Текст книги "Невская битва"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

ПЕЛЕНЯНЬКИ

–   Какты думаешь, матушка Феодосия, может, они уже добрались до свеев и столкнулись с ними? Возможно, пока мы наслаждаемся этим утром, Александр Ярославич уже бьется?

–   Нет, Сашечка, сего не может быти, – отвечала невестке великая княгиня Феодосия Игоревна.

Редкий случай, когда она ночевала не в Юрьевом монастыре, не вблизи могилы старшего сына, а в Княжьем Городище, не на левом, а на правом берегу Волхова. Ночью шел дождь, а когда они обе проснулись, чуть заслышав гулюканье Васи, с крыши в тишине шлепали капли. Встав, горячо помолились, и вот теперь Брячиславна кормила сыночка грудью, а Игоревна сидела рядом и с удовольствием смотрела на невестку и внука.

–   Хорошо, что ты у меня молочная, – похвалила ее. – Коли дитя родной пищей вскормишь, на будущее хоть какое-то поручительство о его здоровье получишь.

–   А ты, матушка, моего Сашу долго вскармливала?

–   Долго, дочечка, его – очень долго, больше года. У него уже зубы вовсю полезли, накусывал мне, бывало… Я даже злилась на него: «У, волчок эдакий!»

До крови! Зато и не болел у меня никогда. Не то что бедный Федя… И как так получается, что ему ничего не досталось в жизни?.. Сызмальства будто обделенный был…

Она умолкла, горестно вспоминая ту страшную пору своей жизни, когда так горячо сошлась с Ярославом, стала его женой, и как все тогда было зыбко, на ниточке висело…

–    Как обделенный? Расскажи, Феодосья Игоревна!

–    Тяжко рассказывать. Сама я отца не знала, погиб родитель мой в самый год моего появления на свет. Я полагала, что и моему ребеночку не видать тятю своего, такая вражда в те годы была лютая между князьями. За ту вражду на нас Господь и наслал великие бедствия – могулов этих да латынское обозление. Литву еще. В год нашей с Ярославом свадьбы мой дедушка Глеб Владимирович затеял не что-нибудь, а внуков собственных истреблять. Любимый брат мой Ингварь едва от своего деда смерть не принял. Тогда мы с Ярославом и поженились. А в следующее лето, среди злобы и общего безумия, родила я Феденьку.

Слабенького, жалкого. Крестили на другой день, боялись, помрет. А вскоре я молоко утратила от горя, когда дед привел на Русь половцев и грозился всех нас своими руками передушить. Стыд какой, Господи! Как в таком сраме можно было покойно дитя выкармливать? Стал мой Феденька криком кричать. Поест, успокоится, а вскоре опять в крик. Ну, сделалось очезримо – мало ему моего молочка. Пришлось кормилицу ему сажать, а ведь это уже чужая плоть. Господи! – Феодосия вскочила и – к иконам: – Боже наш, Человеколюбче Христе! Прости согрешения безумному деду моему Глебу Владимировичу окаянному! Помяни его во царствии Твоем, а ежели он во адех, убавь огонь в пещи его огненной!.. Смилуйся над ним, Боже, над проклятым душегубцем!

Она вернулась на свое место рядом с Александрой, утерла слезу и продолжала:

–    Свет не видывал такого ирода, каким был мой родной дедунюшка. Но Бог милостив, не попустил большего поругания нашему роду, посрамил не нас, а злодея. Разбитый в битве, дед ушел с половцами назад в степи и там, сказывают, совсем разума лишен бысть, сам себе смерти сыскал. Ах, как же я его ненавидела, как боялась!.. Нет, оно, конечно, Сашунюшку я уже куда как в лучшие времена породила. И молочком его напитала под самую крышечку. Оттого-то он здоровенек. Признайся, хорошо мял-то тебя?

–    Ну матушка!..

–    Да ладно, я же никому не скажу. Должен был хорошо, оттого что у него силы немереные. Он и в утробе у меня, бывало, как шевельнется, так до самого сердца достанет. А Федя – нет, и в животе тихо скрывался, будто тоже боялся моего деда Глеба. Очень они

разные получились – Федюня и Саша.

–    Саша… – усмехнулась Саночка. – А я его уже привыкла Леском звать.

–    Сие по-местному, по-новгородски.

–    Мне и Саша любо, и Леско. Леско – он будто бы лес свежий. Мой лес. Я в него вхожу и дышу им, не могу надышаться. И в том леске птицы радостно щебечут, и зверья много, и ягод сладких, и грибов душистых, всего, всего много… Вот как мы поели и потягушимся, вот как!.. – Брячиславна весело залюбовалась насытившимся сынком. Он поулыбался немного и срыгнул ненадобное, лишнее.

–    Хорошо у вас тут, на Городище, стало. Раньше не так было. Я гляжу, и твоими стараниями здесь уютнее, – похвалила невестку Феодосия. – Вот так же было у нас с Ярославом, когда мы в Переяславле зажили. Лучшая пора моей жизни. Потом Андрюша родил

ся, за Андрюшей я и рада была одного за другим из себя, как грибы из корзины, извлекать – Костеньку, Афоньку, Данилку… Тихое время, спокойное настало. Казалось, навеки так будет. Ярослав в полки насумь и емь успешно ходил, покорил дикарей под свою пяту, добыл себе доброй славы. Росли грибочки мои, особенно Сашуля быстро развивался, всегда радостный, бойкий, ямочки на щечках играют, румяный! Эх!.. А если и озорничал, то не вредно, как некоторые дети озоруют. Так и стоит у меня перед глазами его смеющееся лицо с ямочками на румяных щеках, я сравниваю – подобно в книгах доброе солнышко пишут. Такой он был.

–    Такой он и есть. Почему же был? – встревожилась Брячиславна. – Ох, неспокойно у меня что-то на сердце. Говорю же – бьются с проклятыми свеями в сей час!

–    А я говорю – не тревожься. Дай Бог, если только теперь до Ладоги доплыли. Они ж от Ладоги к Неве пойдут. Само раннее – завтра биться будут, а скорее всего, я так предполагаю, что на день Владимира пошлет им Господь Бог свидание с латыном, чтобы Владимир Красно Солнышко поспособил нашему воинству. Не зря Спиридон его крестильные власы Саше велел в ладанке на шею повесить.

–    Стало быть, не сегодня надо усерднее всего молиться?

–    Молиться будем во все дни, но только сегодня сердцу своему скажи, чтоб вздремнуло. Хотя, конечно, легко сказать. Сердца у нас непослушные. У меня – сколько уж лет прошло – а никак по Феде сердце не успокоится. Саша у меня всегда был самый любимый сын, а Федя – самый жалкий, засердечный. Слабый, болезный, вскоре стал отставать, а годам к семи нельзя было сказать, что он старше всех – сперва Сашуня его по всему обогнал, потом Авдреяша, а потом и остальные. Ярослав по уговору должен был в Новгород старшего сына усадить, да как его одного сюда упекать? Никак, только вдвоем с Алексахой. С приезда сюда кончились самые хорошие времена моей жизни. Новгород сей неспокойный… Супостатов быстро нам тут нашлось. Они и Федю сгубили, я в том нисколько не усомневаюсь. Скольких Ярослав переловил да пересажал тут, на Городище, в узилище, а еще больше на воле осталось, в Медвежьей Голове с немцем спелись. Через них отравленные подарки приходили, я потом все просчитала – Саша те сладости не ел, а Федя всегда до сладкого был падок… Но ничего доказать нельзя было. Вот – живой мальчик мой, а вот он уже в домовине лежит и ручки на груди скрестил. Варили мы свадебные каши, а ели – поминальные…

–    Не терзайся, родненькая! – Уложив Васю в зыбку, Александра подсела к свекрови, приобняла ее, прижала к себе. И тут только как-то особенно остро почувствовала, до чего в ней самой все дышит здравием и силой, и какая Феодосия – иссохшая, легкая,

слабая. А еще новый плод в себе вынашивает. Откуда силы берутся? Родит ли еще одного ребенка Ярославу? Выживет ли после него? Лет ей – уж за сорок. По Саночкиным понятиям – старуха. – Ведь никакой твоей вины нет в Фединой-то смерти.

–    Нету… А вот здесь, – Феодосия прижала кулачок к груди, – гложет так, будто я сама его отравила. И куда мы спешили его, четырнадцатилетнего, же нить? Как крестить торопились, так и под венец… Вот вы с Александром – в самую пору друг друга познали.

Храни вас Бог! Мое такое предчувствие, что он с великой славой от свеев возвратится. Побьет их знаменито. Мне в молодости было предсказание от одного монаха, что старший мой сын аки солнце воссияет на Русской земле. И вот, дочунюшка, как, бывало, гляну на Федю и думаю: «Солнце? Да какое ж он солнце? Скорее на бледную луну похож. А ведь он старший!» И такими мыслями освободила его от старшинства. Александр сделался старше других моих детей. Вот уж он и впрямь – солнце. Нечего говорить – есть и моя вина в Фединой кончине… Мысленная вина!

–    Да нет же! – воскликнула Брячиславна от всего сердца.

–    Ну нет, так и нет, – вдруг стряхнула с себя внезапно нахлынувшее раскаяние Феодосья Игоревна. – А давай-ка, я тебя обучу зырянские80 ушки делать. Ле-ско твой их смерть как любит. К его возвращенью своими рукам налепишь да наваришь ему, у-у-у!

–    Ты, матушка, совсем оновгородилась, как я погляжу, – засмеялась Саночка. – «Своими рукам»!

–    А что же, с волком жить – по-волчьи и выть! – тоже рассмеялась Феодосья. – И ушки меня тут научили колобачить. Мы когда в первый год в Новгород приехали жить, нам тут приладили для стряпни зырянку-приспешницу, Варвару. Она мне те ушки и показала. Царствие небесное рабе Божьей Варваре!.. Позырянски ушки именуются пеленяньки. Наварим с тобой этих нянек и сами первые их наизведаем.

–    Да я не стану, – замялась Брячиславна.

–    Отчего же?

–    Да я присягнула не вкушать никакой пищи, покуда Леско не возвратится.

–    Кому ж ты присягнула? Какой такой неразумный поп мог столь глупую присягу принять?

–    Да я не попу… Я самой себе слово дала.

–    Ну, коли самой себе, так я своей волей и свекровной властью с тебя сей обет снимаю. Нечего-нечего, тебе дитя кормить надо, а кмети наши до самого успенского заговенья могут не возвратиться, и что тогда? Ох и рассердила же ты меня! Захотела, чтоб Васе, как некогда моему Феде, кормилицу присаживать? Похвостать бы тебя хорошенько плеточкой за такие дури!

–    Прости, матушка…

–    Прости… Ладно уж, прощаю на первый раз. Бери Василька да посадим его рядом с нами. Детишки очень любят смотреть, как тесто делается, они ведь и сами будто из теста слеплены.

Невестка и свекровь нарядились в обыденные простые летники со схваченными выше запястий рукавами и отправились в приспешную горницу. Две стряпухи взялись им помогать. Васю, как и сказала Феодосья, посадили рядом, и он стал взирать с превеликим любопытством на происходящее.

–    Ушки, – говорила свекровь, – бывают самые разные. Все зависит от того, какое кто любит тесто, какую кладут начинку, в чем варят. Тесто обязательно должно быть не жилое, не сканое, не соложеное, а самое простое, быстрого замеса и хорошо раскатанное. Чинят ушкам внутренность точно так же, как и пирогам, – из чего только душе угодно. Алексаня любит больше всего мясные – из свиного и говяжьего мяса с добавлением баранины, еленины и медвежатины. Вот мы теперь наших стряпух и отправим за такими слагаемыми. Андрюша мой любит с сыром, называя их «сырянскими ушками», а Данила и вовсе с капус

тою предпочитает. Кстати, о Даниле, но о другом… – особым голосом заговорила Феодосья, когда обе приспешницы отправились за указанными видами мяса. – Давно хотела спросить тебя, Саночка, да все стеснялась. Развей мои свекровичьи думы, сделай Божескую милость!

–    О чем ты, Феодосья Игоревна? Неужто о князе Данииле Романовиче?

–    О нем. Скажи мне, накануне вашей свадьбы в Торопце виделся он с тобою?

–    Виделся.

–    И что же? Правду ли бачут, будто он хотел силою увезти тебя с собою, татьским способом выкрасть?

–    Лгут, матушка. Не хотел. Он только спросил меня, а я отказалась.

–    Да как же он посмел о чем-то спрашивать тебя, похабник! Сосватанную и уже обрученную! И что же он спрашивал?

–    Он не сам даже, а прислал своего слугу Маркольта, и тот мне говорит: «Не гневайся, княжна, а князь Даниил Романович делает тебе предложение уехать с ним сей же час и стать его женою. Согласна ль ты?»

–    И ты не разгневалась?

–    Да как ты можешь обо мне такое подумать, Феодосья Игоревна! Не просто разгневалась, а все сердце против них подняла и так сказала Маркольту: «Ступаи теперь же к своему господину и передай ему, что ежели он немедля не покинет Торопецкий град, тоязаутра же скажу жениху, какое он мне нанес оскорбление!» И в ту же ночь князь Данила из Торопца бежал. Вот и весь сказ, как на духу! Господь свидетель, что я ни словом не покривила против правды.

– Ясочка ты моя! – воскликнула свекровь, радуясь такому ответу невестки. – Перепелиные твои косточки! Дай я обниму тебя, Саночка!

Но долго не суждено было им обниматься, потому что в тот же миг, как Феодосья Игоревна заключила в свои объятья Александру Брячисловну, вбежали с мясом обе приспешницы и, перебивая одна другую, возвестили:

–    Ядрейко…

–    Ядрейко Ярославич…

–    Ядрейко Ярославич приехал!

Глава девятая

АНДРЕЙ ЯРОСЛАВИЧ

Две недели назад отец отправил его к брату в Новгород, дабы рассказать о том, что в ближайшее время ожидается неминуемое нашествие Батыя на полуденную столицу Руси, а потому Александр должен в любой час быть готовым привести свою дружину к стенам киевским. От Киева Андрей плыл на струге до Смоленска, там тоже провел беседы по поводу грядущего бедствия, из Смоленска съездил еще в Полоцк, а потом по Ловати спустился на ладье до новгородских пределов.

Сегодня на рассвете он наслаждался видами Ильмень озера. Дальние облака на западе, принадлежащие вчерашнему дождю, таяли, как весенний снег, и вскоре небо полностью очистилось. Когда с правой руки осталось позади устье реки Меты, вдалеке показались купола Юрьева монастыря, где проживала дорогая матушка Феодосия Игоревна. К ней он стремил-

ся всем сердцем, соскучившись за несколько месяцев разлуки. Когда слева встало прибрежное сельцо Пе-рынь, у Андрея возник спор с отроком-оруженосцем Никитой Переяской, который вдруг заявил, что отсюда Ильмень кончается, а Волхов начало берет.

–    Ошибка, – сказал Ярославич. – Всяк знает, что Волхов начинается с того самого места, где наш Юргиев монастырь стоит. Там река и глубину набирает.

–    Глубина начинается еще от устья Меты, – возразил Никита. – И это ничего не значит. А вот тут, где село Перынь, стоял деревянный болван громовержца Перуна. Сюда к сему идолищу притекали волхвы. Вот отчего и река получила наименование Волхов. Я все знаю! Еще говорят, что болван и по сю пору на дне Ильменя потоплен лежит. В день Страшного Суда он оттуда встанет, и господь Иисус Христос его Судить будет.

–    Деревянного? – со смехом спросил Андрей. – Ты бы уж лучше молчал, Никитка!

–    Он хоть и деревянный, а на Страшном Судище встанет и будет живой. И Господь его по милосердию своему простит.

–    Идолище?! Ты еще скажи, что Христос и чертей простит!

–    Может, и простит, – ничуть не смутился Никита.

–    Чертей?!

–    А хоть и их.

–    Ну это ты вон Турене-дурене голову дури, а я и слушать не желаю.

– И напрасно. Я недавно от надежных людей слышал, что в граде Русалиме есть самый святой праведник Елпидифорий, который до того стал свят и праведен, что в своих молитвах даже молится Богу о прощении чертей.

–    Тьфу, да и только! – вконец возмутился князь Андрей.

–    А что, правда ли, что такой есть молитвенник о чертятах? – оживился другой Андреев отрок – Евсташа Туреня.

–    А то я врать стану! – обиделся Никита.

–    А то нет! Известный брехун! Говори, кто тебе про того праведника сказывал?

–    Паломники, кои до Русалима хаживали, вот кто.

–    Никитка! Побью! – не выдержав, пригрозил князь Андрей. Вскоре они причалили к маленькому монастырскому вымолу, но не успели сойти с ладьи, как монах сообщил о том, что великая княгиня не изволила сию ночь в обители ночевать, а, по случаю отправки дружины князя Александра на войну, почивала на Рюриковом Городище со своей невесткой Александрой.

–    Как на войну? – удивился Андрей.

–    Свей пожаловали, – пояснил монах. – К Ладоге идут. Огромное войско. Князь Александр ринулся им навстречь с благословения архиепископа Спиридона.

–    Вот так новость! – воскликнул Андрей и велел плыть далее, к Городищенскому вымолу, не дожидаясь, покуда позовут сестриц, живущих при матери здесь же, в Юрьевом, восьмилетнюю Евдокию и трехлетнюю Ульяночку. В душе его все резко переменилось. Только что он предавался блаженной утренней лени, свежести летнего после дождевого утречка, не прихотливой беседе, но вот теперь в сердце его клокотало – Александр ушел бить свеев, а как же он? Принем и дружины-то нет, всего двое отроков да пятеро иных дружинников. Остальное собственное войско осталось при отце в Киеве.

Сойдя на пристаньку в Городище, Ярославич скорее поспешил повстречаться с матерью и невесткой. Феодосия встретила его радостно и сердечно, расцеловала все-все лицо его:

–    Вот Господь! Увел одного сына, так привел другого!

–    Дак я сидеть не стану, побегу догонять брата! – выпалил Андрей.

–    А я тебя не пущу, – сказала матушка.

Сидящий на руках у Александры племянник Вася вдруг ни с того ни с сего расплакался, будто обидевшись, что князь Андрей не торопится обратить на него внимание.

– Ах ты, каков Василько-то стал великий! – протянул к нему руки Андрей, взял в ладони лицо мальчика, прижался к нему губами. Тот сразу утешился и даже стал улыбаться.

Александры Андрей стеснялся, ее красота смущала его, и он боялся хоть как-либо проявить сие смущение и тем самым оскорбить молодую братову жену. Потому с ней он здоровался сдержанно. Что говорить – он завидовал брату и очень хотел бы, чтоб Бря-числавна была не братовой, а его женою. О браке с другой девушкой Андрей пока еще не помышлял, и Са-ночка воспаляла его душу по ночам, снилась, желалась ему, бедному.

–    А мы тут зырянские ушки лепить затеялись, – сказала Брячиславна.

–    Люблю! – воскликнул Андрей так, будто признался в любви не к зырянским ушкам, а к самой Саночке.

–    Я даже знаю, с чем. С сыром, – засмеялась Брячиславна.

–    Ну так принимайте меня к себе в приспешники, – сказал юноша, краснея.

Они вновь возвратились в стряпчую горницу, где одна приспешница вовсю раскатывала тесто, а другая ставила в огонь чан с кусками разного мяса. Васю усадили в корзину и поставили прямо на столе, дабы он мог наблюдать. Андрей расстегнул и снял с себя лазоревый кафтан венедицкого атласа. Оставшись в сорочке, деловито приблизился к столу. Одна из стряпух принесла миску творожного сыра, его приправили медом и тертым орехом, вбили одно сырое яйцо и все тщательно перемешали.

– Первая начинка готова, – молвила Феодосия. – Это для Ядрейки нашего, сырная. Теперь берем доскан и делаем из теста кружочки – вот так, вот так… Делай дальше кружочки, Андрюша, ты в детстве смерть как их любил выдавливать. А Саша никогда не любил с тестом колобашиться. «Липкое!» – и все тут.

–    А мне любо лепить, – сказал Андрей Ярославич, давя перевернутым дощатым стаканом тесто, образуя из него крупные монеты и знай отбрасывая.

–    Ибо в лепке есть образ нового творчества, – сказала Феодосия. – Родители нас, женщин, вылепливают, а вы, мужи, потом начиняете разными начинками. Я потому и люблю эти зырянские ушки, что они мне нас напоминают. Истинно мы – как те пеленяньки, паки и паки пузаты, с начинкой. Смотри же, Саночка, подолгу никогда не ходи порожняя. Как молоком выкормила дитя под самую крышечку, так заново наполняйся. И муж будет тобою доволен. А если женою доволен муж, то и Бог ею доволен. Вот так берем начинку, кладем ее и вот так заворачиваем.

–    И получается беременная пеленянька, – восхитилась Брячиславна первому слепленному ушку.

–    С сыном-сыром, – добавил весело Андрей Ярославич.

–    Попробуй ты теперь, – предложила свекровь невестке. Александра положила сыр на белый кружок, стала заворачивать, слепить пеленяньку удалось, но не так ловко и изящно, как у Феодосии.

–    Во! – сказал из своей корзины Вася и оглушительно заверещал от восторга. Ему понравилось, что у мамы получилась пеленянька.

–    Я же говорю, дети любят смотреть, как мамы с тестом колобкуются, – рассмеялась Феодосия, целуя внука в румяную щечку. – Тебя, Андрюша, тоже пора уже женить да поглядеть, какая от тебя начинка получится. Я для тебя уже присмотрела невестушку…

–    Не надо, – мигом рассердился на мать Андрей Ярославич.

–    Как это не надо? А я говорю – надо! Подтверди, Сашечка!

–    Конечно, надо.

–    Еще бы не надо! Такой ущерб в стороне нашей Русской! Немедленно прирост нужен, лепить да лепить новых кметей, как эти вот ушки! Ишь, как у него ловко получается! – Феодосия обратила внимание невестки на то, как быстро из-под пальцев Андрея образовывались пригожие пеленяньки. – Настоящий поспешник! Вот так и детей надо метать. Осенью женить тебя будем, Андреяшечка, и не спорь!

–    А я говорю, не будем! – пуще прежнего рассердился юноша. И особенно осерчал на невестку, которая поддакивает. Так и захотелось ее чем-нибудь уесть.

–    Это почему же, позволь тебя спросить? – тоже осерчала матушка.

–    Потому что я уже сам присмотрел себе невесту.

–    Кого же, позволь тебя спросить?

–    Да… Старшую дочку Даниила Романовича Галицкого, – соврал Андрей первое, что пришло в голову. – Он с ней к отцу в Киев приезжал.

–    Да ей же еще и десяти лет нету! – воскликнула Феодосия.

–    Ничего, мы подождем, – сказал Андрей. – А красавица будет такая, что на всей Руси не сыскать. Через пару лет и посватаюсь к ней.

–    Да как бы не перехватили, – проворчала Феодосия. – Что ж она? Неужто взяла за сердце?

–    А вот и взяла. – И Ярославич посмотрел на Александру, мол, вот тебе, не в тебя я влюблен, а в дочку твоего неудавшегося женишка! – Отстаешь, Брячиславна! Я вон уже сколько ушек наприспешил, а у тебя только пятое.

В сей миг отворилась дверь и вошел не кто-нибудь, а боярин Федор Данилович, бывший дядька-кормилец князя Александра. Лицо его горело необычайной новостью, коей он стремился скорее разродиться:

– Гонец! От свеев гонец прибыл! С грамотою Александру Ярославичу от свейского местера.

– Вот оно как! – сказал князь Андрей. – А Александр уже того местера бить отправился. Припозднились свей. Ну так я и приму гонца вместо брата. По старшинству я следующий, так что… В гостиной палате, я туда тотчас поднимусь. Приводите туда гонца.

Вдруг в голове у Андрея родилась головокружительно дерзостная мысль, аж дыханье сперло. Хоть немного, но побыть мужем Саночки! А? Что скажете?

–    Брячиславна! – тотчас обратился он к невестке. – Не обидит ли тебя мое предложение?

–    Какое?

–    Моей женой побыть совсем немного.

–    Ты что мелешь! – возмутилась Феодосия.

–    Не понимаю, – сказала Александра.

–    Очень просто. У меня вдруг такой замысел сподобился. А давайте обманем гонца свейского. Внешне я мало от брата отличаюсь, ростом только поменьше, а в остальном… Скажусь Александром! Как будто я еще не ушел в полки на местера, а все еще тут сижу

и только начинаю войско собирать.

–    Да, а то он не проведал заранее об уходе полков! – возразил боярин Федор. – Да ему весь Новгород уже протрезвонил.

–    Ничего, я придумаю, как его переубедить, – махнул рукой князь Андрей. – А вы, матушка и невестушка, при мне будете, и ты, Брячиславна, держи себя так, будто я твой муж Александр. Можно такое?

Все разом посмотрели на Феодосию, что она скажет. Та подумала немного, поразмыслила и сказала:

– Можно. Разумно. Обманем свеев. Они будут думать, что Александр нескоро на бой явится, а Сашенька наш как раз и ударит по ним внезапно! Умница, Андрюша! Дай я тебя поцелую!

Спустя немного времени они уже восседали в гостиной палате в окружении немногих оставшихся в Городище бояр, включая Федора Даниловича. Он не пошел вместе с дружиной, ибо все последнее время сильно хворал, а теперь радовался, что может быть полезен как бывший Александров опекун – мол, раз он при Александре, стало быть, это и впрямь не Андрей, а Александр.

Андрей снова был в своем лазоревом атласном кафтане, но голову его уже венчала княжья шапка, украшенная бисером и опушенная соболем, а на плечи накинут багряный плащ. В руке он держал позолоченную палицу, слегка поигрывая ею. Мать сидела справа от него, княгиня Александра – слева. Обе успели нарядиться в красивые летники: Феодосия – в алый, Брячиславна – в белый.

Открылись двери, и вошедший слуга объявил:

– Посол от свейского короля Эрика и местера Биргера – Янис.

Вошли трое. Впереди выступал неказистого вида гонец, обряженный поверх кольчуги в голубой гарнаш с вышитым на груди золотым крестом. Правая рука его лежала на рукояти меча и всем своим видом гонец показывал, что готов сражаться в любое мгновение. Двое других были не столь грозного вида, хотя внешне отличались большей пригожестью, не такие уроды, можно даже сказать – вполне похожие на людей.

Боярин Федор выступил им навстречу, приблизился к гонцу и сказал, указуя на Андрея и двух женщин:

– Князь Александр Ярославич со своей матерью, великой княгиней Феодосией Игоревной, и своей супругой, княгиней Александрой Брячиславной, рады приветствовать гостей из земли Свейской. А я – бывший пестун князя Александра, боярин Феодор Даниилович.

Гонец напустил на себя еще большей важности, сделал несколько шагов в направлении князя Андрея, небрежно поклонился и прежде, чем вымолвить хотя бы первое слово, громко и беззастенчиво избрюхнул, словно ему пучило живот всю дорогу до Городища, и лишь тут он счел достойным облегчиться от гнусных воздухов. Мгновенно в палате запахло гнилым.

–   Вот те раз! – фыркнул князь Андрей. – Хорошее начало! Это, стало быть, по-вашему, «здравствуйте»? А что же двое других не здороваются?

–   Аз есмь посол от великого государя, короля Сверижского королевства Эрика Эрикссона Леппе, – надменно заговорил гонец. Речь его звучала вполне по-русски, хотя и с небольшим и будто бы даже нарочитым искажением. – Мое имя Янис Бесстрашный. Со мною знаменитые рыцари – Магнус Эклунд и Пер-Юхан Турре.

–   Вот именно, что Пердурре, – чуть слышно прохихикала Феодосия.

–   Я Александр, сын Ярослава-Феодора, великого князя Русского, который ныне пребывает в стольном граде Киеве, – произнес громко Андрей, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться на матушкину шутку. – Приветствую послов короля Эрика и прошу

прощения за то, что русское приветствие не отличается такой изысканностью, как свейское.

–   Прежде всего я должен удостовериться в том, что разговариваю действительно с конунгом Александром, – нагло сказал гонец Янис. – В Новгороде несколько человек мне сказали, что князь Александр и его дружина вчера покинули город для того, чтобы идти и сражаться с нашими войсками.

–   Сие есть неправда, – ответил князь Андрей, не моргнув глазом. – Аз есмь Александр, а дружина моя и впрямь отправилась вчера в сторону Ладоги и далее, чтобы усмирить взбунтовавшееся племя весичей, которые противятся свету Христовой истины.

А что до новугородцев, то я нарочно пустил слух, будто я сам отправился вместе с дружиной, и даже послал вместо себя человека, похожего на меня. Хочу проверить, как жители Новгорода ведут себя в мое отсутствие, и своими глазами увидеть, преданы ли они мне или неверны. Посему никто из новгородских жителей не скажет вашему посольству, что я здесь, на Городи

ще, и вас троих прошу не выдавать моей хитрости. А если вы проболтаетесь, я повелю нагнать вас и продержу в заключении до тех пор, пока дружина не вернется из весьских земель.

–    Обещаем не сказывать никому, – с надменной усмешкой ответил посол Янис и вновь огласил палату шумным воздухоизвержением.

–    Принимаю сей трубный глас иерихонский как лучшее скрепление твоей клятвы, – улыбнулся князь Андрей, и по палате пробежал веселый смех.

–    Полагаю, тебе станет не до смеха, когда ты прочтешь грамоту от мейстера Биргера Фольконунга и епископа Томаса Абосского.

–    О Боже! У них еще и епископ Абосский! – снова, но уже громче, прыснула Феодосия Игоревна. Это многие услышали и вновь рассмеялись. Невозможно было терпеть чванливые лица послов и все их наглое поведение.

–    Подтверждает ли великая княгиня, что сей муж есть ее истинный сын Александр? – спросил гонец Янис, не обращая внимания на веселье русичей.

–    Да я на Библии готова поклясться, что он есть истинный мой сын! – возмутилась Феодосия и при том не солгала.

–    Мне приходилось однажды видеть великую княгиню Феодосию, и потому я верю, – сказал наглый Янис, снял наконец правую руку с цевья своего меча, залез в сумку, висящую у него на плече, извлек оттуда скрученную в свиток грамоту Биргера и протянул ее боярину Федору. Тот подошел к Андрею Ярославичу и передал грамоту ему.

–    Слышал я, что конунг Александр Ярослафович умеет читать по-нашему, – продолжая как бы нарочито искажать русскую речь, произнес гонец Янис. – Посмотрим, сможет ли он прочесть грамоту.

Князь Андрей на сей раз смутился. В отличие от брата, он до сих пор не усвоил ни одного языка, кроме русского, и, когда он развернул грамоту, латинские буквы так и заплясали в его глазах непонятицей.

Но ему никак не хотелось опростоволоситься, и он сделал вид, будто читает грамоту. О содержании можно было догадаться – свей бросали вызов, и Андрей разыграл удивление и огорчение, нахмурил брови, отбросил грамоту в сторону, Феодосия подхватила ее, развернула и стала читать. Она, в отличие от своего сына, была сведуща в разных грамотах.

Андрей Ярославич грозно встал со своего кресла и произнес:

–    Передай своему господину, что я готов с ним сразиться! Я рад, что он так смело вызывает меня на бой. Жаль, что дружина моя отправилась в весьские земли, иначе я бы сегодня же начал сборы и завтра же выступил в полк. Теперь мне понадобится три-четыре

дня, но пусть твой местер знает, что через пять дней мы встретимся с ним и по-мужски опознаем, кто есть сильнейший лев – русский али свейский.

–    Возможно, Александр хочет передать местеру Биргеру Фольконунгу свою ответную грамоту? – спросил Янис.

–    Незачем, – отмахнулся Андрей Ярославич. Уж написать-то по-латынски он точно бы не сумел. – Можете вернуться к своему Биргеру. Скажите, я рад буду сразиться с таким благородным воякой, особенно если он столь же искусен в пускании благоуханных возду-

хов, как ты, коего он послал ко мне, как видно, не случайно.

–    Хорошо, я все передам моему господину, – ухмыльнулся Янис и легонько поклонился. При этом он в третий раз удивил всех своим искусством, но теперь уже никто не посмеялся. В глазах у всех, кто был в палате, светилось жадное желание наброситься на свеев по первому знаку Андрея и разорвать наглецов в клочья.

–    Ступайте, – сказал гонцам князь Андрей. – Перед дорогой вас накормят со всеми приличиями. Я распоряжусь, чтобы дали побольше гороху.

Глава десятая