Текст книги "Невская битва"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

ПО БЛАГОСЛОВЕНИЮ СПИРИДОНА

Александр стоял на самой передней ладье и весело смотрел вперед. Сильный ветер хорошо надувал парус и развевал червленое Александрово полотнище с золотым владимирским львом; искусно вырезанный деревянный конь на носу ладьи лихо скакал по волнам Волхова. Солнце клонилось к закату по левую руку, уходило на вечер, в земли латинские, немецкие и шведские, из коих нам вечно шла пагуба и ненависть. С востока надвигалась тяжелая дождевая туча, обещавшая к ночи сильный ливень, и лучи заката разбивались об нее, ломались и падали вниз, брызгами устремлялись вверх. Солнце билось в небесах с тучами. Ветер крепчал и становился влажным.

В одной ладье с Александром плыли Савва и Рат-мир, иеромонах Феодосии и священник отец Николай, ловчий Яков и силач Миша, сокольники Варлап Сумянин и Нефеша Михайлов, Домаш и Юрята, новгородские бояре Ратибор Клуксович и Роман Болды-жевич, тевтоны Ратша, Гавриил и Михаил с сыном Терентием, тоже приехавшим служить вместе с отцом русскому князю, полтора десятка слуг и оруженосцев, кормщик и пара ладейников. Глядя на свое окружение, князь беззаботно думал, что и этих всех людей хватило бы ему, чтобы разгромить незваных свеев, а ведь вдогонку за головной ладьею бежали еще восемь таких же полных стругов. На них вместе с пешцами и новгородским ополчением сидели другие превосходные витязи, такие как Ратислав и Кербет, Всеволож Ворона и Глеб Шестько, Ласка и Ртище, Ратисвет и Доможир, сын сапожника Дручило Нездылович, Кондрат Грозный и многие другие. Берегом со всем конным войском и запасными лошадьми шли Сбыслав и Таврило Олексич, витязи Ванюша Тур и Димаша Шептун, Елисей Ветер и Константин Луготинец. Почти все, конные и на кораблях, они были молоды, от во-

семнадцати до тридцати лет, и все горели жаждой ратного подвига, славы – самим себе, Великому Новгороду и всей Святой Руси.

– Вежу надобно ставить, князь Леско, – сказал Домаш, кивая в сторону туч, которые уж теперь явно намеревались залить ладьи дождем и не дать плавателям насладиться лунной ночью.

Кормщик Горислав и двое ладейников сняли с кормы Александрове червленое полотнище, спрятали его, затем, не спеша, стали натягивать над туловищем ладьи кожаное покрытие, чтобы можно было спрятаться под ним от дождя и не дать обильным водам затопить дно. Александр не торопился под сие навершие, залез на самый нос корабля и жадно всматривался в даль, вспоминая торжественное благословение Спиридона в Святой Софии, как тот сказал: «Да не убоитесь врага многочисленного и одолеете его мышцею своею, ибо не в силе Бог, но в правде!» А когда он осенил Александра сначала образом Александра Воина, а затем Георгия Победоносца, князь почувствовал, как сила обоих святых вошла в него, и он упал на колени, не сдерживая горячих слез восторга:

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Боже хвальный и праведный! Великий и крепкий! Боже предвечный! Стань в помощь мне и введи ангелов своих в мою дружину, дабы враги нашей святой православной веры посрамлены были! Ты бо еси Бог наш и на Тя уповаем!

Владыка Спиридон приблизился к нему с крестом, и бисерные адаманты слез играли в глазах его, когда он приложил его ко лбу Александра со словами благословения. Александр встал, оглянулся на свою дружину и в какой-то миг ему показалось, что он увидел их – тех, о ком молил Господа только что. Дружина потекла прикладываться к благословенному кресту архиепископа…

Кроме благословения, Спиридон даровал Александру серебряную ладанку, работанную Братилой.

На крышке вырезано изображение солнца, идущего на четырех согнутых углом крыльях в виде креста, а в ладанке – запечатанный в воск пучок волос князя Владимира, отстриженный, когда тот крестился и Русь крестил:

– Да поможет тебе и князь Красно Солнышко! Скоро его день. Ступайте с Богом, ребятушки!

Александр приложился губами к ладанке, хранившей тепло ладони Спиридона, и повесил ее себе на шею под кольчугу и сорочицу, к нательному кресту.

Выйдя из собора, сели на коней и в сиянии доспехов отправились на пристань. Там еще раз прощались с родными и женами. Саночка принесла спеленатого Васюню, он внимательно и хмуро разглядывал отцовские доспехи, а потом вдруг ни с того ни с сего рассмеялся.

–    Пусть эта улыбка осеняет твой путь, – сказала Брячиславна. – Возвращайся поскорее, Леско милый. Да с полной победой!

–    С Богом, Сашенька, – сказала матушка Феодосия, – воюй за двоих, за себя и старшего брата своего, покойного Федора Федоровича Ярославича.

Только что он видел их на пристани, вкус губ милой жены не растаял на губах Александра, а вот уже давным-давно растаял за кормой ладьи Господин Великий Новгород, мелькнули и пропали о правую руку и Деревяницкий, и Хутынский монастыри, мимо проплывали прибрежные волховские селения, темнело – черная дождевая туча закрывала уже большую половину неба, а солнце неумолимо стекало с небесного свода к закату. Туча швырнула первую пригоршню крупных и редких капель, они с деревянным стуком рассыпались по натянутой кожаной покрышке, и тотчас за тем мощный раскат грома ударил с такой гневной силой, что, казалось, от него должны развалиться и потонуть ладьи. Теперь уже стало темнеть стремительно.

– Дождь в дорогу, да на такое наше дело – добрая примета, – молвил Савва. – Лезем под кожишу, Славич!

– А я только в добрые и верю, – ответил Александр, не спеша слушаться своего слугу. Вместо зтого он, напротив, залез прямо на спину деревянного коня. Доспехи они все поснимали с себя, еще когда только отплыли от Новгорода, и теперь на нем была только

легкая сорочка, подпоясанная мягким ремешком. Ему было страшно весело вспоминать о том, как однажды в детстве ему смерть как хотелось точно так же сидеть на самом носу корабля, а отец и матушка строго ему запрещали, боясь, что он свалится. И вот теперь никто не смел ему запретить сидеть на деревянном коняжке, устремившем вперед свои длинные ноги, будто намереваясь сорваться с ладейного носа. Откатывающийся гром урчал утробно, как бывает урчит в брюхе у Саввы, когда тот голоден. Ни у кого иного столь яростного брюшного урчанья не бывает, только у Саввы и у грома небесного.

Вдруг стало так тихо, как, должно быть, будет только перед самым наступлением Страшного Суда. Даже волховские волны на миг застыли, словно отлитые не из воды, а из черного волынского стекла. И в нависшей тишине отчетливо заслышался топотливый бег стремительно приближающегося дождя. И вот он обрушился мощной стеной так, что в первый миг даже едва не сбил князя с носового коня.

– Ах ты ж и дождище какой! – аж задохнулся на миг от восхищения Александр. – Пророче Илие! Ты ли это лиешь? Так ступай же на Ижору да намочи хорошенько ворогов наших! Побей лысые макушки их ним пискупам!

Он сидел на деревянном коне, будто в струях водопада, радуясь дождю, движенью и собственной юношеской силе, душевному и телесному жару, который способно было слегка остудить лишь вот этим ливнем.

Ему страсть захотелось как-либо созорничать, вот только – как? Он оглянулся по сторонам. Савва из под края кожаного навеса следил, как бы чего не стряслось, но вдруг ненадолго исчез под кожей. Тотчас Александр приметил толстую веревку, привязанную к щегле судна и свисающую с кормы в воду; не раздумывая, он беспечно спрыгнул с деревянного коня в воду. Речная вода, по сравнению с хладными струями ливня, показалась необычайно теплой. Князь тотчас же вынырнул, промчался мимо борта ладьи до кормы и там ухватился за конец веревки. Его потащило по теплой волховской волне, доставляя неизъяснимое наслаждение. Тотчас на борту корабля высверкну-лась встревоженная и несчастная мокрая тень Саввы. За нею обозначились очертания Ратмира и Сбыслава.

–    Да тут я! – громко крикнул им Александр, что бы дольше не мучать перепуганных своих ближних.

–    Сорвался? – прокричал Ратмир.

–    Сам спрыгнул. – И он без труда проворно полез по веревке вверх, мигом очутился на ладье. – Нельзя разве позабавиться?

–    Предупреждать надо, – сердито прикрикнул на господина своего Савва. Но другие рассмеялись весело, и – а-ну! – первым Ратмир сиганул в воду, испытывая свою ловкость, поймал веревку, а затем, немного побултыхавшись в воде, муравьем вскарабкался на корабль. За ним Сбыся повторил забаву с неменыней ловкостью.

–    Тьфу на вас! – плюнул Савва и полез под кожу. Но никто не последовал его благоразумию. Александр снова прыгнул в реку со спины носового коняги и опять пронырливо обошел круглый бок ладьи, чтобы ухватиться за конец веревки, побарахтаться малость и без натуги на одних сильных руках втянуть тяжелое и мокрое тело обратно на корабль. И так они по очередности прыгали, кувыркались, бултыхались и вновь хватко забирались назад на ладью. К их веселью присоединились еще несколько удальцов – Нефеша и Гюрята, Варлап и Ратибор. Даже тевтоны Ратшау, Михаил и сын его Терентий вылезли из-под навеса поглядеть на бессмысленную забаву русских, а Терентий все порывался поучаствовать, но отец строго воспрещал ему. Наконец, чтобы не терять германского достоинства, Ратшау осмелился прыгнуть и повторить глупую удаль князя Александра и его дружинников, за что Гюрята удостоил его похвалы:

–    Вот теперь ты, Ратша, и впрямь истинный русский православный витязь!

–    Да… да… – по-своему ликовал немец, более не решаясь повторять забаву.

Удары грома между тем становились все страшнее, разъяренные молнии, как ошпаренные коты, проносились по небу, бились о берег, и казалось, огненными хвостами вот-вот подпалят корабельное ветрило. Но уж слишком оно было мокрое, чтобы вспыхнуть даже от такого яростного огня.

Много же надо было нашим удальцам, чтобы утомиться своими забавами. Первым сдался и полез под кожу Сбыслав, за ним – трое тевтонцев, далее – остальные, князь Александр последним отправился под полог, где не сказать, чтоб было уж очень сухо – вода под ногами стояла уже выше щиколотки. Домаш Твердиславич нацеживал всем забавникам крепкого угорского вина из бочки, протягивал каждому по огромному ковшу для обогрева. Александр хотя и не был охотником до хмельного зелья, а тоже выпил полное ковшище. Жадное тепло мгновенно хлынуло по жилам, вспенило голову, он засмеялся и присел средь дружины своей, подле сердитого Саввы. Все впечатления долгого минувшего дня, полного треволнений и душевного движения, навалились на него горячим одеялом, он и сам не заметил, как уронил голову на плечо Саввы и погрузился в мощный молодечес-кий сон.

Ночью он тревожно проснулся и решил проверить, жива ли его Алексеева лампада. Она стояла под особым деревянным навесом у икон и безмятежно горела на славу.

Александр взобрался на верх кормы. Дождь уже кончился, ладейники сняли кожаное покрывало. Молодое горячее тело Александра успело прекрасно высушить всю намокшую одежду, и уже не верилось, что совсем недавно кругом бушевала влажная водяная воля.

Мало того, лунные брызги то там, то сям пробивались сквозь поредевшее, обветшавшее покрывало туч. Видно было, как плещет волна, как позади, неподалеку бегут, не отставая, другие кораблики.

–    Хорошо-то как! – приободрил князь сонного ладейника.

–    Плохого мало, – зевнул ладейник. – Вот еще малость побуду да и стану сминщика своего будить, а сам – спати.

–    Завтра-то доплывем до Ладоги?

–    Все в руце Божьей.

–    Вирно бачишь. В Ладоге отдохнем. Конницу ждать станем. Должно, далее токмо заутра двинемся.

–    А молви, княже, от Ладоги далее куда поплывем?

–    По Невскому езеру79 . А там – в реку Неву войдем.

–    И що же? До самого состыкновения со свиями?

–    Нет, брат. Там на берегу должна быть Пельгусина застава. Как увидим Пельгусю-ижорца, там ваша ладейная работа скончается. Мы со стругов слезем, опять дождемся конницу, идущую брегом, и пойдем без вас громить пришельцев. А вы нас ждать будете.

–    Жаль.

–    Чего же?

–    Зело бы и мени хотелось со свиями похлестаться.

–    Как звать тебя?

–    Преслав.

–    Ну, коли Преслав, то тебе нельзя не прославиться. Так и быть, замолвлю кормщику, щобы отпустил тоби вмисти с нами на битву.

–    Спаси Христе Боже за такое добродийство! – обрадовался ладейщик.

Александр рассмеялся, нежно приобнял ладейщи-ка Преслава и отправился на дно ладьи спать бок о бок с дружинничками – теперь уж до самого утра.

Глава седьмая

НЕРОН

Несколько лет подряд то там, то сям, в разных землях и княжествах Руси происходили страшные убийства монахов и священников. Несчастных мучеников находили исколотыми и изуродованными до неузнаваемости. Это происходило то на Волыни, то в Галиции, то в Полоцкой земле, то в Киевской, то в Пинской. Ясно было, что душегуб ненавидит именно тех, кто посвятил себя служению Господу, и потому его прозвали Нероном в честь известнейшего в древности гонителя христиан. Поймать или хотя бы выйти на след дьявольского слуги никак не могли, и потому в представлении людей сложился образ поистине демонический – страшное, огромное и в то же время ловкое, пронырливое чудовище. Каково же было бы народное удивление, если бы Нерона поймали и увидели существо неказистое, тщедушное, с перепуганными, бегающими глазками, все какое-то зашибленное и оттого постоянно испускающее дурные запахи, связанные с нездоровым пищеварением.

Он появился на свет в ливонских землях, в русской крестьянской семье, хотя и поговаривали, будто мать родила его не от собственного супруга, а от некоего беглого черта, шатавшегося по деревням и селам и совращавшего разных дур. Таковое предположение стало вскоре подтверждаться, когда младенца крестили. Он страшно сопротивлялся и, в отличие от обычных детишек, которые успокаиваются и даже засыпают вскоре после совершения сего таинства, новокрещен-ный ребенок, нареченный Иваном, после погружения в купель еще больше разорался и бился так, что вы-

скользнул из рук священника на пол, хотя почти не ушибся. И дальше, сколько бы его ни приносили в храм Божий, он всегда выказывал не просто неудовольствие, а сильную и громкую ярость. Причастие невозможно было вложить ему в уста, а если и удавалось, то он тотчас исторгал из себя Святые Тайны.

Подрастая, Иван внешне ни единой чертой не проявлял сходства со своим отцом, чем лишний раз подтверждались слухи, возникшие при его рождении. В конце концов, когда мальчику исполнилось лет восемь, родители отвезли его в Минск и отдали в услужение одному ремесленнику. Там он прожил год, но поскольку отказывался не только от постов, но и от всего, что было связано с Церковью Божьей, ремесленник сплавил его другому. Так Иван и стал переходить из рук в руки. Из Минска переселился в Пинск, из Пин-ска – в Туров, из Турова – во Вручий и так далее. И везде к нему быстро начинали относиться с подозрением и опаскою, ибо он нисколько не скрывал своего неуважения к Русской вере. Войдя в юношеский возраст, он требовал, чтобы его называли Янисом, объясняя это тем, что, мол, он по происхождению – латыш, то есть представитель латинизированного ливонского славянства. Парни его не раз бивали, девушки сторонились, и ни одна не согласилась бы даже подумать о том, что за этого «Яниса» можно пойти замуж.

В итоге сей странный человек, достигнув возраста двадцати пяти лет, оставался неженатым. Он озлобился на весь мир, в коем ему словно бы и не осталось места, и искал причин не в самом себе, а в людях и особенно – в служителях Божьих. Тогда же он и совершил первое злодеяние, умертвив монаха, шедшего из одной обители в другую по дороге из Чернигова в Киев. И впервые в жизни он испытал некое душевное облегчение. Ни тени раскаяния не мелькнуло в недрах этой черной души, ибо никогда раскаяние не посещало ее, словно отсутствовал самый органу который в душе обычного русского человека ведает покаянием. Напротив, надругавшись над умерщвленным телом, Янис поклялся и впредь при первой возможности совершать подобные злодейства. По такой дороге и пошла его дальнейшая смертоносная жизнь. К сорока годам он имел на своей совести более двадцати убийств, хотя, опять-таки, разве можно говорить о наличии какой-то в нем совести!

Это он убил монаха Алексия, шедшего к Александру в Торопец после столь длительного и полного страданий хожения. Нерона тогда чуть не поймали на постоялом дворе, обнаружив на его одежде кровавые пятна. Он с трудом избежал поимки и отправился в Ливонию. Там, совершив еще одно убийство, Нерон объявился в Риге, где нанялся на корабль, плывущий в Швецию. Он решил навсегда покинуть землю, на которой родился, и поселиться среди чужестранцев. Целый год он работал у оружейника в новой шведской столице Стокгольме, и им были весьма довольны. Он отличался трудолюбием и умелостью, быстро научился лопотать по-шведски, проявлял немалый ум. Но одно качество отвращало людей от Яниса из Гардарики – он не умел сдерживать ветры, постоянно одолевавшие его, и невозможно было долго находиться рядом с ним из-за нестерпимой вони. И сперва за глаза, а потом и в глаза его стали называть Вонючкой Янисом.

За год, прожитый в Швеции, Нерон ни разу не совершил убийств – ему почему-то никакого дела не было до латинских священников и монахов, только русские богослужители вызывали в нем лютую ненависть и жажду душегубства. По прошествии года он стал тосковать по убийствам и с радостью узнал о готовящемся большом походе на Русь. А когда поход начался, Вонючка Янис оказался в числе его самых рьяных участников.

И так получилось, что именно его отправили гонцом к Александру, когда епископ Томас написал грамоту, объявляющую Ярославичу войну. Не один он хорошо владел русским языком, но всем ужасно понравилось, что он исторгает отвратительные запахи.

– Когда встретишься с Александром, ты уж, Янис, расстарайся на славу. Выдай ему под нос все свое не превзойденное умение! – от души веселились Биргер и его брат Торкель, отправляя Вонючку в Новгород.

Темнело, когда на одном из лучших скакунов Нерон отправился в путь от берегов Ижоры. Двое воинов на таких же резвых конях сопровождали Вонючку, стараясь держаться на некотором расстоянии – уж очень от него смердело. Поначалу они вели себя с ним довольно уважительно, как и подобает вести себя с гонцом, которого сам Биргер отправил с грамотой к врагу. Но чем дальше они двигались по ночной дороге, тем больше таяло это уважение, его становилось меньше и меньше с каждым очередным звуком, сопровождавшим исторжение зловонного ветра из Янисо-вой утробы.

Наконец один из спутников Нерона по имени Магнус Эклунд не выдержал и спросил:

–    Правда ли, что ты, достопочтенный Янис, по роду своему происходишь из русов?

–    Да, это так. Но я не люблю своих соплеменников, – ответил Нерон.

–    А позволь спросить, уважаемый, все лк русы проявляют подобные способности, как ты?

–    Что ты имеешь в виду, Магнус?

–    Ну, столь великолепно сотрясать воздух.

–    Разве шведы не делают этого? По-моему, они тоже любят.

–    Но не в таких же количествах! – возмутился второй спутник, Пер-Юхан Турре. – Воображаю, что будет, когда мы столкнемся с русским войском, какая будет стоять вонища до небес!

–    Не будет, – возразил Янис. – Я и впрямь отличаюсь от всех людей, в том числе и от русских.

–    Но ты не огорчайся, – засмеялся Магнус. – А главное, не сдерживайся, когда будешь вручать грамоту Александру.

Тут оба шведа стали совсем уж без стеснения делиться своими мнениями как насчет всех русских, так и по поводу Вонючки Яниса, будто забыв, что он вполне владеет их языком.

Между тем луна полностью исчезла, сделалось так темно, что хоть глаза выколи, а на небе стало грохотать. К запахам Яниса все отчетливее примешивались освежающие запахи приближающегося дождя. Пришпорив коней, гонцы Биргера спешили поскорее добраться до любого жилья, лишь бы только там можно было спрятаться от ненастья. Но, как назло, никакого жилья не попадалось, ливень грянул, и гонцы успели основательно вымокнуть и продрогнуть, прежде чем наконец вдруг в чаще леса мелькнул одинокий огонек. Они разом потянули на себя уздечки, так что от столь резкой остановки конь Магнуса даже поскользнулся на взмыленной дождем дороге, упал на заднюю ногу, но тотчас вскочил и не выронил всадника из седла.

Янис и шведы свернули в лесную чащу и поехали на огонек, все более высвечивающийся в черном мраке дождливой ночи. Вскоре перед ними открылась картина некоего старинного, полуразрушенного, но все еще могучего хозяйства – высокий черный дом, постройки для скота и припасов, каменный колодец с высоченным журавлем. Въехав в распахнутые ворота, Янис первым соскочил с коня и едва взошел на крыльцо, как дверь черного дома распахнулась – некто очень высокий возник на пороге, черные, сверкающие сединой волосы ниспадали с его высокой головы на ярко-красный кафтан, в который он был облачен. Увидев Яниса, он вдруг сложился пополам и, упав на колени, коснулся лбом порога, восторженно воскликнув:

– Приветствую тебя, мой князь и повелитель!

Янис настолько оторопел от такой неожиданности, что робко пробормотал:

– Здравствуй… Но я не князь…

– А я и не тебя, дурака, чествую, – вставая с колен, насмешливо произнес хозяин дома.

Янис оглянулся. Шведы все еще боязливо сидели на своих лошадях, поливаемые обильным дождем. Ни Магнус, ни Пер-Юхан не были князьями и повелителями.

–    Ну не свеев же ты приветствуешь?

–    Еще чего не хватало! – фыркнул хозяин жилья. – Ну что вы там мокнете? Входите, прошу.

–    Можно! – махнул рукой Янис, по-шведски приглашая в дом Эклунда и Турре. Те нерешительно стали слезать с коней.

Войдя в дом, Янис тотчас заметил то, что мгновенно бросается в глаза, – полное отсутствие икон. Это его обрадовало. Стены горницы, озаренные неярким светом свечи, словно кичились наготой своею. Посреди помещения стоял большой стол, крытый черной скатертью, на нем стояло серебряное блюдо, а на блюде – отрубленная голова зайца.

–    Хорош ужин! – усмехнулся Янис. Он оглянулся на входящих шведов и насладился тем, как они оторопели при виде внутреннего вида жилья и головы зайца.

–    Пожалуй… – открыл рот Пер-Юхан, делая шаг назад.

–    Другого жилья нам может и не попасться, а дождь все сильнее, – не дал ему договорить Янис.

–    Вот именно, – произнес хозяин по-русски, но с таким видом, будто он понимал шведское наречие. – Пойдем, я помогу вам поставить лошадей в стойло.

Когда они вышли, лошади стали громко храпеть и прядать, стоило большого труда подхватить их за уздцы и отвести в темное, но сухое стойло. Дождь по-прежнему лил как из ведра. Когда вернулись в дом, хозяин сказал:

–    Теперь вам некуда деваться, переночуете у меня, а поутру тронетесь дальше. Снимайте мокрое.

–    А позволь спросить тебя, кто ты и почему живешь здесь, в лесу, один?

–    Кто я?.. – Хозяин заглянул в глаза Яниса все с той же глумливой усмешкой, и теперь Янис не мог бы определенно сказать, какого возраста стоит перед ним человеческое существо – не то старое, не то совсем даже не старое. Черты лица не то греческие, не то

арменьские, не то и вовсе турецкие. Усы и борода длинные, тоже черные и с проседью, но, в отличие от густых волос, жиденькие.

–    Да кто ты, если сие не есть тайна?

–    Меня зовут Ягорма. Скажем так. И представь себе, что я – твоя невеста.

–    Хм… – все больше терял самообладание Янис в присутствии этого странного существа. – Невеста?.. Объяснись, не понимаю.

–    Сначала надо уложить твоих спутников. Хорошие ребята. Я подарю их тебе. Это будет мое невесточье.

«Хороша невеста!» – с ужасом подумал Янис, глядя на высоченного хозяина дома. Он уже понимал, что это колдун, и, возможно, очень сильный колдун, и его радовало, что они попали именно сюда, хотя даже ему было жутковато. Колдун собрал мокрые одежды и выдал всем какие-то ветхие, но сухие лохмотья.

–    Неплохо бы поесть чего-нибудь, – сказал Янис.

–    Эти поедят во сне, а для тебя у меня приготовлен особый ужин, – ответил колдун.

–    А кого же ты приветствовал, когда открыл нам дверь?

–    Кто-кто, а ты мог бы и догадаться.

Шведы настороженно вслушивались в их разговор, надеясь понять хоть слово в варварском русском наречии. Но ни слова не понимали, и это их еще больше настораживало. Они знали, что от русских дикарей можно ожидать чего угодно.

– Нашего хозяина зовут Ягорма, – вдруг дождались они наконец шведских слов от Биргерова гонца. – Он рад нашему посещению, но сожалеет, что ему нечем покормить нас. Так что придется лечь спать и понадеяться на завтрашний более удачный день.

–    У меня есть немного пива, которое я сам варю, – сказал колдун, ненадолго исчез и вскоре появился в полной братиной пенного напитка. Протянул братину Магнусу. Тот взял, но пить не решался.

–    Он опасается, что ты отравишь нас, – пояснил Янис. – Мы – гонцы от свейского воеводы Биргера…

–    Я все знаю, – перебил его колдун. – Вы везете грамоту, вызывающую Александра на битву. Как это глупо! Надо было прямо идти на Новгород и завоевывать его, а не посылать гонцов. Впрочем, в том, что вы здесь, есть великий смысл.

–    Какой?

–    Пей, братец, не бойся, это не отрава! – вдруг на чистом шведском языке приказал колдун, и Магнус, вздрогнув всем телом, повиновался, стал пить. – Теперь ты, – забирая братину у Магнуса, колдун передал ее Пер-Юхану. Тот тоже не посмел ослушаться и, словно завороженный, допил пиво до дна. Через несколько мгновений оба шведа сели прямо на пол, прислонились спинами к стене и стали что-то бессвязно бормотать. Еще через некоторое время они уже спали, мощно посапывая. То, что в пиве оказался не яд, а сон-трава, успокоило Яниса.

–    А мне пива? – спросил он.

–    Ты иди со мной.

Они прошли в другую горницу, маленькую и совсем тускло освещенную. Здесь стояло широкое ложе, застеленное мягкими покрывалами, на небольшом поставце горела свеча из черного воска, а рядом в курильнице тлело ароматное благовоние. Вдруг капля упала прямо на нос Янису, он смахнул ее – кровь! Глянул наверх – а там обезглавленное заячье туловище распято гвоздями на потолке. И огромный такой заяц.

– Нерон! Я накормлю тебя живым заячьим сердцем, – заговорил колдун, – а ты в награду за это принесешь мне сердце Александра. Только ты будешь не превзойденным в битве с ним, ты одолеешь его мечом, вырежешь сердце и привезешь мне, чтобы мы вместе могли принести его в мой бездонный колодец к ногам нашего князя и повелителя.

–    В награду за сердце зайца? – с усмешкой спросил Нерон.

–    Не только…

Все, что происходило дальше, Вонючка Янис с великим трудом вспоминал на следующее утро. Светило солнце, копыта коней бодро чапали по мокрой от вчерашнего ливня дороге, все трое – Янис, Магнус и Пер-Юхан – с удивлением озирались друг на друга, не веря, что живы, что продолжается существование мира, земли, неба, деревьев, дорог, самого солнца, что они все также подданные короля Эрика Эрикссона Шепелявого и что они опять едут в Новгород с грамотой от воеводы Биргера и его брата Торкеля к русскому князю Александру. И меньше всех в это верилось Вонючке Янису, у которого болело все тело и горели мозги, потому что он тяжело напрягал их, вспоминая вчерашнее… Он пил какое-то зелье, на дне которого лежало сырое и до сих пор бьющееся сердце зайца, и когда он допил до дна, то съел и сердце, после чего все завертелось, откуда-то появилась чернявая молодая красавица, очень похожая на колдуна хозяина, и она, кажется, все уверяла его: «Это я и есть, твоя невеста Ягорма, потому что только я сужена тебе нашим князем и повелителем, люби меня, ешь меня!» И стены дома распахивались в стороны, будто крылья огромной черной птицы, Янис и Ягорма, оба нагие и дикие, скакали по траве под проливным дождем, с разбегу падали и скользили по скользкой мокрой траве, будто по влажному льду, и обвивались друг о друга, будто скользкие змеи, и все вокруг превращалось в сплошное скольжение… Еще он совсем трудно вспоминал, как они спускались в какой-то бездонный колодец… Но что там было, он никак не мог выудить из глубокого омута замутненной памяти. Вместо этого вновь вспоминалось, как бегали и скользили по траве, как превращались в змей и скользили друг в друге – Янис и Ягорма… И, кажется, много еще откуда-то взялось голых людей, мужчин и женщин, и они тоже принимали участие в празднике дождя… А может, и не было никого, кроме их двоих?..

Под утро Янис полупроснулся и не мог пошевелиться – так болели все мышцы рук, ног, спины, живота, шеи… И какая-то высоченная старуха промелькнула мимо него, шепнув: «Спи еще!..» Волосы длинные, черные, с синеватой проседью… И он опять уснул, а разбудили его Магнус и Пер-Юхан, рядом с которыми он каким-то образом оказался лежащим на полу. Сухие одежды всех троих лежали на столе, а хозяина нигде не сыскалось. Светило яркое солнце, озаряя сверкающую после ночного дождя зелень деревьев и трав, кони стояли привязанными к крыльцу и призывно ржали. Не дожидаясь появления колдуна, Вонючка Янис,' Пер-Юхан Турре и Магнус Эклунд оседлали коней и тронулись в путь.

–    Непонятное дело, – говорил Пер-Юхан, – сколько времени ничего не ели, а совсем не хочется есть.

–    А тебе не снилось, будто ты сидишь на пиру и наедаешься до отвала? – спрашивал Магнус.

–    Да, снилось что-то такое… Точно, припоминаю, снилось!

–    И мне. И представь себе, мне тоже ничуть не голодно. А тебе, Янис, хочется есть?

–    Нет, – отвечал Нерон, и впрямь нисколько не ощущая голода, хотя он не помнил, чтобы ел что-либо, кроме живого заячьего сердца.

–    Поистине это был колдун! – молвил Пер-Юхан.

–    Любопытно бы узнать, а коней наших он тоже во сне накормил? – усмехался Магнус Эклунд.

–    Да, похоже, что и они не голодны.

Они ехали все утро, миновали несколько сел и деревень, и всюду, если их спрашивали, Янис говорил, что они посланцы от свейского короля Эрика Леспе к князю Александру Ярославичу. И всюду их безропотно пропускали дальше. В одном селе они все же позавтракали и накормили лошадей овсом, заплатив при этом совсем небольшую, по свейским понятиям, цену.

Наконец, ближе к полудню, когда под копытами уже не так чавкала грязь, ибо под ярким солнцем дороги просохли, вдалеке показалась громада, состоящая из стен, башен, домов, церквей и прочих строений – Господин Великий Новгород.

Глава восьмая