Текст книги "Журнал «Если», 2004 № 01"

Автор книги: Алексей Калугин

Соавторы: Владимир Михайлов,Ларри Нивен,Мария Галина,Олег Кулагин,Виталий Каплан,Стивен М. Бакстер,Элинор Арнасон,Бад Спархоук,Эми Бектел,Дон д'Аммасса
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

И тут развернулась безумная, жестокая, дикая бойня. Аллозавры были самыми тяжелыми из всех плотоядных на земле и напоминали прямоходящих проворных слонов.

Тем не менее стадо диплодоков пыталось отбиваться. Взрослые, протестующе трубя, мотали огромными шеями, стараясь смести любого хищника, имевшего глупость подобраться ближе. Один из них даже встал на задние лапы: поистине впечатляющее зрелище. Кроме того, они использовали свое самое страшное оружие: стегали хвостами, как гигантскими кнутами, и в воздухе раздавался поразительно громкий сухой треск, напоминавший пистолетные выстрелы. За сто сорок пять миллионов лет до появления человека диплодоки стали первыми животными на земле, преодолевшими звуковой барьер.

Аллозавры этого ожидали и потому поспешно отступили. Однако одного задело кончиком сверхзвукового хлыста, врезавшегося в ребра. Аллозавры были созданы для быстрого передвижения и имели легкие полые кости. Хвост разбил три ребра, что означало месяцы мучений для хищника.

Но все же атака, проведенная за эти несколько хаотических минут, оказалась успешной. Одна толстенная нога самца диплодока подвернулась: разорванные сухожилия не позволяли выдерживать свою долю огромного веса. Вскоре потеря крови еще больше его ослабит. И хотя бедняга поднял голову и жалобно захрюкал, стадо уже уходило.

Пусть на то, чтобы умереть, ему понадобятся многие часы: аллозавры, как большинство разумных плотоядных, любили играть.

Постепенно резкие удары хвостом смолкли, и стадо немного успокоилось. Последний удар нанесла матриарх стада.

При виде нападающих аллозавров, орниты, охваченные ужасом, дружно покинули поляну. Теперь Та и Стего молча злились, сидя бок о бок в зарослях и держа в руках бесполезное оружие. Сегодняшняя охота закончилась неудачей. Но все еще не так плохо. Когда аллозавры насытятся, можно поживиться остатками мяса убитого дипло…

Смертоносный хвост матриарха опустился как раз на спину Стего, вспоров кожу и мясо до кости. Он с воплем упал, выкатившись на открытое пространство, беспомощно разинув пасть. Щелевидные зрачки глаз, глядевших на Ту, судорожно пульсировали.

Потрясенная, она не двигалась с места.

Один из находившихся неподалеку аллозавров с ленивым интересом обратил на него взгляд остекленевших глазок, и не успела Та оглянуться, как он одним прыжком оказался возле Стего. Тот снова взвыл, царапая почву, словно пытаясь зарыться в тело Земли. Самка аллозавра с любопытством, почти нежно ткнулась в него своей мордой. Та не могла пошевелиться.

Но тут аллозавр с поразительной скоростью выбросил голову вперед, одним махом перекусил шею Стего и, схватив труп за плечо, высоко поднял. Голова Стего болталась на тонком клочке кожи, но тело все еще дергалось. Самка отнесла его на опушку леса, подальше от остальных, и принялась пожирать. Процесс шел на удивление быстро. Связки на челюстях позволяли аллозаврам открывать рты широко, как питонам, и располагать зубы так, чтобы было удобнее поглощать добычу.

Та тупо смотрела на след аллозавра: трехпалый кратер, глубоко отпечатавшийся в утоптанной грязи. В голове снова и снова звучала поговорка орнитов: охотник без товарища – все равно что стадо без матриарха.

А гигантская самка тем временем повернула голову и уставилась прямо на Ту. И она все поняла. Ссора орнитов дала аллозаврам возможность для атаки. Поэтому матриарх своим метким ударом обнаружила убежище Стего. Отдала его аллозаврам.

Отомстила.

Матриарх отвернулась, удовлетворенно мыча.

И в мозгу Той словно что-то затвердело. Сгустилось. Спеклось.

Теперь она знала, что остаток жизни проведет с этим стадом.

Она поклялась воздать за гибель Стего.

Каждую ночь орниты возвращались в свой родовой лес, где когда-то охотились на млекопитающих, насекомых и гнезда диплодоков. Они ночевали в небольших впадинах и окружали лес вооруженными до зубов часовыми.

Сегодняшним вечером в лесу царила скорбь. Этот вид орнитов имел всего несколько сотен голов, и смерть сильного, умного, молодого самца была огромной потерей.

Даже когда на землю спустился ночной холод, Та-Что-Слышит-Все не смогла заснуть. Она обходила лагерь, останавливалась возле пробующих силы в шутливой борьбе юнцов, наблюдала за престарелыми охотниками, уже забывшимися в неподвижности сна. Двое молодых самцов обрабатывали шкуру диплодока: протягивали между зубами, мяли и колотили камнями. При этом они~общались языком жестов: один рассказывал другому непристойную историю о своем недавнем спаривании с податливой самкой.

Дальше, дальше… Туда, где собралась группа малышей, перед которыми Хваткий показывал искусство изготовления приспособления для метания копья.

Хваткий был уже совсем дряхлым. Одну ногу покалечил небрежно повернувшийся диплодок, и больше он не мог охотиться. Зато своим мастерством заслужил собственное место и долю мяса. Никто лучше него не мог делать орудия, и теперь он показывал молодым сложную конструкцию, выструганную из обломков араукарии и побегов от корневища папоротников-эпифитов. Хваткий приветствовал Ту, свою некогда любимую ученицу, и пригласил присоединиться к ним.

Но молодые подмастерья изнывали от скуки и были совершенно неугомонными. Поигрывая крохотными, обвитыми вокруг поясов кнутами, они ссорились из-за остатков эмбриона диплодока, длиной примерно в метр.

Неподалеку расположился Одноглазый, непревзойденный рассказчик, державший маленькую аудиторию в постоянном напряжении своим представлением, состоящим из рычания, щелканья зубами, шипения, вращения глазом и едва заметных движений тела. Одноглазый повествовал об Игривом: странном создании, не женщине и не мужчине, сильном, как два охотника, который приветствует каждого погибшего орнита там, где диплодоки бесхвосты и невероятно высоки, а леса бесконечны.

Истории завораживали всех – молодых и старых. Каждый вид, способный изготовить состоящие из нескольких деталей орудия, понимал причинные связи и, следовательно, искал объяснений для разнообразных явлений Вселенной. Игривый был первым земным шаманом.

Но побасенки Одноглазого о проделках и забавных выходках в кровавом раю не принесли утешения Той-Что-Слышит-Все.

Она смотрела на небо, в котором мерцали сполохи полярного сияния, заостренные трехмерные скульптуры из зеленого и фиолетового света. В те века магнитное поле Земли было в три раза сильнее, чем в эру человечества, и сверкающие столбы, подхваченные струившимся от солнца ветром, иногда накрывали планету от полюса до полюса.

Та искала убежища в воспоминаниях о более счастливых временах, когда она и Стего, подражая дальним предкам, охотились за яйцами диплодоков.

Весь фокус заключался в том, чтобы найти прогал, вернее, небольшую полянку недалеко от опушки, которая выглядела бы совершенно безжизненной, усеянной сухими листьями и комками грязи. Если приложить к земле чувствительное ухо и если к тому же повезет, можно услышать предательское царапанье детенышей диплодоков в яйцах.

Та-Что-Слышит-Все обычно предпочитала выждать, охранять «свое» гнездо от других орнитов, пока диплодоки не начнут вылупляться и не высунут головки наружу.

Можно было загадать, какой именно детеныш вылупится следующим. Как быстро можно убить вновь появившегося на свет диплодока, за мгновение до того, как он впервые увидит свет. Можно было даже позволить детенышам выползти из яиц. Длиной в добрый метр, с тонкими хвостами и шеями, они первым делом стремились уползти глубже в лес, где, как говорил им инстинкт, найдется надежное убежище. Можно было дать им доползти до зарослей… почти, и тут же вытащить обратно. Поднять, швырнуть на открытое пространство и смотреть, как они слепо пытаются вернуться на прежнее место.

Все разумные плотоядные любят играть: это их способ познания как мира, так и поведения добычи. Кроме того, они постоянно стремятся оттачивать рефлексы.

Для своего времени орниты действительно были высокоразвитыми плотоядными.

Когда-то, не более двадцати тысяч лет назад, одному из них пришла в голову новая игра. Самка орнита подняла не слишком толстую палку и принялась тыкать в землю в поисках неразбитых яиц.

В следующем поколении палки превратились в крюки, которыми вытаскивали зародышей, и острые копья, которыми их убивали.

В новом поколении это оружие было испытано на более крупной добыче: молодых диплодоках, не достигших еще пяти-шести лет и не ставших частью стада. Зато орниты получали мясо, куда больше мяса, чем от сотен зародышей. За это же время родился рудиментарный язык, с помощью которого безмолвно общались охотничьи пары.

В век необъятных животных, более совершенного оружия, более сложного общения всякое усовершенствование неизменно вознаграждалось все большим количеством добываемого мяса.

Мозг орнитов так же быстро увеличивался, и поэтому орудия и язык тоже улучшались, появились даже зачатки общества, но вместе с этим требовалось больше мяса, чтобы питать растущие мозги, а это означало необходимость в новых орудиях. Словом, начиналась та самая спираль, которая не раз повторяла виток за витком в долгой истории Земли.

После этого орниты распространились по всей Пангее, следуя за стадами диплодоков, в то время как те бродили взад-вперед по всему суперконтиненту, по веками протоптанным тропам.

Но теперь условия менялись.

Пангею разрывало. Ее хребет слабел. Колоссальные овраги, гигантские разломы, засыпанные пеплом, наполненные лавой, избороздили поверхность. И в этих родовых муках должны были появиться на свет новые океаны. Атлантике предстояло отделить две Америки от Африки и Евразии, тогда как мощный экваториальный Тетис отсечет Европу и Азию от Африки, Индии, Австралии. Таким образом Пангея распадется на четыре части. Это было время быстрых и трагических изменений климата. Дрейф осколков континента создавал новые горы, которые, в свою очередь, отбрасывали на почву сумерки дождя; леса умирали, а на их месте возникали обширные поля дюн.

Поколение за поколением… По мере того как области обитания сужались, растительность не успевала восстанавливаться после сокрушительных набегов травоядных: следовательно, большие стада ящеров уменьшались.

Все же, если бы не орниты, они продержались бы значительно дольше и даже выжили бы во время бесконечно долгого и жаркого лета эволюции динозавров – мелового периода.

Если бы не орниты.

Хотя Та-Что-Слышит-Все за последующие годы брала еще нескольких самцов и вырастила немало здоровых свирепых детей во славу рода, все же она так и не забыла, что сталось с ее первым самцом, Стего.

Она не смела напасть на матриарха. Все знали, что стадо во многом держится благодаря этой старой могучей самке, и от того, как долго продлится ее жизнь, зависит многое. Но Та неторопливо и уверенно строила планы. На это ушло десять лет. За это время стадо уменьшилось наполовину. Аллозавры тоже вымирали сотнями, поскольку их главная добыча теперь попадалась крайне редко.

Наконец после особенно жаркого и сухого сезона она заметила, что старая самка припадает на одну ногу. Возможно, в тазобедренных суставах, как раньше в хвосте и шее, начинался артрит.

Значит, пора.

Но тут Та что-то унюхала в принесенном с востока ветре. Ощутила на языке вкус, которого давно не пробовала. Соль. Это соль.

И она поняла, что судьба матриарха теперь не столь уж важна.

Наконец она добилась согласия между охотниками.

Огромной самке диплодока исполнилось уже сто двадцать лет. Шкура была испещрена шрамами – последствиями нападения хищников, умудрившихся сорвать множество костистых шипов на спине. Все же она по-прежнему увеличивалась в весе, достигнув значительной цифры в двадцать три тонны. Но кости, больше века носившие непосильный груз, стали болеть и перерождаться, и это замедляло ее передвижение.

В тот день, когда силы окончательно покинули ее, уже нескольких минут ровной рыси стада оказалось достаточно, чтобы оставить матриарха позади.

Орниты ждали. Ждали несколько дней. И вот пришло их время.

Первыми напали три самца – сыновья Той-Что-Слышит-Все. Они окружили матриарха, щелкая кнутами, тонкими полосками обработанной кожи, имитировавшими сверхзвуковой треск хвостов диплодоков.

Кое-кто из стада тупо оглянулся. Животные видели старую самку и маленьких хищников, но даже теперь программа, заложенная в них миллионами лет, не позволяла крохотным мозгам диплодоков осознать, что эти мелкие плотоядные представляют какую-то угрозу. Диплодоки отвернулись и продолжали неустанно жевать.

Матриарх увидела окружившие ее небольшие фигурки и раздраженно фыркнула. В утробе со скрежетом перемалывали пищу большие булыжники. Она попыталась поднять голову, взмахнуть хвостом, но слишком много суставов и связок с годами отказались двигаться, и каждая попытка вернуть их к жизни вызывала острую боль.

Теперь нахлынула вторая волна охотников. Вооруженные копьями с отравленными наконечниками и пользуясь когтями передних и задних лап, они атаковали диплодока – совсем как когда-то аллозавры, – поражая и отступая.

Но матриарх отнюдь не по воле случая ухитрилась прожить столько лет. Собрав последние силы, игнорируя приступы мучительной боли от ран в боках, она встала на задние лапы. Подобно падающему зданию она возвышалась над шайкой плотоядных разбойников, и они трусливо разбежались, после чего она снова обрушилась на все четыре лапы, так тяжело, что почва содрогнулась, словно от подземного толчка. Несчастная терпела неописуемые муки: скованные артритом суставы немедленно отомстили за попытку их потревожить.

Если бы она убежала, поспешила вслед за стадом, вполне возможно, и на этот раз все бы обошлось, а раны от копий постепенно зажили бы. Но последнее монументальное усилие на несколько минут ослабило матриарха. Времени оправиться ей не дали.

Охотники снова сомкнули ряды, ударяя ее копьями, разрывая плоть когтями и зубами.

И тут появилась Та-Что-Слышит-Все.

Она разделась догола, размотав даже кнут с пояса. И теперь налетела на трясущийся бок диплодока. Сама шкура, вернее толстая кожа, не поддавалась мощным когтям Той и была иссечена канавками, шрамами от древних ран, в которых росли и процветали красные и зеленые паразиты. Вонь гниющей плоти была почти невыносима, но Та-Что-Слышит-Все сумела зацепиться за эту плоть и повисла на четырех лапах. Потом стала подниматься, пока не добралась до шипов, протянувшихся по спине матриарха. Здесь Та вонзила когти в тело жертвы и принялась отрывать рогатые пластины, вросшие в мясо.

Возможно, каким-то темным уголком своего древнего разума диплодок вспомнила тот день, когда уничтожила жизнь маленького орнита. Теперь же самка, терпя новую пытку, попыталась повернуть шею, если не для того, чтобы смести со спины мучителя, то по крайней мере увидеть, кто осмелился на такое. Но повернуться она не смогла.

Та-Что-Слышит-Все не прекращала своих лихорадочных раскопок, пока не дорылась до спинного мозга, который и перекусила одним махом.

Гора мяса много-много дней поддерживала силы охотников, а молодняк играл в кровавой, дурно пахнущей пещере, образованной громадными ребрами самки диплодока.

Но многим поступок Той-Что-Слышит-Все пришелся не по душе.

– Это ошибка. Она была матриархом; нам следовало пощадить ее, пока не появится другая.

– Теперь стадо рассеется, некому им управлять, а численность еще уменьшится. Пока что еда есть. Но скоро, вполне возможно, мы будем голодать.

– Тебя ослепила ярость. Мы сделали глупость, последовав за тобой.

И так далее.

Но Та-Что-Слышит-Все слушала только себя. Она и без того знала, какой урон нанесла стаду потеря матриарха, как ослабила его, как малы шансы диплодоков на выживание. Но она знала также, что теперь это неважно. Потому что ветер донес аромат соли.

Когда остатки матриарха исчезли в пастях орнитов, племя продолжало, как и раньше, двигаться на восток, по оставленным диплодоками следам, в виде широкой вытоптанной полосы и поломанных деревьев.

Так они шли, пока не добрели до конца континента.

За последним кольцом леса, за небольшой скалой лежал сверкающий океан. Травоядные колоссы сконфуженно затоптались при виде незнакомого места с его непривычным резким электрическим запахом соли и озона.

Стадо достигло восточного побережья. И теперь диплодоки стояли у могучего моря Тетис, пробивавшего путь на запад, между разделявшимися кусками континента. Скоро волны Тетиса прорвутся к западному побережью, создавая глобальный поток теплых тропических вод, которые вызовут величайшее мировое потепление за все грядущие века. Но этот прорыв будет означать разделение суперконтинента.

Та-Что-Слышит-Все стояла на краю скалы. Привыкшие к полутьме леса глаза щурились от ослепительного света. В нос били запахи озона и соли, которые она учуяла много дней назад. Матриарх была мертва, уничтожена, но это не играло роли. Ибо, прошагав через суперконтинент, стадо диплодоков остановилось. Больше им идти было некуда.

Судьба орнитов сложилось бы счастливее, будь их культура более гибкой. Возможно, если бы они научились выращивать грузных ящеров или хотя бы не нападать на них столь яростно в эти времена перемен, то прожили бы дольше. Но и они были запрограммированы на поступки и мысли плотоядных охотников. Даже в их рудиментарных мифах господствовала охота, легенды о Валгалле. Орнитолесты рождались охотниками, умеющими изготовлять орудия, и оставались таковыми до тех пор, пока не уничтожили последнего диплодока.

Величие и падение орнитов заняли несколько тысяч лет, жалкий отрезок времени, по сравнению с восьмьюдесятью миллионами лет существования империи динозавров. Они делали орудия только из непрочных материалов: дерева, растительных волокон, кожи. Они так и не открыли металлов, не научились обрабатывать камень. Даже костров не разводили, иначе по крайней мере остались хотя бы очаги. Пласты не сохранили плоских черепов: слишком коротким было их пребывание на земле.

Исчезнув навсегда, орниты не оставили следов своего пребывания для раскопок будущих археологов. Ни одного – кроме загадки внезапного исчезновения гигантских ящеров: аномальное массовое вымирание в середине эры динозавров.

Та-Что-Слышит-Все с неожиданным ощущением потери швырнула копье в океан. С тихим плеском оно исчезло в поблескивающей массе воды.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

Дон Д'Аммасса
ЦЕЛИТЕЛЬ

 _{Иллюстрация Владимира ОВЧИННИКОВА}

Марокко никак не походило на то место, где следует искать чудесное исцеление, и в первую ночь Мастерсон гадал, уж не зря ли он тратит считанное время, отпущенное ему.

По прибытии в Рабат он испытал легкое разочарование оттого, что столица Марокко почти ничем не отличалась от городов южной Испании или Франции. Флаги иные, здания не столь высоки, но большинство жителей носят европейскую одежду, а женщин в парандже на улицах Мадрида он видел ничуть не меньше, чем по дороге из аэропорта.

Клерк в отеле говорил по-английски почти без акцента, правда, поздравил его с прибытием в Аль-Магриб, а не в Марокко. Номер оказался чуть старомодным, но чистым и комфортабельным, а в ресторане отеля ему предложили прекрасный рыбный обед. Стены были увешаны плакатами, рекламировавшими романтические красоты Марракеша и Касабланки, где недавно открылся тематический парк Хэмфри Богарта, впрочем, Мастерсон приехал в Африку не ради развлечения.

Смертоносно мутировавшие раковые клетки в его организме быстро размножались. Имплантаты могли замедлить процесс на несколько недель, может быть, даже месяцев, но это были лишь арьергардные бои с неумолимым врагом.

На следующее утро он встретился с Хакимом Рашидом. За завтраком, состоявшим из рыбы в кляре и чая со специями, он разложил перед Мастерсоном несколько карт, билетов и прочих документов, способных приблизить его к цели путешествия. Оба говорили по-арабски, но берберский акцент Рашида иной раз ставил Мастерсона в тупик, и ему то и дело приходилось просить собеседника повторить сказанное. Когда разговор был закончен, деньги перекочевали из кармана в карман, мужчины отвесили друг другу полупоклоны, и Рашид исчез на улице, а Мастерсон взял свой единственный чемодан и покинул отель.

Во время дальнейшего путешествия было по большей части слишком шумно, грязно и неизменно утомительно. До Азру по железной дороге он добрался в сравнительно приличных условиях, хотя дважды случались серьезные задержки из-за мусора, устилавшего рельсы. В Азру он пересел на другой поезд и оказался в вагоне, куда набилось людей намного больше допустимого, а сам вагон был зажат двумя товарными, заполненными железной рудой и марганцем с севера. В начале года произошло несколько землетрясений, шахты долго не работали, и это тяжело сказалось на торговом балансе Марокко.

В Кенифре он сменил вид транспорта, и в автобусе ему даже удалось доехать сидя до Бен Мелы, однако потом он уступил место беременной женщине и простоял всю оставшуюся часть пути до Азилала. Там он рассчитывал арендовать автомобиль, но в офисе прокатного агентства света не было, а дверь оказалась на замке. Мастерсон навел справки у кожевника и у горшечника, но либо по-арабски он говорил не так бегло, как ему казалось, либо торговцы сделали вид, что попросту не понимают нетерпеливого иностранца. Ему очень хотелось выпить, но открыто алкоголь продавался лишь в туристических центрах, а это место к ним решительно не относилось, так что ему пришлось довольствоваться прохладной, но никак не холодной, цитрусовой водичкой. Ею торговала молодая женщина, скорчившаяся из-за огромной шишки на шее.

Агент появился через два часа, спокойный, невозмутимый. Мастерсон не выказал раздражения даже тогда, когда арендная плата оказалась на 20 процентов выше обещанной. Деньги волновали его в последнюю очередь. К его удивлению, оказалось, что машине всего три года. Это был массивный европейский джип «лэнд-ровер», за которым, судя по всему, неплохо ухаживали. Он вернулся в офис потребовать полный бак горючего. И вовсе не потому, что уже заплатил за него, а просто потому, что ему совсем не улыбалось остаться без бензина где-то между Азилалом и Кварзазате. Агент обвинил во всем своего ненадежного, а возможно, и несуществующего, ассистента и через несколько минут уже махал рукой вслед исчезающему в облаке песка клиенту.

Это была скорее тропа, чем дорога. Иногда ветер налетал с такой силой, что Мастерсон боялся, как бы его не сдуло с дороги и он бы не затерялся где-нибудь в пустыне. Дважды на его пути встречались заржавевшие танки, напоминавшие о войне в Западной Сахаре 2009 года. Один был марокканский, другой – алжирский. Миротворческие силы ООН все еще стояли на спорных территориях, но волнения после засухи 2010-го, приведшие в следующем году к свержению короля Мохамеда VII, отвлекли внимание марокканцев. Алжирцы вновь занялись собственной гражданской войной, забыв о внешнем неприятеле.

В Кварзазате существовало нечто, напоминающее гостиницу, но когда Мастерсон глянул на нее снаружи, внутрь заходить уже не захотелось. На заднем сиденье «лэнд-ровера» лежали свернутая палатка и прочее снаряжение, запас еды и питья на две недели. Прежде чем выехать из города, он заправился, и все это время два босоногих, лет десяти, мальчугана глядели на него немыслимо большими глазами, а умудренная опытом старушка стояла под покосившимся навесом, что-то злобно бормоча себе под нос, и с подозрением наблюдала за приезжим.

Он-то считал, что хуже дороги из Азилала и быть не может, но следующий этап путешествия заставил в этом усомниться. «Лэнд-ровер» подпрыгивал и трясся, подвеска громко жалобно скрипела, и если он не включал «дворники», стекло покрывалось тонким слоем красноватой пыли. С той поры скрежещущий звук стал постоянным аккомпанементом. Когда солнце подошло к горизонту, он неохотно припарковался на ночь между двумя холмами. Видимо, имплантаты молча делали свое дело, потому что, выйдя из автомобиля, он ощутил непривычную слабость и в конце концов заснул, растянувшись поперек сидений, – сил поставить палатку уже не было.

Рано утром он увидел домики городка Тувареш, примостившегося под невысоким холмом.

Когда врачи объявили ему свой приговор, Мастерсон отказался сдаваться. «Смиритесь с неизбежным, – один за другим настаивали специалисты. – Болезнь зашла слишком далеко, и надежды на излечение почти нет».

Мастерсон ухватился за слово «почти» и потребовал разъяснений. Оказалось, лишь шести пациентам удалось справиться с распространившейся в их теле болезнью Гластонбери, обнаруженной в 2005 году. Двое из них были детьми, чьи иммунные системы оказались настолько сильны, что смогли выиграть сражение, хотя за это ребятам многие годы пришлось провести подключенными к искусственной системе жизнеобеспечения. «Лечение, которое применялось в их случае, не годится для взрослого человека. Зрелый организм крепче, но он не столь гибок». Из оставшихся четверых двое скончались по не связанным с этой болезнью причинам, двое же здравствовали и поныне, однако ни один из них не пожелал разговаривать с Мастерсоном. Причем не было и никаких сведений о том, чтобы они лечились в каком-либо из известных медицинских учреждений после того, как им был поставлен диагноз, вплоть до чудесного исцеления.

«Вероятно, это самопроизвольное выздоровление, – предположил очередной медик. – Признаю, в вашем случае это слишком невероятно, но, как явствует из подготовленных нами документов, все четверо прекратили лечение за некоторое время до выздоровления. Человеческое тело все еще хранит немало сюрпризов, мистер Мастерсон, но с моей стороны было бы нечестно говорить, что у вас много шансов».

Не удовлетворившись ответом и не желая смириться с тем, что его жизнь оказалась в руках слепой судьбы, Мастерсон истратил часть своего состояния на приобретение информации, которую, как он считал, ему должны были бы предоставить задаром. В течение нескольких недель он собрал об этих четверых больше сведений, чем они сами о себе знали. Сыщики и компьютерные гении просматривали данные, искали повторяющиеся модели, сходства и кое-что нашли. Наиболее любопытным оказался тот факт, что в течение нескольких месяцев перед своим чудесным исцелением все они хотя бы раз побывали в Марокко. Первые два случая никакого интереса, с этой точки зрения, не представляли: один человек оказался марокканцем, работавшим в посольстве в Вашингтоне, другой – испанским военным офицером, расквартированным в одном из прибрежных анклавов, все еще управлявшихся Мадридом. Последний недавно погиб в авиакатастрофе.

Мастерсон искал дополнительные точки пересечения и нашел их. Испанец дважды наведывался в небольшую деревушку к северу от Неаполя, где лежала, как все предполагали, на своем смертном одре малютка Мария Томасси, исцелившаяся номер три. Как ни странно, между этими двумя визитами семья свозила обреченную девятилетнюю дочку в путешествие по Марокко, после чего она полностью поправилась. Ему еще предстояло найти прямую связь с четвертым исцелившимся, женой иорданского переводчика, который два года работал в ООН, но марокканский дипломат вполне мог встречаться с этой парой в обществе, если уж не по службе. Женщина отказалась разговаривать с Мастерсоном, а девочка Томасси и вся ее семья погибли, кода их деревня в буквальном смысле провалилась сквозь землю во время землетрясения.

Проследить передвижения исцеленных по территории Марокко оказалось намного сложнее, поскольку интервал между каждыми двумя поездками составлял больше года. Хотя все главные города Северной Африки в той или иной степени стали космополитическими, в глубинке же ни о каком порядке говорить уже не приходилось. Двое из четверых побывали в Марракеше, все провели хотя бы одну ночь в Рабате. Система резервирования мест и платежей по кредитным карточкам существовала в отеле в электронном виде, а значит, эти сведения можно было нелегально получить и проанализировать. Во внутренних же частях страны все записи обыкновенно велись вручную, если вообще велись. Мастерсон продал еще часть своего дела, и его агенты потянулись в пустыню, в деревни, в поисках информации. Время сравнительного благополучия для него явно заканчивалось, Мастерсон дошел до грани отчаяния и уже подумывал о самоубийстве, когда наконец получил сообщение, сулившее надежду.

Все четверо побывали в одной и той же захолустной южной деревне.

Медленно продвигаясь в глубь городка, Мастерсон встречал разных прохожих. Большинство бросало в его сторону безразличные взгляды, несколько человек яростно грозили кулаками вслед поднявшему пыльную бурю автомобилю. Тувареш представлял собой захолустное поселение, обитатели которого едва сводили концы с концами, кормясь плодами скудного урожая или продавая предметы грубых ремесел. Агенты Мастерсона сообщили, что своей полиции здесь нет. Если стражи порядка все же требовались, их можно было вызвать по рации. Впрочем, это еще не гарантировало, что они и впрямь приедут. Больницы как таковой не было, только лечебница с единственным врачом, тоже местным жителем, который учился в Европе, но отказался от места в Рабате и вернулся в родную деревню.

Мастерсон колесил вокруг деревни, пока не уперся в холм. Составив общее представление о местности, он вернулся назад, на маленькое открытое плато, и остановил «лэнд-ровер» на самом виду как раз над рыночной площадью. Он запер двери, включил сигнализацию и электронных «сторожей», удостоверившись, что наблюдавшие за ним мальчишки видели его действия, равно как и револьвер, который он сунул в карман пиджака.

Рынок представлял собой кладезь материала для изучения контрастов. Его пестрые ряды словно сошли с экрана старого кинематографа: владельцы торговых палаток расхваливали красочную материю, резьбу по дереву, глиняные горшки или какую-нибудь снедь. Одни торговцы выглядели вполне традиционно, точно перенеслись сюда из далеких веков. Другие же имели весьма современный вид. Возле некоторых жужжали или шипели портативные электрогенераторы, там покупатели могли выбрать электронные игры, западные пиратские видеокассеты или музыкальные CD. Там же можно было выйти в интернет, чтобы посмотреть порно-сайты.

Чтобы пройти по рынку, потребовалось всего несколько минут, ничего особенно интересного Мастерсон не заметил. Он попробовал заговорить по-арабски с девушкой, которая либо не поняла его, либо была слишком застенчива и не ответила, потом купил фруктов у одного из торговцев, пялившегося на него, не скрывая любопытства.

– Не подскажете, где я могу найти доктора Масуда? – спросил он, медленно выговаривая слова.

Торговец, худой, но вполне здоровый на вид человек средних лет, медленно кивнул.

– Через две улицы после авторемонта, месье, – ответил он на сносном французском, явно ошибившись относительно национальности Мастерсона. – Над дверью красный полумесяц.