полтора миллиарда ещё достаточно полновесных рублей. Военными и гражданскими властями были предприняты внушительные усилия по улучшению работы и эффективности железнодорожного транспорта. Но опять же, как и с регулированием продовольственного рынка, эти экстренные меры были начаты слишком поздно.

17 % для 17-го года

В советское время считалось аксиомой, что именно «сознательный пролетариат» был главным двигателем революции. В наши дни мнение о роли фабрично-заводских рабочих в тех событиях высказывается разное. Но даже беглый анализ экономики показывает, что, вне зависимости от политических пристрастий, причины для недовольства у рабочих к февралю 1917 года были.

Накануне февральской революции в Российской империи насчитывалось примерно 15 млн промышленных рабочих и членов их семей (8 % от всего населения страны). За годы войны в столичном Петрограде количество рабочих увеличилось в полтора раза – к февралю 1917 года на заводах и фабриках в столице империи трудилось 420 тысяч человек (или 17 % от всего населения города). Во многом эти 17 % и обеспечили 17-й год…

На момент начала Первой мировой войны рабочий в центральных губерниях России получал в среднем 22 рубля в месяц. Те из пролетариев, кто имел квалификацию и работал на крупных производствах, получали заметно больше – в среднем 45 рублей ежемесячно. При дешевизне продукции сельского хозяйства это обеспечивало квалифицированному пролетарию достаточный уровень жизни. Для сравнения чиновник среднего ранга тогда получал в месяц 135–150 рублей основного жалования.

На третий год войны зарплаты в промышленности выросли в два раза – достигнув в среднем 41 рубля в месяц (генерал действующей армии тогда получал в месяц всех выплат не менее 3000 рублей). Из-за инфляции, вызванной мировой войной, бумажный рубль к февралю 1917 года обесценился в 4 раза. Цены же, например, на пшеницу выросли в центральной России за то же время почти в 6 раз – опережая и инфляцию, и рост средних зарплат в промышленности. Это опережение стало особенно заметным именно к началу 1917 года.

Современные историки, скрупулезно изучив фабричную статистику того времени, пришли к неожиданному выводу – к февралю 1917 года из-за инфляции и роста цен самыми пострадавшими оказались именно квалифицированные пролетарии. Если у чернорабочего к началу Февральской революции реальный доход составлял около 80 % от довоенного, то у квалифицированного рабочего специалиста – не более 40 %.

И опять же основное падение реальных доходов пришлось именно на 1916 и начало 1917 года. На фоне затянувшейся войны и перебоев с поставками продуктов, это резкое падение личных доходов могло легко подтолкнуть к антиправительственным выступлениям наиболее квалифицированную (и, как следствие, более организованную и политически активную) часть рабочего класса.

«Для предотвращения смущения православного народа…»

На этом фоне разразившийся 21 февраля (6 марта нового стиля) бунт в хлебных очередях Петрограда не выглядит случайностью. Но взятый отдельно, он так же не выглядит и страшной проблемой, способной навсегда похоронить монархию вместе с империей.

Картина становится куда более пугающей, если помимо столицы, события в которой широко известны, взглянуть на другие города центральной России. При том расположенные в чернозёмных районах, которые до войны считались абсолютно благополучными в плане сельского хозяйства.

1 февраля 1917 года власти Орловской губернии шлют в столицу почти паническую телеграмму о положении на местных заводах: «С ноября 1916 г. испытывается острый дефицит продуктов – только ржаная мука, а муки пшеничной, крупы и пшена рабочие давно уже не едят. Выдаваемые рабочим рационы вынуждены постоянно сокращать… Продовольственный вопрос с каждым днем становится серьезнее и всё более волнует рабочих».

Рабочие, о которых идёт речь, это и 16 тысяч работников Брянского машиностроительного завода, одного из крупнейших в России. Во время Первой мировой войны здесь находится один из центров производства снарядов и железнодорожной техники. Производство стратегическое – весной 1915 года его даже лично посетил царь Николай II. Но за три последних месяца перед февральской революцией завод получит лишь 60 % от необходимого количества хлеба, в январе 1917 года поступления продуктов на завод не будет.

18 февраля, то есть за три дня до начала революции, своё паническое послание в Петербург диктует глава Пензенской губернии: «Ежедневно ко мне поступают из городов и уездов телеграммы о вопиющей нужде в муке, местами полном голоде и о выдаче муки из моих запасов… Подвоза на местные базары ржаной муки, круп, картофеля, кормов для скота нет совершенно».