355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Меняйлов » Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства » Текст книги (страница 22)
Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 02:06

Текст книги "Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства"


Автор книги: Алексей Меняйлов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 53 страниц)

В произведении, которое писалось двенадцать лет, которое претерпело восемь редакций, случайных слов и характеристик нет или их очень мало. Не случайно для отрезания головы был выбран главный из литераторов – председатель МАССОЛИТа, по тем «внешническим» временам – верхушка «внутреннической» иерархии, своеобразный главраввин – Берлиоз Михаил Александрович (не случайны ни «Михаил», ни «Александрович», ни «Берлиоз», ни даже его лысина). Для обезглавливания можно было выбрать любого – череп любого индивида функционально не стал бы худшей чашей для питья крови – но Булгаков из великого множества пишущих, искажающих образ Христа (и Истины вообще), выбрал именно вождя-«внутренника».

Берлиоз, будучи вождём, закономерным образом уступал мастеру в критическом мышлении: Берлиоз смеялся над возможностью знания событий даже ближайшего будущего – и не уберёгся. А вот мастер от своей возлюбленной защищался активно. Странная череда событий, которые он вокруг себя организовывал: написание романа-тьмы, как расплата за этот поступок – появление Маргариты и страстная («как удар финского ножа») к ней любовь, сжигание романа, побег от Маргариты в сумасшедший дом – всё это вовсе не хаотические метания, а служение тьме при закономерном желании отсрочить момент смерти. Мастер своеобразно практичен: пока он – единственный носитель текста описывающих м`астерскую (воландовскую!) картину обстоятельств убийства Христа, – он от отрезания головы, как высшего проявления любовной к нему страсти, защищён.

Пробуждённая романом Маргарита не мечтать об отрезании головы (пусть без оформления мечты словесными построениями) не могла. А исполнители не могли её мечты не исполнить – и умещвлён был самый соответствующий, а голова его, как и в случае с любовником королевы Марго, из гроба была похищена.

Но убийство атеиста – суррогат счастья. Маргарита довольствуется душем из крови неизвестного происхождения и пьёт кровь из черепа Берлиоза вынужденно.

Её образ трагичен и в этом. Её просто душат внешние обстоятельства, невозможность убить того, кого бы она хотела обезглавить в первую очередь

Итак, в протоорде на спину женщины власти кровь хлынула из смертельной раны именно супруга.

В таком случае, как уже было сказано, всё сходится.

То, что в протоорде убит был психоэнергетически сильнейший из мужчин, очевидно. Вождю убивать кого-либо со спины смысла не было. Зато убить в грудь смысл был – орде в назидание. Да и прелюбодейка должна была видеть — в назидание её следовало с колен поднять ещё до совершения кары.

В спину убивают только противника более сильного.

Итак, убит был вождь-отец.

Кем?

Выбор невелик. Если королева красоты стояла на коленях и локтях, то убить супруга в спину своими руками она не могла. Это могли сделать или какая-то из его «младших жён», или кто-то из его сыновей.

У всех у них, как говорится, стимул был.

«Младших жён» много, а отец-вождь один, следовательно, только его смерть открывает возможность перекрёстного совокупления «младших жён» со своими братьями. Конечно, и женщины могут убивать, но в протоорде, с её пока ещё ограниченным уголовным прошлым, организатор, вероятней всего, прибег к услугам тех, кто опыт физического убийства уже имел.

Действительно, чт`о, помимо организаторской работы, может женщина, слабая физически? Только «подставить». Обмануть. Соблазнить и тем оголить жертве спину – для смертельного удара.

И «любимая жена» и подставила, и оголила.

И кровь волной хлынула ей на спину!..

Выбор этого момента для убийства тем более психологически достоверен, что в момент «пика» совокупления мужчина обессиливается – и психоэнергетическая власть над быдлом переходит уже к королеве.

Закрепилось всё это травмой не потому, что поток крови «красив» сам по себе, а напротив, он потому красив, что закрепился травмой. И закрепился он глубоко в подсознании потому, что «праздник» был нравственным преступлением, по-видимому, первым в роду женским убийством.

Но почему, собственно, надо веровать, что престарелый Фрейд в интуитивной догадке о протоорде достиг пределов знания?

Проведя почти всю жизнь в служении заблуждению, Фрейд и на последнем этапе жизни должен был целые области жизни оставить в плену у тьмы. Например, судя по однобокости концепции протоорды, ему по каким-то причинам хотелось, чтобы женщины играли вторичную, безответную роль.

Хотелось? А может, повелено?

С какой стати необходимо веровать, что первоорганизаторы отцеубийства – братки (шестёрки)?

В жизни не так.

Скажем, в тех же преступных группировках всегда существует культ матери, а главарь, как обнаруживает внимательный взгляд, всегда подкаблучник, хотя убить женщину для него ничего не стоит. В символическом виде всё те же закономерности повторяются и в религиозных братствах. Да и в, казалось бы, аморфных сообществах властвует культ женской красоты, который для стадных – феномен психоэнергетический, уходящий своими истоками к временам протоорды.

Мы все родом из детства – а оно родом из далёкого прошлого.

Именно поэтому нам интересны и королева Марго, и Маргарита и, сознайтесь, Уна.

И эта темнота манит, манит, волнует.

– Ты знаешь, – говорила Маргарита, – как раз когда ты заснул вчера ночью, я читала про тьму, которая пришла со Средиземного моря… и эти идолы, ах, золотые идолы. Они почему-то мне всё время не дают покоя…

М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 30 («Пора! Пора!»)

…Другие трепетные мерцания вызывали из бездны противостоящий храму на западном холме дворец Ирода Великого, и страшные безглазые золотые статуи взлетали к чёрному небу, простирая к нему руки. Но опять прятался небесный огонь, и тяжёлые удары грома загоняли золотых идолов во тьму…

М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 25 («Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа»)

глава десятая
Танец как шаг на Пути

Непонятного в «Понтии Пилате» для меня до сих пор не то что много, но предостаточно.

Например, непонятен смысл загадочных манипуляций наместника в колоннаде.

А ещё был непонятен смысл танца обнажённой Уны якобы в развалинах, а на самом деле на виртуальном погосте, в окружении как бы живых трупов.

Был – до сегодняшнего дня, 9 мая 1999 года. Во всяком случае, в понимании я, как мне кажется, несколько продвинулся.

Согласно самообъяснению самой Уны – слова! слова! – танцевала она для возлюбленного, убитого по её приказу (сама она и поныне не перестаёт удивляться, как могла такой приказ отдать, ведь это же ей невыгодно), – для услаждения его, видимо, души она и обнажилась. Однако посвящение танца мёртвому не более чем рационализация: большинство людей вообще не в состоянии объяснить, что и почему они делают, каков сокровенный смысл ими совершаемого. Самообъяснения «патрицианок» особенно несообразны.

Если Уна в самом деле танцевала не по желанию мёртвого, и не для него, то для кого?

Если вообще не для мужчины, то почему она обнажилась?

Но следует с самого начала выяснить: чт`о есть «танец»?

Могут ли танцы быть различными по смыслу и целям? И не просто различными, но – противоположными?

О том, что танец по своей сути многолик, можно узнать, созерцая ту же Наташу Ростову, вернее, рассматривая различные эпизоды, по недоразумению обозначаемые одним словом—«танец».

Вот мы видим Наташу Ростову, когда ей тринадцать лет: первый бал для неё воплощение всех мечтаний о равноправии со взрослыми, способ познания мира, недоступного обитателям детской русского дворянского дома. И танец для неё в этот момент имеет прежде всего такое значение. А ещё Наташа на том балу учится приёмам общения, тем более что отработанный ритуал облегчает здесь не только знакомство, но и расставание. Словом, для юной тринадцатилетней Наташи тот танец может не содержать никакого скверного подтекста.

Следующий бал, на котором мы встречаем Наташу, для неё тоже знаменателен – на нём она попадает в неприятность с князем Андреем Болконским. Неприятность в том, что после этого бала она решает выйти за него замуж, а он на ней жениться. Кто ей князь Андрей? Он ей не половинка — это очевидно из последующих событий. Нет в него и страстной влюблённости вроде болезненной зависимости от сволочи Анатоля. Наташа собралась замуж просто — как все (за первого более-менее «интересного» человека).

Тот танец стоил Наташе многих месяцев неприятностей. В наше время этот цикл завершается много быстрее. Современные социологические исследования показывают, что знакомства на танцплощадках к браку в абсолютном большинстве случаев не приводят, а только к половой связи – немедленной и всегда непродолжительной. Это не просто «враждебная планида» или происки «злой берёзы»: подсознание пришедших на танцы нисколько не заблуждается, что даже в клубе с атеистическими на стенах лозунгами всё равно всё будет почти как на насыщенном плясками всенощном празднике Ивана Купалы. Бальный сценарий взаимоотношений («лёгкое знакомство – лёгкое расставание»), конечно, характерен не для тринадцатилетних, а для молодёжи постарше. Лет двадцать назад это были двадцатилетние и старше, а сейчас – уже и четырнадцатилетние.

Достижение двадцати и более лет вовсе не приводит к однозначному восприятию танцплощадки как тусовки (по-арабски «тусовка» – брачевание. – см. Н.Н.Вашкевич. Системные языки мозга. М., 1998) или жухлого варианта празднеств в лупанарии (с состязательным поклонением королеве красоты). Те, которые по стеснительности не смогли закончить обучение в «бальном классе» в тринадцать лет, могут и в свои двадцать пять захотеть начать всё сначала – с уроков по распознаванию характера нового знакомого. Эти милые люди и на танцы двадцатипятилетних смотрят глазами тринадцатилетней Наташи Ростовой, веруя, что объективная реальность коммерческих танцплощадок с их «подбадриванием» алкоголем, торговлей наркотиками и венерическими заболеваниями не более чем единичное, местное, нетипичное извращение.

Был в жизни Наташи Ростовой и третий танец – в совершенно особенных обстоятельствах, когда она была как бы не она. Обстоятельства этого третьего танца действительно были особенные – шла травля живших естественной жизнью животных, причём убивали их не быстро, а растянутым по времени, мучительным способом, затравливая собаками. То есть, всё как на экстатичных празднествах античности – в честь того или иного божества-идола: тогда тоже на глазах у скопищ людей убивали привезённых в клетках диких животных – по ритуалу.

Наташа на той «дворянской охоте» неслась на жеребце, ритмично ударяясь о его разгорячённую плоть, – и визжала, визжала, визжала, не останавливаясь, совершенно не замечая своего визга и не понимая, что делает. А после всего этого – когда она не могла не быть переутомлённой, то есть по-прежнему была лишена критического мышления, – в домике своего дяди-алкоголика, безвольного и гипнабельного, она танцевала.

Как обращает наше внимание Толстой, этому танцу Наташу никто не учил. Завладевшее её телом движение пришло из глубокого прошлого, – как Толстой вскользь признаётся, по неизвестному ему механизму. Для счастливых взаимоотношений с Пьером Наташе не понадобились танцы ни второго, ни третьего рода, всё это вне предназначения, таланта и судьбы, а вот Наташин дядя-алкоголик впал в полнейший восторг. Да, Наташа ко дню охоты не была идеалом, но столь сильное воздействие можно объяснить не только трансом, но и тем, что Наташа была ещё «на крючке» у Анатоля, отчасти являлась выразителем его, Анатоля, сущности, особенно отчётливой в момент полной утраты разума.

Толстой говорит, что этот танец Наташи – русский. Но, во-первых, не понятно, в котором из смыслов он это слово употребляет. А во-вторых, мы уже видели в «КАТАРСИСе-1», что как аналитик Толстой хромает на оба колена; как художник же гениальный Лев Николаевич не ошибся ни в одной детали.

Иными словами, даже внешние одинаковые движения танца могут иметь совершенно разный смысл и цели, оказывать различное воздействие на присутствующих.

Цель данной главы – придание теме формирования в Пилате личности полноты освещения; попытка разобраться в парадоксальности поведения не Наташи Ростовой, ни даже Уны, а «патрицианки» (лидера, королевы красоты, роковой женщины и т. п.) вообще.

Ведь некая «среднестатистическая» девушка не может на танцплощадке привести в восхищение разных торчков-алкоголиков-наркоманов, сформировавшихся или потенциальных, так, как это шутя делает «патрицианка». Естественно, «патрицианки» не упускали случая надсмеяться над «неудачницей» и «бездарностью». Неважно, высказывали они всё это вслух или ограничивались кривляньем, но психоэнергетический удар в столь невыгодном окружении, как толпа тусующихся, неминуемо в жертве застревал. Удар приводил к травме, которая, будучи неизжита, принуждает также и в зрелом возрасте смотреть на танец глазами тринадцатилетней Наташи. Возможное следствие такого взгляда – всё углубляющаяся пропасть обмана.

Итак, по самообъяснению, Уна танцевала за-ради закланного по её приказу возлюбленного. На самом же деле, истинные «патрицианки» всегда танцуют только для самих себя.

Что в своём танце – в конечном счёте всегда экстатичном – они обретают? Ведь говорят они о чувстве блаженства и о том, что, несмотря на трату сил, они после танца чувствуют их прилив.

Действительно, для них танец – это своего рода лекарство.

Лекарство от сомнения.

Сомнения у людей бывают разного рода.

Одни вдруг начинают ощущать, что толпа – нежить, поводырь толпы – отец лжи, соответственно, и вера толпы – путь к смерти во всех смыслах. И начинают во внушённой им лжи сомневаться: чт`о есть истина?

Вообще, желание вырваться из толпы в пространство истины, желание, реализуемое в катарсисе (очищении от внушений), и есть сомнение. Иными словами, истинное сомнение – это неотъемлемое качество биофильной личности на любой стадии её развития.

Но есть и другого рода сомнения – сомнения нерождённых, тысячекратно более распространённые. Это сомнения элементов толпы. Сущность таких сомнений в том, что толпарь не в состоянии отдаться одному из двух (или более) равнозначных внушений, не знает, по которому из путей греха растечься, чтобы со временем превратиться в ничто.

Положение этого «элемента» напоминает состояние знаменитого буриданова осла, который, выбирая между двумя охапками сена, совершенно одинаковыми, так и не смог сделать выбор – и умер от голода. Сомнение для нерождённого свыше, так же, как и для осла, мучительно. Поэтому любой пинок в сторону одной из охапок должен восприниматься им как целительное вмешательство – не иначе как свыше. У получившего пинок даже появляется ощущение прибавившейся энергии: и действительно, прекращается бесплодный расход сил, что воспринимается как их резкое прибавление. Кроме того, в жизни осла, прежде окаменевшего между охапками сена, начинают происходить хоть какие-то события – чем не рождение свыше?! Соответственно, с точки зрения этого осла, давший ему пинка – жизнедатель!

Но пинок – это слишком уж неприкрыто. Это в азиатском дзэн-буддизме «просветлённый» учитель может вмазать ученику палкой по голове (буквально), и его поблагодарят за приданное ускорение на пути «духовного просветления». Во многих других субиерархиях воздействуют утончённей. Например, в среде дипломированных «психотерапевтов» (подотряда целителей) вам могут предложить… сымпровизировать танец!

И после этого танца жизнь, действительно, меняется!

Обездвиживающие сомнения исчезают, в жизни начинает что-то происходить – заключается брак, делаются приобретения, совершаются пожертвования.

Почему так?

В чём «пинок» танца?

То, что танец действует подобно «пинку», замечено давно, хотя, объясняя причину воздействия, каких только глупостей вокруг этого не наплели. Оргии приличны не для всех, поэтому в XX веке среди целителей и психотерапевтов танец как приём «достижения целостности» стали называть методом Айседоры Дункан. Да, именем той самой жены Сергея Есенина – актрисы, шлюхи, авантюристки, американки, словом, весьма заметной дамы начала XX века. Именно с ней гипнабельный алкоголик Есенин особенно много пил и кончил самоубийством – словом, законченная симфония некрофилии. Так вот, именно Айседора Дункан в новое время экстатичному танцу придала статус академического приёма психотерапии.

Именно она маниакально его пропагандировала.

Вообще, и транскрипция имени этой дамы – тоже обман. Потому что настоящее её имя – Изида. Да-да, Изида, она же Кибела, она же Богоматерь и т. п. Изида не могла не пуститься в пляс – определённого рода. Закономерна также рядом с Изидой-Кибелой запойность Сергея Есенина (самокастрирование в Аттиса). И его в итоге самоубийство*.

* Появившиеся в последнее время предположения о том, что Есенина убили, сути дела, по большому счёту, не меняют: психологически Есенин, деградировавший от алкоголя и Айседоры, уже совершал планомерное самоубийство. (А.М.)

Психологически достоверно и обратное: определённый танец пробуждает «Изиду».

Это естественно, ибо определённый танец – тоже «знак могущества»!

Иными словами, два встречных процесса закономерны:

– если некая женщина, оказавшись среди своих, впадает в транс, то она погружается в танец отнюдь не случайный;

– достаточно той же женщине соприкоснуться со «знаком могущества», например, со своим танцем, как она впадает в транс, в котором всё определённо. А это означает – прекращаются муки сомнения, наступает ощущение отдохновения, счастья.

Можно сказать и так: дальнейший образ жизни очередной «Айседоры» можно распознать заранее – по выбранному ею танцу!

Ещё одно следствие: если отец лжи призывает одну из своих «дочерей» к некоему поступку, то она, внимая, обнаружит свою покорность в танце с соответствующими ключевыми движениями («знаками могущества»).

Уна танцевала для себя – самоисцеляясь от состояния сомнения, раздвоенности.

А оно у неё появлялось при всяком посещении Иерусалима в Пасху.

То, что Уна находилась в мучительном состоянии раздвоенности, в романе сказано прямо. Далее начинаются её слова об искупительном смысле танца, слёзы, потом – чувство отдохновения как, казалось бы, результат искупления. Но ведь возникновение чувства раздвоенности с умерщвлением возлюбленного не связано!

А с чем? Какой «знак могущества» превращает Уну в буриданова осла?

Если прибегнуть к терминам «внешник» и «внутренник», то прекрасная Уна постоянно находилась во «внешническом» трансе: как иначе, ведь она – римская патрицианка?

Несчастье для «внешника», когда ему «включают» «внутреннический» невроз.

А включиться он может (яркие некрофилы, по большому счёту, – «болото»), если Уна сконцентрируется на любом «внутренническом» знаке могущества.

Например – на рыночной площади.

Или на толпах еврейских «богомольцев»-торгашей со всей ойкумены, в Пасху удваивавших и утраивавших население Иерусалима и потому менявших его психологический облик.

Или на собственном муже в одеянии торговца.

Или на воспоминании о моменте влюбления в Пилата.

То, что Уна впервые обратила внимание на будущего мужа во время триумфа, а именно когда процессия приблизилась к рыночной площади, психологически достоверно. Пилат, «включившись» от вида рынка, «размечтался», из воинских рядов психоэнергетически выпал и потому для чуткого восприятия наследственной правительницы стал ненавистен. Ей стало плохо и злобно – вот она, страстная любовь! И Пилат из легионных рядов тоже не мог не посмотреть на будущую супругу: удар ненависти от наследственной императрицы—«дар» не из распространённых, этим не пренебрегают. (Кстати, в какой-то из бесед с Киником Пилат подмечает, что его взаимоотношения с женой начались с взаимной неприязни. А разве могло быть иначе?)

Итак, воспитуемый Пилат, оказываясь в Иерусалиме накануне Пасхи, когда в город съезжались евреи-торговцы со всей ойкумены и заставляли всех концентрировать на себе внимание, всякий раз начинал «мечтать» – и Уне становилось плохо.

Муж становился особенно ненавистен.

Чувство дискомфорта, или, так сказать, буриданоослизма, требовало лекарства. Патрицианке, готовящейся стать императрицей, получить палкой по голове невозможно – кто посмеет? как бы она того ни хотела! – потому ей был необходим выход в ночной город, загримированной до неузнаваемости, – для «лечения». Или самолечения.

Возможно, подвернись Уне под красным светильником легионер-садист, он побоями мог бы возвратить её к состоянию счастья (отчасти ради этого Уна и стремилась под Пасху в кварталы любви особенно страстно; кто знает, может в Кесарии она обходилась без этого?). Однако, судя по танцу среди развалин, все те двенадцать овладевших ею в ту ночь мужчин были простыми исполнителями, без признаков столь желанного для неё патологического садизма.

И потому Прекраснейшей оставался танец богоматери.

И она ему отдалась.

А после него восстала отдохнувшей и «обновлённой»…

А вот у её мужа после возвращения супруги во дворец должно было усилиться желание выпить и покончить с собой. Но в любом случае – ей подчиниться.

А уподобившись, самому пойти в развалины и там… станцевать.

Не удивлюсь, если узнаю, что Пилат, выпив и потому непроизвольно став марионеткой жены, приходил в развалины – на то же место.

Но танцы – женский способ принятия решения. Мужчины, не отличаясь от женщин по сути, отличаются по ритуалам. Полезно вспомнить, что религиозный коллективный танец по-гречески—theoria! Да-да, ни больше и ни меньше! Сомневающемуся мужчине тоже нужен «танец». Хотя принято говорить, что большинство теорий – игра слов, на самом же деле – это, по сути, своеобразный танец.

И Пилат в конце романа приглашение к танцу принял – создав словесную систему, уничижающую Киника.

Во всяком случае, до времени Того Распятия.

Мысль – пустяк. Так, маленький штрих к теории жизни.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю