Текст книги "Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка. Истории : (записки неунывающего)"

Автор книги: Алексей Симуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Алексей Дмитриевич Симуков
Чертов мост

О МОЕМ ОТЦЕ

Алексей Дмитриевич Симуков (1904, СПб. – 1995, Москва), драматург, киносценарист. Учился в Литературном институте им. А. М. Горького (1938–1941). Литературную деятельность начал в 1931 году. Пьесы А. Д. Симукова в большинстве своем – веселые, жизнерадостные комедии: «Свадьба» (1936), из жизни села; «Солнечный дом, или Капитан в отставке» (1947), пьеса, написанная в жанре водевиля и продолжившая добрые традиции русской сцены XIX века; «Воробьевы горы» (1949), о выпускниках школы; «Девицы-красавицы» (1952), о заводской молодежи; «Над Окой-рекой» (1959). Он также автор пьес-сказок и для детского театра: «Земля родная» (1945), «Семь волшебников»(1951) и других, ставившихся многими театрами Москвы и широко шедших по всей стране.

В. С. Розов, выступая в ЦДРИ на праздновании 90-летнего юбилея А. Д. Симукова, отметил, что «Симуков, конечно, явился нашим предтечей, сделав довольно резкое движение, приблизив все к человеку..», имея в виду поколение «новой волны» в отечественной драматургии, к которой принадлежал он сам.

А. Д. Симуков автор сценария первой советской киносказки «Волшебное зерно» (1941), сценариев кинофильмов «Челкаш» (1957, по одноименному рассказу М. Горького), «По ту сторону» (1958, по одноименному роману В. Кина. Фильм обрел широкую известность еще и потому, что специально для него была написана А. Пахмутовой на стихи Л. Ошанина «Песня о тревожной молодости», ставшая любимой многими поколениями), «По Руси» (1968, по ранним рассказам М. Горького), «Это сильнее меня» (1974, по оригинальному сценарию А. Д. Симукова) и «Поздняя ягода» (1979).

В 40–50-е годы Симуков работал на киностудии «Союзмультфильм», в Министерстве кинематографии, в 60–70-е – в Министерстве культуры СССР (заместителем главного редактора Репертуарно-редакционной коллегии), долгие годы возглавлял на общественных началах Профессиональный комитет московских драматургов.

В 60–70-е годы Симуков много и плодотворно работал в области мультипликации. Он автор сценариев ряда мультипликационных фильмов по мотивам древнегреческой мифологии, вошедших в «золотой фонд» детских программ, которые постоянно транслируются по различным каналам телевидения: «Возвращение с Олимпа» (1969) – о Геракле, «Лабиринт» (1972) – о Тезее, «Аргонавты»(1972), «Персей» (1973) и «Прометей» (1974), а также сценариев мультфильмов «Ни в бога, ни в черта» (1965), «Как один мужик двух генералов прокормил» (1965, по М. Е Салтыкову-Щедрину), «Добрыня Никитич» (1965), «Мастер из Кламси» (1972, по «Кола Брюньону» Р. Роллана), «Садко богатый» (1975), «Сказка дедушки Айпо» (1976) по мотивам сказок народов Севера и «Летучий корабль» (1979).

Будучи в весьма преклонном возрасте, приближаясь к 90-летнему юбилею, А. Д. Симуков в своем творчестве обратился к событиям глубокой старины, о которых даже академические научные труды содержат довольно скудный материал – к жизни франков VI века. Жизнеописание королевы франков Брунгильды, ее жестокого века, ее трагической любви к Меровигу, принцу Нейстрийскому, в преломлении авторского видения через призму наиболее динамичного жанра – киноповести, как его определил сам автор, делают все события того периода яркими, а образы – реальными, отнюдь не покрытыми патиной времени.

В те же годы им была написана небольшая историческая повесть в форме стилизованных дневников графини Марии Матвеевой, одной из наиболее близких Петру I женщин, жены петровского сподвижника Александра Румянцева. И вновь историческое чутье автора помогло ему осязательно воссоздать эпоху, быт, характеры того времени.

Предлагаемые читателю воспоминания А. Д. Симукова, уже в самом своем названии – «Чертов мост, или Моя жизнь, как пылинка Истории (Записки неунывающего)»– исполнены неизбывного оптимизма и твердой веры в лучшие времена для России.

«Записки…» представляют собой широкую картину жизни нашего общества на протяжении почти всего XX века, остро воспринятую и отображенную литератором через многоцветный спектр исторических и литературных аллюзий, через богатый личный опыт и философские размышления. Разнообразен социальный срез воспоминаний – от жизни в Санкт-Петербурге в начале века в семье чиновника Министерства финансов и преподавательницы гимназии, через бегство от революционных пертурбаций на родину предков по отцовской линии, в белорусскую деревеньку Сигеевку, и последующее возвращение в Москву в конце 20-х годов; от занятий крестьянским трудом для пропитания до учебы живописи на курсах Ассоциации художников революционной России (АХРР) в классе И. И. Машкова и благословения на литературный труд, полученного от А. М. Горького.

В воспоминаниях Симукова красной нитью проходит мысль о том, что История – отечественная ли, всемирная ли – не нечто отвлеченное; она – не чертог для избранных, либо творящих, либо исследующих ее.

История в каждый конкретный момент теснейшим образом связана с жизнью отдельного человека, она осязаема, она – живая материя. Такие рассуждения автора на различные темы, попытки уяснить для себя самого явления не столь отдаленного прошлого через призму исторического подхода, да еще усиленные цепким взглядом литератора, несомненно представляют интерес для широкого читателя. Думается, здесь каждый найдет для себя что-то затрагивающее душу, внезапность откровения, любопытный анализ, изящный парадокс, неожиданность сравнения, наконец, просто ярко описанную жизнь человека как «пылинку Истории».

В канву своего повествования автор искусно вплетает интереснейшие эпизоды из художественных и драматургических произведений, служащих более глубокому осмыслению того или иного факта или явления, что значительно расширяет рамки обычной «мемуаристики», обогащает читателя видением новых для него горизонтов. Особенно это относится к размышлениям автора о творчестве драматурга, где через четкие, конкретные литературные и жизненные примеры, через анализ литературных приемов автор вводит неискушенного в «тайнах» драматургической кухни читателя в понимание основ своего ремесла, что, помимо всего, может помочь в жизненной ситуации, ярче воспринимать саму жизнь.

В воспоминаниях Симукова приводятся литературные зарисовки многих известных деятелей культуры нашей страны. В отдельные эссе превращаются главы о выдающемся танцовщике Большого театра, народном артисте СССР, лауреате Государственных премий Алексее Ермолаеве, с которым автора связывала многолетняя тесная дружба, об Александре Вампилове, приоритет открытия таланта которого и помощь в профессиональном становлении будущему классику российской драматургии принадлежит А. Д. Симукову, кто бы впоследствии ни старался приписать это «первородство» себе.

Большой раздел посвящен работе автора в Литературном институте им. А. М. Горького, в котором он вел семинар по проблемам современной драматургии, преподавал на Высших литературных курсах и выпестовал в 60-е годы многих молодых драматургов, получивших из его рук «путевку в жизнь». Одним из таких студентов, в частности, и был Александр Вампилов.

Любопытными гранями своих характеров оборачивается череда министров культуры СССР, работу которых автор наблюдал непосредственно или с которыми лично общался в период работы в Министерстве культуры СССР.

Интересен опыт руководства А. Д. Симуковым общественной организацией – Профессиональным комитетом московских драматургов, на посту председателя которого он сменил известного драматурга Н. Ф. Погодина. Профком объединял в свое время около 600 литераторов, работавших в разных литературных жанрах. В годы застоя профком стал своеобразным «островком спасения», дававшим официальный статус литератора многим талантливым людям, остававшимся вне Союза писателей СССР и тем самым напрямую подпадавшим под статью Уголовного кодекса о «тунеядстве». Членами профкома были, в частности, Мария Арбатова, Анна Родионова, Нина Садур, Виктор Славкин, Вероника Долина, Лион Измайлов, Аркадий Инин, Виктор Мережко, Юлий Ким, Андрей Макаревич, Эдвард Радзинский, Виктория Токарева, Екатерина Уфимцева, Леонид Якубович и многие другие, ныне широко известные лица. Рассказывая о деятельности профкома, ставшего в те годы поистине интеллектуальным прибежищем для многих литераторов, автор подробно рассматривает феномен жизнестойкости действительно общественной, в отличие от официозной, насаженной «сверху», организации, чего во многом так не хватает нашему современному обществу, чтобы сделаться обществом гражданским.

И, наконец, чисто житейские истории семьи, пронесшей сквозь бури жестокого века верность семейным традициям, чести, высокому гражданскому долгу в самом обыденном, а значит, и в самом честном его понимании, что дает внутреннюю опору каждому человеку, четко определяет его жизненные приоритеты, в какие бы сложные времена перемен он ни жил.

Дмитрий Симуков

МОЙ ДРУГ АЛЕКСЕЙ ДМИТРИЕВИЧ СИМУКОВ

Известный советский драматург Алексей Дмитриевич Симуков – необычайное, редкостное, «нетипическое» явление наших 50–60-х годов, когда я впервые познакомилась с ним в Союзе писателей СССР, что по улице Воровского, 52. Он был необычен, хотя бы уж потому, что выглядел сказочно элегантным посреди писательской «массы», все стремившейся к «рабоче-крестьянскому» единообразию, к унылому внешнему аскетизму, к облику своих «в доску», обычных тружеников от искусства, которое и не мыслилось чем-то прекрасным, но должно было стоять вместе с прочими и прочими «пятилетками». На фоне донашиваемого военного обмундирования, разношенных сапог и грязных галош – с иголочки одетый Алексей Дмитриевич смотрелся редкостной птицей, далеким воспоминанием, «недорезанным» буржуем, о котором, как правило, говаривали – «а еще в шляпе». Да, он носил мягкую фетровую шляпу, и не просто носил, а как-то набок, чуть сдвинув, чуть солидно, чуть лихо, с достоинством и озорством, с вызовом и спокойствием. Да, он носил и изящное кепи, не нахлобучив, не закрывая лба, не натягивая на затылок, а как-то, «по-заграничному», как-то урбанистически, как-то сенаторски-лорловски, как-то аристократично-демократично. И когда, проходя однажды мимо портрета Ленина, с его обычной, приметной кепкой, кто-то заметил Алексею Дмитриевичу, что вот, мол, с кого надо брать пример в умении носить головной убор, он едва заметно улыбнулся: он-то знал, с кого надо брать пример – с хорошей, крепкой, петербургской «служивой» семьи, где встречались и дельные врачи, и отличные юристы, и крепкие общественные деятели, все те, кем славна была предреволюционная Россия.

И пусть не покажется мелочью то, как был одет Алексей Дмитриевич Симуков, одновременно восхищавший и раздражавший свое окружение. Он восхищал молодежь, идущую в литературу из безвестных провинций, где слова «мода» и «буржуазность» были едины. Он раздражал хотя бы официального драматурга Сурова, с его седой «от пороха», не бывшей для него войны, нарочито-растрепанной шевелюрой, с его суковатой палкой-палицей – вечной угрозой гнилой интеллигенции. Ах, эта ярко начищенная обувь Симукова с крепко стучащими каблуками. Ах, эти яркие, пушистые его шарфы, в кружащую голову заграничную клетку. Ах, этот его бобровый воротник на шубе. Ах, это его кофейно-верблюжье пальто-реглан. Ах, эти его несвернутые на шее веревкой, но талантливо завязанные галстуки. Ах, эти его дурманящие мужские одеколоны. Ах, эти его большие чистые носовые платки. Ах, эти его не дедушкины, не бабушкины, но внимательно подобранные очки. Ах, эта его старомодная галантность, когда он понимал, что перед ним дама, а не очередной «партийный товарищ». Право, быть может, один Алексей Дмитриевич помнил, что Чехов упомянул среди прекрасного в человеке еще и его одежду. Ну что ж, по одежке, как известно, у нас встречают. И было кого встречать.

Необыкновенными казались и культура, и эрудиция, и образованность Симукова. Вроде бы естественно для художника слова. Однако вокруг все еще слышалось: «Мы университетов не кончали. Мы учились на медные деньги», хотя и сам Островский в комедии «Лес» заметил, что на медные деньги ничего хорошего не сделаешь. Диссонансом звучала речь Симукова, его рассказы, его блестящее знание и родной, и западной литературы в шуме лозунговой лихорадки и митингового панибратства. Среди суетливо-сиюминутных он был библейски мудр, среди живущих одним днем он помнил о кольце царя Соломона, на котором стояло – пройдет и это. И как часто обращался он и к некой французской новелле, где рассказывалось о делавшем крупную чиновничью карьеру Пилате. Его спрашивали, а помнит ли он того молодого проповедника Иешуа, которого когда-то послал на казнь. Тщетно напрягает свою память былой прокуратор и отвечает – не помню. «А чем так полюбилась вам эта новелла?» – добивалась я у Симукова. «А тем, – говорил Алексей Дмитриевич, – что здесь заложена великая мудрость – проходят царства и цари, забыт даже и тот, кого послали на крест, забыт, отодвинутый борьбой за карьеру. Так стоит ли волноваться нам, будь то – неприятности по службе, обиды из-за наград, неупоминание имени. Ведь даже Пилат забыл имя Христа».

Алексей Дмитриевич удивлял свое окружение еще и огромной любовью к беседе, он умел говорить с людьми, понимал устную речь как наслаждение, диалог, как вдохновение, умно сказанное слово, как выловленный бесценный жемчуг. И опять-таки выглядело это не нормой, когда нормой было общение с трибуной, короткие реплики на собраниях, официальные обращения в президиумах. А вот так, как Симуков, посидеть на старинном диване, под старинными часами в вестибюле Союза писателей и поговорить с каким-нибудь таким же чудаком, например Довженко, – умели совсем не многие. Внутренняя интеллигентность Симукова – редчайшая духовная аура для тогдашнего писательского цеха, делала его как бы отдельным, избранным, неагрессивно-диссидентствующим, негромко возражающим, некрикливо-оппозиционным.

Нет, Симуков не был создан для решительного противостояния официальному режиму, в нем не полыхал огонь обличения, не взрывался динамит отречения. Он отлично вписывался в идеологическую обстановку времени, хотя и был не к месту образован, не к делу воспитан, не очень годился для исторических голосований «против», для фанатичных высказываний «за». Но в те же годы Симуков как бы уже был по ту сторону баррикад, там, где «восходили» Солженицын, Пастернак. Иногда казалось, что он вот-вот встанет и скажет всем собравшимся «софроновым» – пошли вон, дураки, как учил еще гоголевский Кочкарев гоголевскую Агафью Тихоновну. Но он не вставал, внешняя дисциплина и внутреннее диссидентство еще уживались без потрясений. На примере Алексея Дмитриевича было видно, что сама по себе интеллигентность – уже залог нефанатизма, что сама по себе образованность – уже начало и иронического отношения к властям. Наверное, Симуков был особой фигурой, не обличавшим Фамусовых, но Чацким, не борющимся с взяточничеством, но Жадовым, не уничтожающим бескультурье, но – просветитель.

Особый драматической фигурой был Симуков, несмотря на внешнюю бесконфликтность. И в пьесах удачливого драматурга Симукова не было и намека на возмущение советской системой. И все же в них слышалось нечто очень чистое, лирическое, теплое, я бы сказала, «пред-Розовское», «пред-Володинское». Уже звучали в его пьесах, таких, как «Воробьевы горы», «Девицы-красавицы» мотивы будущей «Фабричной девчонки» Володина, мотивы будущего «Доброго часа» Розова.

Пьеса «Девицы-красавицы» принесла драматургу и моральный и материальный успех. Но как тронул меня Алексей Дмитриевич, когда в одной из задушевных наших бесед сказал, что чувствует себя как бы незаслуженно поставленным на высокую гору, а вдруг это всего лишь случайность, да и деньги давно истрачены – купил любимой жене Любе серую каракулевую шубу. И больше всего пронзило меня это «серая каракулевая шуба» – какая ничтожная малость в наших представления о богатстве, какая детская тревога, что могут унизить, отобрать подарок жене. Для такого познания, для такой самокритичности нужна была душевая скромность и действительно хорошее воспитание.

Многие, многие годы крепчайшей нежной дружбы связывали нас с Симуковым, когда мы вместе вели семинар драматургов в Литературном институте имени Горького. Эти «Симуковские» семинары давно уже стали студенческой легендой – так отдавал им Алексей Дмитриевич всю свою душу. Будучи для творческой молодежи и мастером и другом, и редактором и корректором, и восхищенным слушателем и разгневанным наставником. И как не вспомнить великой его радости, когда нравились ему названия студенческих пьес, названия – «визитные карточки» драмы, как любил он говаривать. Как вкусно произносил он полюбившиеся ему заглавия: «Брызги шампанского», «Бессонница», «Осенние туманы», «Телефон и женщина». И, конечно, никогда не стоит забывать, что нынешний наш классик Александр Вампилов, тогдашний студент Саша Вампилов, читал именно Симукову все свои пьесы. Это как раз Алексей Дмитриевич, а не самозваные вампиловские «учителя» – благословил молодого драматурга на новое драматическое царство.

Но вот кончилась «литературная» наша служба, и зачастую попадала я в домашний кабинет Алексея Дмитриевича, своеобразный литературный салон XIX века посреди коммуналок века XX. Окруженные книжным антиквариатом, старинным фарфором, коврами и художественными миниатюрами, мы беседовали об искусстве и о времени, смеялись и смахивали слезу, мы были словно бы у самого Жуковского, у самого Аксакова. Встречались мы в доме, что в Воротниковском переулке, и светлыми пасхальными днями в темноте тотального атеизма, и пасху едали из деревянной пирамидки с цветами гиацинтов и буквами «ХВ». И всегда окружала Симукова красота – русская красавица жена, дочь, от которой не отрывали глаз все молодые актеры, режиссеры, писатели времени. В человеке все должно быть прекрасно – эти слова Чехова Симуков услышал вполне. И я искренне рада, что представляю будущим читателям воспоминания Симукова. Он писал их трогательно, вдохновенно, чтобы и мы стали интеллигентнее, милосерднее.

Доктор искусствоведения, профессор И. Вишневская

ГЛАВА I

История – это мы [1]1
  А. Д. Симуков работал над своими «Записками…» в 80-е и в начале 90-х гг. Тогда же он отобрал из семейного архива фотографии по духу наиболее близкие его воспоминаниям. Редакционная работа над «Записками…» закончена в феврале 2007 г. И. С. Граковой и Д. Симуковым, который также сделал ряд пояснительных сносок. Оформление с использованием авторских рисунков и фотографий Любови Симуковой-мл.


[Закрыть]

Работая старшим редактором на студии «Союзмультфильм», в 1945 году я познакомился с Григорием Александровичем Ряжским. Старый москвич, пригретый киностудией, заинтересовал меня своими рассказами о нашем прошлом.

Самый облик его, манеры, выражения отдавали стариной и действовали на меня магнетически. Я упивался его неторопливой речью, передо мной вставали картины ушедшего времени.

В прошлом журналист, Григорий Александрович был кладезем всяких знаний – о Москве, о москвичах, о памятниках старины (когда-то он работал в архиве Министерства иностранных дел). Был он милым, интеллигентным человеком и, как каждый человек, таил в себе множество интересных сведений, в сумме составляющих историю нашей страны. Это можно сказать и о каждом из нас. Только не все умеют интересно, талантливо рассказывать о том, что они знают.

Я даже как-то повел к нему свою пятнадцатилетнюю дочь специально «на поклон» – был когда-то такой хороший обычай: молодежь возили «на поклон» к старикам, как бы устанавливая такими визитами незримую связь поколений. Посмотрят, потом, может быть, своим детям расскажут, те – внукам, и так далее. В общем, я хотел, чтобы моя Оля если не умом, то чувством ощутила бы, как шелестят одежды Клио, музы истории. В беседе я обратил внимание на полочку, на которой стояло несколько сосудов необычной формы.

– Что это? – спросил я у Григория Александровича. – Мне не встречалась подобная посуда.

– А… – ответил он небрежно. – Это привез дед моей первой жены из итальянского похода!

Боже мой! Что поднялось у меня в душе! Итальянский поход! Переход через Альпы! Суворов! «Чертов мост»! Сразу же возникло перед глазами полотно В. Сурикова «Переход Суворова через Альпы» («Чертов мост»)! Вот где движение сконцентрировано до предела! Картина сразу встала у меня перед глазами: в небывалых, невозможных условиях перейти Альпы, подняться и спуститься! Природа и противник. Причем спуск еще опаснее, чем подъем! Какое разнообразие типов, лиц солдат, характеров, настроений! Их полководец тут, рядом с ними, делит все тяготы этого немыслимого похода! Помните – лицо барабанщика. Он весь откинулся назад, ноги его скользят, он не видит, куда ступает, но он бьет в барабан, как будто от барабана здесь что-то зависит! Барабан должен в походе звучать, это он знает твердо, и барабан звучит! Вот лицо молодого солдата, обращенное к полководцу, он верит, пока жив тот, кто ведет их, будет жить и он! Он счастлив, он не отрывает глаз от Суворова, он не смотрит под ноги – ему сам черт не брат! А вот солдат, который уже скользит вниз, глаза его широко раскрыты от ужаса перед бездной, куда несет его судьба, он судорожно сжимает ружье, как будто в нем все его спасение! И так каждый, по-разному, но движется, движется вперед, меняясь с каждой минутой – к худу ли, к радости ли, цель еще немыслимо далека, но воины верят, что они дойдут до нее, обязательно дойдут!

И все рядом – Суворов, покойная жена Григория Александровича, сам он, ее дед, не прадед, а дед! Он, наверное, не раз ласкал свою внучку! И она – жена! Хозяина дома! Пусть она давно скончалась, но была, была!

Я поглядел на дочь. Глаза ее сверкали.

– Чувствуешь?

Она молча кивнула.

И тогда Григорий Александрович высказал мысль, которую я запомнил навсегда: живая история, история народа, страны, доходящая до нас через семейные воспоминания, обычаи, фамильные сувениры, гораздо ближе к нам, чем история официальная, которую мы изучали в школе, в вузе. По традиции мы относимся к такой истории со всемерной почтительностью, но этим самым мы только отъединяем ее от себя, как предмет высокий и потому бесконечно далекий от нас! Еще бы! Народ! Судьба! И все с большой буквы! Но ведь делаем эту историю мы – и не обязательно совершать какие-то подвиги, – само наше существование – уже история! И, делясь деталями нашей жизни, мы соединяем себя с ушедшими эпохами и удивляемся, что прошлое не так уж далеко от нас. Жизнь и смерть – это мы! Движение вперед – это мы! И великие перемены – это тоже мы! И Чертов мост, по которому мы переходили, чтобы приблизиться к цели, тоже наш!

И я тоже, вместе со всеми своими товарищами иду по этому мосту – наследник и участник этого похода, может быть, более близорукий, чем многие мои спутники – или наоборот, слишком дальнозоркий? Вместе со всеми, повторяю, я несу полную ответственность за направление, за то, что вместе с миллионами я шагнул на этот чертов мост… Мы идем… куда?