Текст книги "Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства"

Автор книги: Алексей Меняйлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 53 страниц)

А так называемые «богослужения»? Чему, Учитель, можно было бы посвятить отводимое на них время? Познанию Истины, исследованию законов жизни, высвобождению из-под завалов нагромождённого на людей вранья… «Истина сделает вас свободными» — яснее выразиться невозможно. Но нет, зайдёшь в адвентистский «дом молитвы» – беспрестанные повторения одного и того же, «любовь»… приходите каждую неделю… деньги несите, Бог любит щедрых в пожертвованиях. И всё это в мутном потоке «внутренничества»… Ну и ещё, конечно, беспрестанное поминание имени Божия. Чуть что: Бог вмешался, Бог помог, Бог благословил, Божья воля, мы здесь Богом поставлены и т. п…

А ведь всё это прямое нарушение Закона Божия! Второй заповеди: «не поминай имени Господа Бога напрасно».

Все протестанты претендуют на то, что восстановили третью заповедь «не поклоняйся изображениям…», протестанты-адвентисты – что восстановили четвёртую «помни день субботний…», но все они в упор не хотят замечать второй – и нагло её нарушают, подкрепляя мракобесный взгляд на жизнь бесчисленными «Бог нас благословил».

С точки зрения человека, ориентирующегося на возвещаемые принципы классического богословия, «КАТАРСИС» – это попытка восстановления чистоты Второй заповеди*.

* «КАТАРСИС» – прежде всего восстановление первой заповеди, об этом отчётливей всего почему-то в последней главе «Священная земля Болграда». Восстановление второй и всех прочих – следствие. (А.М.)

Ладно, мертвяки этого не замечают, но вы-то, Учитель, если человек мыслящий, должны были бы заметить?.. А если заметили, то каков будет ваш следующий шаг?.. По отношению к иерархии Церкви?

Ну вот и последний поворот… Дорогой Учитель, вы же самый интересный здесь человек, – но выкто?..

Вот и здание семинарии. Обочины и стоянки забиты иномарками – не случайно студентов в посёлке называют «новыми русскими», хотя именно иномарками торгуют не все семинаристы.

Пришлось проехать чуть дальше и свою отечественную «Газель» поставить там.

Видимо, только закончилась лекция: из учебного корпуса выходили семинаристы. Среди них мелькнуло и знакомое лицо – зятя Р.Н., он тоже преподавал. Русскую литературу и ещё, наверно, какой-нибудь предмет.

Я подошёл.

– О, кто приехал! Приветствую! – на протестантский манер поздоровался первым зять. Во всех протестантских деноминациях форма приветствия почему-то одна, во всяком случае, в России. – Какими судьбами?

– Да вот…

– Опубликовал ещё что-нибудь?

– Да. Второй том.

– Неужели? И давно?

– Пару месяцев.

– Зд`орово. Том! А тут статью напишешь – событие. Стоило ли получать магистра и писать кандидатскую. А ты – том. Завидую. Молодец!

– Я, собственно, заехал с тестем твоим поговорить.

– Не получится, – сказал зять. – Он в маразм впал. Старческий.

– Как в старческий? – не поверил я. – Возраст ещё не тот.

– Тот, не тот, а впал. Полный маразм. Да ты сам можешь убедиться. Вон он стоит. Видишь?

Действительно, стоял. Один – совершенно невозможное по прежним временам обстоятельство.

– Я ещё подойду, – сказал я зятю уже на ходу.

Я подошёл к Р.Н., стоявшему ко мне боком, и поздоровался с ним.

Он смотрел на меня, вернее, в мою сторону и, если видел, то, похоже, не узнавал.

– Узнаёте? Не забыли меня?

Он не ответил. Губы его шевелились. Взгляд был пуст.

Я повёл головой влево-вправо, подчёркнутостью движения заставляя двинуться зрачки глаз Р.Н.Но они остались неподвижными.

Всё было понятно. От действительности этот человек отказался уже и в прямом смысле. Логичное завершение начатого прежде процесса. Но почему? Чтобы не отказываться от лживого мира из американских брошюрочек?

Пытаться заговорить ещё было бессмысленно.

– До свидания! – на всякий случай сказал я. Хотя было понятно, что он меня не услышит. Что ж, чтобы оставаться протестантом и при этом не сойти с ума, надо вообще не думать. Быть в этом, как и все здесь… А вы, дорогой Учитель, задумывались… Но столь не торопясь, что не оставили себе времени, чтобы воздать вчетверо… Не от этого ли и сошли с ума?

Зять стоял на прежнем месте. Он разговаривал с кем-то полным, судя по возрасту, семинаристом. Я подошёл и стал ждать, когда они закончат. Было жарко, конец мая, но полный семинарист почему-то был в пиджаке и в галстуке. Видимо, из общины «старой закалки»: там в жару сопреют в собственном поту, но пиджак во время богослужения не снимут: «Богу угоден достойный внешний вид верующего».

Зять, кстати, тоже был в пиджаке. Но он-то понятно: отец в советское время был большим начальником в адвентистской иерархии в Молдавии. То ли первым, то ли вторым.

Наконец, семинарист отошёл.

– Да уж, несчастье так несчастье, – сказал я. – Но это не старческий маразм. Возраст не тот.

Зять пожал плечами и ничего не ответил.

– А у тебя всё в порядке? – спросил я его.

– Хочешь дом у меня купить? – вопросом на вопрос ответил зять. – Совсем по Чехову – с мезонином.

– А где?

– Вон там, у железной дороги. Старенький, конечно. Но с мезонином. Совсем по Чехову.

– А за сколько?

– Пятнадцать.

– Ого!

За пятнадцать можно было не то что здесь, а совсем под Москвой построить новый, двухэтажный, кирпичный. Если, конечно, строить своими руками. А точно такой же с мезонином, но новый, приятно пахнущий свежим деревом, можно было нанять соорудить за треть суммы. Земля же у железной дороги не стоила ничего.

– Я сам за пятнадцать покупал, – обиженно сказал зять. – За сколько купил, за столько и продаю.

– Приятно слышать, что у преподавателя есть такие деньги. А всё жалуетесь: зарплата маленькая. И это не считая казённой квартиры. По нашим временам…

– Бог благословляет, – пожал плечами зять.

– А почему продаёшь?

– Уезжаем.

– Выгоняют с работы? – с надеждой спросил я.

Если выгоняют, может, он неугодник?.. Несмотря на то, что папа – большой адвентистский начальник? Зять конфликтовал с церковными ворами, нравственным авторитетом для него был упомянутый онанист-эксгибиционист. Или всего лишь «когорта»? Тот онанист, помнится, тоже с ворами конфликтовал. Собственно, и выгнали его с преподавания не когда за руку поймали… точнее, остановили, а спустя год, когда он во всеуслышанье чему-то воспротивился со словами: «А вы не воруйте!»

– Да нет. Просто уезжаем.

– Обратно в Молдавию?

– Нет. Дальше. И навсегда.

– Далеко?

– В Румынию.

– В Румынию?!.. – удивился я. – Странный выбор. Все адвентисты стремятся поближе к деньгам – кто в Америку, кто в Германию, в Скандинавию, если получается. А Румыния-то что? Там такой же экономический разгром, как и у нас. И холуйствование пред Америкой не помогает.

Зять поморщился и ничего не сказал.

– Просто подальше от России?

У зятя лицо стало неподвижным. Подчёркнуто неподвижным.

– А ты не ошибся ли? – всё ещё надеялся я. – И жена с тобой?

Зять кивнул.

«Ну вот, – подумал я. – И третья дочь тоже. Третья из четырёх. А четвёртая ещё просто не доросла до брака… Сто из ста…»

Хотелось этого зятя уязвить, обидеть. А может, проснётся? Но кто из них когда просыпался от слов?

– Да тут у вас целый перевалочный пункт образовался. Помнишь, в начале-то Перестройки по-другому было. Тогда баптисты и пятидесятники эмигрировали целыми общинами, бросали своих старух-матерей нам на содержание, а сами линяли. А в адвентизме всё-таки стеснялись. Помнишь первую директрису вашей библиотеки? Инну-то? Уж месяц прошёл, как она в Штатах осела, и только тогда узнали, что не вернётся. Даже на работу об этом не сообщила, хотя все её ждали, от неё зависели.

Зять опустил голову. Всё-таки старой закалки. Если не совесть, так стыд. Понимает, почему директриса библиотеки вела себя лживо. Как, впрочем, и второй директор Сильвет, эстонец. Этот учитель нравственности пошёл ещё дальше: поменял жён. Тоже молчал до конца. Несколько месяцев, окончательно погрузившись в свинство, ещё учил пасторов святости. Впрочем, список огромен? Начиная с первого же ректора.

Остановиться я уже не мог.

– Я тут в общину Подольска случайно заглянул, там пастора с семьёй в Штаты провожали – так целый праздник в общине! Радовались. Радовались и молились, молились и радовались. И не стеснялись… Прогресс.

Радовались, конечно, не тому, что Россию от себя очищал очередной нравственный урод – это был пастор с Украины, с полудебильным выражением лица, по словарному запасу и масштабу мыслей – откровенная урла, словом, вполне во вкусе адвентистского начальства и американских шакалов, – а радовались «просто», непосредственно. Единым духом со своим «кормчим». Кроме меня, никого не тошнило, никто не поднялся, чтобы выйти.

Справедливости ради надо заметить, что община в Подольске не типичная, а уже «просеянная»: нашлись люди, которые распространяли в ней первые два тома «КАТАРСИСа». Все, кто мог прочесть и понять хоть что-то, чтобы их не тошнило от «радостей», собирались отдельно. Заходились в «радости» уже отсевки, понятно, абсолютное большинство исходного послестадионного «призыва».

Смешным же в этих проводах было то, что вся семья – муж-пастор, жена и сын с дочерью – у кафедры выстроилась в шеренгу в характерных позах: подбородок вперёд, локти назад, живот втянут. На картинках из времён католической инквизиции такие «героические» позы принимали альбигойцы перед экзекуцией.

По Льву Николаевичу Гумилёву («Зигзаг истории»), во времена Первого еврейского ига, когда Киевская Русь в числе многих других государств была данником Иудо-Хазарии, и вплоть до разгрома Итиля Святославом, у правящих евреев почти не было союзников (наёмники-«волки» не в счёт), потому Святослав так легко и разгромил их столицу в 965 году.

«Почти» – потому, что, по Гумилёву, один союзник был – манихеи.

Лев Гумилёв совершенно верно утверждает, что людей в этносы и суперэтносы объединяет нечто для них значимое, но это не религиозные догмы: их толком не знает не только паства, но и, как показывает история и нынешняя жизнь, сам корпус священнослужителей. Манихеи не исключение. Они «просто» не сходились ни с мусульманами («когортой»), ни с церковью Петра («сынами»). Более того, манихеи не только «просто» не сходились, но и вели себя весьма агрессивно, там, где они структурировались в организацию, вокруг начинала литься кровь – стая! К сожалению, Лев Гумилёв, ограниченный «философией» суверенитизма, объясняет сродство итильских евреев и несториан-манихеев принципом: враг моего врага мне друг. Дескать, голый расчёт.

Но, уважаемый Лев Николаевич, вы же сами подводите нас к признанию той очевидной истины, что сродство людей основывается не на логических построениях и что жизнь – это не базар, где только и высчитывают выгоду. Враг врага не может быть другом надолго. Тем более если он проигрывает.

Истинный стержень длительного притяжения в другом. И евреи, и манихеи – в психологическом смысле «иудо-внутренники». Потому они и союзники. Только одна иерархия состоит из «полноценных», а другая – из «неполноценных» (в еврейском понимании смысла этих слов). Потому они и разные субиерархии – им не даёт слиться чванство «полноценных».

В другом месте Лев Гумилёв пишет, что тексты с вероучением манихеев во времени растворились, но сами «манихеи» – нет. Просто люди в своих потомках переорганизовались в великое множество сект и секточек, а порой и госрелигий, с различной системой догм, с исходной манихейской догматикой никак не связанной. (Думаю, Лев Гумилёв в какой-то из своих работ обратил внимание на то, что манихеи и «манихеи» возникали на тех же пространствах, где евреи или присутствовали некоторое время, или жили в прошлом.)

Лев Гумилёв прослеживает трансформации форм «манихейства» вплоть до их самоназвания «альбигойцы» – и останавливается. Ясно, что и после рассеяния альбигойцев «манихеи» не исчезли (кстати, обман альбигойцы оправдывали – исчерпывающая характеристика). Ясно, что они «дожили» и до наших дней. Как и во времена Иудо-Хазарии, «манихеи» будут активными врагами «внешников» и дистанцироваться от «когорты» и «сынов», хотя в ряде случаев «когорта» им будет с готовностью прислуживать. Тяготеть же будут к планетарному центру «иудо-внутренничества», тому самому, в который будет стекаться «дань» со многих народов, в том числе и с России, при наличии в ней во власти психоэнергетически подвластного им резидента.

Что и говорить, за тысячу лет со времён манихеев названия поменялись, суть же сохранилась. «Манихеи» стали называться протестантами, а «Иудо-Хазария» переместилась на территорию Соединённых Штатов (кто не знает, что одних только «полноценных» там живёт существенно больше, чем в Израиле).

В «КАТАРСИСе-1» обращалось внимание на странный жаргон, на котором говорит пасторский корпус адвентистов и других протестантских деноминаций: «имеем возможность иметь благословение иметь богослужение» и тому подобное. В «КАТАРСИСе-1» источником именно этой формы уродования русского языка названы халтурно переведённые заокеанские брошюрочки. Именно так уродование русского языка объясняют сами протестанты, дескать, новые веяния, а мы, как очень умные, идущие в ногу со временем, и т. п. Я, каюсь, здесь пошёл у них на поводу.

Как выяснилось, это уродование языка не спонтанное и не заморского происхождения, а местного. Это диалект еврейских и немецких («иудо-внутренническое» ответвление?) «местечек». В том, что это так, легко убедиться, взяв в руки книгу автора из «местечка» не позже тридцатых годов XX века, когда на советском пространстве был введён институт редакторов-филологов. Дело не в том, кто у кого учился: одна протестантская деноминация у другой или они все у баптистов. Главное, что их «внутреннему чутью» из всех диалектов нравился именно этот—«почему-то».

Лев Гумилёв совершенно прав, когда говорит, что догмы на уровне больших масс населения ничего не значат. Однако Гумилев считает, что главное – наработанные привычки, определяемые особенностями ландшафта.

Возразим: главное – психологический стержень иерархии. И «знаки могущества».

Так что нет ровным счётом ничего удивительного в том, что в протестантских церквах «иудо-внутренник» на «иудо-внутреннике», часть из которых тянет в Соединённые Штаты (оставшаяся часть больше денег «любит» поучать и демонстрировать своё мнимое духовное превосходство). Или хотя бы прочь от России. И то, что в протестантских «домах молитвы» в точности воспроизводится дух синагог талмудического иудаизма (то же законничество, иерархичность, вернее, «иудо-внутренничество»), тоже нет ничего удивительного. И то, что во всех протестантских деноминациях авторитетность евреев объясняют «благословением Божьим», идущим от времён, когда евреи были матричным этносом народа Божия, тоже закономерно. Понятно, протестантские деноминации несколько отличаются друг от друга, скажем, эмоциональным настроем (радения пятидесятников и харизматов, слёзы и сопли баптистов и т. п.). А ещё отличаются удельным содержанием «когорты» (вплоть до «пионербола» «свидетелей Иеговы», центр управления которыми расположен в Соединённых Штатах).

«Альбигойскими» мученическими позами отъезжающая в Америку семья пастора, видимо, демонстрировала величие очередного своего «духовного подвига». Чем не повод «возблагодарить Бога за Его благословения»?.. И присланный новый пастор рассыпался в благодарностях и похвалах этой семейке. И поди попробуй сказать подобным «героям веры» про Иудо-Хазарию, про Итиль, про психологию, про психоэнергетический источник авторитетности, про вторую заповедь, про дух Христа, про талант, про Понтия Пилата, наконец…

Зато, скажет эта адвентистская семья, мы свинину не едим! «Как написано»! Вернейший признак духовности. И десятину Богу отдаём. Как не Богу? Нет, наше дело десятину принести в «дом молитвы», а там уж Бог усмотрит. И Бог нас за это благословляет. Он, Он, «Бог»!..

– Ничем адвентисты от всех остальных протестантов уже не отличаются, – посмотрел я зятю прямо в глаза. – Те же порядки, те же вкусы, та же система ценностей. Спасибо вторжению американцев. А ведь некогда адвентисты были самым интеллектуальным направлением. Да и было время – глаза прятали, когда делали подлость.

Зять отвернулся.

– Да, уезжают, – согласился он. – Уезжают все, кто имеет возможность. («У кого есть возможность» – непроизвольно поправил я кандидата филологии.) Потому что живём трудно. Бедно… Посмотри, как мы бедно живём! Разве это жизнь? Так, может, купишь дом-то?.. Обрати внимание, с мезонином! По Чехову.

– Да у меня денег таких отродясь не было. Хотя и работаю на относительно высокооплачиваемой работе.

– Ну так тем более! Имеешь возможность! Займёшь. Представляешь: будешь иметь дом! Пойдём покажу. А потом решишь.

Что было делать? Пошёл.

Такая оказалась развалина! Да ещё рядом с железной дорогой. Какие там пятнадцать! И пятая часть слишком много. Лихоимство, иначе не назовёшь.

Но, точно, с мезонином.

А может, лучше так: дом имел преимущество иметь мезонин?

А тесть лихого продавца, как я теперь окончательно убедился, вовсе не впал в старческий маразм, а просто предпочёл иметь преимущество иметь благословение иметь чеховскую бородку до конца.

Нет, не напрасно я сюда ехал.

Да и обкатка продвинулась.

глава сорок вторая
Священная земля Болграда[5]5
  Автор пишет эту главу как будущую статью в болградскую газету «Дружба». (Примеч. ред.)


[Закрыть]

Ну вот, дело дошло, наконец, и до Заключения – есть ощущение, что «Священная земля Болграда» завершит собой весь «КАТАРСИС».

Только вот незадача: ступив на землю Болграда лишь мысленно, обратиться к его жителям могу только через городскую газету, – но раз на весь Болград всего десять экземпляров «КАТАРСИСа-1», которые я самолично же и привёз, «КАТАРСИСа-2», видимо, ни одного экземпляра в городе нет, а «КАТАРСИС-3» и вовсе существует только в рукописи и пока не доступен вообще никому, то как читатели газеты смогут понять «Священную землю Болграда», заключительную главу обширного трёхтомника?!..

Но иначе, как только ощущая под ногами землю Буджакских степей, иначе, как только чувствуя нежное тепло придунайского осеннего солнца на лице и обращаясь к болгарам-неугодникам, писать «Священную землю…» не могу – да и духовные наследники основателей Болграда меня всё равно поймут. Если не всё, то, во всяком случае, направление и дух. Ведь была же опубликована в болградской «Дружбе» три года назад статья «Бог Велес, Понтий Пилат и Цыганский Барон» (теперь это тоже глава «КАТАРСИСа-3»), хотя в ней, казалось, совершенно нелогично упоминались Понтий Пилат и великая Ра-река (Волга) как место, со зрелым Понтием Пилатом как-то связанное! Но опубликовали без изъятия – значит, даже в малочисленной редакции «Дружбы» было кому понять …

Что это я взялся идти против течения, не просто отстаивая доброе имя Понтия Пилата, но и доказывая, что только он мог быть автором Протоевангелия, уничтоженного одной иерархией?

Почему из десяти-одиннадцати лет, отданных напряжённому изучению духовно-психологического облика Пилата и складывавшихся вокруг него обстоятельств, восемь я вновь и вновь отправлялся работать именно в Болград, место от Москвы не только удалённое, но и с точки зрения транспорта весьма неудобное?

Выбор Болграда как необходимой составляющей для выполнения работы, города, в котором у меня нет родни и поначалу не было даже знакомых, не может быть случаен – как не были случайны и некоторые другие места, в которые я, логической частью ума не постигая причин, несмотря на трудности, упорно добирался.

Скажем, исследуя феномен расслоения народов планеты по духовно-психологическому принципу и, естественно, заинтересовавшись маршрутами перемещения моих почти забытых предков, я прямиком добрался до удалённого от удобных трасс украинского села Вулыга и обнаружил там «гнездо» носителей моей, так скажем, не слишком распространённой фамилии.

Далее. Была в XV веке некая ересь «субботствующих», сведений о которой не сохранилось почти никаких, кроме разнузданных фантазмов двух палачей да нескольких книг, которые казнённые еретики перевели с других языков на родной и содержание которых перечёркивает бессовестные измышления палачей.

Несмотря на отсутствие свидетельств даже о вероучении этих явно обовранных людей, я, тем не менее, решил написать повесть «Шестая». Решить-то решил, но, чтобы начать, не хватало «знакомства» с одной из главных героинь – великоновгородчанкой. Казалось бы, надо ехать в Великий Новгород, кстати, никогда мной не виданный, но вместо этого еду на Украину. И там забираюсь в село, в котором на берегу ставк`а (пруда) в голубоглазой шестилетней девчушке узнал, наконец, свою давно разыскиваемую девятнадцатилетнюю героиню!

Мать девчушки, с которой я познакомился недели через три, когда «Шестая» была наполовину сформирована (вернее, списана с этой девчушки, хотя Шестая не она), представьте, рассказала, что родом она не с Украины, а из-под Великого Новгорода (!), и что её прабабушка была субботницей (!) и притом, насколько было известно этой женщине, последней из верующих. Ну а голубоглазая девчушка – в их роду последняя. Такого свидетеля захочешь – не обнаружишь. Имею в виду, общепринятым милицейским способом.

Случались со мной и другие, не менее интересные находки, связанные с на удивление верными перемещениями в пространстве, – в конце концов, можно вспомнить описанное в «КАТАРСИСе-1» движение навстречу половинке.

Иными словами, стоит мне поставить перед собой задачу по поиску какой-то истины и начать искать «свидетеля», пусть даже из далёкого прошлого – и вот я, вопреки логической части своего ума, еду за тысячи километров в прежде неизвестное мне место, где и нахожу ответ.

Но всюду я бывал по разу, а в Болград я приезжал год за годом, да и в году, бывало, не по одному разу.

В чём же причина притяжения этого городка?

Какой нерешённый, но важный вопрос вновь и вновь приводил меня сюда?

Почему в каждом из томов «КАТАРСИСа» – Болград, Болград, Болград, а в уме при этом – Пилат, Пилат, Пилат?..

Вчера, 4 ноября 2000 года, перед сном вновь взялся за совершенно нечитабельную книгу С.Ю.Сапрыкина «Понтийское царство» (издательство «Наука», Российская Академия наук, 1996), и наткнулся (стр. 157) на прежде в книге не замеченное знакомое слово – Добруджа! Я стал перечитывать всю главу – и тут выяснилось, что в период наибольшего могущества Понтийского царства (первая четверть I века до н. э.) в него союзниками входили полисы Добруджи. Впоследствии, когда эти земли перешли под власть Рима, большая их часть вошла в римскую провинцию Малая Скифия. Болград как раз на границе Добруджи, на юге Бессарабии, эти земли также входили в Малую Скифию!

Весь вал немедленно нахлынувших мыслей, как на первый взгляд может показаться, между собой не связанных, пересказывать долго, да и нет смысла. Но некоторые болградцам будут особенно интересны.

Среди прочего, вспомнились слова знаменитой прорицательницы Ванги (балканская болгарка), что Болград – единственное в Европе тёмное для её внутреннего взора пятно, внутри этого пятна она не видит ничего.

Опять исключительность Болграда! Но почему? Может, потому, что живут здесь потомки отслоившихся от балканских болгар неугодников?

На рубеже XVIII–XIX веков болгарский народ расслоился по психологическому принципу – обстоятельства подробно описаны в «КАТАРСИСе-2». Лютовавшие турки были временно отогнаны русскими войсками, но, по новому договору, наши войска обязаны были отойти обратно в Россию. Перед болгарами стоял выбор: или оставить обжитые места и уйти с уходящими русскими войсками, или вновь оказаться в рабах и позволять себя сечь и запрягать в повозки вместо скотины.

Мнения разделились. Люди одной психологии остались встречать турок (любовь к хлысту далеко не редкость, садомазохизм – удел абсолютного большинства населения), люди другой психологии (неугодники) – бросив всё, ушли.

Подобное – к подобному: болгары-неугодники, вернее, часть населения Болгарии с повышенным их содержанием, уходили не к русским вообще (русский народ психологически далеко не однороден), а вслед за российским рекрутским войском, в те времена особо насыщенным неугодниками (недокланялся помещику или старосте – достаточное основание для отправки в армию). А вот оставшиеся болгары приобрели на Балканах, да и за их пределами, известность народа предельно холуйской психологии.

Психика наследуется: потомки в главном воспроизводят предков. После расслоения оставшиеся балканские болгары всегда пристраивались в хвост к сильному – вспомните 1914 год, 1941 год, послевоенные годы, наше время – нравственные соображения потомкам людей рабской психологии неведомы.

Единственное (?!!) «тёмное пятно»? Но ведь мест особой концентрации на планете неугодников (тяготеющих к центру, расположенному где-то в России) несколько, да и Болград ныне – да не обидятся его обитатели – уже не самое концентрированное место (после ряда отслоений и подселений).

«Тёмное пятно» на светлом пространстве – констатация особенности данного места: его населения, территории или истории. Если бы в этих местах было совершено какое-то из ряда вон выходящее зверство, то память о нём не затерялась бы в веках: как говорится, народ это любит, с «любимыми» же не расстаются и слагают легенды. Следовательно, на землях, где сейчас расположен Болград, произошло нечто противоположное. Светлое. А болгары-неугодники обосновались именно здесь, потому что почувствовали: вот хорошее место – не велика новость, что земля (вообще материя) обладает памятью. Хотя, скорее всего, на логическом уровне основатели Болграда причины появления этого чувства не осмыслили.

Итак, если Ванга рождена среди сцеженных балканских болгар и потому, закономерно, – не провозвестница, но лишь прорицательница, то «тёмным», неприятным, неприемлемым ей должно казаться место особо концентрированного выплеска Истины.

Но когда это выплеск произошёл? Год назад? Десять? Сто? Тысячу? Или почти две тысячи лет назад?

Почему из всех замечательных мест планеты меня притягивал именно Болград и окрестности, притом в период постижения истинного духовно-психологического облика Понтия Пилата и обстоятельств создания им величайшего в мировой истории произведения – Протоевангелия?

Ну?! Догадались?..

Есть две тонкости писательского искусства, последовательное размышление над которыми поможет разобраться в смысле происходившего две тысячи лет назад. Льстящая пороку «бульварная» пресса пишется в одних условиях, произведения же пусть лишь с крупицей если не Истины, то правды – в других. Много поспособствовавшие – во всяком случае, так утверждают социологи—«демократизации»-одурачиванию нашей родины романы «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок» были написаны на вокзале. Да, в Москве жильё им свои люди предоставили, но один из авторов – не помню, не то Илья Ильф-Файнзильберг, не то Петров (псевдоним Е.П.Катаева, тоже соплеменника Ильфа) – уходил на вокзал, в толпу, в шум, грохот, общество жулья, сквернословие и сортирного происхождения зловоние (выбор такой обстановки – признак некрофилии, стадности, порока) – и там писал созвучные своему вкусу романы.

А вот ныне проклятый и оболганный демократами Толстой, напротив, оставлял в Москве свою одержимую скверной (копрофилией, одной из форм некрофилии) жену и нисколько духовно-психологически не похожих на него детей и сбегал размышлять в Ясную Поляну, тихую усадьбу посреди ласкового русского леса.

Льва Николаевича я понимаю: как бы ни было сложно с транспортом, я тоже забирался в тихие, необычные по чистоте места – заброшенное лесничество в горах Средней Азии, на границе с заповедником; лесной пчельник на Украине; обезлюдевший пионерский лагерь на берегу прекраснейшего озера Ялпуг почти на границе Добруджи; ухоженную дубраву в ближайшем Подмосковье (там я даже кое-что построил); полуразрушенный дом на севере Молдавии, посреди громадного яблоневого сада; почти не посещаемую музей-усадьбу одного из русских писателей-классиков в средней полосе России и прочие тому подобные места – и там писал. В Москве, в многоэтажном доме, нависающем над правительственной трассой, – какая работа! Так, насмешка над творчеством как таковым. Да ещё издевательство над собственным здоровьем…

Ну, а где мог писать величайшее произведение всех времён и народов Понтий Пилат?

В Антониевой башне посреди оставленного неугодниками Иерусалима?

В подчёркнуто роскошном и погрязшем в пороке «областном центре» – Кесарии Стратоновой?

Раньше я думал, что Пилат, изгнанный всеми:

– властолюбивой женой, – омерзительным своей безнравственностью римским начальством, – известным народом, хором требовавшим распятия Мессии, – иерархией, выдававшей себя за христианскую, преступный руководитель которой искал оправдания в глазах окружающих в показном преследовании Пилата и Малха, —

для работы над Протоевангелием, скорее всего, поначалу вернулся на родину. Тем более что местность в римской провинции Понт гористая, и, следовательно, должна изобиловать уединёнными местами.

Но теперь всё отчётливей вижу, да и понимаю, что в небольшом Понте необходимого для такого труда уединения Пилату было не достичь. Родня, близкая и далёкая, друзья детства, ищущие новизны в праздном времяпрепровождении, – и всё это, помноженное на всеобщее «прозрение», будто после десятилетнего пребывания на столь высокой финансовой должности (префекта и прокуратора) денег к рукам Пилата должно было «прилипнуть», ух, не мерено.

Пилат, если хотел завершить работу, покинуть провинцию Понт был просто вынужден. Причём эмоционально был настроен – подальше.

Как можно дальше от всех этих кретинов, суть исполнителей.

На край земли.

Желательно, противоположный.

Противоположный?!..

Во всяком случае, таково должно было бы быть ощущение, хотя логическое мышление подсказывало, что «край земли» может быть хотя и достаточно удалённым, но не настолько, чтобы переезд и возвращение в Иерусалим, где обосновался глава Иерархии апостол Пётр, отняли годы.

Иными словами, Индия далеко, Китай – тем более, и хотя любопытствующие туда ходили издавна свободно, но подобные переходы занимали много времени, к тому же языковые барьеры могли потребовать неоправданного расхода сил (для устройства быта). Всё это – в ущерб работе. А вот окрестности какого-нибудь грекоязычного торгового полиса, скажем, где-нибудь в районе устья Дуная (провинция Малая Скифия) – самое то.

И земля это великое, но незаметное для толпы запомнит.

Представляю звериную ненависть сектантских пасторов: ещё бы, есть, выходит, способ познания, перечёркивающий благовидные лозунги из заокеанских брошюрок о необходимости чтения текстов под их руководством. Однако неспособность кого-то пользоваться памятью земли не означает, что её нет вовсе. Ясно, такое событие, как написание Протоевангелия, земля не могла не сохранить. А есть память – есть и способные ею воспользоваться. И таковых далеко не единицы. Молчат же до времени – до тех пор, пока печати молчания надлежит быть снятой.