Текст книги "Невская битва"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)

ЛАДОГА

В это самое время, когда мнимый Александр беседовал с наглыми посланцами Биргера, истинный князь Александр Ярославич снова стоял на носу своей ладьи и с удовольствием наблюдал, как все ближе становятся очертания Рюриковой столицы. Здесь, как и в Новгороде, было солнечно, омытые вчерашним дождем берега реки так и сияли сочной смарагдовой зеленью. Встающие слева по борту судна дома и башни радовали глаз своей крепостью, но краше всех вырастал величественный белокаменный Георгиевский собор, увенчанный серебряным куполом.

–    А правда ли, Славич, будто сей храм в честь приснопамятной победы над свеями же и воздвигнут? – спросил отрок Савва.

–    Правда, – сказал другой оруженосец Александра Ратмир.

–    А я не тебя спрашиваю, олух! – сердито огрызнулся Савва.

–    Что вы за люди! – осерчал на них Александр. – Неужто нельзя мирно жить? Неужто мы, русские, не можем без того, чтобы не мутузить друг друга?

–    Да я-то тут при чем! Это все Савка! – обиделся Ратмир.

–    Кому Савка, а кому Савва Юрич, – отозвался соперник.

–    Аки дети, ей-богу! – покачал головой Александр.

–    А Христос и заповедовал: «Будьте аки дети, – сказал Савва.

–    Ну не в таком же разумении, чтобы по-детски вздорить друг с другом! – У Александра уже вовсю чесались кулаки хорошенько избить чересчур ершистого Савку. – Как же я тебя измордую, Савка, только дай срок, вернемся с победою в Новгород!

–    Сам же строжишься, что деремся, а сам же и драться намерен… – обиженно проворчал отрок.

–    А про ту победу над свеями до сих пор тут все помнит – и деревья, и травы, и даже облака, – сказал князь Александр, вздыхая с благоговением и мечтая о том, чтобы повторить ту победу. – Сей град Ладога искони славен на Русской земле. Наши наидревлей-

шие князья основали его еще Бог весть в какие баснословные времена. Возможно, и Новгорода еще не было, и Киева, не говоря уж про Переяславль и Владимир, а Ладога уже тогда стояла тут.

–    Сего не может быть, чтоб прежде Новгорода, – возразил боярин Ратибор Клуксович. – Новгород повсегда стоял.

Александр сделал вид, будто не слышал, и продолжал:

–    Одно время варяги захватили нашу Ладогу, стали называть ее по-своему Альдогой. Им сие место зело по сердцу было – сидишь себе тут, захотел – вверх по Волхову поднялся до Новгорода, пограбил окрестности, да и назад. Разбойники, одно слово.

–    Чисто яко нонешние свии, – добавил Ратмир.

–    Ну чо ты встреваешь! Сиди да хлопай ушатами своими, слушай, – ущипнул его Савва.

–    Потом их вышибли отсюда навеки, – продолжал Ярославич. – Но когда новгородцы призвали к себе первым князем варяга Рюрика, то он именно тут, в Ладоге, основал столицу свою. Здесь, как сказывают, и Олег Вещий принял смерть от коня своего.

–    Как это? – спросил удивленно Домаш.

–    А так. Он здесь доживал свой век. Сюда приехал на старом своем коне, на коем еще до Царьграда ходил. И когда прибыл в Ладогу, местные волхвы предрекли ему, что от сего коня он и погибнет. И только предсказание ими было вымолвлено, конь возьми да и околей. Олег волхвов на смех: «Хороши же вы, волхвы! Как же фарь мой теперь мне смерть принесет?» Но прошло несколько лет, и однажды во-о-он на том холме он набрел на голый остов коня любимого. Наступил ему на голову, а из мертвой головы фаря – аспид! Он там себе гнездо свил внутри конского черепа. И – хвать князя Олега за ногу ядовитым зубом! Так и сбылось предсказание волхвов, и Вещий Олег принял смерть от коня своего.

–    Ишь ты! – покачал головой Домаш.

–    Що ли ты ни разу не слыхал про то! – удивился Юрята.

–    Да слыхал що-то такое, только не сведал, що сие тут, в Ладогах, было, – почесал в затылке Домаш Твердиславич.

–    Его, Олега, затем в Киев перевезли и там похоронили, а вот остов коня его, говорят, где-то до сих пор на том холме лежит, но кто его сыщет – тому смерть неминуемая, – поделился своими познаниями Юрята Пинещенич.

–    Так что, – продолжал Александр, – место сие для свеев, ибо и они потомки варяг, лакомое. Они сюда вечно будут устремляться. Они нашу Ладогу именуют ныне Альдегабург, что по-ихнему означает «старый город». И хотят Альдегабургом владеть. Затем и местер сюда двигается, дабы отсюда по Волхову напасть на Новгород, а здесь возродить свое владычество. Собору сему уже почитай скоро сто лет будет. Тогда, во времена Андрея Боголюбского, в Свеях тоже был король Эрик. Он привел сюда свои

шнеки с войском, но не мог захватить город, потому что жители под руководством посадника Нежаты храбро и стойко держались, покуда не пришли с войском князь Ярослав-Николай Ольгович и новгородский посадник Захарий Неревинич. Они вместе с ладожанами и разгромили свеев. Пятьдесят пять шнеков было свейских, а спаслись и ушли в Нево озеро только двенадесять. Многих свеев тогда в полон взяли, многих и посекли. Славная была победа! В честь нее и заложили поприще храма, и сам храм быстро воздвигли. Говорят, всего два лета понадобилось, чтобы закончить строительство. И вот, глядите, каков красавец собор!

В это мгновение они как раз проплывали под самым собором Святого Георгия, приближаясь к пристани. Все с восторгом обозревали белоснежное чудо.

–    И вот, братья мои, гляньте, как чудесно все повторяет Господь Бог наш, – громче прежнего заговорил Александр, воздымая руки к небесам. – Прошло менее ста лет, и нам суждено повторить ратный подвиг предков наших. Снова Эрик, хоть и другой, послал сюда своих кметей, жаждущих насадить на Русской земле проклятое латынство. Только их уже не пятьдесят шнеков, а сто, как подсчитал наш дозорный акрит81 Филипп Пельгуся. Вдвое больше. Но сколько бы их ни было, мы должны одолеть их, ибо не в силе Бог, а в правде, и я знаю – с нами Бог, разумейте языцы!

–    Воистину! – густым голосом воскликнул отец Николай, широко осеняя себя и других крестным знамением.

–    С нами Бог! – оживленно подхватили разом и Савва, и Ратмир, и Миша, и Юрята, и многие другие, кто сидел на Александровой ладье.

–    С нами Бог! – откликнулись с ладьи, поспевающей за ними следом, и покатилось по остальным ладьям: – С нами Бог!..

Только что еще все сидели расслабленные, вялые, лениво оглядывали плывущие мимо берега Ввлхова, но вот уже по слову Александра вскочили, аки львы, веселые, в глазах огонь и озорство, в мышцах искры играют – эх, хороши! И он залюбовался, глядя на со-ратничков своих, – али же с такими не одолеть свей-ского местера!

Иеромонах Роман вдруг в порыве восторга подхватился, приблизился к Александру и прижался лбом к его плечу, замер так, потом вернулся на свое место. Все молча – второй уже год, как он хранил обет молчания.

Ладья вздрогнула, толкнувшись боком о пристань.

В Ладоге первым делом отправились в Георгиевский собор на службу, которая мигом оживилась, как только появились такие необычные прихожане. Чтили память мучеников Феодора варяга и сына его Иоанна, убиенных в Киеве накануне крещения Руси. Князь Александр вдруг проникся мыслью о великом князе Владимире, который, аки Савл, долго был гонителем христиан, при нем-то и были принесены в жертву идолам Феодор и Иоанн, а потом душа его проснулась, и он сделался русским Павлом, озарил землю нашу Светом Разума…

А ведь память Владимира тоже скоро отмечаться будет – через три дня, в пятнадцатое июля. Смотри, как получается, – вчера был день его бабки, княгини Ольги, сегодня – умученные им Феодор и Иоанн, а вскоре и сам он – Красно Солнышко! И крестильные власы его теперь в ладанке на груди у Александра… Все одно к одному. На Владимира биться будем! – озарило душу Александра какое-то светлое наитие.

Так и получалось. У ладожского посадника имя оказалось под стать граду – Ладомир, а сокращенно, по-новгородски, Ладко. Когда после литургии собрались у него, он сказал:

–    Браты милые! Хоть режьте меня – меньше чем за два дня, я не смогу собрать ни дружину, ни ополчение, так уж получилось, простите! Зато к сутрашнему вечеру – клянусь! – выставлю двести человек, готовых к любому бою. К любому! Клянусь!

–    Нет, нам ждать некогда! – возмутился боярин Роман Болдыжевич. – Заутра по самой рани – крайний срок.

–    Не горячись, Романе, – осадил его Александр. – Излишняя спешка нам тоже ни к чему. Мое рассуждение таковое: мы уже здесь, и свей тоже сюда, к Ладоге, двигаются. Здесь нам так и так ждать придется, пока конница наша по берегу подойдет. Они под дождем вымокли, устали, им отдых нужен. Да и ладожская дружина с ополчением нам позарез нужны – двести воинов это хорошее пополнение. Ежели завтра к вечеру о приближении свеев никаких вестей не поступит – отправимся на ладьях в Нево озеро и пойдем к устью реки Невы. А конницу пустим опять по берегу. Так что, братцы, живем пока в Ладоге.

– Да я вас тут на руках носить буду! – ликовал посадник. – У меня заутра именины, браты! Собор архангела Гавриила! Ибо я в крещении – Гавриил. Вечером канун отстоим, и я вам такой пир обещаю! Вы у меня све пьяные будете, а сутра – клянусь! – ни у кого никакой головной тяжести, у меня целебный напой имеется.

Он был высоченный, чернявый, и, как выяснилось, по происхождению из сербов. Потому вместо «все» говорил «све», вместо «всякий» – «свякий». Оттого и прозвище у него от ладожан было смешное – Ладко Свяка.

–    Князь Леско! – ликовал он искренне. – Много я рад тебя видеть! Мы, серби, такоже, если Александр, зовем человека Леско. Теперь пойдем, я затопил баню, будем баниться. Да ты долгорослый какой, сосвем, как и я! А я мыслил, выше меня не найти. У меня, братиче, све для бани готово и припасены такие девойки, такие сладкиши – истинно небесные земички! Глянешь – и мигом в тебе огневая желя возгорается!

–    Да ты в своем ли уме, Гаврииле? – засмеялся Александр. – Каких таких девоек мне ладишь? Ведь я – женатый человек. Да и неженатым моим не предлагай ничего подобного. На такое дело подвигаемся! С нами Бог незримо идет, все его архангельское воинство, святые стратилаты, а ты блудить намереваешься!

–    Понял! Прости, княже! Ну такой я грешный несречник, по младым летам своим необузданно распаляюсь любовью к девойкам. Я и забыл, что ты у нас сведомый враг всякому греху. Ну прости, прости! Эво, если ты прямо сей же час не простишь мя, то, веришь

ли, здесь же об землю убьюсь! Прощаешь?

–   Да простил уже, – смеялся Александр. – Идем париться.

–   Ах, дай я тебе руку поцелую за твое добросердие!

–   Да не надо же этого! Экий ты, право слово…

В сей миг в душу Александра закралось сомнение – видно, посадник не только не мог раньше завтрашнего вечера собрать войско, но и не очень хотел, поскольку уж собрался хорошенько отметить свои именины.

Баню здесь и впрямь на славу уготовили. В парной было жарко, будто в геенне огненной.

– Добра вруджина! – кряхтел даже сам хозяин, забираясь на самый верхний полок, туда, где волосы начинали тлеть и вот-вот готовы были вспыхнуть.

Александру вскоре захотелось выскочить вон, но в соревновании со Свякой он не мог это сделать прежде ретивого серба. Парная была просторная, кроме Ладомира и Александра, в нее вместились Савва, Ратмир, Варлап, Нефеша и Кондрат Грозный. Все отчаянно пыхтели, но ни один не хотел выскочить первым, каждый старался показать – а вот я какой, мне любое пекло нипочем, могу целый день тут задыхаться! Александр строго посмотрел в глаза своему ближайшему слуге, пытаясь мысленно внушить ему: «Давай ты первый!» Но в глазах у Саввы отчетливо прочитывалось: «Как бы не так!» И каждый переглянулся друг с другом в такой же мысленной перепалке. Теперь уж становилось очевидно, что ни один не пойдет из парной первым, покуда кто-то не упадет замертво. Александру сделалось тоскливо, но он твердо сжал зубы: «Умру, но первым не выскочу!» Он расправил плечи и тотчас грудь его нестерпимо ожгло раскаленной серебряной ладанкой. Пришлось терпеть и эту муку.

Спасение пришло неожиданно. Вдруг дверь распахнулась, и в парную втиснулся еще и отец Николай. Глаза его горели неистовым сочетанием гнева и смеха.

–   Раб Божий Гаврииле! – воззвал священник к Ладомиру. – Иди-ка разберись! Там к тебе сестры какие-то явились.

–   Свети Боже! – отчаянно воскликнул посадник и вихрем слетел со своего полка вниз, выскочил вон. Александр немедленно ринулся за ним следом и застал изгнание мнимых сестер Свяки из банного рая. Их было не менее восьми, все полуобнаженные, раскованные и как-то лихорадочно веселые.

–   Кто звал вас сюда! – рявкнул на них Ладко. – Хайде отсюда! Бесстыжие мачки! Прочь, говорю, адская ватра! Прочь, прочь! – И он принялся собственноручно выталкивать волочаек из обширного предбанника.

Александр от всей души хохотал.

–   Куда ты их гонишь, Свяка! – заорал выскочивший из парилки Савва. – Таких красоточек! Эй, да что же это!

–   Не вмешивайся, Савка, – осадил его выскочивший следом Ратмир.

–   Кому Савка, а кому… Эй, да не гони ты их, Ладко! Чем они помешают?

–   Опомнись, дурень! – нахохотавшись, острожился князь Александр. – Видать, мозги у тебя от жару расплавились. Бери ушат да неси воду.

Когда от Свякиных «сестер» не осталось и следа, из парилки медленно вышел отец Николай. Он проверил взором наличие только мужского пола в предбаннике и провозгласил:

– Благорастворение телесей!

Стали обливаться студеной водой. Тут Александр заметил на груди у себя лиловый ожог в виде крылатого креста. Серебряная ладанка, раскалившись в парилке, оставила свое тавро. Летучий крест, вырезанный на ее поверхности, четко отпечатался на нежной юношеской коже.

– Ох ты! – заметил клеймо Ратмир. – Надо было снять ладанку.

–    Надо было, – сказал отец Николай. – Крест на тебе кипарисный, для парной безопасный. А ладанка серебряна, вот и обожгла.

–    Да и хорошо ли, отче Николае, что я с ладанкой Владимира Крестителя в парную залез? – вдруг испугался Александр.

–    Ладанка Святого Владимира? – восторженно выпучил глаза посадник Ладко.

–    Владыка Спиридон наградил меня вместе с благословением на битву, – поведал ему Александр.

У пылкого Ладомира аж дыхание зашлось от восторга. Он бросился перед Александром на колено:

–    Дозволь, княже, поцеловать сию ладанку! Он – Владимир, я – Ладимир.

–    Изволь, целуй… – растерялся князь и снова взглянул на отца Николая. Тот весело усмехался. Когда Ладко приложился губами к вырезанному на крышечке летучему кресту, иерей тоже приблизился и с благоговением поцеловал Александрову святыню.

Свяка пуще прежнего преобразился. Лицо его сияло:

–    Братушки! Сам Святой Владимир у меня в бане парился!

–    Да полезно ли сие для мощей?.. – усомнился сокольник Варлап.

–    Почто такое говоришь, брате! – возмутился Ладко. – Свякая кость парилку обожает, будь она живая или упокоенная! Князю Владимиру одно радо было хотя бы малюсенькой частичкой своего тела вновь побывать в бане. О свечан дан! Якой торжественный день послал ми Господь Бог Иисус Христос! Слава Тебе Господи, слава Тебе!

–    Нет, – настаивал Варлап Сумянин, – пусть всеже иерей рассудит, можно ли святые мощи банным паром томить?

–    Рассуди, отче, молим ти! – слезно обратился к отцу Николаю Ладко.

Отец Николай улыбнулся, почесал затылок, огладил влажную бороду и сказал:

–    Возбранения нету.

–    Велик Господь православный! – радостно подпрыгнул посадник Ладомир.

–    Ты, княже, когда еще раз в жар пойдешь, ладанку в кулаке зажимай, а то вон какую метку себе выжег, – посоветовал другой сокольник, Нефеша Михайлов.

–    Может, оно и хорошо, – тихо ответил Александр. Вскоре снова полезли в парилку. Ладко неутомимо плескал на камни ковшики разных травяных отваров, удивляя гостей все новыми и новыми ароматами пара. Нечего сказать – баня у него на славу

получилась. Банились долго, до полного размягчения костей, казалось, даже головы у всех стали мягкие, будто свежеиспеченные пироги. Отпаивались ледяными квасами, коих тоже разнообразнейшие виды предоставил гостеприимный Ладко. Потом вышли на берег Волхова и здесь отдыхали на расстеленных толстотканых покрытиях, было упоительно тепло и хорошо на бережку, и всех сморило сном.

Александр лежал на боку, упершись щекой о пятку ладони, смотрел, как плавно идут воды реки, и ему было несказанно радостно на душе. Он благодарил Бога, что еще не сегодня надо будет идти и убивать наглых свеев, что можно вот так полеживать себе и наслаждаться жизнью. Он твердо наметил, что все должно произойти на рассвете в день Святого Владимира. Не случайно же он, Красно Солнышко, знак дал – заклеймил Александра своим крылатым крестом. Тавро это ощущалось теперь на груди приятным жжением посреди адамова ребра, между персями. Это жжение тихо гудело в лад похрапыванию и посапыванию раскинувшихся поблизости соратников, и из крылатого креста выезжали на бережок светлые всадники, рубили мечами прибрежную траву, приговаривали: «Вот вам, свей! Вот вам, свей! А ведь свей – просто всей. Просто всей, вот и все. Не святые, а всятые, все такие-рассякие. И они нам нипочем – рассечем и посечем!»

– Славич! Просыпайся! Вечер уже, – будил его Савва. – Конница наша пришла. Быся и Луготинец первый конный полк привели. Да скоро в церкву позовут – канун Гаврилы стоять.

Он мигом вскочил на ноги с чудовищной мыслью о том, что проспали свеев, будто не пару часов, а несколько дней предавались блаженному сну на волховском кисельном бережку. Но быстро сообразил, что сие невозможно, и успокоился.

– Пришли, говоришь, фари наши? – переспросил он, потирая лицо горячей ладонью. Ужасающе хотелось есть.

Они отправились смотреть, в хорошем ли виде дошла до Ладоги конница. Все было в полном порядке. Наспех перекусив, отправились снова в храм Святого Георгия, где выстояли весь канун завтрашнего праздника Гавриила Архангела. Ладко стоял плечом к плечу с Александром и все время оглядывался с улыбкой, радуясь, что они рядом именно в такой день, в канун его именин. Александр хорошо понимал это и тоже в ответ улыбался добродушному сербу. Еще он время от времени поглядывал назад, потому что волновался о всей коннице, и облегченно вздыхал, видя, как один за другим прибавляются в храме остальные ведущие всадники – вот Димитрий Шептун появился, а вот Елисей Ветер, за ним Ваня Тур прорезался и, наконец, еще один завтрашний именинничек – Таврило Олек-сич. Стало быть, вся конная рать притекла в Ладогу, можно быть спокойным.

Приложившись к кресту местного епископа, отправились пировать. Ладимир весь светился, предвкушая, как станет подчевать дорогих гостей. Столы в его пирной палате и впрямь ломились от яств. Одно только явно огорчало Свяку – рот у каждого только один, а хотелось одновременно и этим угостить, и этим, и тем, и вот этим.

– А вот, Леско, мои вина, я их сам делаю, гроздовые и яблочные. А вот пиво осемнадесяти видов. Как бы тебе каждое попробовать, ах ты! А вон – меды разнообразные. Да ты совсем не пьешь, как я гляну! Ну хоть кушай побольше. Не желаешь вин? Нет, тогда отведай вот этого истинно сербского напоя!..

И Александр, не будучи любителем хмельных напитков, все-таки пробовал по чуть-чуть того и другого, дабы не обидеть распахнутого душой хозяина. Отведав великое множество блюд и напитков, он снова, как тогда на бережку, разомлел, растаял и уже мечтал о блаженном сне, когда дошла очередь до песен. Замычали, загудели, заголосили то на том, то на этом конце пиршества, и надо было владычным окриком пресечь это на корню:

– Стойте! Пусть Ратмир и Юрята запевают, а все остальные вежливо их подхватывайте, да никто же не перевысит свой голос над голосом Ратмира, певца наилучшего!

И Ратмир запевал, за ним – Юрята, а все остальные подтягивали, и только озорной Савва время от времени пытался все же перекричать Ратмира и Юря-ту, но это пока мало кто замечал. Постепенно, под действием хмельного, и другие стали петь невпопад с Юрятою и Ратмиром, и вновь Александр вмешался:

– Теперь же хочу одного только Ратмира послушать. И пусть иные все молча внимают. А ты, Ратмир, спой нам ту новую, которую я один раз только слышал, про Игоря.

Не сразу, но все затихли, Ратмир взял струны, заиграл на них и, не спеша, медленно и красиво повел длинную песню:

– Не лепо ли ны бяшет, братие, начаты старыми словесы трудных повестки о полку Игореве, Игоря Святославича…

И смолкло веселье окончательно, задумчиво и внимательно стали слушать песню Ратмира. И вступал князь Игорь в злат стремень, и ехал по чисту полю, и солнце ему тьмою путь заступало, и шли ему навстречу половцы, а Русская земля за шеломянем оставалась… И в другой день кровавые зори свет поведывали, летели стрелы каленые, гремели сабли о шеломы, трещали копья харалужные, и черна земля костьми усеивалась, а кровью поливалась, и раненый Игорь стенал во плену половецком… И не могли держать в себе слез дружинники Александра, когда Ратмир запел про то, как на городском забрале рано утром плачет Ярославна, хочет птицею лететь к своему милому Игорю, утереть его раны… И видя, как плачут его соратники, сам не мог он не плакать, лил слезы и улыбался Ладимиру, который богатырски рыдал поблизости, причитая:

– О, яка песня! По свем живцам бежит! Но утирали слезы и поднимали полные кубки и радовались, когда Ратмир пел счастливое окончание:

– Солнце светится на небесе,

Игорь князь в Русской земле.

Девицы поют на Дунае —

Вьются голосы чрез море до Киева.

Игорь едет по Боричеву

Ко Святей Богородице Пирогощей.

Страны рады, грады веселы!

Певше песнь старым князем.

А потом – молодым пети!

Слава Игорю Святославичу!

Буи Туру Всеволоду!

Владимиру Игоревичу!

Здравы князи и дружина,

Побарая за Христианы на поганые полки

Князем слава и дружине!

Аминь.

Звякнули в последний раз струны и медленно умолкли. Разом выдохнули, утирая последние остатки слез, Александровы воины и разом рявкнули:

–    А-а-а-а-м-м-ми-и-и-инь!

–    Слава-а-а-а!

–    Слава Ратмиру!

–    Слава Александру Ярославичу!

–    Князю слава и дружине!

–    Ратко, брат! – кричал Савва, кидая в Ратмира кусок брашна и одновременно пытаясь перелезть через стол, чтобы обнять несравненного певца. – Все тебе прощаю! Люблю тебя, браточек мой! Хочу обнять, прижать тебя к себе!

–    Солнце светится на небесе – Александр князь в Русской земле! – поднимал чашу Ладомир. – Заздравимо, заздравимо чаши пиемо! За све, что водимо! За све, что любимо! За наше солнце! За Александра!

–    Перестань, Ладко, прошу тебя! – злился на серба Александр, но поздно – все поднимали за него свои чаши, пир еще только разгорался.

Глава одиннадцатая