355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Сегень » Невская битва » Текст книги (страница 11)
Невская битва
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 00:10

Текст книги "Невская битва"


Автор книги: Александр Сегень



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

СЛОВОПРЕНИЕ НА ПОЛДНИКЕ

После утренней службы, посвященной памяти княгини Ольги, равноапостольной первокреститель-ницы Руси нашей, сидели в теньке и полудновали под развесистым дубом, росшим около княжеского дома на Городище, сам владыка Спиридон, князь Александр Ярославич, княгиня Александра Брячиславна, отрок Савва, другой слуга и оруженосец Ратмир, ловчий Яков, дружинники и запевалы Константин Луго-тинец и Юрята Пинещенич, Гаврила Олексич и Сбы-слав Якунович, Домаш Твердиславич да немец Рат-шау, он же, по-новому, по-русски – просто Ратша.

Ели пшеничную кашу с постным маслом, рыбную уху из выловленных поутру стерлядок и репку с медом.

–    Добрая ушица, – нахваливал архиепископ. – И зело добре то, що ты, княже, по середам и пяткам тоже постуешь. Говорят, в прежние времена было такое благочестие, що всякий русский человик строго посты соблюдал. Не то що ныне.

–    Видать, за то и осерчал Господь на Землю Русскую, що наслал на нас батыевых змеельтян, – позволил себе заметить Юрята.

–    В особенности не у нас вольности завелись, не в Новегороде, – сказанул Луготинец, заводя любимый здешний толк о собственной новгородской полезной особливости.

–    Кабы не так! – усмехнулся архиепископ. – В особенности у нас-то и шалят как удумается. Хех… не токмо по середкам да пяткам, а в самые посты не постятся, опричь Великого. Бачут, мол, то не наше дело, а монашеско – пестовать. Еще и щеголяют своим бес-постьем. Понадсмеиваются – кто постует, у того жила сохствует. А вон наш князек и правила соблюдает, и силы в ем немереные. Я дивывал, яко ен тяжеленные хорюгови одной ручкой легко носит, будто то легкие дротики. А наша боляра да господа новгородская знай кичится беззаконием. И то удивительно, как на нас о ею пору не упала гневная Господня дубина.

– Дай срок… – проговорил тихо Ратмир. Слова его прозвучали столь тревожно, что все ненадолго перестали есть, глядя на княжьего оруженосца. Ратмир почувствовал на себе общий взгляд и замер с ложкой ухи, не донеся до рта. – Я бачу: придут, нигде не замешкают. А вот, отче, рассуди наш спор с князем, – оживился он, найдя, на что перевести разговор, ибо очень грустные глаза сделались у княгини. – Почекайте, я сей же час вернусь.

Он вышел из-за стола и вскоре возвратился, неся в ладонях шесть стальных, кованых раскорюк, торчащих в разные стороны остьями. Положил их на стол, подал одну архиепископу Спиридону.

–    Это що за терния такая?

–    Истинно що терния, – кивнул Ратмир. – Я таких три кожаных мешка купил на торгах о прошлой седмице. Обиженный рязанец торговал ими. Там, на Рязани, их ковали. Жидовники называются. Посему как подобны терниям куста жидовника, из коих

Христов венец бысть.

–    Латыны сей куст называют «спинозная плума», то бишь – «колючая слива», – зачем-то произнес архиепископ, вертя в своих старческих пальцах один жидовник и пытаясь угадать его предназначение.

–    Како мыслешь, отче, в якую надобность сия спинозная плума назначается? – спросил Александр.

–    Так ведь, без сомненья, заради якогось смертоубийства, – высказался Спиридон.

–    Не вполне, хотя и близко, – молвил Ратмир. – Сия терния кладется в кожаный мешок, привешенный сзади конского седла. Егда же враг преследует всадника, можно внезапу высыпать из мешка позадь себя – бырть!.. И вражьи фари копытами на сии остья

напарываются, ранятся и валятся. Хитроумное изобретение!

–    И бесчестное, – добавил Александр.

–    Истинно сказуемое жидовником, – заметил Сбыслав.

–    Рассуди нас, отче, возможно ли нам пользоваться таким средством? – спросил Ратмир обиженно. И как не понять его, если он купил целых три мешка этих стальных колючек, восхищался ими, а князь Александр их отвергает.

–    Никак не возможно! – не утерпев, встрял Савва. – Разве ж мы когда-нибудь хотим отступать? Это пусть себе малодушные такое средство боя присваивают, которые любят подковы коней своих врагу показывать, от них улепетывая.

–    И я так сужу, – согласился со своим первым оруженосцем Александр.

–    А я, стало быть, малодушный! – вспыхнул Ратмир. Меж ним, новгородцем, и владимирцем Саввою всегда было соперничество. Савва с детства дружил с князем, а Ратмира приставили к Ярославичу уже тут, в Новгороде. Конечно, ему казалось, что князь чаще всего на стороне Саввы, хотя Александр, напротив, старался не разделять, а уравнивать их между собой. Вот Ратмир и старался больше явить Александру свою любовь и пользу. Он думал, что обрадуется князь его колючим бодлакам, купленным несколько дней назад у рязанского беженца. Надеялся на поощрение, а князь вместо того рассердился. И Савва тут еще!.. Легко было воспламенить горячего новгородца:

–    Ты бы, Савко, молчал себе в ширинку!

–    Кому Савко, а кому – Савва Юрьевич, – грозно поднимаясь из-за стола, зарычал владимирец.

– Может, вы еще абие и побьетеся тут? – вскинул седые брови архиепископ. – Не благословляю!

Битва дальнейшая между Ратмиром и Саввой разгоралась незримо – перестрелкою огненными взорами друг в друга. «Погоди уж! Наломаю тебе костей, суздаляка!» – посылал свою пращу Ратмир. Ответные взоры Саввы были не менее красноречивы.

Ратмир глянул на Брячиславну. Глаза у нее были грустными. Ему стало совестно, что он затеял разговоры о войне в присутствии юной матери. Но ему почему-то нравилась затея со стальными коваными терниями. Вот мы рубимся с супостатами, делаем вид, будто дрогнули, сильно бодрим коней бодцами и уносимся прочь, а я скачу последним и внезапно опрокидываю за собой кожаный мешок с жидовниками… Враги падают, их кони храпят, мы резко разворачиваемся и опрокидываем изумленного супостата!..

–   Вот скажи, Ратша, есть у вас такие спинозы? – вдруг обратился Ратмир к тевтону, который тоже вертел в руках кованую раскорюку.

–   О нет, такий спиноза у нас не имеет, – важно отвечал немец. – Но я хотель бачить, что сие есть зело клюговая вещчь.

–   Клювая? – переспросил Гаврила Олексич.

–   Нет, – рассмеялся Александр. – Он сказал «клюговая», сиречь, по-тевтонски – хитромудрая.

–   Да, мудрая, – кивнул Ратшау. – Очень мудрая. Надо пробовать. Может быть велия польза.

–   Нам твоя немецкая польза без надобности, – грубо оборвал его ловчий Яков.

–   Я уже второй лето как бравославный русский челофек! – оскорбился Ратшау.

–   Теперь сии подерутся! – рассердился Ратмир тому, что раз ему не дадено было разругаться с Савкой, то и другим неповадно при князе ссориться. – Не дам Ратшу в обиду!

–   Я сам себя не дам в обиду! – закипал немец.

–   Довольно вам! – впервые подала свой голос голубка княгиня, и Ратмир залюбовался ею – до чего хороша! И когда из Полоцка в Торопец привезли ее, баская была девушка, а теперь, родив князю сына, совсем нестерпима красота ее стала. Ратмир был тайно влюблен в нее и с ужасом думал о том часе, когда ему тоже доведется жениться. А Александр уже не раз намекал ему о свадьбе, даже невесту подобрал хорошую. Не сегодня-завтра свататься будем… Но и то верно, не век же ему в Брячиславну влюбляться!..

–    Так что, отче Спиридоне, скажешь про сей жидовник? – спросил Александр.

–    То и молвлю, що не случайно его жидовником назвали, – отвечал архиепископ со вздохом. – Жидове себя хытрее всех инех почитають и всякого готовы обмудрить ради своей корысти. Но излишняя хытрость оборачивается во вред им. Так дохытрились, что самих себя обманули, лишились Божьей благодати, данной им при Моисее. Лишились самого Бога, предали его на распятие. Яко в «Физиологе» сказано, що подобно ехидне, имеющей от полу и выше образ человечь, а пол ея и ниже – образ коркодил, тако и жидове. Ехидна накупившись с мужем своим, изъедает лоно его, а после, егда родит от того купления чад, то тии чада изъедают чревеса матери своей. Такоже и жидове, убиша отца, сиречь, Христа Бога, убиша и матерь свою, сиречь, Церковь Апостольскую. И не избежать им грядущего гнева. А посему, невозможно в хытростях уподобляться племени ехидны… Но, простите меня, братия мои, аз не есмь воин ратный, а токмо воин Христов есмь. Егда же и приидет

тоби, Леско, потребно прибегнуть к сему жидовнику – пользуйся им ради погибели нерусского воинства. Благословляю!

Первым Александр рассмеялся. Ратмир – следующим. И, смеясь, победно глянул на Савку. Тот сидел набычившись. Очень неожиданным оказалось благословение Спиридона после начального его обширного рассуждения о ехидне. Савка был расстроен торжест-

вом Ратмира, а новгородец не нашел в сердце великодушия пожалеть владимирца:

–    Слыхал, Савко Юргич, какое слово бачил архипискуп!

–    Ратко! – сердито одернула его Брячиславна.

–    Ладно, – подытожил словопрение Александр. – Так и поступать будем по архипискуплю благословению. Держи свои жидовники при себе, Ратмир. Быть может, и доведется их использовать.

–    Хоть бы привел Господь никогда не использовать, – тихо сказала Брячиславна. – Хоть бы никакой войны совсем не было!

– Война неминуема, – подбоченясь, ляпнул До-маш Твердиславич, на что Ратмир всем лицом своим постарался выразить ему: «Ох и дурак же ты, Домашко!»

Архиепископ стал подниматься из-за стола, крестясь на икону, привешенную к стволу дуба:

– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас.

Покуда он произносил молитву, всегда читаемую после вкушения пищи, на горячем и взмыленном коне объявился всадник. Ратмир первым увидел его. Лицо всадника было таким взволнованным, что в сердце Ратмира вдруг ударила неведомо откуда залетевшая дурная мысль: «Погибель наша!» Он вздрогнул и тотчас сильно устыдился своей малодушной мысли. В следующий миг он узнал всадника. То был ижорец Ипатий, крещенный о позапрошлой Пасхе, накануне свадьбы Александра в Торопце, а до того лаявший, ибо в нем сидел бес, затем изгнанный при святом Крещении.

По всему его виду можно было обо всем догадаться, и Ратмир задумал: если это война с тевтонами или све-ями, то перед уходом на войну он непременно признается Александре Брячиславне, что любит ее – просто так, пусть она знает.


Глава пятая

ИЗВЕСТИЕ И РЕШЕНИЕ

Вот так полудник у нас получился на Ольгин день! Утро было такое светлое, радостное, а я, братцы, с утра еще успел новых топоров накупить для войска, собирался похвалиться ими после застолья, но тут Ратмирка со своими ехидными жидовниками приколючился! Ему, видите ли, можно за столом о войне говорить, а мне нельзя. Я бы тоже свои топоры на стол выложил – любуйтесь!

Если молвить, что я не любил бы Ратмира, то сие совсем и неверно; да ну, Бог с ним, хороший он, Ратко, парень, умный, веселый, но только соперничали мы с ним – это да. И в соперничестве иной раз почти доходили до драки, а уж до взаимных нелюбезностей – часто. Он меня в таковых случаях дразнил «суздалякой», ибо так звали в Новгороде всех жителей владимирских княжеств, а я его обзывал «новгородским икунчиком» за то, что он, как и все новгородцы, говорил не «век», а«вик», и не «человек», а «человик».

Но в тот день, когда за столом он стал вываливать свои побрякушки, да еще хвастаться, что сие есть величайшее достижение военного хитроумия, тут я отчего-то гораздо на него осердился, готов был на кусочки порвать. И все мое светлое расположение духа увяло.

В том, конечно, не совсем Ратмирка виноват был. Во мне тогда что-то не то происходило, внутри, в самой середке души моей будто какая-то гнильца завелась, и часто я становился гневлив и раздражителен не по причине. И все потому, что никак не мог забыть свою любовь с Февроньей. Сколько раз пытался в кого-нибудь еще влюбиться – не получалось. Еще в Тороп-це, помнится, понравилась мне Евпраксия, а все равно не сладилось с нею. И потом несколько раз подобное повторялось. Уж и невеста была мне сосватана, очень пригоженькая пятнадцатилетняя Услада, по крестильному имени – Ирина, дочка княжого сокольника

Андрея Варлапа Сумянина. И чего бы мне было, дураку, не влюбиться в нее ради грядущего счастья?.. Но перед сном, бывало, начну мечтать о ней, а вместо нее сама собою в зрительных образах Феврошенька моя выходит на крыльцо, зовет к себе в дом, обнимает, целует жарко, слегка прикусывая мне губы… Эх!.. И оттого я с каждым днем все нелюбовнее к людям сделался, сохнуть стал. Раньше для меня то пустой звук был, что кто-то там по ком-то сохнет, а теперь, на себе испытав, познал я, какое это мытарство для души человечьей – от неутомленной любви чахнуть!

Однажды я не выдержал и поделился своими горестями с князь Александром. «Ничего, – молвил наш Славич, – до первого ратного похода. Как говорится, война для мужчины – самое лучшее лекарство. Вот пойдем мы в полки, а из полков кто тебя ожидать будет? Ирина Андревна. И ты будешь знать, что не та, прежняя, а сия, новая, любовь у тебя впереди, по возвращению. Так, новою любовью старую и придавишь».

Легко ему рассуждать, будто он старик и все на себе испытал. Сам-то… Ему хорошо, на ком женился, с той и слюбился. Чадо породил, заботы мало, одно счастье и душевный покой. А влюбленному быть – адская мука, если любовная цель твоя недосягаема.

Глядя на то, как счастлив со своей женой Александр, грешный я разбойник, злился и мечтал свою злобу на ком-то излить. К Ратмиру присматривался – напиться хмельного зелья да и подраться с ним от всей души, а хотя бы сегодня вечером. Держись, Ратмири-ще! Спиноза ты этакая!..

И тут вдруг по окончании нашего полдника в глазах у меня все так и потемнело, когда внезапно объявился на взмыленном коне и с лицом, источающим неслышные громы, не кто иной, как ижора Ипатий, человек, коего мне вовек не хотелось бы видеть, благоверный муж моей Февроньи, ради христианской верности к которому она и возвратилась в свои ижор-ские дали.

Тот, кому доводилось видеть счастливого соперника своего, поймет мои чувства, как все во мне разом вспыхнуло черным огнем. Влюбленный глупец, я первым делом подумал совершенную нелепицу – будто ижорец явился сообщить самое страшное, что умерла моя Февроша. И если бы он сообщил таковое известие, я бы немедленно бросился на него и задушил бы своими руками.

Но у него иная весть была привезена. Соскочив с коня, он дождался окончания благодарственной молитвы, произносимой архиепископом Спиридоном, приблизился к Александру, низко поклонился ему в ноги и громко залепетал, коверкая русские слова на свой ижорский лад:

–   Досвооль молвити, княсс Алексантррр! Важная весть!

–   Говори, Ипатий, – тревожно глянув на Брячиславну, разрешил Ярославич.

–   Так сто брат мой, Пельгунен Филипп, в досоре быль, так сто на перегу речки Невы. Там… Там, где Нева уходи в Алатырьско моррре. Раннно утром он быль там в досоре и видель, како присол много свейский снеки. Так сто целых сто свейски снеки. И на них

много, оччччен много ратных люди и кони, много орусыя у них. Воевать они приели на тебя, княс Алексантррр!

Я когда его слушал, об одном думал – легко представлял себе, как сей таратор мог по-собачьи лаять. Даже смысл его слов не сразу проник в мою глупую башню, в коей хранились мозги, напичканные одними бесполезными мыслями. И лишь когда увидел, как смертельно побледнела княгиня Александра Брячи-славна, как приосанился князь наш, Александр Ярославич, как стряхнулась старческая пыль с лика архиепископа Спиридона и какими ястребами и соколами встопорщили свои перья дружинники, только тогда свистящей и радостной стрелой вонзилось в меня долгожданное известие: «Война!»

–    Ну, спасибо тебе, Ипатий, за то, что приспешил ты сообщить нам безотлагательную новость, – слегка поклонился гонцу князь.

–    И тебе спасипа, – сказал ижорец.

–    Ну?.. – повернулся Александр ко всем нам. – Дождались!

–    С нами крестная сила! – осенил себя и нас архиепископ.

–    Саночка, ты бы шла теперь к себе, к Васе, – ласково спровадил князь свою голубку. Она покорилась его воле, и когда мы остались без нее, взялись держать совет, как быть. Я сразу предложил:

–    Сей же день выходим в полки!

–    За твоим лекарством? – подмигнул мне Славич.

–    Не только за моим. Для каждого из нас не худо будет кости поразмять.

Тут Домаш Твердиславич на меня сердито зыркнул:

–    Погоди ты, Савво, тут нельзя сгоряча. Ижорянин бачит, що свии на ста шнеках приплыли. Иная шнека до шестидесяти человик с десятью конями вмещае. Допустим, на каждой по пятидесяти их да по десять фарей. Сто шнек множим на пятьдесят и на десять… Получим до пяти тысящ войска и до тысящи коней. Крепкий полк! А сколько мы теперь можем абие собрать?..

–    За осемьсот человек я ручаюсь, – ответил Александр.

–    Осемьсот… Сего мало, – малодушно сказал Юрята. Я этого Юряту всегда недолюбливал. Удальства в нем не наблюдалось. Что пел красиво, этого не отнять, но певцов у нас и без него хватало, к примеру, Ратмир куда лучше. Хотя и удальцов без него еще

больше, нежели певцов, было. А рассудительных я ни когда не любил.

–    Маловато, – согласился Александр, – но если мы сначала устремимся на ладьях по Волхову, то по пути полсотни насобираем, да ладожан в Ладоге еще сотню возьмем. Почти тысяща получится. Зато добьемся главного – внезапности.

–    Главное для тоби, княже, не это, – усмехнулся Костя Луготинец. – Знамо дело, хочешь впервые без отца со врагом управиться.

–    Врать не буду – хочу, – честно признался Ярославич. – Очень хочу. А пока станем с отцом согласовываться, время утратим. Да и отцу моему разве теперь до наших дел? Не сегодня-завтра снова явится проклятый Батый. Киев ему в мечтах мерещится, я так мыслю – нынешним летом он на Киев двинет свои поганые рати. Великому князю надо оборону продумывать, как не дать татарам овладеть Святым стольным градом Русским. И вот теперь я пришлю к нему гонца или сам поеду просить о помощи… Нет!.. Ей-богу! Пойдем, братцы, сей же день, да вборзе ударим по свеям!

–    Благословляю, – тихо, но отчетливо сказал тут архиепископ Спиридон, и я чуть было не бросился к нему, желая облобызать. – Иду теперь в Софию. Вы же собирайте войска да приходите все ко мне крест целовать. – И ушел голубчик.

Так просто решилось дело. Сомневавшиеся пошли на попятную, и Домаш с Юрятой взялись рассуждать о том, что и впрямь негоже отвлекать Ярослава Всевыча, коему тяжелые приуготовления к новому нашествию Батыя ныне ни дня покоя не дают. Он, бедный, не имеет времени в Новгороде побывать, ни с внуком, ни с маленькой дочкой понянчиться. Маша ведь, сестра Александрова, родилась накануне Масленицы того года и оказалась на несколько месяцев моложе своего племянника, Василия Александровича.

Молодец, Ярослав! Уж и внуки у него пошли, а он нее равно с супругой своей о продолжении рода старался. Не успела Феодосия родить Марусю, как вскоре вновь понесла, и теперь не пустая ходила по Новгороду. Александр тут о ней сразу вспомнил и отправил Домаша сообщить Феодосии Игоревне о полку на свеев и попросить ее прийти в Софию для материнского благословения. Вот уж что хорошо умел Твердисла-вич, так это сообщить горестное известие кому-либо и не заставить человека убиваться. И если кого-то в Новгороде уязвляла внезапная смерть, то всегда посылали Домаша Твердиславича к матери ли несчастного, к вдове ли, к отцу или братьям, чтобы мягкосердечно оповестить горемычных.

Мы же тем временем все вместе отправились поднимать дружины наши, смотреть их, смотреть коней, смотреть ладьи, доспехи, оружие, какие имеются припасы для похода. Душа моя пела – наконец-то займусь делом, которое даст мне возможность не думать о сердечной занозе.

Никого не нужно было долго уговаривать, весть об Александровой решении стаей ласточек разлетелась по Городищу и Новгороду, дружинники наши борзо начищали свои орлиные перышки, сбирались и выстраивались. Ощеривались дружины копьями, сверкали начищенными мечами и топорищами, лощеные кони нетерпеливо перетаптывались копытами, тоже взволнованные предстоящим походом – а как же! – конь понимает все, точно как и человек, ничуть не меньше. А иначе, не ведая Божьей и человеческой справедливости, как могли бы кони сохранять рассудок при виде всего, что творится на белом свете!

Когда осматривали ладьи и насады, я не сдержал ся, чтобы не уязвить Ратмира:

– Надобно, – говорю, – отдельную ладью доверху нагрузить жидовниками. По-латынски именуемыми Спинозами.

Слыхавшие это Сбыся и Луготинец громко рассмеялись:

– Одну мало! Две!

А Ратмир под ребро меня пальчищами своими, будто ножиком, ткнул, а я – его, а он мне:

– Не время теперь нам жучиться, суздаляка, а то бы я тоби!..

–    Успеется, Ратушко, – ответил я, – дай срок, в полки пойдем. Там, на привале, где-нигде сладимся с тобой на кулачках, а то ты мне тоже – во как надоел!

–    Не жить тоби, Савко! – проскрипел он остьями крепких и белоснежных зубов своих. – Жаль только Усладу.

Это он так сказал потому, что как раз невеста моя – Ирина Андреевна – тут появилась. При ней был отец ее, Варлап, тоже готовый идти с нами в полки на свеев, предстатели несли поодаль его доспехи и оружие. Здесь, на Будятиной пристани, мы и простились с нею. Я взглянул на нее, и сердце мое стиснулось от жалости. Я увидел, что не об отцовом, а о моем отъезде она горюет, и горюет сильно. Подумалось мне в тот миг – и почто я и впрямь о старой Февронье чахну, ведь она на много лет меня старше, а вот предо мною росток пробивающийся, колосок, наполняемый чистою и несравненною красотою.

–    Прости меня, Усладушка, – сказал я ей, – что не замечал доселе твоей неописуемой велиозарности. Только теперь, когда суждено нам расставанье, увидел я тебя во всем велелепии. Не знаю, вернусь ли. Ждать будешь?

–    Буду, – ответила девушка и заплакала.

В тот миг мне впервые захотелось не погибнуть в походе, жаль стало бедную Ирину, коей в случае моей погибели предстояло, как уже сосватанной, уйти в монастырь. Хотя и в монастырях хорошо живется… Чувства мои спутались, и я обнял ее, прижал к себе. А через несколько мгновений мы уже шли к Великому мосту, а она осталась на пристани, чтобы еще раз проститься, когда мы будем усаживаться на ладьи.

Веселый ветер дул по Волхову и как раз в ту сторону, в которую нацелились носы наших кораблей, пока еще стоящих на приколе. Мы же, все вожди Александровой дружины, торопились в кремник, в храм Святыя Софии Премудрости Божией целовать крест архиепископа Новгородского.


Глава шестая

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю