Текст книги "Мещане"
Автор книги: Алексей Писемский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
______________
* сладкий мерилендский табак! (франц.).
– Янсутский был поэтому у вас? – спросил доктор неторопливым, но не совсем спокойным голосом.
– Был у меня, обедал, напросился, чтобы я взяла его с собой ехать в парк, – надоел мне до невозможности! – говорила Домна Осиповна, помахивая кокетливо своей пахитоской.
Доктор при этом обратил свое внимание на ее кольцо.
– Однако у вас это новинка, – сказал он, указывая на прелестный перстенек с брильянтом, надетый на указательный палец Домны Осиповны.
– Я у мужа в вещах нашла этот брильянтик и велела себе сделать кольцо... Он воды очень хорошей.
– Вода и грань превосходные! – подтвердил доктор.
– Хотите взять его на память себе? – спросила Домна Осиповна.
– Но оно мне и на мизинец не взойдет!.. У вас ручка такая тоненькая, произнес доктор, усмехаясь.
– Повесьте его, как брелок!.. Дайте мне вашу цепочку!..
И Домна Осиповна, сняв с руки своей перстенек, сама навесила его доктору на цепочку.
Перехватов после того схватил обе ее руки и начал их целовать. Домна Осиповна смотрела уж на него страстно.
– И что же, – воскликнул доктор, – Янсутский у вас здесь делал вам предложение или дорогой?
– Дорогой!.. Но милей всего – с таким нахальством, как будто бы он уверен был, что я буду в восторге от его предложения... Я, разумеется, засмеялась на первые же слова его, и надобно было видеть, как он обозлился. Бегушев в сравнении с ним кроткий ягненок.
Доктор отрицательно покачал головой.
– Не думаю, чтобы Бегушев в сравнении с кем бы ни было мог быть кротким ягненком.
– Но ты забываешь, – обмолвилась Домна Осиповна, – Бегушев человек светский, образованный; он может женщину язвить, убить даже, но говорить сальные дерзости не станет!
– Полагаю, что станет и он! – сказал доктор.
В душе он Бегушева больше даже ненавидел, чем Янсутского.
– Однако кто-то приехал, – проговорила Домна Осиповна, прислушавшись своим чутким ухом. – Неужели Янсутский? – прибавила она уже испуганным тоном.
Но приехал не Янсутский, а граф Хвостиков, который привез с собой Долгова. На последнего Домна Осиповна и доктор взглянули с недоумением: они его совершенно не узнали.
Сии два странника после неудачной попытки у Бегушева целую неделю ездили по Москве и все старались занять денег на задуманную ими газету. К Домне Осиповне граф Хвостиков привел Долгова, как к последнему ресурсу: не ссудит она, все дело пропало, – а потому решился действовать напролом. Что касается Долгова, то он совсем был утомлен, совсем разбит; его славянская натура не имела такого медного лба, как кельтическая кровь графа Хвостикова; он очень хорошо начал сознавать всю унизительность этих поездок. Сверх того, Долгов в этот день утром заезжал к Бегушеву, чтобы узнать от него, не получил ли он ответа от Тюменева. Бегушева он не застал дома и попросил у Прокофия позволения подождать барина. Прокофий позволил ему и даже провел его в кабинет, где Долгов около получаса сидел и, от нечего делать блуждая глазами с предмета на предмет, увидел на столе письмо и в письме этом свою фамилию; не было никакого сомнения, что оно было от Тюменева. Долгов не удержался и прочел письмо, которое оказалось ужасным для него. Тюменев прямо-напрямо бранил Бегушева, что как ему не стыдно рекомендовать на службу подобного пустоголова, как Долгов, и при этом присовокуплял, что Долгов сам неоднократно просил его о месте письмами, написанными с такой синтаксической неправильностью, с такими орфографическими ошибками, что его разве в сторожа только можно взять...
Тут же невдалеке лежал и начатый ответ Бегушева, который Долгов тоже пробежал. Бегушев писал: "Ты – пропитанный насквозь чернилами бюрократ; для тебя скудная ясность изложения и наша спорная грамотность превыше всего; и каким образом ты мог оскорбляться, когда Трахов не принял к себе на службу тобою рекомендованного господина, уже изобличенного в плутовстве, а Долгов пока еще человек безукоризненной честности".
На этом месте Бегушев остановился писать и вышел из дому, чтобы поумерить несколько свой пыл.
Долгов, прочитав письма, решился лучше не дожидаться хозяина: ему совестно было встретиться с ним. Проходя, впрочем, переднюю и вспомнив, что в этом доме живет и граф Хвостиков, спросил, дома ли тот? Ему отвечали, что граф только что проснулся. Долгов прошел к нему. Граф лежал в постели, совершенно в позе беспечного юноши, и с первого слова объявил, что им непременно надобно ехать вечером еще в одно место хлопотать по их делу. Долгов согласился.
– Позвольте вам представить Василия Илларионовича Долгова, – говорил граф, подводя своего друга к Домне Осиповне, которая, не приподнимаясь с места, но довольно приветливо, мотнула им головой.
Оба они уселись.
– Вы видите, Домна Осиповна, перед собой одного из образованнейших людей России, – начал граф, указывая на Долгова.
Домна Осиповна, для выражения чего-то, опять мотнула головой.
– Начну с языков: Василий Илларионович знает в совершенстве латинский, греческий, говорит по-испански, по-французски, по-английски...
– Нет, я по-английски плохо знаю!.. – отвечал Долгов.
– Однако вы читаете Шекспира в подлиннике, – сказал граф Хвостиков. – И такой человек у нас без всякой деятельности существует; сидит у себя в деревне и свистит в ноготок!
– Это очень жаль! – сказала с величавым участием Домна Осиповна.
– В России все истинно хорошее, истинно русское должно гибнуть!.. проговорил Хвостиков.
На последнюю фразу его Долгов одобрительно кивнул головой и, зажегши папиросу не с того конца, с которого следует, начал курить ее и в то же время отплевываться от попадающего ему в рот табаку.
– Вы, конечно, патриотка? – продолжал Хвостиков.
– Разумеется! – отвечала Домна Осиповна величаво.
– Так поддержите нас в одном истинно патриотическом деле: дайте нам взаймы тысяч пятьдесят на газету, которую мы предполагаем издавать! – хватил граф.
– Пятьдесят много, достаточно десяти! – поуменьшил Долгов.
Домна Осиповна сначала не поняла, что они такое говорят, и взглянула на доктора, который сидел молча и выкладывал из сухарных крошек зигзаги.
– Деньги нам нужны на газету, – ссудите! – подхватил Хвостиков.
– Я не имею таких денег, – проговорила Домна Осиповна, – они у меня у самой теперь все в делах!
Граф Хвостиков, а еще более того Долгов поникли головами.
Наступили затем тяжелые и неприятные для всех минуты. Долгов и граф Хвостиков начали прихлебывать чай; главным образом они не знали: уехать ли им или оставаться? Сейчас отправиться было как-то чересчур грубо; оставаться же – бесполезно и стеснительно.
Хозяйке тоже было не совсем ловко, и она уже снова закурила пахитосу. Доктор продолжал выделывать из сухарей зигзаги.
Граф Хвостиков, впрочем, более приятеля сохранивший присутствие духа, принялся доказывать доктору, что Россия самая непредприимчивая страна, что у нас никто не заинтересуется делом за его идею, а всякому дорог лишь свой барыш! Доктор с легкой улыбкой соглашался с ним; Домна же Осиповна держала свои глаза устремленными на Долгова, который сидел совсем понурив голову. Наконец гости увидели, что им есть возможность уехать, и уехали!
– Что это такое... а?.. Что такое? – спрашивала Домна Осиповна доктора.
– Юродивые какие-то! – определил тот.
– Но неужели кто-нибудь и даст им денег?
– Может быть, найдется такой дурак! – ответил доктор и, посмотрев на часы, прибавил: – Ну, мне еще надобно к больным!
– Ох, мне эти больные ваши! – произнесла Домна Осиповна с досадой. Если бы воля моя была, я взяла бы их или всех вылечила, или всех уморила!
– Что они вам так помешали? – проговорил с усмешкой Перехватов.
– Они отнимают тебя у меня! – сказала томно-нежным голосом Домна Осиповна. – Шутки в сторону: мне решительно некогда с тобой поговорить! прибавила она.
– Но до конца мы все-таки не договоримся с вами, хоть бы и было когда говорить, – возразил ей доктор.
На лице Домны Осиповны отразилось маленькое неудовольствие.
– Иван Иванович, неужели вам мало того, чем я для вас пожертвовала? спросила она стыдливо.
– Не мало, но все это пока еще неопределенно и непрочно! – проговорил доктор.
– Jean! – воскликнула Домна Осиповна. – Нельзя же все это вдруг сделать!.. Ты послушай, что и теперь про меня говорят!
– Вас не пугало, однако, когда говорили про вас и про Бегушева!
– Тогда другое было дело! Тогда я прикрывалась именем мужа!
Перехватов, как и Янсутский, со вдовства Домны Осиповны начал сильно желать, чтобы она, сверх сердца, отдала ему и руку свою; но у Домны Осиповны по этому поводу зародились свои собственные соображения: как владетельнице огромного состояния, ей стала казаться партия с ним слишком низменною; Перехватов все-таки был выскочка!.. (Вот уж куда стала бить Домна Осиповна.) Выйдя за него замуж, она будет докторшею, – титул не громкий!.. Домна Осиповна не слыхала даже, чтобы какая-нибудь докторша играла в свете роль, чего в настоящие минуты Домне Осиповне хотелось пуще всего! Были минуты, когда она думала, что если выходить еще раз замуж, так лучше было бы за Бегушева. Домна Осиповна очень хорошо понимала, что в Бегушеве все искали, а доктор, напротив, сам заискивал во всех! Но в то же время, за красоту доктора и его покорное обращение с ней, она была влюблена в него как кошка (в этом отношении в ней проявлялось что-то уж старческое и чувственное). Борьба, в силу этих противоречий, внутри ее происходила немалая!
– Будем ждать-с! – сказал доктор.
Домна Осиповна видела, что он рассердился на нее.
– Ты меня не понимаешь! – сказала она и, еще более пододвинувшись к доктору, положила ему руки и голову на плечо. – Я готова быть твоей женой, но я боюсь тебя!
Будь доктор более тонкий психический наблюдатель, он почувствовал бы, что в голосе ее было что-то вынужденное и недосказанное.
– Но чего же вы боитесь? – спросил он ее, целуя в голову.
– Боюсь, что ты мало меня любишь, – не так, как я тебя!
– Точно так же, как и вы!
– Нет, не так! Ты даже ни разу не приревновал меня, – говорила Домна Осиповна: по самолюбию своему она любила, чтобы ее ревновали, особенно если сама была ни в чем не повинна!
– А Бегушев разве вас ревновал? – спросил доктор.
– Ужасно! – ответила Домна Осиповна. – Даже когда я раз с этим Хмуриным поговорила ласково по одному делу, так он чуть не убил меня!
– Хорошее доказательство любви!.. А сами вы Бегушева ревновали?
– Что же его было ревновать? Он не отходил от меня и был олицетворенная верность!.. Но тебя я ревную.
– Это отчего? – спросил, усмехаясь, Перехватов.
– Оттого, что ты доктор, и еще дамский доктор: когда я выйду за тебя, ты непременно должен бросить практику.
Последнее требование смутило доктора.
– Это безумие с вашей стороны ставить мне такое условие! – сказал он.
– Вовсе не безумие! – возразила Домна Осиповна. – Состояния у нас достаточно, чтобы нам даже роскошно жить!..
– Дело не в состоянии, – возразил доктор, – но вы забываете, что я служитель и жрец науки, что практикой своей я приношу пользу человечеству; неужели я мое знание и мою опытность должен зарыть в землю и сделаться тунеядцем?.. Такой ценой нельзя никаких благ мира купить!
Домна Осиповна слушала его молча: она сама до некоторой степени сознавала неблагоразумие своего требования.
– В таком случае лечи одних мужчин! – сказала она.
Доктор рассмеялся.
– Вы говорите, как ребенок. Разве это возможно? Позовут меня к мужчине – я еду; позовут к даме – не еду!.. Почему?.. Потому что жена не пускает?..
Домна Осиповна глубоко вздохнула и, переложив свои руки с плеча доктора на стол, склонила на них свою голову. Прошло довольно продолжительное молчание.
– С каким же решением я сегодня уеду от вас?.. – проговорил доктор тихим и вкрадчивым голосом.
– Я выйду за вас!.. – отвечала Домна Осиповна и с величественной позой протянула доктору руку; тот поцеловал ее руку. – Но только смотрите, Перехватов: вас бог накажет, если вы обманете меня!.. Я слишком многим для любви моей к вам жертвую!..
– Не за что будет богу наказывать меня! – подхватил доктор и, еще раз поцеловав у Домны Осиповны руку, уехал.
Через весьма непродолжительное время по Москве огласилось, что Домна Осиповна вышла замуж за доктора Перехватова. В среде медиков это произвело толки и замечания такого рода. "Молодец этот Хваталкин (так начали называть в последнее время Перехватова): кроме практики – жену с миллионами подцепил!"
Свадьба Домны Осиповны с доктором была отпразднована роскошно; пригласительные карточки на последующий бал были даже посланы к Янсутскому, Бегушеву и графу Хвостикову. Первые двое не приехали, но последний явился и в ближайшем номере той газеты, где сотрудничал, описал торжество брачного пиршества, объяснив читателям, что "молодой и молодая блистали красотою, молодостью и свежестью" – несколько подкрашенною, – смертельно хотелось прибавить графу относительно Домны Осиповны, но он не прибавил этого, потому что она обещала ему за этот фельетон сто целковых.
Глава IV
В конторе Грохова, по-прежнему грязной и темной, сидели сам Грохов и Янсутский. Оба они очень изменились: Грохов оплешивел, обеззубел и был с багрово-желтым цветом лица, а Янсутский еще более похудел и походил на оглоданную, загрязненную кость, но энергии своей нисколько не утратил.
– Совершенная случайность открыла мне это!.. – говорил он, как и всегда, быстро и бойко. – Ехал я прошлой весной из Казани на пароходе с некоторыми сибиряками... обедали вместе, выпивали, конечно... Вот, батюшка, пить-то здоровы и, главное, все коньяк дуют!.. Болтаем о том, о сем, только один из них, как видно купец этакой солидный и не враль, спрашивает меня, что не знаю ли я в Москве господина Олухова. "Имею, говорю, это счастье!" "А правда ли, говорит, что он помер?" – "Такая же, говорю, правда, что я жив!" Купец поежился. "Кто ж, говорит, теперь по их делам ответчик должен быть?" – "По каким, говорю, делам?" – "Да как же-с, говорит, старик Олухов, кабы не умер, должен был бы объявить себя несостоятельным!" Что такое за вздор, думаю. "На чем же, говорю, он мог прогореть?" – "У него, говорит, более половины состояния в делах Хмурина лопнуло, а потом он и свое большое колесо не на чистые деньги вел... всему почесть Сибирю должен: мелким капиталистам – кому тысячу, кому три, кому десять!" – "Вы, говорю, тоже кредитор его?" – "Да-с, говорит, и нам бы очень желалось эти маленькие взыскания наши продать кому-нибудь в одни руки". – "А на сколько, говорю, их?" – "Да полагать надо, на миллион!" – "Но какая же, говорю, при ликвидации дела может быть по ним уплата?" – "Более, говорит, семидесяти пяти копеек нельзя получить!" – "А вы, чай, просите за них гривен по шести?" – "Нет, говорит, хорошо, если б дали по полтинничку!"
Все это Янсутский уже знал, сватаясь за Домну Осиповну, и предполагал тогда, сделавшись ее мужем, скупить за бесценок все эти маленькие взыскания и таким образом сделаться главным ее кредитором; но теперь он решился употребить этот план как орудие мести против Домны Осиповны. К Грохову он обратился потому, что ему известно было, что Домна Осиповна с прежним своим поверенным совершенно рассорилась, так как во время кутежа ее мужа с Гроховым написала сему последнему очень бранчивое письмо, на которое Грохов спьяна написал ей такого рода ответ, что Домна Осиповна не решилась даже никому прочесть этого послания, а говорила только, что оно было глупое и чрезвычайно оскорбительное для нее.
– Сведения сии, согласитесь, – продолжал Янсутский, – любопытны, и я вот приехал к вам посоветоваться и спросить вас: правда ли это, и возможно ли банкротство Олуховых? Вы занимались их делами... Домна Осиповна, сколько я помню, и ввод во владение мужа поручила вам.
– Поручать она мне поручала, – отвечал Грохов, немножко сконфузившись, – но я тогда заболел и передал все помощнику... Вас что же так интересуют дела Олуховых? – присовокупил он после короткой паузы.
– Интересуют по чувству жалости, – отвечал Янсутский, пожимая плечами. – Вообразите, сколько несчастных маленьких кредиторов будут обобраны в конкурсе, если он только учредится...
Такому филантропическому движению Янсутского Грохов, конечно, не поверил и даже усмехнулся при этом.
– Потом – выгодная афера может быть! – поспешил подхватить тот, чувствуя и сам, что проврался немного. – Расчет тут очень легко сделать: если тысяч на полтораста, на двести скупить миллион векселей, по которым уплатят, положим, по шестидесяти копеек за рубль – это четыреста тысяч в кармане!
– Уж и в кармане!.. Прежде еще надобно узнать и сделать инвентарь всему состоянию!.. – возразил Грохов.
– Инвентарь не бог знает что!.. Дело рук человеческих.
– Узнать, наконец, с точностью количество долгов законных... продолжал Грохов.
– И то можно!.. Они уже все, как сказывал мне купец, стеклись в тамошнем губернском правлении.
– Знаю, что можно; но каких денег это будет стоить!.. – твердил свое Грохов.
– Деньги вздор, – по пословице: когда дрова рубят, щепок не жалеют... Я в этом отношении человек не трусливый и решился купить этот процесс: съезжу сам в Сибирь, узнаю все там до точности и вам теперь предлагаю адвокатуру по этому делу... Предпочитаю я вас другим вашим товарищам вследствие того, что вы человек умный, дельный, а не пустой краснобай, и дела купеческие давно ведете. Плата вам, конечно, будет приличная и своевременная, – отчеканивал Янсутский.
– Благодарю вас за предложение, но я все болею, – произнес нерешительным голосом Грохов.
Он действительно болел: ужасная и внезапная смерть Олухова сильно поразила его, так как он сам в пьяном виде очень легко мог черт знает откуда и черт знает зачем кувырнуться вниз головой. Грохов понял, что довольно дурить, и, сразу перестав пить, послал за доктором, который, найдя у него в ногах опухоль, объявил, что это предвестие грядущей водянки. Грохов испугался и раз по десяти в день начал снимать с себя сапоги и наблюдать, не поднимается ли опухоль выше; доктор сказал ему, что как опухоль дойдет до сердца, так и капут!
– Какое вы болеете, распустили только себя! – успокаивал его Янсутский.
– Нет, – сказал со вздохом Грохов, – выезжать совсем не могу – одышка, опухоль в ногах...
– Другие за вас будут ездить, а вы, как главный телеграфист, сидите у себя в комнате и наигрывайте на клавишах... В этом деле, кроме денежного интереса, есть нравственный: Домна Осиповна, – полагаю, что вы не будете спорить против того, – очень дрянная женщина.
– Дрянная! – подтвердил Грохов.
– Скупая, жадная, – продолжал Янсутский, – а главное, – неблагодарная, лукавая, и туда же фуфырится еще... Напакостить ей было бы для меня величайшим наслаждением.
– И для меня тоже! – сознался Грохов.
– Значит, и будем работать в этом направлении...
– Начинайте, а там увидим...
По отъезде Янсутского Грохов долгое время сидел, погруженный в размышления, а затем позвонил.
Вошел артельщик.
– Скажи кучеру, чтобы он съездил за Яковом Ивановичем, – приказал он тому.
Яков Иванович вскоре явился. Это был известный нам письмоводитель Грохова, повышенный им в помощники. Яков Иванович вел образ жизни лучше своего патрона и был теперь в новой триковой паре, напомаженный, причесанный: по мере того, как Грохов прибавлял ему жалованье, Яков Иванович все меньше и меньше загуливал и, уже два года быв женат, совершенно почти ничего не пил.
– Садитесь! – сказал ему Грохов.
Яков Иванович сел.
– Как велико было объявлено состояние Олуховых при вводе во владение? спросил Грохов.
– В разных местах это было... миллионов около шести.
– А долгов?
– Тоже много!.. – отвечал Яков Иванович.
– У меня сейчас был один барин, – продолжал Грохов после недолгой остановки, – и говорил, что старик Олухов на волоске держался от банкротства.
– Говорили и мне это в Сибири, но не думаю, чтобы так это было.
– На каком основании вы не думаете?
– Да помилуйте!.. – воскликнул Яков Иванович. – Я своими глазами видел в главной конторе двести тысяч, в другой – пятьдесят; а там – где десять, где тридцать.
– Наличными?
– Наличными!.. – продолжал восклицать Яков Иванович. – И в некоторых конторах чистым даже золотом... все новенькие полуимпериалы, точно рыжички блестят.
– Деньги эти теперь, я думаю, все растащены, – заметил Грохов.
– Кроме денег-с, – продолжал Яков Иванович с явным удивлением, – дома во скольких городах... фабрики такие, что трубищи до самого неба...
– И все в ходу? – полюбопытствовал Грохов.
– Все... Я был на многих, светятся ночью, как дворцы... Машины на них всё английские... точно черти какие шумят, стучат...
Грохов слушал, нахмурившись, это красноречивое описание разных имуществ Олухова.
– Главное состояние старика было в землях, я знаю, – проговорил он.
– На земли одних планов – три шкафа! – воскликнул Яков Иванович.
Потолковав еще некоторое время с своим помощником, Грохов, наконец, отпустил его и сам снова предался размышлениям: практическая его предусмотрительность и опытность ясно ему говорили, что в этом огромном и запутанном деле много бы, как в мутной воде рыбы, можно было наловить денег: скупить, как справедливо говорит Янсутский, по дешевой цене некоторую часть векселей, схлопотать конкурс; самому сесть в председатели... назначить себе содержания тысяч двадцать пять... подобрать согласненьких кураторов, а там отдачи фабрик в аренды, хозяйственная продажа отдельных имений, словом, золотой бы дождь можно было устроить себе в карман; но вместе с этими соображениями Грохов вспомнил о своих недугах и подумал, что ему, может быть, скоро ничего не надобно будет на земле и что на гроб да на саван немного потребуется!
Эта мысль так его расстроила, что он был не в состоянии оставаться долее в своей конторе и уехал домой. Там его встретила Агаша, взятая им после смерти Олухова аки бы в качестве экономки, но в сущности совершенно на том же положении, на каком она была и у того. Грохов прошел в свою спальню и лег в постель.
Янсутский в это время, побывав еще в местах двадцати, обедать прибыл в Английский клуб, где в обеденной зале увидал генерала Трахова, который сидел уже за столом и просматривал меню. Янсутский, разумеется, не преминул поспешно подойти к генералу и попросил позволения сесть рядом с ним. Генерал очень любезно позволил ему это.
– Вы, однако, довольно часто изволите посещать Москву?.. – сказал Янсутский.
– Да, – протянул генерал, – теперь я приехал квартиру для жены нанять, но не знаю где: в отелях грязно и беспокойно...
– Здесь есть отличные шамбр гарни с мебелью, столом, прислугою, сервировкою... Если вы прикажете, я сегодня же объеду их несколько и узнаю, где есть свободные отделения, какой величины и в какую цену.
– Но мне очень совестно беспокоить вас этим! – произнес генерал и обязательно пожал Янсутскому руку.
– Напротив, – воскликнул Янсутский, – это не беспокойство, а величайшее удовольствие: завтра же явлюсь к вам, чтобы донести обо всем. Вы, вероятно, в Славянском Базаре остановились?
– Там! – подтвердил генерал.
Читатель, конечно, заметил, что Янсутский в настоящем свидании с генералом был в отношении того гораздо почтительнее, чем в Париже: он по опыту знал, что господа, подобные Трахову, только за границей умаляют себя, а как вернутся в Россию, так сейчас же облекаются в свою павлинью важность.
– Как вам, ваше превосходительство, нравятся обеды здешнего клуба?.. Не правда ли, они гораздо хуже обедов петербургского Английского клуба?.. продолжал Янсутский подделываться к генералу.
– О, да!.. Tiens*... Рубцы! Что это за блюдо, и чесноком еще пахнет, отвечал тот, делая презрительную гримасу.
______________
* Вот тебе и на! (франц.).
– Оно, впрочем, довольно вкусно, – скромно возразил Янсутский. – А как вы, ваше превосходительство, находите эти знаменитые английские супы из черепахи и из бычачьих хвостов? Они мне показались микстурами аптекарскими, а не кушаньем.
– Надобно, чтобы это по-французски было приготовлено... У меня повар мой отлично делает суп из бычачьих хвостов: не жирно, тонко и в меру пикантно.
– У вас, говорят, повар один из лучших в Петербурге?.. – спросил Янсутский.
– Да, недурен, – отвечал генерал и налил из своей бутылки Янсутскому вина.
Тот поспешил ему тоже налить из своей бутылки.
– По-заграничному чокнемтесь! – проговорил генерал.
– Именно по-заграничному! – подхватил Янсутский, очень довольный, что генерал становится с ним на заграничную ногу.
– Скажите, – продолжал тот вполголоса, когда им и Янсутским еще было выпито по стакану вина, – эта Олухова овдовела и вышла снова замуж за какого-то доктора?..
– Все, что случалось с молодыми женщинами, генерал всегда ужасно интересовался узнавать до самых мельчайших подробностей.
– Вышла замуж!.. – отвечал Янсутский с злой усмешкой.
– Но такая партия для нее, мне кажется, очень иньебильна.
– Прежняя связь! – объяснил Янсутский.
Генерал сделал удивленные глаза.
– Que me dites vous la?..* А Бегушев как же? – спросил он.
______________
* Что вы мне говорите?.. (франц.).
– И при нем еще это существовало... Нынче женщины менее трех любовников в одно и то же время не имеют!.. – произнес Янсутский.
– Но она, мне сказывали, сделалась после мужа миллионеркой, – заметил генерал.
– Эти миллионы пока еще в воздухе! – воскликнул Янсутский. – Очень может быть, что эти миллионы пообрежут у ней.
– Пообрежут?.. – переспросил генерал.
– И очень сильно!.. Тут такой казус вышел: госпожа Домна Осиповна сама имеет свое состояние тысяч в триста, но она приняла наследство и после мужа, а муж, приявший наследство после деда, оказывается несостоятельным должником... Следовательно, госпожа Олухова все, что не доплатится по конкурсу, должна пополнить своими денежками.
– Ах, бедная!.. – произнес генерал с искренним чувством сожаления. – Но правда ли, что она очень красива собой?
– Была, а теперь тряпка, вымытая в соляной кислоте: подмазывается... румянится.
После обеда генерал и Янсутский перешли вместе в говорильную комнату, велев себе туда подать шампанского. Там они нашли Долгова, читающего газету, который обыкновенно, за неимением денег платить за обед, приезжал в клуб после своего, более чем скромного, обеда, в надежде встретить кого-нибудь из своих знакомых и потолковать по душе. Янсутский, взглянув на Долгова, сейчас припомнил, что он видел его в Собрании ужинающим вместе с Бегушевым.
Когда подано было шампанское и генерал с Янсутским выпили еще по стакану, то сей последний начал беседу с Траховым совершенно как с ровней.
– А в Москве, ваше превосходительство, нельзя так приятно провести время, как в Париже! – говорил он.
– Нельзя, – подтвердил генерал.
– Припомните Клеманс!.. Что за прелесть девочка!..
Генерал приподнял глаза к небу, и у него вырвался из груди легкий вздох.
Чтобы скрыть волнующие его чувствования, он начал усиленно курить свою дорогую сигару. Жена последний год решительно объявила ему, что он – русский человек и потому должен жить в России. Напрасно генерал жаловался на ожирение сердца, на подагру. Татьяна Васильевна на все отвечала ему: "Вздор, ты совсем здоров!" – и простым механическим способом не давала генералу денег на поездку за границу. Ссориться же с ней окончательно из-за этого генерал не хотел, да и было бы это для него очень нерасчетливо: оставшись на одном жалованье, хорошо не покушаешь!
Вспомнив о заграничной, или, правильнее сказать, парижской, бульварной жизни и сравнивая ее с настоящей своей жизнью, генерал впал в грустное настроение духа и, молча прислушиваясь к своему пищеварению, продолжал сосать сигару, так что Янсутский, не любивший ни на минуту оставаться без какой-нибудь деятельности, обратился с разговором к Долгову.
– Есть что-нибудь интересное в газете? – спросил он.
Долгов чрезвычайно обрадовался его вопросу, рассчитывая поговорить.
– Очень многое! – отвечал он с повеселевшим взором. – В Герцеговине восстание, – это начинающийся пожар!
– Читал про это восстание! – воскликнул, в свою очередь, Янсутский, разваливаясь на диване. – Но только пожара пока еще не видать.
– Пожар!.. – повторил громогласным голосом Долгов.
– Почему вы так уверены в этом? – спросил его генерал мягко вежливым тенором и в то же время, налив и пододвинув Долгову бокал шампанского, присовокупил: – Не угодно ли вам вина?
– Благодарю! – сказал тот и залпом выпил вино, не разбирая даже того, что он пьет. – С кем имею я честь говорить? – прибавил он.
– Я – Трахов, а это – господин Янсутский! – отрекомендовал генерал.
– А я – Долгов! – воскликнул Долгов. – Пожар оттого... – продолжал он без перерыва, – теперь Герцеговина... Там Черногория... Сербия... Румыния!.. Словом, весь славянский мир с Россией во главе...
– Но зачем же России тут ввязываться? – перебил его Янсутский.
– Для того, – закричал уже Долгов, – что это историческое призвание ее!.. Пришло время резко определяющих себя народностей: славяне, германцы, романские племена, англосаксы. Это выдумал Наполеон III и предугадал.
– Черт с ним, с его предугадыванием!.. Он лучше бы предугадал не драться с немцами, и Франция не поплатилась бы миллиардами... – возразил Янсутский.
– Я сам Наполеона всегда ненавидел и говорил, что он ничтожество, что в нем капли нет крови Наполеона Первого, но в этом он прав: Россия должна обособить славянский мир! – кричал Долгов.
– Позвольте-с! – тоже воскликнул не тише его Янсутский. – Какую же выгоду Россия получит через это?
– Выгоду торжества духа! – воскликнул Долгов.
– Это верно!.. – поддакнул ему генерал.
– Но еще восторжествуем ли мы?.. Бабушка надвое сказала: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет!.. – не уступал Янсутский.
– Восторжествуем!.. Турция – гнилой, разлагающийся труп!.. Страна невежества... деспотизма... страна узаконенного распутства! – валял на всех парах Долгов.
– А мне так это узаконенное распутство очень нравится, – подзадоривал его Янсутский. – А вы как, ваше превосходительство, полагаете? – отнесся он к генералу.
Тому не совсем понравился этот вопрос.
– Полагаю, что многоженство есть одно из величайших зол Турции, проговорил он явно недовольным тоном.
– Но почему, – я не вижу! – воскликнул Янсутский.
– Да потому, – старался придумать генерал, – что оно отнимает у турок время, расслабляет их умственные способности, наконец, беспокоит их этими каждодневными, вероятно, ссорами в серале между женами.
– Армия турецкая голодна, не обута, не одета... солдаты их возбуждаются только опиумом и водкой, а в душе они все трус на трусе, хвастун на хвастуне!.. – кричал между тем Долгов, не слышавший даже разговора своих собеседников, как совершенно не входящего в кругозор его собственных мыслей.
– Это неправда!.. Совершенная неправда! – начал уж покрикивать и генерал. – Я с турками сам в Севастопольскую кампанию дрался, это храбрейшие солдаты!..
