Текст книги "Ничья (СИ)"
Автор книги: Александра Лимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
– Но это же глупо… – простонала я, протяжно выдыхая и кляня себя на чем свет стоит.
– Ой, блять, диван! А когда Анисовы умом отличались, скажи на милость? Что папаша, что сынуля. Папашка поумнее чисто в силу жизненного опыта, а так оба ебнутые. Слава богу, это все закончилось, хуево конечно, но блядь, куда деваться… Я сейчас домой еду, у меня там барахло и нычки, их надо забрать пока этот ишак обиженный домой не приехал, а то в одних трусах выгонит. Или как у Петросяна, видела? Там было типа: ебать ты жадный, забери свой подарок, я от тебя ухожу, а он такой: «а коробочка?». Вот что-то из этой серии будет. Да куда ты лезешь, осел?! – полыхнула возмущением госпожа Малицкая, надавив на автомобильный сигнал, пока я глядя в пол, пыталась сообразить, – а! Я для чего тебе скинула эту херню-то! Диван, ты можешь со мной бухнуть сегодня?
– Куда ехать? – оглянулась в поисках сумки, вставая с постели. – Или нет, у меня давай. Останешься на сколько захочешь и…
– Какой у тебя оставайся, ты что, диван, ебанулась совсем, что ли? – расхохоталась госпожа Малицкая. – У меня деньги отложены были на такой вот случай, сейчас еще барахло свое самое дорогое заберу и… да и вообще я от этих уродов с пустыми карманами не уйду, это за что я столько лет страдала-то? Сейчас все чуть подутихнет, и я с батяни помимо оговоренной суммы еще и за моральный ущерб сдеру… ух суки, как подосрали-то, а! Короче, хуйня все. Давай в фо сизон подъезжай, я там жить буду. На тебя зарегю, не против? Этот ишак сейчас остынет, а потом со своими блеяниями еще неделю мне нервы делать будет, если узнает знать где я десантировалась, – Улька дождалась моего оперативного согласия и продолжила, – сейчас барахло заберу и туда, ок?
– Давай, я на низком старте. О, слушай, давай я к тебе, вдвоем сподручнее же и…
– Нихуя, – отрезала Кочерыжкина вновь кому-то посигналив, – если этот гандон приедет, он на тебя еще наехать может и там тогда хуй знает как я отреагирую, а так я ему бубенчики отобью без разговоров и свидетелей и заебись. Короче, в фо сизон подваливай через час. Я как раз спизжу положенное и тоже там локализуюсь.
Фыркнув, дала согласие и просматривая ужас, творящийся в ее инсте, торопливо собираясь, обозначила Мару, вышедшему из душа:
– Подругу мою помнишь? Мы с ней вместе на презентации в Порше были в день нашего знакомства.
– Эта та, которая тот случай, если бы Багира был бы надменной и саркастичной женщиной? – хмыкнул он, с интересом наблюдая меня, подлетевшую к зеркалу и поправляющую макияж.
– Она самая, – кивнула я, выравнивая контур черной подводки на веках. – Со своим мужиком рассталась. Сам понимаешь, необходимо дружеское плечо, в которое хлынут бабские сопли о том, какие мужики козлы.
Тихо рассмеялся и согласно покивал, внезапно вызвав у меня нежность. Сидит на краю постели, весь мокрый, с полотенцем вокруг бедер, смотрит на меня. Так по простому. По мужски. Как мужик смотрит на женщину, среди ночи подрывающуюся к подруге с разбитой личной жизнью, и пусть на самом деле обстоятельства совершенно другие и я очень многое не договариваю, но глядя на него в отражении, не создающего кипеж, не домогающегося с ненужным и неважным. Солидарным с тем, что близким нужно помогать, несмотря на личный дискомфорт… Вот совсем недавно, до звонка Ульки, до момента, когда он ушел в душ, у меня такое чувство было, мол, да начнутся голодные игры (с)
А сейчас, чувствуя и видя его за своей спиной, прежде чем направиться к прихожей, подхватив сумку… Просто ощущая его, идущего вслед, чтобы проводить, внутри снова сложено оружие. И оно стало и вовсе сломленным и бесполезным, когда я взяла свои туфли, а он, остановившись в метре от меня, опираясь голым плечом о стену, тихо произнес:
– С твоей визой проблем не будет. В Сеуле у меня своя кварт… – Не договорил, потому что бросив обувь я выпрямилась, шагнула к нему и приложила палец к его губам. Улыбнувшись. И он замолчал.
Обулась, чувствуя как давит. Не он. А тяжесть отвергнутого мной. Уже потянулась к дверной ручке, когда он негромко, спокойно и очень четко обозначил:
– Я определился чего хочу я, но не могу понять, чего хочешь ты.
Сглотнула, глядя на холодивший холодные пальцы хром ручки двери и без эмоций отозвалась:
– Мы, Мар. Мы определились в том, чего мы хотим, в тот же вечер, когда познакомились.
Сглотнув, тихо произнес то, что его если не напрягало, то явно давно мучило, потому что голос едва-едва ощутимо, но все-таки дрогнул:
– Ты во мне не уверена, так?
– Уверена. – Тотчас искренне возразила.
– Тогда я вообще ничего не понимаю… – мрачно, негромко, на выдохе за спиной, с прохладным тихим смехом. И перехват за талию, когда повернула ручку двери, а ему нужны были ответы. Он не мог играть долго полуреверансами, намеками и прочим. Ему нужны ответы и потому в лоб. По факту в затылок, но, по сути, в лоб, – почему ты меня отталкиваешь, Сонь?
Потому что у тебя большое будущее, а у меня грязное прошлое.
У золотого мальчика и шлюхи нет будущего, прямо сейчас есть доказательства в виде тонн комментариев на Улькиной странице.
Я всегда была готова к тому, что однажды прошлое всплывет, потому что это был мой выбор, взвешенный и осознанный. Любая шлюха внутренне готова к тому, что ее выбор однажды будет обнародован. Я всегда была готова до встечи с этим человеком, ведь вопрос в том, кого из нас заденет модная нынче движуха ненавидеть.
Вот в чем вся соль.
Я не стыжусь своего прошлого, я боюсь того, что оно может сделать с ним, с Маром. Поэтому я не имею никакого права ломать его взлет, а он будет сломлен, потому что он от своего не откажется, а другим всегда есть дело до чужой жизни и уж тем более постели. Они ему обрежут крылья, прежде чем поймут, что он был их спасением. Не по годам развитый, живой, жесткий, с моралью и безупречными силами, а главное – возможностями. А сейчас ведь модно бездумно ненавидеть.
Потому что я буду месяц бухать, плача и смеясь, но изберу себя. Снова. Так для нас обоих будет лучше. Вот поэтому я жестко разорву то, что сейчас крепнет. От чего хочется скулить, потому что любишь сумасшедше, а ему будет лучше порознь и он не знает об этом, предлагая/упрашивая/настаивая остаться с ним. Он не знает, чем это может для него обернуться, а губить эту жизнь массовым чужим, глупым, ярлычным отношением я не имею никакого права.
– Мар, мне нужно к подруге, ей сейчас несладко.
Конечно, отпустил. Конечно. В другого я бы и не влюбилась настолько сильно.
***
Известный рок-бар на улице самых известных кабаков, забегаловок, рестов, с большой наследной историей и неповторимым веянием свободного Питера.
Улька, с собранными против обыкновения в хвост волосами, с полным отсутствием мейка, в белом лонгсливе, черных скини и серо-зеленых кедах, вкупе со всем перечисленным преобразивших ее до неузнаваемости, опрокинув в себя шот, выдохнув, заключила:
– В пизду нахуй всё. Утрясу всё до среды и рвану из этого отстойника на порево-тур к горячим испанским мачо.
– С тобой хочу, – воодушевилась я, сделав бармену знак повторить.
– Куда ты собралась, диван? – рассмеялась Улька, плотоядным взглядом окидывая зал. – У тебя любовь тут. Играй красиво, будь добра.
– Это так заметно, да? – ухмыльнулась я.
– Что решила? – заинтересовано прошив меня зеленью глаз осведомилась Кочерыжкина, придвигая один из шотов ко мне.
– До конца августа и досвидос. – Кивнула я, улыбаясь глазами расхохотавшейся госпоже Малицкой, кою сожрать не смог ее смарт-лук и ее проблемы. Есть люди, которых не могут поглотить обстоятельства даже совместно с очевидным фактом что их корона в минус ушла. И я, усмехнувшись, имела честь сидеть напротив такой персоны, вопросительно повела бровью, – назовешь дурой?
– Нет, диван, – поморщившись от крепости заглоченного шота качнула головой госпожа Малицкая. – Я ратую исключительно за твое благополучие. Если тебе кажется это правильным, значит, решение верное. А вообще, у тандема выходца молодежно-золотого движа и проститутки, пусть элитной, не радужное будущее. Останешься с ним – поддержу. Бросишь его – моя реакция та же, – усмехнулась, глядя на темный экран своего телефона, отложенного на стойку бара.
– Сильно хает социум? – остановилась взглядом на темном экране между нами.
– Посмотри, – отозвалась Уля, едва ли не минуту спустя, до того сверля свой телефон взглядом. А после, сняв блокировку и зайдя в соцсеть придвинула мне телефон, прежде чем уйти танцевать.
Я сидела в Улькиной инсте около двух минут. Больше не смогла. Заказала себе сотку водки и залпом осушила, а перед глазами сотни сообщений в ее директе, начинающихся от «я в вас разочарована» и заканчивающихся «чтобы ты сдохла, грязная шлюха» / «не смей рожать! Твоим выблядкам будет тяжело из-за потсаскухи-матери!..». Сотни таких сообщений, смысл которых был примерно таким же. Сотни оскорблений, грязи, угроз. Из-за последних, открывая аккаунты взрослых с виду мужчин, я заказала себе еще сто грамм водки. В пьяном разуме уложить подобное легче. Только разум не пьянел от того кошмара, что ей писали эти самые с виду взрослые и нормальные мужчины. Найдут, убьют, обольют кислотой. Некоторые из этих отрыжек цивилизации писали свои мотивы, а большинство нет.
Под ее фотографиями килотонны имбицильного сарказма и, безусловно, оскорблений. Встречались единицы здравых комментариев, в целом, сводящиеся к тому, что никого не должна трогать чужая жизнь и у Ульки нет нигде пропаганды проституции, а есть, наоборот, советы по укреплению отношений. Но все эти комменты тонули в смердящей вони бессмысленной злобы, злорадности и оскорблениях. И еще оскорблениях. Просто бесконечных оскорблениях…
Сотни ущербных людей, повышающих свою самооценку. Сотни тысяч людей, упоенно скидывающих ссыль на группу в мессенджере, и ссылки на тут же склепанные обзоры на горячую тему от хайповых видеоблогеров. По одной ссылке перешла и:
– … и все это, все вот эти девочки, орущие в комментах про частную жизнь, это же просто окно Овертона в действии! До тех пор, пока мы будем оправдывать падшие нравы, все вокруг так и будет плохо… вы просто представьте! Какая-то девочка из Липецка насмотрится и тоже…
– У девочки из Липецка своя голова на плечах, уебок с заботой о собственном рейтинге, а не о девочках из Липецка. – Ухмыльнулась я, закрывая видео. И запоминая лицо блогера. Достать не трудно, сломать эту имбецильную тварь еще легче. И я его запомнила. Просто как первого. А их было много…
Они выставляли это как пропаганду. Улькин выбор, сделанный осознанно и честно себе признанный. Глумились. Травили. За выбор. За то, что никого не обманула, в отличие от них. За то, что не убила, не изнасиловала, не совершила ничего из разряда покушений на чужую жизнь, ее называли потаскухой и травили. Она жила только своей жизнью, лично зла никому не принесла, но ей его несли с охотой.
Потому что каждому есть дело до другого.
Я оглянулась, а она танцевала.
Находясь в центре медийного скандала, кибербулинга, танцевала, как будто ничего не случилось, как будто корона не в минус. Ибо не возможно с королей снять корону, что бы не вопили смерды, переплавляя золото, сорванное с головы, на свои гнилые зубы. В физических регалиях нуждаются только мещанские души. Сначала поклоняющиеся тем, что въезжают во двор на Авентодорах всяких, а потом с неистовой радостью разбивающих эти Авентодоры ножками табурета за триста рублей, зная, что владелец дорогого атрибута, коему они поклонялись, стремясь приблизиться, сейчас, в силу жизненных обстоятельств, ничего не сможет им сделать. Ошибочно полагать, что такой необремененной интеллектом биомассы мало и она ничего не решает. Очень ошибочно.
Один клик мужчины, поведшего себя как обиженная бабенка, и за несколько часов случиловь превращение одной частной фигуры в объект общей травли. Бессмысленной и беспощадной. В один клик человек подвергся публичным унижениям и полной потери репутации из-за того, что биомассе всегда есть дело до чужой жизни, а не своей. Глобальная травля и стремление к осуждению, забрасывание камнями, а причина?.. Вот в чем причина? В чем ей каяться? Почему она должна оправдываться перед какой то Глашей из Тьмутаракани, которая, помешивая борщ и захлебываясь возмущением, строчит ей в директ и на страницу свое мнение какая Ульяна нехорошая. В чем личный ущерб таких Глаш от таких Ульян? Ни в чем. И какое тогда право имеют такие Глаши писать такие вещи?..
Вопрос риторический.
Потому что Улька одна, а Глаш сотни и каждая что-то высказала. И внезапно для меня возникла еще одна загадка человечества – почему некоторые полагают, что ими получено право клеймить шлюхой, нимфоманкой, потаскухой и проституткой человека, живущего своей жизнью?
И им, этим критикующим массам крупно повезло, что моя Уля не напугана и подавлена, что она танцует сейчас. Много ли людей, получающих тысячи жестоких, злых, глупых, неотесанных сообщений, на которых снимая сливки хайпа быстро создают видеоролики с вектором превалирующего мнения… вот много ли из жертв тотально хейта, возведенного в моду, не придут к тому, что закончат свою жизнь фатально?
Время идет, а сотни примеров чем может закончится кибербулинг никак не влияет на коридорномыслящих Глаш, которые так и не осознают, что парой-тройкой своих сообщений с порцией своей злобы могут стать для человека последней каплей и тогда происходит самоубийство.
А по факту это убийство.
Этими самыми Глашами.
И хочется сказать каждой из них: будь осторожна со своим интересом к чужой жизни, будь очень осторожна в оценки важности высказывания своего мнения, потому что не каждая Ульяна танцует с бутылкой виски посреди рок-бара. Закрыв глаза, вскинув голову, и… резким ведением головы вскинувшей волосы, чтобы перекрашенные в любимый цвет пряди скрыли ее секундную слабость в виде влажной дорожки, прокатившейся по правой щеке. А она начала танцевать грубее, разрываясь в битах, распыляясь, чтобы не слышать, как рушат ее жизнь люди из поколения унижения, с тоннами насмешек и злорадства на вооружении. Люди, к которым ее выбор не имеет никакого отношения.
Жестокость к другим не нова, но в сети это ничем не регулируется и доступно каждому. Технически доступно каждому, в этом и проблема, во вседозволенности, потому что не всем известны понятия «частная жизнь» и «разрешение владельца».
Эволюция убеждений, уважение к частной жизни и терпимость к ошибкам людей, которые не нанесли никому урона, разве что себе – единственный способ сохранить собственную человечность. Но пока мы живем в эру популизма среди поколения унижения, к человечности призывать бессмысленно, ибо она очень избирательна. Ибо она во всем предпочитает исключительный подход, а наше общество так любит тренд шаблонов.
– Замужем, – отрезала я подсевшему рядом претенденту, предложившему заказать мне выпивку.
Он неосмотрительно попробовал настоять, а я, затемнив экран Улькиного телефона, отрезала его жестче, фактически с матом послав ни в чем не повинного симпатичного мужика. Потому что замужем. За любимыми людьми, которых буду защищать. Любой ценой. Еще сто грамм французской водки и разворот на барном стуле, взяв упор на локти на прохладную столешницу, чтобы видеть ту, которая рвала танцпол.
И глядя на нее, я отчетливо понимала, насколько я ее люблю. Люблю эту сумасшедшую, с локтя способную выбить любые зубы. Люблю ее такую, против которой ополчился мир, до того миллионом ей поклоняющийся и притянувший еще сотни тысяч ненавистников, действующих согласно стадному инстинкту.
Я люблю ее, потому что она не собиралась разрывать цепочку тотальной безосновательной ненависти к себе. Она танцевала, потому что в этом был сейчас ее интерес, когда рушили ее жизнь. Те, у кого, может быть, было тысячи дел, но им важнее была чужая жизнь, а не своя.
А она танцевала.
– Водки, сто, – обозначила бармену, набирая одиннадцать цифр человека, которого когда-то очень любила. Ненавидела. Боялась. Иногда желала его смерти, понимая, что у меня начались галлюцинации из-за капитальной депрессии, из которой он не давал вырваться. Но передо мной танцевала моя боль. Не показывающая, как это трудно когда тебя ненавидит мир, никак не изменившийся от ее выбора и ее жизни. Просто ненавидеть модно. Еще сто водки внутрь. Лайм с кожурой следом, чтобы подавить рвотный рефлекс и взглядом по цифрам номера на экране. По номеру абонента, способного смягчить, а скорее всего, подавить сумасшествие вокруг той, что передо меня танцует.
Что обозначила мне, что собирается в отель с особью мужского пола, не оставшегося равнодушным к ней и ее неистовому танцу, где она не уделяла ему внимания, а он все же остался преисполнен вниманием к ней.
Я кивнула Уле, собирающейся отчалить из рок-бара с ним, солгала ей, что жду такси. Расплатилась и покинула бар. Рядом набережная, дойдя до которой, оперлась локтями о прохладный парапет из кованного железа. Глядя на одиннадцать цифр на экране телефона, усмехнулась, не смея посылать вызов, ибо он может задать высокие условия бартера. Но не задаст никогда, на то и расчет. Это не логично. Он политик в первую очередь, он искусный манипулятор, а я та, кто знает его лучше всех.
И мы оба с ним всегда были слишком заморочены на логике, чтобы с первых заходов проигрывать партии друг другу. Мыы выиграли в той партии: я – его уродующую любовь, а он первое знакомство со страхом, когда понял что его всесилие не имеет никакого значения.
– Рэм, возьми трубку… – тихо и устало в ответ на гудки. Прикрыв глаза.
– Взял, – расслабленная улыбка в голосе. – Доброй ночи, Софи.
У Рэма очень глубокий голос. С оставшимся акцентом, который он целенаправленно не стал полностью искоренять – характерные для юга России тянущиеся, слегка переливчатые гласные. Он не убрал этот говор полностью, только немного его смягчил и сократил, и все это вместе с тембром его голоса, мягким и вкрадчивым, почти всегда создавало желание прислушиваться. Потому и говор не убирал, хотя речь была поставлена как и у любого политика, а в купе с проникновенным взглядом, несколько выжидающим и оценивающим не внешность, а то что за ней – мысли, характер, жизненную позицию, он всегда производил эффект обаятельного человека. Этому способствовала достаточно живая мимика и располагающие черты лица. Но он не любил первые роли, он был из того числа, что всегда стоят в тени и дергают за ниточки своих ручных бешеных и не очень псов, выставленных на ярко освященную арену и забавляющих/ужасающих/восхищающих/вдохновляющих публику. Интересующих ее – в этом смысл. Рэм не был просто политиком, хотя все для этого у него имелось – харизма, увертливость, умение внушать нужные настроения, но он был совсем не политиком. Он был одним из ее хозяев, потому что вышеперечисленные качества в нем были давно возведены в абсолют и превращены в безупречное оружие.
– Доброй, Рэм. – Усмехнулась, глядя на блики фонарей в черной водной глади. – У Ульянки проблемы, я хочу помочь и знаю, как это сделать. Но для этого мне нужны твои связи. Предоставишь?
Хрипло фыркнул в трубку. Потому что он ее ненавидит. Но ее неприкосновенность давно заявлена мной, сейчас обозначившей, что я прошу его помощи для той, которую он терпеть не может и раздавил бы, если бы не сказанные однажды мной безапелляционные слова. С улыбкой. Он бы с ней давно расправился, но… за другого заступаться легче, чем за себя.
Его протяжный выдох и уже просчитанное мной решение:
– Куда мне подъехать?
Глава 8
Скользила взглядом по темной ряби воды, не оборачиваясь, когда в нескольких метрах позади припарковался черный седан с номерами администрации.
Хлопок двери, несколько секунд и Рэм встал рядом, расслабленно опираясь предплечьями о парапет. Краткий порыв северо-западного ветра донес теплый аромат его парфюма и происходящее стало походить на дурной сон. Усмехнулась, все так же глядя на блики фонарей на черной воде.
– Ну, обниматься не будем. – В глубоком голосе Рэма эхо мягкой иронии. – Что случилось?
Не глядя протянула ему свой телефон с постом в мессенджере и, повернувшись и оперевшись поясницей о прохладу железа, когда он через пару секунд, не став дочитывать, вернул мобильный, рассказала обстоятельства, разглядывая проезжающие в нескольких метрах автомобили.
Когда закончила, Рэм немного помолчал, очевидно, прикидывая варианты действий и оценивая их эффективность. Прицокнул языком, вынимая из кармана брюк сигареты. Вновь курит. Повернулся вполоборота, выдыхая дым вниз и в сторону и взглядом изучая меня, разглядывающую проезжающие мимо машины. Тяжесть никотина запуталась в ночной свежести и легким опьянением осела в крови, когда он задумчиво произнес:
– С постом в паблике решить относительно легко и быстро. Сливают туда в основном менеджеры эскорт агентств. Я знаю троих, кто непосредственно знаком с владельцами канала. Встречусь с этими людьми, поговорю, смогу убедить, что они не правы и с постом нужно что-то делать. Плюсом играет то, что Гена Гречихин, ты помнишь его?..
Отрицательно мотнула головой, поворачивая к нему лицо и встречая взгляд спокойных карих глаз.
– Парламентарий и ветеран руководства одной транснациональной энергетической компании. Мы с ними рождество встречали в Лондоне, – улыбнулся Рэм, поднося к губам фильтр, неторопливо атянулся, скользя взглядом по чертам моего лица.
– Это который перепив текилы и перенюхав кокса, в шоколадном фонтане едва не утопился под конец? – хмыкнула, вспоминая очень грузного, в солидном возрасте мужика, не знающего меры при распитии алкоголя и употреблении запрещенных веществ.
– Он самый. – Протяжно выдохнул дым в сторону, ногтем сбивая пепел с сигареты. Повернувшись, так же как и я оперевшись о парапет, тоже оглядывал плывущие мимо автомобили. – Гена на старости лет влюбился в девушку с не совсем чистой биографией. И репутацией. Она несколько раз обманывала по процентам своих менеджеров, обещая вскоре перечислить положенную сумму, но так этого и не сделала. Итог закономерен – у одного из менеджеров терпение лопнуло и девушку слили в эту же группу. А на носу был конкурс мисс Москва, ее победа в нем уже была проплачена Геной. Чтобы не рушили карьеру возлюбленной он немного поднапрягся и любовнице в паблике выставили извинения, списав пост менеджера на проделки конкуренток из предстоящего конкурса. Гена мой должник, поэтому провернуть нечто подобное с Ульяной вполне себе возможно. Ей выставят извинения, на том и сочтемся с Геной.
Новый порыв ветра, особенно прохладного из-за близости реки, пробравшись сквозь мою майку и накинутую поверх легкую кожаную куртку, непроизвольно заставил немного поежиться. Подавив ненужный рефлекс, оглядывая трещины в тротуарной плитке под моими туфлями, слегка прищурившись, устало произнесла:
– Глеб может… – прервалась, когда Рэм, зажав уголком губ сигарету, скинул пиджак и подался ко мне, собираясь набросить мягкую плотную ткань на мои плечи, но подчинившись моему краткому сухому жесту, передал пиджак в протянутую руку, мягко перебив:
– Думаю, и с этим решить не трудно. Я бы не назвал Глеба смелым человеком. Отталкиваясь от этого, чтобы упредить его от чего-то подобного снова, ему донесут в правильной форме, что Ульяна у меня на содержании и я хотел бы, чтобы он не трогал мои вещи.
Стараясь глубоко не вдыхать душный шлейф парфюма, исходящего от пиджака, накинула его себе на плечи и усмехнулась. Рэм тоже.
– Ты и Ульяна, – не удержавшись, фыркнула, скосив взгляд на Рэма, сбившего ногтем тлеющий конец с сигареты и осматривающегося в поисках урны, – Глеб будет шокирован.
– Это не так грязно как то, что сделал он. – Заметил Рэм, направляясь к урне в паре метров от нас, – женщины от природы выносливы, так что Глеб переживет, ему положено.
Хмыкнув согласно покивала – Глеб действительно повел себя как баба.
Одна из занимательных черт Рэма – он не использовал ненормативную лексику, и в изяществе оскорбить любого визави так, что до того не сразу доходило, Маркелову тоже не откажешь, я неоднократно была свидетелем подобного. Наблюдая его неторопливый шаг к урне, окидывала взглядом такую знакомую фигуру. Не изменился. Вообще и ни в чем. Его любовь к большому теннису держала его в прекрасной форме. Приталенная темная рубашка на крепком, высоком силуэте сидит так же идеально, как и брюки. Седина по-прежнему единичными нитями в темных, зачесанных немного набок и назад волосах. Повернулся. Встретились глазами. Взгляд тот же – проникновенный, гипнотический, черты лица те же – располагающие, правильные, и полулыбка эта, расслабленная и приятная, вкупе с выражением глаз, не то что обаятельная, обольстительная. И поведение то же – всегда просчитанное: остановился рядом, но не близко, вновь опираясь предплечьями о парапет и задумчиво глядя на волны.
Вынув телефон из кармана, зашла в приложение такси, не глядя возвращая ему пиджак.
– Спасибо, Рэм.
– Софи, – приподнял уголок губ, перекинув ткань через парапет, все так же глядя перед собой.
– Сейчас будет звенящая пошлость с бартером услуги на услугу? – усмехнулась, забивая адрес в строку местоположения.
– Верно. – Негромко рассмеялся Рэм, немного опуская голову, все так же глядя на воду. – Выпей со мной кофе.
Как непредсказуемо, Рэм Алексеевич!.. Я уже грешным делом помыслила, что кто-то теряет хватку.
– Первый час ночи. – Напомнила я, бросив взгляд на часы, подаренные Маром.
– Это же бартер, – неторопливо перевел на меня взгляд кратко улыбнувшихся карих глаз, чтобы резонно подметить, – и я прошу у тебя не много.
– В Макдоналдс. – Устало полукивнула я, первой направляясь к его автомобилю.
Ожидаемо не стал ни возражать, ни в другое место ехать, все же нагнав так, чтобы успеть распахнуть передо мной переднюю пассажирскую дверь.
Машина другая, не та, на которой он ездит с водителем. И запах в ней иной, так пахнут новые автомобили. Хотела поздравить с покупкой, когда он выезжал с парковки, но передумала, скрещивая ноги и поставив локоть на широкий подлокотник. И снова какая «неожиданность» – рядом локоть не поставил, даже напротив – левая рука на подлокотнике двери, правая полусогнута на весу и удерживает руль: деликатно отстранен, оставляет мне личное пространство. Пока еще оставляет.
В темном, мягко подсвеченном салоне негромко бормотало радио. За слабо тонированными передними окнами неторопливо проплывал ночной город в объятиях уютного света ночных фонарей. Выделил мне около минуты на адаптацию и негромко с улыбкой в голосе, оповестил:
– Оксана родила. Девочку.
– Да ты что! – удивилась я, поворачивая к нему лицо и вспоминая жену приятеля Рэма. Оксана была из тех единиц с которыми я всегда охотно виделась. Простая, бойкая и смешная. – Как назвали?
– Все-таки Анжелика. – Мягко улыбнулся, скользя взглядом по зеркалам, собираясь перестраиваться. – Иван Андреевич поворчал, конечно, но все же это его долгожданная внучка, поэтому ворчал он недолго.
– Он хотел назвать Ефросиньей, кажется… – немного нахмурилась, слабо припоминая причину перманентного Оксаниного возмущения.
– Угум, – кивнул Рэм, бросив на меня взгляд, когда остановился на светофоре. – Помнишь, на его юбилее Оксана ему при всех высказала, что если забеременеет, никакой Фроси деду ждать не стоит, скорее Доместосом назовет. Свое слово она сдержала. Не Доместос, конечно, но Анжелика тоже неплохо звучит.
Негромко рассмеялась, вновь глядя в боковое окно. Обсуждая давно не виденных общих знакомых, незаметно подъехали к Макавто. Заказав два кофе, Рэм повернулся ко мне:
– Пирожок с вишней? – приподнял бровь.
Потому что я их любила несмотря на жирность и безумную калорийность. Была пирожковой наркоманкой. Рэм нередко их привозил, я потом едва не плакала в спортзале, но ела, а он всегда смеялся, видя мои отчаянные глаза, когда я с аппетитом поедала фастфуд, сидя у него на коленях и выговаривая ему за то, что он мне это привез. Ела, страдала, наслаждалась, обжигалась, а он, смеясь, сцеловывал с моих губ бурчание и вишню.
– Только один, – вздохнула я, убито улыбнувшись, а он, так же как и тогда негромко рассмеялся.
Припарковался недалеко от Мака. Вновь треп ни о чем. На его губах кофе и никотин, выдыхаемый в окно, на моих кофе и вишня. Атмосфера в салоне ностальгическая, балансируемая на грани, но он ее удерживал, посекундно считывая мою мимику и интонации. Да, сейчас ошибаться нельзя, ведь голубка почти в силке. Ну-ну.
Глядя в лобовое, слушая его, отвечая ему, улыбалась, когда смешно шутил и мысленно снисходительно усмехалась, когда Рэм понимал, что отклика нет. Нет отдачи. Несмотря на почти непрерывное общение, на наличие общих знакомых и общее прошлое. Нам есть что обсудить, но не о чем… почувствовать.
Отставив почти допитое кофе на консоль, вновь вынула из своего кармана телефон, чтобы вызвать такси.
– Я отвезу, – обозначил, выдыхая дым в окно. Почти сразу опомнившись, молниеносно оценивающе посмотрев на зевающую меня, ожидающе глядящую в экран пока открывалось приложение, и мягко попросил, – позволишь?
– Нет. – Отозвалась я, вглядываясь в номер дома на ближайшей вывеске, поскольку включенная геолокация что-то напутала.
– Подождешь в машине, пока такси не подъедет?
Безразлично пожала плечом, подтверждая заказ и немного досадуя, что время ожидание больше десяти минут. Пятница, черт ее дери…
Отстраненно отвечала на его вопросы о своей работе. Он терпеть не мог мое увлечение фотографией и когда-то убедил, что это неприбыльное дело, отнимающее излишне много сил, а если меня так тянет к эстетике, рисованию, творчеству и подобному, то нужно получить образование и пробовать себя в сфере дизайна.
Такси подъезжало и я потянулась к ремню, только сейчас заметив, что не отстегнула. Сидела в кресле ровно, мало двигалась, он мне не мешал.
Рэм повернулся на своем сидении полубоком, пальцами правой руки коснувшись кнопки отщелкивающей ремень за секунду раньше моей руки. И оставшись в непосредственной близости. Смотрела в экран телефона, открывая чат с водителем, чтобы обозначить, что несколько задержусь, но простой и ожидание оплачу и чаевые накину. Получив согласие водителя, затемнила экран, не глубоко вдыхая запах теплого парфюма и не поворачивая лица к Рэму, глядящему мимо меня в мое окно, положив левую руку на руль, а локтем правой уперевшись в широкий подлокотник, свесив с него кисть так, чтобы кончики его пальцев и мое бедро отделяли считанные миллиметры.
Повернула к нему лицо. Опасно рядом и ждет реакции, все так же глядя мимо меня. И этот очень умный и одновременно очень глупый мужчина все еще не понимал очевидных вещей.
– Софи… – тихо позвал Рэм, – у нас была бы годовщина сегодня. Ты помнишь?
