Текст книги "Фактор фуры"
Автор книги: Алексей Еводкимов
Соавторы: Александр Гаррос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
53
…Я вскинулся, куда-то рванулся. Что?.. Рыжий тряс меня за плечо. Было уже светло. Поезд шел полным ходом, за окном – легкое пасмурное небо, зеленые холмы. Что угодно, только не ноябрьская Европа…
– Который час? – прохрипел я.
– Через полчаса – Севилья. – Серега был озабочен и совсем не заспан.
– Севилья?.. – Я посмотрел на соседние кресла. – А эта где?.. Как ее… Таня?
Наступила ночь – туннель.
– В сортире.
Ни фига не соображается… Помойка во рту.
– Так что, – я потер глаза, – он так и не позвонил? Мирский в своей быковатой манере смотрел куда-то вперед по проходу:
– Нет.
Севильский вокзал «Санта-Хуста» – здоровенный ангар. Я все не мог толком проснуться. Куда-то идем – Мирский ведет. Куда?.. Чего теперь вообще делать?..
Сушняк. Минералки бы какой.
– Серега, – говорю, – на минералку подкинешь? Рыжий не оборачиваясь полез в карман, протянул назад левую руку – я принял в ладони горсть железных евро. Правой он держал за руку девушку Таню. Я зашарил глазами в поисках киоска…
Что-то зацепило взгляд – слегка, я стал было вертеть головой дальше… Мысленно притормозил. Где?.. Продолжая идти за этими двумя, повел взглядом в обратном направлении – со странным и пока мне самому непонятным чувством. Где это было?.. Помстилось?.. Глюки начинаются?..
Вот!!
– Погодите, я щас, – бросаю Сереге с девицей и, переходя на бег, ломлюсь вперед. Не может быть. Не может быть, чтоб опять показалось!..
Что-то кричит сзади Мирский. Высокую фигуру в огромной бесформенной а-ля пончо накидке и кожаной шляпе – даже толком не разобрать пол – еле видно за спинами. Выходит уже с вокзала… Бегу.
Все, вышла… Несусь что есть мочи, расталкивая всех. Вылетаю из дверей, верчу башкой… Вон она!
Кажется, женщина – правда, я по-прежнему вижу только спину. Покрытую тем самым коричневым пончо. С широким, крупным вычурным узором. Переплетающиеся между собой, перевязанные в морские узлы, глотающие хвосты друг дружки странные, вроде одинаковые, но при этом все разные – то с человечьими лицами, то с рогами, то с ножками, то с крыльями – змеи, наги, василиски, уроборосы…
Вот теперь я точно не ошибаюсь. Вот теперь это не может быть чем-то просто похожим. Это именно и конкретно он – отлично памятный мне орнамент, каким Алик, странный малый Альберт Лапин, разрисовывал собственного изготовления фенечки, фитюлечки, амулеты, китайские шарики, предметы одежды…
До женщины (высокой, широкоплечей… или вдруг все-таки мужик?..) – метров тридцать. Идет быстро, целенаправленно. Хрен. Не уйдет. Бегу как на стадионе… А-м-мать… тв-в-вою же… – врезаюсь в какого-то подвернувшегося андалусца, тот летит на землю, что-то запоздало вопя, я сам чуть не падаю… А когда поднимаю глаза, вижу, что предполагаемая тетка быстро подходит к стоящей у обочины тачке.
Вжариваю как могу, опять чуть не сшибаю кого-то. Тетка открывает дверцу (ждали ее, что ли?..). Метров пятнадцать. Садится. Захлопывается. С-c-сука… Я подлетаю к серой «хонде» в тот самый момент, когда машина отваливает от тротуара. Я даже хлопаю рукой по багажнику. Могу, например, уцепиться за бампер… Через заднее стекло различаю только плечи в накидке, шляпу, черный затылок водилы. «Хонда» газует. Я остаюсь стоять столбом.
Я поплелся обратно к входу на вокзал. В голове – один бессвязный мат. Увидел, как появляются из дверей Мирский с Таней. Мирский с сосредоточенным лицом говорил по мобиле.
Я подошел. Он встретился со мной глазами, сказал что-то по-итальянски и отключился.
– Ты чего? – спросил механически, о другом, наверное, думая.
– Ничего… Кто это звонил?
– Альто. Будет здесь после обеда.
Мясистые темно-зеленые листья, толстенные спирально перекрученные стволы, свисающие воздушные корни… Тропики, сельва… В прямом смысле – по Серегиным словам, эти деревья (несколько десятков метров высотой) завезли когда-то из джунглей Южной Америки, и теперь они растут в парках по всему городу. Типа какие-то каучуконосные. Гевеи, что ли? Хрен их знает, он не ботаник… Гигантcкую раскидистую крону, накрывшую половину этой площадушки в бежево-серую шахматную плитку, Plaza de la Encarnacion, подпирали длинные тощие пальмы. Погода тоже была какая-то тропическая: тепло, почти жарко, пасмурно, влажно.
Я прикрыл веки – на их внутренней стороне тут же заизвивались, тихо шурша и поблескивая чешуей, змеи, змеи – безошибочно Аликовы… Я открыл глаза и помотал башкой.
В крохотном белом фонтанчике тонкие струйки вяло журчали из четырех львиных морд, не столько оскаленных, сколько ошалелых, с предынсультно выпученными зенками; поверх морд гарцевал амурчик. На скамейке напротив породистый горбоносый пацанчик и субтильная, легко примостившаяся у него на коленях девица кормили хлебом голубей. Точнее, горлиц: сизых, белых, бежевых – так не похожих на нашу толстую помойную птицу…
Я оглянулся на неожиданный звук: Мирский, развалившись на каменной скамейке, закинув щиколотку одной толстой ноги на колено другой, сама уверенность и беспечность, задвигал девушке Тане, что называемое нами корридой по-испански, оказывается, именуется «коррида дель торрес» – само же по себе это слово здесь означает онанизм. Девица хихикала – этот-то звук меня и удивил. Она уже хихикала…
Рыжий перехватил мой взгляд и весело спокойно подмигнул. Прорвемся, дескать. Я даже пожалел, что я не девушка Таня…
Слева был уже порт: до самого моста – del Gene-ralisimo – доходили причальные стенки. Вместо набережной – пустые открытые площадки индустриального вида, ангары. В ту сторону, к устью, еще мост, разводной, за ним, в отдалении, в окружении портовых кранов – высоченный, вроде стамбульских, вантовый с сильно изогнутым дугообразным пролетом: ванты тонко поблескивали, машины еле просматривались. Гвадалквивир, в пику классику, был грязно-зелен и тих.
Серега с Альто забились на всякий случай на видном месте. Максимально видном, с обоих берегов: в кабачке на пришвартованном к набережной левого плавучем причале между мостами Сан-Тельмо и Изабеллы Второй. Рыжий объявил, что на всякий случай пойдет один, а нам с Таней, подумав и осмотревшись, велел наблюдать с противоположной стороны (благо речка совсем неширокая).
На правом берегу встык стояли трех-четырехэтажные, какие-то очень неевропейские домики (белые, желтые, реже – голубые, красные) с широкими прямоугольными и арочными окнами. Нам довольно долго пришлось искать место для обзора, пока мы нагло не сунулись в выглядящий ремонтируемым подъезд: внутри действительно было все разорено и отсутствовали люди – так что мы с Таней пристроились прямо у окна.
Причал отсюда просматривался под изрядным углом и был довольно далеко. Ветер трепал скатанный тент, за немногочисленными столиками почти никого не было – один только какой-то кабальеро развалился: кажется, с пивом. Серега пока не торопился. Альто тоже.
Я осторожно положил на грязный пол оставленный мне рыжим рюкзачок с ноутбуком. Достал сигарету, молча протянул пачку Тане – та посмотрела: «Cohiba», отрицательно помотала головой (крепкие). За все время, что мы с девушкой были наедине, мы двумя словами не перекинулись. Она, кажется, даже глазами со мной встречаться избегала…
Я отвернулся к окну. На том берегу торчала некая полубашня-получасовня, через улицу – представительное здание с куполом, ближе к нам – что-то желто-белое, круглое в сечении: арена? не та ли знаменитая Маэстранца? Променад набережной тоже был почти пуст.
По реке проскальзывали байдарки. У того самого причальчика сгрудились катера – через некоторое время пришвартовался еще один.
– Серега, – говорю.
Таня выглянула в окно. Рыжий медленно, самым что ни на есть прогулочным шагом хилял по набережной. Прошел мимо причала. Поотирался у парапета. Как бы рассеянно вернулся и спустился по сходням. Сейчас кабачок был вовсе пуст – лишь двое недавно приплывших на катере мужиков все болтались на причале, да какой-то пацан изредка показывался.
Мирский что-то взял у стойки, сел за столик. Насколько я мог судить с такого расстояния – с невозможно вальяжным видом…
Я закурил очередную «коибину» – заметил, что руки суетятся. Таня стояла сбоку у окна в напряженной позе – ей приходилось выглядывать из-за края проема.
Ничего не происходило. Серега одиноко скучал. Никакого Альто.
Минут через пять – восемь (примерно: часов не было) еще один тип приземлился за соседний с Серегиным столик: когда он приближался, я уж подумал – следак, но нет, не похож даже…
Опять потянулось ожидание.
Не так что-то было.
Всё.
Я вроде никогда особой мнительностью, да и нервностью, не отличался – но сейчас почему-то с самого начала (возможно, даже до того, как мы устроились тут наблюдать) меня не отпускало ощущение, что все неладно. Совершенно ни на чем не основанное – по Серегиным словам, и звонил Альто с привычного номера, и ничего тревожного не сказал, – но впрямь неотвязное. И если сначала я его подавлял, списывая действительно на разгулявшиеся после всего нервы, то теперь, с каждой минутой ожидания, я все менее контролировал это чувство – и, будь у меня мобильник, ей-богу, позвонил бы Сереге и заорал: «Cматывайся!»… Не было мобильника.
…Так что когда это произошло, я не удивился – а ощутил даже какое-то жуткое, муторное, обреченное удовлетворение, тошнотно-беспомощное, словно в кошмаре… Мужик за соседним столиком вроде бы обратился к Мирскому, перекинулся с ним некими репликами, даже пересел к нему… И вдруг оказалось, что двое с катера, все время бывшие поблизости, сейчас тоже совсем рядом – на несколько секунд они заслонили Серегу от меня… Резко оглянулась Таня – паника в глазах… Там, на причале, быстро, но не суетливо перемещались: деловито и крайне ловко – словно не тащили тяжелое безвольное тело… Как умелые санитары… Я стоял пень пнем… Баран бараном… А эти трое уже поднесли Серегу к краю причала – один, спрыгнувший в катер, принимал его снизу. Он был как мертвецки пьяный – голова болталась.
Таня вновь обернулась – бешено: что-то хотела сказать, руки делали бесцельные движения. Я отвратительно, мучительно медленно переводил – переволакивал – глаза с окна на нее… обратно… Она смотрела на меня судорожно распахнутыми глазами: отчаянно, требовательно, ненавидяще; губы тряслись… Надо было что-то говорить, что-то делать… И – нечего было, нечего, нечего… Забурчал мотор – катер тут же отвалил (в нем сидели, кажется, двое), сделал крутой разворот и, наращивая скорость, ушел в противоположную от нас сторону, под Сан-Тельмо. Все, его уже не видно. Все.
Минуты не прошло.
Мне никак не удавалось стряхнуть оцепенение. Ступор, столбняк: я видел, что так и держу в пальцах тлеющую сигарету, но почему-то не мог ее выкинуть. Что-то говорила – кричала – Таня. Куда-то рвалась…
– Тише… Все, – с усилием, гадливо, как выходящий с рвотой крупный неперевариваемый предмет, вытолкнул я. – Все, мы ему не поможем. Ничего мы не можем сделать. Уходить надо.
Она замерла беспомощно, уронив руки, приоткрыв рот. Я смял, обжегшись, и отшвырнул сигарету, подобрал рюкзачок; не глядя на Таню, дернул головой в сторону выхода:
– Пошли. Быстрее.
…И вдруг понял, что на фоне ступора, под его гипсовой поверхностью, все елозит, мелко так, зудяще, в подсознанке: «Опять повезло… Ему – нет, а тебе – да…»
«Но чем я мог помочь?! – заорал я про себя. – Загнуться вместе с ним?! От этого кому-нибудь стало бы легче?..»
Не стало бы… Никто не виноват… Просто кому-то везет… кому-то – нет…
Уже позже, зайдя в Интернет, я нашел в «Рейтере» сообщение со ссылкой на «Ла Стампа» о том, что в ночь на 11 ноября в Испании, на шоссе близ Барселоны, погиб в автокатастрофе полковник итальянской Службы информации и демократической безопасности Тонино Альто: потерял управление – вероятно, заснул за рулем. «Ла Стампа» напоминала, что именно Альто возглавлял следственную группу, занимавшуюся скандальным убийством Дэвида Страно. К тому же он находился в непосредственном подчинении генерала Доменико Риффа, недавно отстраненного от дел в связи с внутренним расследованием в самой S. I. S. Dе. Также туманно намекалось на некие слухи и утечки в связи с расследованием Альто…
В ночь на 11-е… И если утром 11-го Серега разговаривал с кем-то, кого он, отлично зная голос следака, принял за Альто, – это означало, что голос был синтезирован. Что, впрочем, для спецслужб невеликая проблема…
«Что с ним будет?!» – впав в тихую истерику, спрашивала Таня. «Не знаю… Может, не станут убивать», – соврал я.
Я знал, что будет. «Выпотрошат» и замочат. И наc, скорее всего, тоже. Причем в ближайшее время – потому что теперь уже вариантов не оставалось никаких.
У меня денег не было вообще. У Тани – примерно двести евро, которые «на всякий случай» сунул, оказывается, ей Серега в последний момент.
Надо было срочно сматываться из города. Куда?.. Непонятно. Хотя – все понятно. Некуда. Прятаться негде, границу шенгенскую не пересечь. А здесь – найдут: если не через час, то назавтра. Если не одни, так другие.
…Вот теперь и у меня самого полностью опустились руки; Таня же была практически невменяема. И вдруг она спросила: «Португалия – это же, наверное, близко отсюда?..» – «Португалия?»
В Португалию уехал ее знакомый, некий Игорь. Работает там – он моряк (их вообще там полно, украинцев, на торговом флоте, в частности). В Лиссабоне нанимается на корабль механиком. Последние несколько месяцев был вроде в рейсе, но где-то на днях – она слышала мельком, еще в Николаеве своем – не то вернулся, не то должен вернуться… «Ты знаешь какие-нибудь координаты: Игоря, пароходной компании? Можешь хотя бы узнать?» – «Наверное». – «Ты вообще хорошо с ним знакома?» – «Когда-то была…»
Шанс, конечно, был совсем жалкий – что этот Игорь действительно сейчас в Лиссабоне, что мы его найдем, что он согласится нам помочь… Как помочь? Моряк – уже неплохо, тем более механик… Может же теоретически вывезти на корабле – хоть в машинном отделении, я не знаю, хоть в трюме…
Мы дошли до кольцевой и, ориентируясь по указателям, в конце концов вычислили шоссе на северо-запад. И стали ловить попутку.
Часть четвертая Край света
54
«Все будет харр-ра-шшо!! – в приступе истерического оптимизма завопил откуда-то нарочито придурковатый голос промежуточного пола. – Все будет хорошо, все будет хорошо – я это знаю!..» На секунду я совершенно потерялся. На узенькой улочке Баирру-Альту полутрущобного района в центре Лиссабона надрывался глумливый русскоязычный попс.
Впрочем, через минуту среди кустарных разноцветных граффити, которыми все дома тут исписаны на уровне первого этажа, среди португальских социалистическо-анархистских лозунгов обнаружилось корявое, но гордое: «ХУЙ», а ниже почему-то латиницей: «B. D. V. Omsk». Пол-Евразии, е-мое, не поленился преодолеть соотечественничек из этого таинственного бэ-дэ-вэ, чтобы отметиться на самом краю Европы таким вот изысканным способом…
Мелкие квартальчики, старомодные фонари, торчащие из облупленных стен, фигурные решетки недоразвитых балкончиков. Непременное разноцветное белье наружу, в том числе на уровне первого этажа (бери не хочу – не хотят). Треть домов в строительных лесах. Трущобность здешняя, впрочем, была явно туристически востребована: без конца попадались ресторанчики с выставленной в окнах сырой рыбой и раскрасневшимися ракообразными во льду (почему-то сплошь закрытые в самый обед). И востребованность эта нам в итоге помогла – на одной из улочек мы вдруг услышали безграмотные, но страстные английские восклицания: толстый индусообразный тип делал нам приглашающие жесты с балкона одной из халуп, через каждые полтора слова повторяя: «Вери чип!»
То был даже не хостель (называлось заведение на Rua Da Rosa 121/1 «Albergue Popular LDA»). «Заведение определенного пошиба». «Нумера». Что и требовалось доказать. И впрямь «чипее» некуда – десять евро с носа в сутки. А главное – нам удалось договориться о «вписке» без паспорта.
Комнату из соображений экономии мы взяли одну, кровать в ней тоже была одна, двуспальная – я заметил, как Таня непроизвольно скривилась. Никто тут ничего не скрывал (как бы не демонстрировал): санузел на этаже, зато в номере раковина и биде. Над напрочь продавленной койкой на беленой стене – многочисленные грязные отпечатки ладоней. В верхнем ящике полированного комода и вовсе обнаружились розовые стринги…
В здоровенном холодном санузле сифонило из щелястых ставен. Я уже вытирался, когда в дверь нетерпеливо забарабанили. «Погоди, я уже!» – крикнул я по-русски, думая, что это Таня. Открываю: на пороге голый бритоголовый «гуталин» выше и шире меня, небрежно обернутый вокруг мощных бедер полотенцем.
…Совместными усилиями, с трудом, но нам удалось дозвониться сначала до Николаева – узнать название пароходной компании, потом до нее самой. В конце концов там даже разобрались, о каком Игоре речь. Нет, его рейс еще не вернулся – проблемы, задержки. Ожидался – скоро. На неделе…
В быстрых ноябрьских сумерках мы молча неподвижно сидели в этой похабной комнате. Я долго без особых мыслей изучал рыжий кафель на полу… на стенах – белый в сине-желтый цветочек… Потом обратил внимание на картину: у нас была еще и картина – в золотого цвета основательной раме. Сперва, мазнув глазами, я решил, что на ней – Богоматерь. Сейчас пригляделся: как же!.. Кающаяся грешница: на коленях, к шее привязан якорь, в одной руке – стрела и цеп на-вроде нунчаков, в другой – белая лилия…
Под окнами орали, тарахтели мотороллеры. Я покосился на сгорбленный Танин силуэт, поймал быстрый взгляд исподлобья. Встал и пошел наружу.
К ночи тут, видимо, жизнь как раз начиналась. Толпами шлялись «пингвины», негры, португальцы-алкаши. Чуть не на каждом углу ко мне подходил ненавязчивый «баклажан» и тем же тоном, каким у нас на рынке соблазняют «спиртиком-водочкой», предлагал «хаш-хаш». Галдели битком набитые пещерки-бары.
Через некоторое время я обнаружил себя в крохотной пивнухе с кафельными стенами. За обитой жестью стойкой под сенью двух больших, древних, неработающих вентиляторов весело гуздел и бурно жестикулировал пьяный седой старикан; исполненный достоинства бармен кивал ему благосклонно. За спиной у последнего тянулись полки с бесконечными пыльными бутылками гинжи дюжины сортов.
Все будет ха-ра-шо…
Я расправил на круглой пластиковой столешнице друг рядом с другом две мятые бумажки, чудом сохранившиеся в моих карманах. Одну нам с Серегой – как мне не сразу удалось вспомнить – кто-то дал еще в Мюнхене, в ларри-эджевском фан-клубе: на ней были электронные адреса (видимо, неких спецов по Ларри?). На вторую я в Праге выписал, среди прочего, те адреса, с которых мне приходили нечитаемые мессиджи. Добрая половина адресов совпадала.
Сквозящее в расщелинах между домов устье Тежу казалось морем. В старых кварталах улицы сплетались, горбились, срывались лестницами, фуникулер ползал на правах городского транспорта. Осыпающимся стенам в стираном белье и прореженных изразцах шли и одно-вагонные разноцветные трамвайчики, вроде тех, под какие попадали герои Булгакова, и бесконечные антикварные лавки – дух старьевки здесь умышленно и последовательно культивировался: словно в рамках общеевропейского разделения обязанностей меж столицами Лиссабону выпало олицетворять ветхость Старого Света. Время тут как бы законсервировали – и для нас оно тоже словно застряло.
Ничего не происходило. Мы ничего не делали – ждали Игоря. Или – когда нас найдут.
Игорь не возвращался. Раз в два дня Таня звонила в пароходство – там отвечали туманно.
Даже погода и сезоны здесь как будто не менялись – на дворе стояло идеальное нежаркое лето с одинаковой температурой.
Уходили последние деньги.
Первое время – первые дни – это бездельное бессмысленное опасное ожидание выматывало страшно. Но вскоре я и сам впал в какую-то заторможенность, оцепенение умственное, эмоциональное и двигательное. Таня, по-моему, пребывала в нем с Севильи.
Мы спали на одной бордельной кровати, избегая прикасаться друг к другу, и по-прежнему практически не разговаривали. О чем было разговаривать? Нам. Теперь и тут.
Бежать было больше некуда. Делать – без Игоря – нечего. Да и внутренних ресурсов никаких давно не осталось – ни у меня, ни у нее.
(Изредка косясь на Таню, я видел страшно измученную молодую девчонку с жутковато запавшими глазами. Видел определенную – не знаю, насколько осознанную ею самой, – неприязнь ко мне. Жалел я ее? Наверное. Все чувства были не то заморожены, не то высушены…)
Два дня. Три. По-моему, только на четвертый между нами состоялся первый более-менее продолжительный и сравнительно абстрактный разговор.
В тот раз мы впервые вышли в город вместе – и я показал Тане совершенно случайно найденный кабак в Альфаме, самом старом, почти уже совсем трущобном районе города, лепящемся к боку холма, придавленного местной крепостью (которой все равно ниоткуда в Альфаме не видно из-за крутизны и узости улиц). Даже не кабак – футбольный клуб.
Мы свернули в сильно обшарпанный подъезд без всякой вывески. Лестница: пятна, потеки, наполовину оббитые голубые изразцы. На втором этаже – коридор меж каких-то дверей, большая комната с алюминиевыми столами и стульями. Одну из стен тут закрывал флаг с узкими синими полосками сверху и снизу белого поля и надписью: «Futebol clube de Lisboa». Немолодые потертые смуглые аборигены, не обращая на пришлых иноязычных никакого внимания, в голос, но негромко общаясь между собой, как бы смотрели по видаку (на здоровом настенном экране) голливудскую экранизацию «Илиады» – не «Трою» с Брэдом Питтом, другую…
– Так, значит, эксперимент этот твой все-таки был настоящий? – спросила несколько неожиданно Таня.
– Слышь, Серега, – вдруг вспомнил я, – что касается технической стороны дела – эксперимента, я имею в виду. Ты, помнится, говорил, что это невозможно в приниципе…
– Ну, я и сейчас так считаю, – неопределенно ухмыльнулся Мирский. – Правда, я слышал слух. Когда Белянина убили, в разных более-менее научных компаниях стали говорить разные более-менее странные вещи…
Я закурил последнюю Танину сигарету. В черном окне пролетали редкие огни.
– … Ну, ты понял, в чем принципиальная засада? Чтобы обработать массив информации, необходимый даже для построения куда более скромных социологических и прогностических моделей, нужны огромные компьютерные мощности, машины класса «Крэя». Что до твоего, в смысле белянинского эксперимента – насколько я понял суть, – то тут информмассив был вообще гигантский, непосильный ни для одного из созданных на данный момент компьютеров (тем более что даже «Крэев» всего несколько штук, причем ни одного – в Европе). Так вот, я услышал байку, звучащую вполне фантастично – но не более фантастично, чем идея моделирования интуиции… – Он хмыкнул, дернул бровями и развел ладони, как бы снимая с себя всякую ответственность. – В общем, за что купил. Ход, придуманный Беляниным и его ребятами, – это было развитие давней идеи. Они задействовали для обсчета своей прогностической модели не один суперкомпьютер, а компьютерную сеть. Идея упиралась в то обстоятельство, что с усложнением каждого отдельного элемента (каковым в данном случае становится не чип, а целый компьютер) возрастает – причем в геометрической прогрессии – и уязвимость системы в целом, ее подверженность сбоям, ошибкам; коммуникация между элементами – тоже уязвимое звено… Только не спрашивай, как именно Бэ энд К о якобы преодолели эти принципиальные препятствия. По крайней мере, была сделана ставка на количество. Согласно слуху, они разработали программный продукт, действующий по принципу «червя», сетевого вируса, оккупирующего определенную рабочую часть каждого пораженного компьютера и использующего его для непредусмотренных владельцем целей. Причем обсчетом белянинской модели должны были заниматься вообще все компьютеры, подключенные к Сети… Добавлю от себя в скобках, что если вдруг что-то подобное и впрямь было создано, то интерес этих, как ты их называешь, «заговорщиков», может быть, не в меньшей степени, чем в разработке суперпрогностической программы, состоял в возможности такого вот тайного овладения Паутиной… Еще раз: лично я, как человек, компьютерам не чуждый, вижу здесь вполне фантастическое допущение, и, боюсь, ни один самый безумный посторонний специалист не скажет, как в принципе может работать такая система. Но поскольку все, что произошло, – произошло, значит, что-то все же было придумано. – Рыжий вновь фыркнул – даже как бы всхрапнул. – Более того, я слышал, что этот «вирус» Белянин таки успел запустить в Сеть…
– То есть она вот сейчас там – считает, считает…
– Ну да. – Он уже откровенно заржал. – Белянина нет, Фонд разбежался, «заговорщики» мочат друг друга и всех подвернувшихся – а каждый компьютер в мире, подключенный к Интернету, работает себе потихоньку над идеальным безошибочным предсказанием будущего…
– По-моему, это все-таки была какая-то научная… или околонаучная афера, – пожала плечами Таня. Неожиданно неуверенно улыбнулась. Это была ее фирменная улыбка невпопад, из тех, на которые я обращал внимание в Греции, – сейчас я видел ее впервые.
Батальная сцена на экране закончилась, пошла знойная полураздетая лирика – один из мужиков вырубил видак и включил телик: на футбол, естественно. Все принялись азартно обсуждать ход игры.
– Не знаю, – говорю. – Мэй би. Только боюсь, что это было неизбежно. Рано или поздно кто-нибудь что-нибудь в этом духе придумал бы обязательно. На тему прогнозирования случайностей. Каким бы бредом это ни выглядело… Один раз начав, мы уже не остановимся.
– Начав?
– Замахнувшись, – я хмыкнул, мимоходом балдея от несоответствия темы и ситуации, – разумом на неразумную реальность.
– Один раз – это когда?
– Вот был у меня знакомый, – я хмыкнул повторно – в адрес cобственного воспоминания, – он страшно любил на эту тему погрузить…
– Это к Вовке, к Вовке. – Славка замахал рукой в сторону Володькиного закутка. – С ним вы найдете общий язык. Он тоже считает, что про историю нам все наврали.
Я, глядя на провокаторски оскалившегося Славку, за Андрюхиной спиной молча постучал себя костяшками по лбу: ты представляешь, дубина, что сейчас начнется, если Вован запустит свою пленку?..
– Чего это там на нас клевещут? – притворно оскорбился расслышавший-таки все Володька.
– Ты, говорят, не веришь в исторический материализм? – угрожающе прогудел Крепин, нависая бородищей над обернувшимся через плечо и уже жмурящимся при виде жертвы Вовкой.
– Вован, но истории же нет! – продолжал подзуживать Славка.
– Нет в принципе? – уточнил Андрюха.
Вот и нашли друг друга два одиночества, обреченно подумал я. Андрюха (метр девяносто, пузяка, очки, борода веником) был главой местного военно-исторического клуба, археолог-любитель и самогонщик-виртуоз; на общественных началах он искал неизвестных солдат Великой Отечественной (для нормального захоронения), а на коммерческой основе – их оружие (для реализации). А когда он всем этим не занимался и был относительно трезв – трепался с любым встречным за альтернативную историю…
– Скажем так, истории как единого поступательного процесса. – Вовка развернулся к нему на стуле. – Ну, совсем наглядно. – Он вдруг схватил ручку, первую попавшуюся распечатку и размашисто начертил на обороте крест – систему координат. – Если по горизонтали расположить время, а по вертикали – что угодно (технические навыки, развитие гуманистических представлений – любой «цивилизационный» параметр), история в целом никак не получится кривой – никакой конфигурации. Получится – ломаной. Причем такой: незначительные колебания почти по всей длине, а в самом конце – резкий скачок. Такая внезапная эрекция. Еще раз: что бы ни было по вертикальной оси – картина выйдет одинаковая. И вот на этом маленьком эрегированном отрезке будет Европа Нового времени.
– В смысле европейцы – круче всех? – не понял Андрюха. Он подтянул к себе свободный стул. Стул крякнул, но выдержал.
– Что значит «круче»? Дело не в оценках, а в том, что наш мир – он качественно иной (повторяю: качественно!), нежели тот, в котором жило человечество подавляющую часть своей истории. И история наша – это совсем другая история. И она никоим образом не венец предыдущей. Скорее – скачок сильно в сторону.
Андрюха что-то буркнул, не очень, видимо, понимая, куда собеседник клонит.
– … Ну давай на пальцах. – Вовка предсказуемо входил в раж. – История человеческой цивилизации – та, что худо-бедно известна, от первых номов в долине Нила до Андрея Крепина, – насчитывает, если грубо, порядка шести тысяч лет. Европа, новая Европа, та, что началась с Возрождения (с Колумба, Коперника и Лютера), – для пущей наглядности будем считать: пятьсот лет. Какое соотношение? Одна двенадцатая к одиннадцати!
– Почему именно с Возрождения?
– Потому что до него даже Европа, средневековая Европа, от всех прочих цивилизационных моделей В ГЛАВНОМ не отличалась.
– В чем это – главном?
– Все относительно развитые культуры первых пяти с лишним тысяч лет знали лишь самые элементарные технические приспособления и использовали простые виды физической энергии – так? Ни одна из этих культур не проводила принципиальной границы между наукой в ее нынешнем понимании и мифологией и религией (тоже в нашем понимании). Все эти общества были кастовыми или сословными. Все эти цивилизации были цивилизациями, так сказать, региональными – не претендующими на всемирную экспансию. При всем разнообразии культур и государств одиннадцати двенадцатых истории человечества, по вышеперечисленным пунктам они – едины. В той же мере, в какой все они – по тем же пунктам – отличны от цивилизации нынешней: европейской по происхождению и всемирной по распространению, позитивистской, секулярной, бессословной, технологической…
– Погодь, погодь, – пытался притормозить этот полив Крепин, но я-то знал, что теперь все бесполезно.
– Технический прогресс? – осведомлялся Вовка тоном, каким обычно спрашивают: «Ты на кого наехал?» – Нужны комментарии? Сравни, допустим, оружие, которым рубились какие-нибудь шумеры в третьем тысячелетии до эн э, и то, которым пользовались англичане с французами во время Столетней войны в четырнадцатом веке после Рождества Христова. Посудину, на которой плавал какой-нибудь Одиссей, с теми, на которых ганзейские купцы ходили всего лет шестьсот назад. Принципиальная разница есть? Нет. А теперь поставь рядом с этим ядерную бомбу и экраноплан. И прикинь исторические отрезки. У кого-то из популярных медиевистов я читал, что те же Cредние века по отношению к Античности не знали практически никакого прогресса в области механики. Все употреблявшиеся средневековыми европейцами механизмы были описаны еще как минимум в эллинистическую эпоху… И это – о той средневековой Европе, непосредственно из которой вроде бы вышла нынешняя цивилизация термояда, Интернета и клонированных стволовых клеток. Причем – всего за полтысячелетия!..
