Текст книги "Невская битва"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

ОРОДЬ

Мишка давно уже окоченел, топчась на берегу озера с самого утра и до полудня, но уйти в домашнее тепло в то время как там, на льду озера, продолжается великая битва, – такого бы он себе не простил до самой смерти.

Чтобы согреться, они с ребятами время от времени брались кататься с ледяной горки, раскатанной тут еще с самого начала зимы. Съедешь вниз на озеро – оттуда совсем плохо видно, что там творится у наших с немцами. Быстренько бежишь опять наверх и оттуда смотришь, смотришь, смотришь… Хотя и все равно трудно понять, кто кого одолевает. Звуки долетали страшные – удары, скрежет, конское ржанье, звон, крики, возгласы труб и бубенный бой. Если б можно было бы поближе подойти, глядишь, и понятнее бы стало происходящее.

Людей на берегу собралось со всей Узмени, и стар и млад высыпали сюда поглядеть на великое событие. Но и взрослым непонятно было, что же там происходит, кто кого одолевает. Иной раз вскрикнет кто-нибудь:

– Кажись, наша берет!

И хочется заорать от счастья, а потом – тишина, сражение там, вдалеке, продолжает копошиться и ворочаться, будто пчелы в улье – поди разберись, какие там у пчел взаимоотношения.

–    Нет, зело много немца, не одолеют наши, – скажет потом еще кто-либо, и вот начинаешь с тоскою оглядываться по сторонам, так ли и остальные считают. Да разве можно опять победить немцу проклятому? Мишке-то как еще раз пережить такое? После смерти отца, матери, всех ближних своих! Что же, теперь немец придет и дядю Володю с тетей Малушей убивать?..

–    А я говорю – наши победят! – крикнул он и топнул ногою, не в силах смириться с мыслями об еще одной немецкой победе. Тут ему в спину ударился снежок, да больно так! Оглянувшись, он увидел дразнящегося Уветку:

–    Мишка, Мишка – тонкая кишка!

–    А ты Терёха – псиная брёха! – крикнул обидчику Мишка, возмущаясь тем, как он может затевать свары в то время, как наши борются с немцами.

–    Бона!

–    Эх ты!

–    Цьи это?

–    Да наши, русские! – закричали тут все на берегу, увидев, как от дальнего берега, выскочив из леса, будто из-под земли, ринулись на врага конники и пешцы запасного полка.

–    Наши! Наши! – закричал Мишка, глядя с восторгом на то, как доселе скрываемые полки бегут и скачут туда, где идет битва.

–    Слава русским! Слава! – кричал рядом с ним Увет, и Мишке даже неприятно было, что и обидчик переживает за нашу победу. Уж лучше бы Уветка о немцах печалился. И он впервые в своей маленькой жизни задумался: вот как странно бывает – двое ненавидят друг друга и готовы до смерти друг с другом драться, так и пылают злобой, а однако же, оба они русские и оба за Русь хотят жизнь отдать. И если им придется бок о бок идти в бой с врагами, то надо будет на время забыть о взаимной ненависти и вместе сражаться, а быть может, даже спасать один другого от смерти. Разве это не странно?

–    Уветка! Ты поцему меня обижаешь? – вдруг спросил он обидчика.

–    Потому что ты Мишка-мешок – полное брюхо кишок, – дерзко отвечал Увет.

–    Так ведь и у тебя в брюхе кишки, – усмехнулся сердито Мишка. – Или скажешь, у тебя там одни церви?

–    Ужо я тебе покажу – церви! – вспыхнул Увет и бросился на Мишку. Пришлось убегать от него, по тому что он сильнее. Зато Мишка быстрей бегает, не догонишь. В беге малость согрелся, а то ведь ноги совсем перестали себя чувствовать. Как же хочется, чтоб наши поскорее одолели немцев, которых почемуто называют «орден».

–    Стой, Уветка! Погоди! Вот скажи мне, отцего это немца называют «орден»? Прею – не знаешь!

–    А вот и знаю! Потому что они орут. – Увет остановился и сам задумался над тем, что сказал.

–    А давай у дяди Володи спросим, – предложил Мишка. Они нашли в толпе зевак дядю Володю и спросили его. Тот задумался и сказывал:

– Полагаю, оттого что у них орудий много…

– Аз бы инаце сказал, – вмешался тут в разговор Елисей Ряпко, известный в Узмени хытреш. – В древности исцадия ада именовались на Руси – ородь. От сего слова и пошло «орден».

–    Отцего ж они сами-то себя исцадьями ада клицут? – удивился дядя Володя.

–    Оттого и клицут, что они аду поклоняются, а токмо для видимости кресты на себе рисуют, – объяснил мудрец Ряпко.

Такое объяснение всем пришлось по душе, по толпе собравшихся на берегу узменцев прокатилось: «ородь», «ородь», «как-как?» – «ородь», «тоцно – ородь!»

А главное, ссора между Мишкой и Уветом временно прекратилась. Долго стояли и смотрели на продолжающуюся вдалеке битву, и снова было непонятно, кто – кого. И снова ноги окоченели у Мишки так, что он их перестал чувствовать, пора было побегать.

–    Мишка-ородь, Мишка-ородь, тебя батька будет пороть! – стал дразниться Увет.

–    Меня батька не будет пороть! – возмутился Мишка. – Моего батьку немцы убили.

–    Не твой, а мой батька тебя будет пороть.

–    На тебе! – от сильнейшей обиды набросился на Уветку обиженный сирота и крепко ударил тому кулаком под глаз. Их тотчас бросились разнимать. Вид у Увета был испуганный, и когда драчунов растащили, он злобно прошипел Мишке:

–    Ну держись же теперь, ородь избороцкая! Я тебя ноцью придушу, когда ты спать будешь!

Потом их развели в разные стороны, а тетя Малуша хотела было увести Мишку домой греться, но он так расплакался, что пришлось его оставить на берегу мерзнуть. Так он продолжал стоять и смотреть на битву, а тетя Малуша сходила домой и принесла детям постных пирожков с блицами и барканом135 .

– Долго еще биться будут, шли бы вы, дети, домой, посогрелись бы, – увещевала она, но никто ее непослушался.

А Мишка вдруг вспомнил про воина Савву и подумал, что тому, должно быть, теперь особенно одиноко. Он все же сбегал домой ненадолго, перекинулся с Саввой парой слов:

–   Ну как там? – спросил раненый.

–   Бьются еще, – сказал Мишка.

–   Чья берет?

–   Неведомо. Но надо на Бога уповать, и одолеют наши.

–   Это ты мудро молвил.

–   Ты не скуцай тут, я к тебе мигом примцусь, когда наше одоленье придет.

В тепле дома было очень хорошо, и Мишка невольно задержался чуть подольше, чем собирался вначале. Он подкормил Савву пирожком и поведал о новых подлостях Увета, под конец горестно добавив:

–   Не жить мне теперь.

–   Отчего же?

–   Уветка обещал ноцью убить меня, когда я спать буду. Не смогу же я все время не спать.

–   Ничего, что-нибудь придумаем, – пообещал Савва, и Мишке стало легче.

–   Ну ладно, лежи, а я пойду опять на побоище глядеть.

Вернувшись на берег, он как-то очень скоро вновь продрог, и хотел уж было опять идти возле Саввы пригреваться, но тут началось такое, что он вмиг забыл о тепле и уюте. Сначала на лед озера вышли двое – монах и священник. У одного в руках была икона, у другого – лампада. Тот, который с иконой, поднял ее и показал узменцам, и все радостно закричали.

–   А зацем это? – спросил Мишка.

–   Се знак некий, и надо полагать – знак добрый, – сказал дядя Володя.

Потом священник перекрестил иконой воздух, осеняя сим крестным знамением узменцев, и все стали тоже изо всех сил креститься. Мишка раз двадцать осенил себя.

А потом все увидели, как огромное количество немцев стало стремительно двигаться сюда, к Узмени.

– К нам идут! – тревожно воскликнул дядя Володя.

– Тоцно, что к нам, ородь проклятая! – сказал его старший сын Васильке

И многие тут стали пятиться и уходить с берега, поспешая к домам своим. Очень скоро почти никого не осталось, матери уводили упирающихся ребятишек, и лишь дядя Володя со своими оставался на берегу, споря с тетей Малушей:

– Успеем! Погоди! Сейцас!

И уж решился было бежать вместе со своими детьми, как вдруг затрещало, загремело вокруг, оглянулись – а немцы под лед проваливаются!

Никогда не забыть Мишке этого зрелища! Огромная рать, зловеще приближавшаяся к Узмени, вмиг исчезла, ушла под лед, а там, вдалеке, задние ряды немцев продолжали сыпаться в огромную полынью.

–    Провалились! – закричал дядя Володя.

–    Провалилась ородь! – срывая промерзшее горло, воскликнул Мишка.

Первым побежал на лед Василько.

–    Василько! – истошно закричала тетя Малуша. – Куда! Тоже хоцешь провалиться?

–    Всем на берегу оставаться! – строго приказал дядя Володя, устремившись следом за Васильком. И еще несколько узменцев побежали туда, где стояли монах и священник. Мишка не выдержал и побежал тоже, успев крикнуть:

–    Я не провалюсь, я маленький!

На бегу он оглянулся и с удовольствием увидел, как тетя Малуша сграбастала и цепко держит остальных своих, включая Уветку. Потом он увидел, как монах и священник тащат кого-то из-подо льда, волокут подальше от провала, мокрого и жалкого. И когда узмен-цы подбежали, монах, оглянувшись на них, повторил:

– Шпильмана сберегите. Подарите его князю Александру. Пожалуй, он единственный, кто спасся, провалившись в сию великую и священную прорубь.

И дядя Володя вместе с Васильком и Юрятой Косым поставили немца на ноги.

Монах поднял со льда лампаду и пошел дальше в сторону другого берега озера. Священник взял икону и последовал за ним.

–    Быстро уходим! – приказал дядя Володя, толкая перед собой немца. – Как он сказал? Шпильман?

–    О, я! Я! Шпильман! – стуча зубами, поспешил якнуть мокрый пленник.

– Ну теперь уж, шпильман, конец вашей ороди!

Они благополучно добрались до берега. Мишка то и дело оглядывался и снова видел страшную полынью, покрытую плавающими, перекособоченными, налезшими одна на другую льдинами-торосами, – туда воз-вернулись исчадия ада. А когда взошли на берег, посмотрели и увидели, как наши войска гонят немцев со льда озера к Суболичскому берегу, гонят и бьют, топчут, уничтожают.

– Од оленье! – воскликнул дядя Володя.

–    Побе… – крякнул Мишка и окончательно охрип, горло схватило судорогой, очень больно и обидно, что именно в такое торжественное мгновение.

–    Побе-е-е-еда-а-а-а! – кричали все вокруг, прыгая и вознося к небу руки.

–    Слава Тебе, Господи! Слава Тебе! – стали креститься некоторые, и все тоже принялись осенять себя крестными знамениями.

Не в силах больше претерпевать холод, Мишка вместе со всем семейством дяди Володи отправился домой. Пленного мокрого немца вели туда же, и Мишка, видя это, твердо решил, что жить сему немцу осталось немного.

Глава двадцать вторая

ПОБЕДА!

Небо будто хотело изобразить то, что происходило на земле. Тучи рассеялись, солнце выглядывало с каждым разом все на дольше и на дольше, акогда во все лопатки погнали немца со льда озера, оно выглянуло и уж не исчезало, озаряя своим весенним сиянием весь дольный мир. Сделалось тепло и по-весеннему сладостно, а под доспехами у всех мокро от пота.

Весть о том, что огромная часть тевтонского воинства, устремившись к Узмени, провалилась под лед и погибла, железной лавой уйдя на дно, дошла до Александра, который стоял в окружении своего личного отряда.

–    Чем отслужу Господу за такой подарок! – в восторге воскликнул Ярославич. – Я и мечтать боялся, а Он мою потаенную мечту осуществил.

–    Да уж, потаенная! – усмехнулся князь Андрей, который, выполнив свою задачу, воссоединился с братом, чтобы вместе докончить сражение. – Даже и немцы все, поди, знали.

–    Хороший народ немцы, – рассмеялся отрок Ратисвет. – Узнали о мечте нашего князя – и провалились! Уважили. Вот, коли удастся нам Андрияша поймать, ты, княже, возьми его под локоток да скажи: «Может, пойдем искупаемся?»

–    Да я теперь всем немцам так говорить буду, – со смехом отвечал Александр. – И кстати, об Андрияше. Самое время теперь ловы на него затеять. Эй, немцы мои бывшие! На вас теперь надежда – поможете нам прежнего вашего местера поймать?

–    Прости, княже, – ответил Ратша. – Мы, конечно, в твоей теперь власти, но не хотелось бы нам с такой задачей справляться. В битве мы не подвели тебя, а ловить Андреаса…

–    Ну, так и простите, что не подумавши попросил! – устыдился своего предложения Александр. И впрямь, разве мог бы он потом уважать их, если бы они вместе с ним в поимке своего бывшего господина участвовали? – Благодарю вас за то, что в битве вы были наравне со всеми, а иной раз и лучше многих. Теперь хочу поручить вам важное дело – лед на озере с каждым часом становится все более хрупким, а надобно успеть собрать с поля брани павших. Всех перенести на тот берег. И не только людей, а и оружие. Все пригодится нам потом. Чтоб ничего не досталось озеру! Только вам и могу поручить сие, зная, что кропотливо все исполните.

–   Можешь не беспокоиться, княже, – поспешил заверить Александра немец Михайло Мороз, бывший Кальтенвальд.

–   А где Лербик? – спросил князь Андрей, проводив взглядом отъехавших исполнять свои обязанности Ратшу и Мороза.

–   Пал в битве, – ответил Александр. – Не стало одного из моих немцев. И многих не досчитаемся мы сегодня. Ярополка Забаву убили, серба Гавриила Свяку Ладожского… А я с ним так и не успел двух слов перемолвить… Многих иных унесло Божьей волей на небо…

–   У меня Евсташа погиб… – пригорюнился князь Андрей.

–   Но – не теперь тужить, братцы! – громко воскликнул Александр. – Присоединимся к погоне! Поймаем местера! Жажду сразиться с ним и возложить печать ему на лице, яко на Неве – Биргеру!

Он выхватил меч из ножен и высоко вознес его над головою. Все тотчас взбоднули коней и устремились следом за Александром, разворачиваясь в беге подобно тому, как расправляет свои крылья орел, преследуя добычу.

Битва давно переместилась к Суболичскому берегу – там последние стройные ряды тевтонцев обеспечивали отступление оставшимся полкам. Две трети немецкого войска было уже уничтожено и взято в плен. Впереди было видно, как уходят, уходят немцы, поднимаясь от озера на берег. Двуглавым орлом – одна голова Андрей, другая – Александр – княжьи полки налетели на береговую оборону ордена, и Андрей со своими, ударив, проломил немецкий строй, а Александр, заходя справа, быстро сокрушил край тевтонской обороны. Выскочил на берег, углубился в лес, рыекая взглядом в поисках местера и не видя нигде свою добычу. Там-сям полыхали стычки между победителями и уползающими прочь побежденными. Отрок Терентий, едва поспевая за князем, кричал ему, что едва ли можно застать Андрияша где-то поблизости:

– Ушел он, княже! Давно ясна стала наша победа.

Не хотелось верить в то, что не состоится их встреча,

но приходилось. Опечалившись, Александр выехал обратно на берег озера, где затухала и сворачивалась битва. Немцы и чухонцы сдавались в плен, а если кто не сдавался – того безжалостно добивали. Страшная и величественная картина открылась взору Александра отсюда, с Суболичского берега – огромное озеро, лед которого был красен от крови и весь представлял собою широченное кровавое пятно, сплошь усыпанное мертвыми телами людей и лошадей. На Теплом озере, возле Узмени, темнело другое широкое пятно, изрябленное множеством ледяных глыб, плавающих над студеной и черной водою. Там провалилась значительная часть немцев и чухны.

– Гаврило, Сбыслав! – кликнул князь Олексича и Якуновича. – Стягивайте войско! Следует выстроиться здесь, на этом берегу, и стройно преследовать ворога. Ежели позволят силы, мгновенно двинемся отсюда на Юрьев. Довольно ему Дарбетой именоваться. По следу уходящего неприятеля, на его спинах ворвемся в старинный град Ярослава Мудрого.

Но погорячился князь Александр. Нескоро смогли воеводы выстроить полки наши на Суболичском берегу, и вид у воинства русского был усталый и потрепанный. При виде бегства немцев казалось, их во много раз больше погибло, но теперь выяснялось, что великую цену пришлось заплатить за победу на озере – в каждом полке не досчитывались половины числившихся до битвы, а в полках чела и того хуже – на каждого уцелевшего приходилось по три-четыре павших. И самих воевод немало побило – новгородцы потеряли Жидяту и Твердисила, Падко Лущинича и Растрепал, погиб славный Ванюша Тур, предводитель москвичей и коломенцев, пал смоленский воевода Кондрат Белый, суздальский Ратислав, погибли Таврило Лербик, Свяка Ладожский, Ярополк Забава, многие другие славные витязи.

Снова тучами стало заволакивать небо над кровавым озером, снова солнце лишь изредка выплескивало лучи свои, не желая глядеть на окровавленную ледяную поверхность, по которой сновали уборщики, уносящие тела и снаряжение на тот берег, который и утром был русским. Только лошадиные туши, освобожденные от доспехов и сбруи, оставались на радость воронью, оно нетерпеливо каркало в окрестных лесах и уже нагло кружилось в небе.

Расположив десяток застав на Суболичском берегу, Александр велел остальным возвращаться на другой берег, уходить в села и деревни, где они останавливались накануне битвы, главным образом – в Кобылье Городище.

–    А мы куда? – спросил Ратисвет, видя, что сам князь-победоносец поворачивает Аера направо.

–    В Узмень поедем, – ответил Александр. – Заберем тело Саввы. Привезем его ко всем остальным, доблестно павшим в этой битве.

Он прибоднул Аера и поехал краем Суболичского берега, то и дело поглядывая на озеро и размышляя о Боге – что Он думает, глядя на дело рук человеческих? Он, создавый Небо и Землю, украсивший небеса солнцем и белоснежными облаками, а долы – лесами и реками, морями и озерами, весной превращающий все в зелень, а осенью в золото, зимой услаждающий взор человека бескрайнею белизной снега, подобной белизне облаков небесных; Он, еще вчера радовавшийся тому, как сверкает белой гладью это прекрасное озеро, что Он думает о том, как эту белизну окровавили люди?

И Александр не чувствовал радости от своей великой победы, а лишь усталость и раскаяние за грехи человечества, до сих пор не научившегося жить в мире. Ему даже стало стыдно за то, как он радовался известию о провале немцев под лед, ибо, ликуя о нашем торжестве, нельзя было веселиться о гибели людей. И какая страшная смерть – миг, и ты в студеной воде, и тяжелые доспехи влекут тебя к темному дну, где тебе лежать и разлагаться. А как только станет теплее, местные жители возьмутся нырять к тебе, чтобы поживиться доспехами и оружием, и лишь остатки того тела, которое некогда родила твоя любимая мать, никому не понадобятся, их доедят рыбы, затянет в себя дно озера…

–    Не хотел бы я так же! – весело произнес Ратисвет, когда они скакали мимо огромной полыньи.

–    Не приведи Боже, – согласился Терентий Мороз.

–    А ведь и ты, Терёша, мог туда кануть, – продолжал Ратисвет. – До гробовой доски благодари и почитай отца своего, что перешел он на службу к Александру.

–    Я буду, – не шутя вздохнул Терентий. – Ведь и вправду, если бы не он, быть мне сегодня в войске у Андрияша, и хорошо, если бы оказался взят в пленили пал бы на льду, а если б, как они…

Слушая их бодрые речи, Александр тоже хотел приободриться – ведь все-таки победа! – но не мог. Да и с грустной целью ехал он в Узмень – забирать еще одного покойника, любимого Савву.

Вот показались дымы и крыши огромного и богатого Узменского села, и Аер вдруг громко и пронзительно заржал.

– Чуешь, за кем мы приехали, Аер, – сказал ему Ярославич. – Чуешь, брат мой.

Он выехал на широкую узменскую улицу и направился в сторону дома Владимира Гущи, стоящего почти на самом берегу Теплого озера. Жители Узмени, увидев большой отряд Александра и самого князя, выбегали навстречу и кричали:

– Слава! Слава Александру Ярославичу! Хвала и слава победителям! Господне благословение!

И вот уже показался дом Гущи, из ворот которого выбегали ребятишки. Их ведь много у Владимира, за то его и Гущей прозвали… Но что это?..

Александр не мог глазам своим поверить и едва не свалился с коня, летевшего рысью.

Сам покойник, за которым они прискакали сюда, стоял на крыльце большого дома, опираясь на руки и плечи хозяев. И, подскочив к воротам, Александр спрыгнул с Аера, упал лицом в снег, тотчас поднялся и побежал, будто мальчик, к своему живому оруженосцу-отроку. И пока он бежал, ему до тех пор не верилось в сие чудо, покуда Савва не крикнул ему слабым криком:

–    Славич!

–    Саввушка! – отозвался Александр, подбежал и подхватил Савву, шагнувшего из объятий хозяев дома в объятия князя.

Глава двадцать третья

НАШИ СЛЕЗЫ

Вот уж дал мне Господь мучений в Узмени! Мало того, что раны мои продолжали терзать меня невыносимой болью и лишь мало-помалу стали заживляться, а тут еще выпал сей день сражения, которое проходило у меня под боком, а я никак не мог в нем участвовать! Сия мука похлеще любых болестей оказалась. Едва только пришло известие о том, что Александр и Андреяш схлестнулись тут, на льду Чудского озера, дом доброго Гущи опустел, и надолго. А я лежал тут, всеми позабытый и покинутый, одинокий израненный боец. Ох и тошно мне сделалось, братцы, ох и сумрачно! От бессилья своего, от неподвижности израненного тела хотелось мне воспарить и улететь – туда, туда, где хряск расщепляемых костей и звон железа, где стоны и крики, и веселье битвы. И слезы отчаяния покатились из глаз моих, всего меня затрясло от горя, я плакал, как малое дитя, осознающее свою слабость перед властью и всесильностью взрослых, не позволяющих тебе делать то, чего тебе так безумно алчется. Я хватал себя ладонью за лицо, и ладонь моя погружалась в горячую лужу горьких слез.

Но слезы только у баб неиссякаемы. У нашего брата их запасы скудны и быстро кончаются. Так и у меня. Все еще дрожа от отчаяния, я уже чувствовал, что глаза не могут более источать горькую влагу. Отсморкавшись в припасенную для меня льняную ширинку, я тщательно вытер себе засморганную рожу, несколько раз вздохнул и постарался успокоиться. Но сердце стучало сильно, ударяя в голову, особенно за ушами, где так и слышались тугие удары. И откуда только взялось во мне крови, чтобы снова так ходить и стучать по голове? Казалось, вся моя жильная жидкость из ран источилась, а поди ж ты, за шесть ден, что миновали от Мостовского сражения, новой крови во мне достаточно народилось.

Так я лежал тихо, стараясь думать о Боге и молиться Ему. Но это только у тебя, Славич, хорошо, легко получается – взять да и отдать себя всего целиком молитве. Но на то ты и есть солнце земное, а мы, грешные, сплошь из глины соделаны, нам не просто очеса свои небу поднимать, вся наша жизнь глиняная в телесах зудит, только ее малость смиришь да притопчешь – она наново распрямляется, и уже всего хочет, всего осязаемого, чувствительного, горячего.

Немного обессилев после слез и рыданий, я даже стал помаленьку задремывать. И настолько мое присутствие в доме умалилось, что наглая мышь, вылезя из свой укромной норы, пошла бродить по углам и закоулочкам дома с таким же важным видом, как иная жена ходит по торгам, перебирая товары, прицениваясь и приторговываясь.

– Али тебе мало ночи, чтобы скрестись да мышинствовать? – спросил я ее, но она даже и бровью не повела, как будто чуя во мне безопасного и неподвижного подранка. – Э-эй! К тебе обращаюсь, плюгавка подпольная! Ты откуль такая дерзкая тут? Уж не с кошачьих ли похорон явилась?

Нахалка остановилась и принюхалась к моему голосу, шевеля мелкими усишками. Не иначе как упоминание о кошках огорчило ее.

– А кстати, – продолжал я разговаривать с мышью, дабы хоть как-то отвлечься от горестных мыслей о битве и о своем бессилии, – где там пропадает гущинский котофей? И как он, супостат эдакий, прозевал мышье вторжение! Где ты там, Котяй Мурлыныч? Нечто тоже сбежал на битву глядеть?

Так молвив, я вновь пригорюнился – даже ничтожная кошачья четвероногость и та может позволить себе пойти и хотя бы издали понаблюдать за сражением, а я лишен и этой возможности. И вновь меня стало трясти от обиды, но уже бесслезно, сухо колотило. Не упомню, сколь долго сие продолжалось. Умная мышь, перестав беготать по полу, присела, приподнялась и внимательно смотрела на мои страдания. Вдруг ее всю передернуло, и не успел я глазом моргнуть, как она стрелой улетела в дальний угол и исчезла. Тотчас нашлось и объяснение ее бегству – великий гущин-ский кот львиным шагом выступил из-за двери и направился в середину клети, в которой я лежал на широкой постели под образами. Одарив меня коротким великокняжеским взглядом, кот столь же небрежно муркнул в мою сторону, сел на самом почетном месте посреди помещения и взялся неторопливо вылизываться, будто только что пообедал, по меньшей мере, дюжиной мышей. Успокаиваясь, я наблюдал, как он прихорашивается, как любовно и старательно облизывает свои полосатые доспехи до сверкающего блеска.

– Ты-то хоть видел, кто там кого одолевает, Котяйка? – спрашивал я его, но не удостаивался ровным счетом ни малейшего ответа. – Экое в тебе, братишка, равнодушие. А ведь ты, как ни крути, являешь собой образ и подобие того самого льва, который изображен на стяге нашего князь Александра. Только что тот золотой, а ты полосатый.

Он продолжал долго и тщательно приводить в порядок свои шерстяные кольчуги, не обращая на меня никакого внимания, а у меня, как на грех, рана в правой стороне груди стала ни с того ни с сего наливаться болью, все сильней и сильней, хоть криком кричи. Поскольку людей вокруг меня не наблюдалось, я мог позволить себе от души постонать, ибо от боли аж задыхаться стал. И так я лежал и стонал, а Котофей все вылизывался и вылизывался, являя полное равнодушие ко всем моим страданиям. И это длилось бесконечно долго.

Наконец кот удовольствовался произведенной чисткой, внимательно посмотрел на меня, снова мурк-нул и вспрыгнул тяжело на мою постель. На мгновение замер, будто прислушиваясь к чему-то, и вдруг, прошагав прямо по мне, улегся рядом, плотно прижавшись спиной ко мне справа, именно там, где горело болью. Я хотел было прогнать его, но он так громко и уютно зарокотал, что я передумал, а еще через некоторое время – чудо! – нестерпимая боль в груди стала стихать, смиряться и вновь сделалась такой же необременительной, какой была утром. Кот уже не рокотал, забрав мою боль и уснув, а я боялся пошевелиться, чтоб не спугнуть моего полосатого лекаря.

Так мы лежали, и кот спал, а я старался дремать, хотя душа моя все равно стремилась на лед Чудского озера, к тебе, светлый мой Славич. Когда прибежал мальчонок Ратмиша, я дремал, но при виде его мигом встрепенулся, спугнув кота, который сонно отполз от меня.

–    Ну как там? – спросил я Ратмишу.

–    Бьются покуда, – ответил мальчик.

–    И кто ж да кого ж одолевает?

–    Неясно. Но положено на Бога надеяться, и тогда непременно победят наши.

–    Гляжу, мудрый ты, Ратмир-Алексей.

–    Ты не томись тут, как только наша победа наступит, я стрелой прилечу к тебе с известием.

Он подкормил меня пирожком с грибами и морковкой, рассказал о том, как его снова обижал родной сын Гущи Увет, и вскоре он опять умчался на берег озера, оставив меня одного.

И снова боль стала распалять меня, но, придвинув к себе кота, я вновь чудесным образом от нее избавился.

А потом настал миг, и твоя, Славич, победа ворвалась в дом Владимира Гущи, хлынула всем людом в двери:

–    Одоленье!

–    Победа!

–    Радуйся, раненый Савво!

–    Погнали немца проць!

–    А многие из них под лед провалились!

–    Неужто провалились! – воскликнул я радостно. – Сбылась мечта Славича повторить то же, что удалось на Омовжи.

–    Да вот же! – кричал Ратмиша сильно охрипшим голоском, выводя пред мои очи мокрого и трясущегося немца. Губы у супостата посинели, как у мертвеца, в глазах светился ужас.

Он тотчас стал оправдываться предо мной, как видно возомнив, что я стану решать его судьбу:

–    Ихь бин каин, каин кригер! Ихь бин шпильман, баканнт дудешен шпильман! Каин, каин кригер!136

–    То-то и оно, что ты Каин, – ответил я ему сурово. – Подобно Каину, отцу греха убийства, пришел сюда убить брата своего Авеля. Да глядь – и провалился! Ах ты мокрая курица! Кто ж тебя вытащил-то?

–    Христовы люди спасли его, – отвечал Владимир Гуща со смехом. – Да не велели обижать. Сказывали, коль уж он единственный, кто не погиб в водах озера, жизнь ему сберець да подарить сего шпильмана князю Александру.

–    Ну, коль так, придется оставить его в живых, – улыбнулся я, приподнимаясь. Шпильман при виде моей улыбки тотчас проявил в своем взгляде надежду на спасение. – Да не трясись ты! – строго сказал я ему. – Ужели думаешь, что тебя из озера выудили, чтобы на

суше прикончить? Так ведь ты же не рыба!

–    Не рыба! – захохотал Гуща, и тотчас все весело и громко стали хохотать над немцем, похлопывая его по мокрым плечам и спине. Потом сняли со шпильма на опушенный мехом кафтан, под ним обнаружилась кольчуга, ее тоже сняли, оставив спасенного в одной сорочице. Вид у него вновь был встревоженный. Видать, он подумал, что его токмо ради кафтана и кольчуги временно оставляли на этом свете. К тому же и Ратмиша мой, встав пред шпильманом, подбоченился и показал ему грозно кулачишко:

–    Погоди ужо, немецкая морда! Дай только срок, поганый Каин!

А я за всем этим и сам не заметил, как уже свободно и легко сидел на краю своей постели, забыв про все свои раны и боли. Вместо мокрого кафтана и кольчуги шпильману по моему распоряжению выдали старый кожух, чтобы он мог в него укутаться и немного отогреться. Но его уже явно колотило не столько от холода, сколько от страха за свою подмоченную жизнь.

По дому поплыли запахи из печи, в которой жена Гущи Малуша затевала особенный ужин в честь победы. Твоей, Славич, победы. А я вновь стал изнывать оттого, что не могу быть сейчас подле тебя, мой хороший. И что-то вдруг стало подсказывать мне, что и ты теперь наконец вспомянул о своем верном оруженосце, подрубившем столб шатра Биргера, но оказавшемся столь бесполезным здесь, на льду Чудского озера. Волнение охватило мою грудь. Я почувствовал, что ты едешь сюда, ко мне, еще, поди, не зная, жив ли я или умер от ран.

И я встал на ноги и пошел к дверям. В глазах у меня все поплыло, Владимир Гуща подхватил меня:

–    Куда ты!

–    Невтерпеж мне… – прохрипел я в ответ. – Хочу вон из дома… Хочу увидеть мир Божий…

–    Да как же… С такими ранами…

Я уже не мог ничего отвечать ему, а упрямо влачил свое ослабленное тело к дверям, стремясь выйти на крыльцо. И до сих пор не могу я никак объяснить, что предвещало мне твое появление, Славич. Но когда я вышел наконец из дому на крыльцо, то так и есть – увидел тебя, скачущего по мокрому снегу на своем золотисто-буланом Аере, золотом в лучах яркого весеннего солнца.

И ты подскакал к воротам дома, ворвался во двор, спрыгнул с седла и упал лицом в мокрый снег. Но тотчас поднялся и побежал ко мне навстречу. И я из последних сил кликнул тебя:

–    Славич!

–    Саввушка! – отозвался ты.

Я шагнул и упал в твои объятья, совершенно обессиленный. Ты подхватил меня и вместе с Гущей потащил обратно в дом, радостно бормоча:

– Живой! А я-то и не чаял живого тебя встретить!