Текст книги "Невская битва"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

С ТОГО СВЕТА

А он мне говорит брезгливо:

– Вот еще! Цего это меня нюхать!

А мне, братцы, и самому было невдомек – почему так сильно, так невыносимо захотелось припасть носом к его головешке и вдохнуть в себя теплый травяной запах детских волос. И сил у меня не оставалось, чтобы ему найти объяснение.

– А я говорю – иди! – только и смог я приказать.

Тут мальчик послушался, нехотя приблизился,

подсунулся ко мне, а я левой рукой привлек его к себе, вдохнул что было мочи, и все существо мое наполнилось запахом детства. И впервые за много времени стало сладостно и хорошо. Да так, что я вновь начал проваливаться в глубокий сон.

И виделось мне, как я снова дерусь с ненавистными немцами, охаживаю их своим топором, что только кровь во все стороны брызжет. А потом и они стали доставать меня копьями да пробойниками – грудь с правой стороны пробили, плечо ранили, левый бок прободали, спину исколошматили, шлем на голове раскроили, а потом тяжеленным молотом по животу попали. А главное – Коринфушка, с которым я не расставался с самого того дня, как мы свеев на Неве одолели, пал подо мною свывороченными наружу кишками, и я вкупе с ним в кровавом снегу очутился…

На сей раз я очнулся от болей, раздиравших все мое тело. Господи Боже! Никогда еще судьба так не нанизывала меня на свои вертелы. Мне было жарко, будто меня поджаривали на добром костре, и раны мои не просто болели, а кричали. Грудь с правой стороны – будто крыса грызла, плечо – будто туда расплавленную медь влили, в левом боку – словно раки впились, а в спине мне мерещилось шевеление, будто там уже черви поселились. Голова трещала, живот тяжело наливался озером боли. Тут я воистину пожалел о том, что не остался на том свете, а потащился назад на этот.

Открыв глаза, полные шипящих искр, я увидел мальчика, который вытаращенно смотрел на меня – видать, я испугал его своим стоном и скрежетом. И пришлось заговорить с ним.

–    Как звать-то тебя?

–    Цудной ты, отрок! – ответил он сердито. – Сам спрашивал, а сам опять спрашиваешь. Мишка же я!

–    Мишка-то – сие я помню. А полностью как?

–    А угадай.

–    Полагаю, ты Михаил, аки наш славный витязь Миша Дюжий.

–    Нет.

–    Тогда, стало быть, Мечеслав?

–    И не Мечеслав никакой.

–    Ну, тогда у меня сил больше нет угадывать.

–    Эх ты! Ратмишка я. А по-взрослому – Ратмир.

–    Неужто Ратмир! – Меня, словно ледяной водою, так и обдало с головы до ног этим именем. – А знаешь ли ты, что у меня друг был… – Хотел было я поведать ему о незабвенном Ратмире, но не мог больше говорить. Недолгий разговор с малышом ненадолго отвлек меня от болей, но тут уж они накатили на меня с удвоенной силой, и я не выдержал – скрипнул зубищами и застонал.

–    Что же ты? Умираешь? – полюбопытствовал мой собеседник.

–    А что еще делать, браток? Умираю, как видишь, – сквозь огнедышащую боль прохрипел я, и пузырь липкой слюны вскипел на губах у меня. Разум мой вновь начал мутиться, все вокруг превратилось в огонь и кровь, и я почему-то все кричал, но не

голосом, а внутри себя и самому себе: «Ратмир! Ратмишка! Не бросай меня, Мишка-Ратмишка!» – будто это имя мальчика было спасительным крючочком, за который я цеплялся, чтобы не ускользнуть из зыбких рук жизни в цепкие лапы смерти. Иногда я слышал разговоры – ангел-хранитель давал мне знаки о том, что я еще не умер и что обо мне пекутся люди. «Не помирае?» – промолвил чей-то женский голос. «Жив родимец», – отвечал мужской. «Стало быть, лецить надо, – вновь говорила женщина, по природе

псковского выговора, смешно цокая. – Зразумей, не задеты жизненны жилы. Придется вороцать, бедного. Надо раны обиходить».

Доселе, сгорая от боли, пожиравшей всего меня, я и вообразить не мог, какие муки ждали еще впереди, когда они взялись меня ворочать да развязывать, да в каждой моей ране ковыряться, прочищая и чем-то смазывая, а затем вновь обвязывая. «Оставьте меня! Дайте же мне спокойно умереть!» – так и хотелось мне кричать им, но вместо слов одни только звериные стоны исторгались из моей утробы. Потом я не удержался и полетел куда-то глубоко-глубоко, куда, знаю точно, падал уже несколько раз до этого. И, падая, я все хватался руками за растущие по бокам пропасти сучья и травинки: «Мишка-Ратмишка! Не бросай меня!» А потом летел вверх и вбок, и снова вниз, и опять вверх… И у каких-то ворот, где то ли шла торговля, то ли собиралось вече, то ли намечалась свадьба, мне вдруг повстречался брат Пельгусия, муж моей Февро-нии, который некогда лаял, а потом принял православное имя и погиб в славном Невском сражении как истинный христианин. «Опять тебя, собаку, сюда тащит! А ну пошел отсюда!» – злобно пролаял он мне прямо в лицо, и я хотел было двинуть ему кулаком по роже, а меня назад потащило, да так, что внутри замутилось. Даже не успел ему сказать, что он сам собака. И снова я летел – то вверх, то вниз, то в бок, то кувырком… И снова возвращался туда, куда мне менее всего хотелось вернуться, – в боль!

Очнувшись в очередной раз, я мечтал увидеть мальчика, но теперь надо мной склонялось взрослое мужское лицо, довольно приятное.

–    Ну? – спросило оно. – Живой ты аи нет?

–    Живой, – ответил я, но не услышал своего голоса. Видать, только губами пошевелил.

–    А коли живой, говори, кто ты есть на белом свете?

–    Я – Савва. По прозвищу Топор, – вновь еле слышно ответил я.

–    О-о-о, видать, и впрямь – живой! – засмеялся добрый человек.

–    А ты кто? – спросил тогда я.

–    А я – здешний хозяин дома. И звать меня – Владимир Гуща. А придется мне, Савва Топор, уновь тебя терзать и вороцать, поелику ты от всяких ненадобностей поизбавился и следует тебя омыть, а заодно и раны твои наново перевязать и удобрить.

–    Не надо… – жалобно пробормотал я, но тщетно. Вновь меня подвергли пытке, и опять я летал туда-сюда от дикой боли, взывая к Ратмишке, будто к своему ангелу-хранителю. Но только с Пельгусиным братом на сей раз мне уже не довелось встретиться у тех странных ворот, и никто не лаял на меня, а значит, теперь уж я до самого того света не достиг в своем полете.

Открыв глаза, увидел своего мальчишку и обрадовался так, будто Александра Ярославича встретил.

–    А-а-а, Ратмир… Как поживаешь, Ратмир?

–    Я-то – хорошо. А ты-то?

–    И не спрашивай. А скажи, Ратмир, что ты умеешь?

–    А что хошь умею. Хошь, могу конем иготать. – И он тоненько заиготал, подражая конскому ржанью. – Похоже?

–    Очень. Ты, наверное, коней любишь?

–    Коней-то? Люблю, а что ж.

–    А какие есть кони, ведаешь?

–    А как же! Цорные, белые, фряжьи, грецески, еще есть немецкий конь, а еще – мисюрьский…

–    Какой-какой? Мисюрьский? Сроду я про таких не слыхивал. Да точно ли есть такой, Ратмир Владимирович?

–    Откуда я тебе Владимирович! Я вовсе не Владимирович, а Глебович.

–    Разве? А что ж Владимир Гуща – не отец тебе?

–    Какой же он отец? Он – дядя.

–    А отец где? Воюет?

– Если б… А то ведь убили отца моего немцы. И матушку, и братьев… Мы в Изборске жили. Оттуда меня дядя Володя и взял к себе в дети.

–    Так ты сирота?..

–    Ага. – И он глубоко вздохнул. – И Уветка меня обижает. Туда же еще – христианским именем он никакой не Увет, а Тереха.

–    А ты каково прозываешься по крещению?

–    Алексий.

–    Ну, посиди со мной рядышком, Ратмир-Алексий Глебович… А я подремлю…

И едва он подсел ко мне поближе, мне стало покойно, боли в ранах сделались не столь огнедышащими, и я впервые погрузился в тихий и безмятежный сон. Но ненадолго. Вдруг, словно тревожная молния пронзила всего меня, и я подскочил, снова объятый болью во всех своих ранах. Увидев хозяина дома, первым делом спросил:

–    А где же князь Александр Ярославич? Где все наши?

–    Иде же им быть, – отвечал Владимир Гуща. – Повели немца на Омовжу. Там, сказывают, буде у них стражение.

–    А я?

–    А ты… Ты молись Богу, чтоб живой остался. А то ведь раны твои – где заживают, а где и подгнивают. Ну ницего, браток, жена моя всяких целебных мазей приготовила – и на терпентине, и на синелевых листьях, и на стрекаве, и на баркане97 , – на чем только у нее нет усяких знахарств. Только бы сюда немец не заявился, а то ведь придется тебя такого еще и прятать.

–    А который же день я тут после битвы?

–    Да всего-то третий денек, брате, а уже вон как разговариваешь. Поправляешься, стало быть, в здравом уме. Ницего, поставим тебя на ноги!

Глава третья

ДОБЛЕСТНЫЕ ТЕВТОНЦЫ

Вождь рыцарей, бесстрашный Андреас фон Вель-вен, был в том приподнятом и неизъяснимо прекрасном расположении духа, в каком пребывает охотник, подранивший зверя и идущий по его следу, чтобы добить. Его радовало все – и яркое солнце, превращающее стальные доспехи в золото, и ослепительно-голубое небо, любующееся им и его рыцарями, и даже мороз, наполняющий легкие свежестью и силой. Хотя мороз, конечно, был некстати – гораздо лучше, если бы потеплело, чтобы лед на озерах стал опасным для воинов, и войско Александра оказалось бы вынуждено отступать вдоль берегов до самого Плескау98 . Или принять бой где попало, а не там, где того хочет Александр.

Андреас давно угадал мечту строптивого русского князя – он хочет заманить рыцарей Тевтонского ордена туда, к северу, где река Эмбах" впадает в Пей-пус100 . Семь лет назад там, на льду Эмбаха, Александр с отцом успешно разгромил войско ордена, пустив многих рыцарей под лед реки. Но теперь Андреас фон Вельвен сделает все возможное, чтобы не доставить ему такого удовольствия, он не пустит его к Эмбаху, а сбросит на лед озера и там уничтожит.

Шел третий день после того, как передовой, довольно крупный отряд ордена вступил в бой со значительно меньшим по численности дозорным отрядом Александра и полностью разгромил его. Александр потерял в бою нескольких лучших своих витязей – погиб главный новгородский воевода Домаш, смертельно раненными были увезены с поля боя двое других славных вояк – главный тверской воевода Кербет и оруженосец князя Савва, тот самый, который подрубил столб и повалил великую ставку Биргера в битве на Неве.

Тогда, на Неве, взошло солнце Александра. Здесь оно должно погаснуть.

Два года назад, находясь в Дарбете, Андреас готовил войска, чтобы идти на помощь объединенной скандинавской рати, когда вдруг узнал о том, что Александр, проявив какую-то неслыханную прыть, наскочил на шведов, норвежцев, финнов и датчан в месте впадения речки Ингеры101 в Неву и нанес им сокрушительное поражение. Доблестные викинги, посланные папой Григорием, претерпели такой позор, что датчане, к примеру, и вовсе запретили где-либо упоминать о своем участии в том походе. Тогда же двое сыновей датского короля Вальдемара, Кнут и Абель, вывели войско из Ревеля, чтобы вместе с Ливонской комтурией Тевтонского ордена идти с войной на Гар-дарику.

У Вельвена были и свои личные счеты с Александром, Он не забыл, как тот переманил на свою сторону нескольких рыцарей, бывших швертбрудеров. Те сначала остались в Гардарике, дабы изучать русские нравы, а затем, когда юнгмейстер Андреас пришел, чтобы забрать их, выяснилось, что они все приняли схизматическую веру, лишились папской благодати и перешли на службу к Александру. Понятное дело, что швертбрудерам, разгромленным литовцами, трудно жилось в лоне Ливонской комтурии, но – такое предательство!..

Правда, один из предателей происходил-таки из русского рода. Предки его владели небольшим городком на самой западной окраине Черной Руси102 . Городок назывался то ли Райчов, то ли Радшов, но когда он вошел в состав земель Тевтонского ордена, то, как и положено, стал именоваться Радшау, так же переименовался и род владетелей городка, принявших германские обычаи. Однако, сколько волка ни корми, он все в лес смотрит, сколько русского ни очеловечивай, на нем все равно русская шкура вылезет. Вот и Радшау переметнулся, снова русским стать захотел. Ну ладно бы один, а то еще двух товарищей своих прихватил, тоже, между прочим, неплохих рыцарей.

Каким-то боком это вылезло и против самого Вель-вена. Он должен был вот-вот получить титул ландмей-стера Ливонской комтурии, чтобы затем стать гроссмейстером всего ордена. Но тут вместо него ландмей-стером был провозглашен Дитрих фон Грюнинген, а Вельвену пришлось довольствоваться титулом вице-мейстера.

Тогда не удалось вовремя прийти на помощь викингам. На южных рубежах подняли восстание литовцы и латыши, и фон Грюнинген вынужден был идти их усмирять. Поход на Гардарику возглавил вицемей-стер Андреас и двое датских принцев. Сын псковского князя Владимира, беглый Ярослав, который вместе с матерью жил в орденской крепости Оденпе, подписал великую скру – грамоту, в которой объявлялось, что отныне все Псковское королевство подарено в вечное пользование епископу города Дарбете. И эту, в сущности, ничего не стоящую скру Вельвен показывал всему народу и рыцарству, взывая идти на Плес-кау и изгонять оттуда русичей.

Несмотря на немецкую власть, Дарбете в то время все еще оставался Юрьевым – русским городом, с русскими обычаями и нравами, и сколько ни старался вицемейстер Андреас, ему не удавалось собрать войско из русских жителей города. Он приказал повесить несколько десятков бунтарей, призывавших юрьевцев не подчиняться немцам, но и это не помогло. В итоге ему пришлось довольствоваться одной только чудью, как именовали эстов русичи. А в решительные мгновения битвы на этот сброд – никакой надежды. Хороши только чтобы добивать поверженного врага, когда истинному рыцарю становится отвратительно руки марать.

Не встретив никакого сопротивления, немцы, датчане и эсты дошли тогда до русской крепости Изборск, по-немецки именуемой Эйзенборгс, и осадили ее. Великая дарительная скра Ярослава Владимировича не подействовала и на защитников крепости, они продолжали крепко обороняться. С великим трудом захватив Эйзенборгс, тевтоны не могли сдержаться от ненависти, убивая всех подряд, не различая мужчин и женщин, стариков и детей.

Помнится, один из рыцарей, Даниэль Шепенхеде, проявил малодушие. Подъехав к Вельвену, он возмутился:

–    Разве христиане могут убивать детей, стариков и женщин?

–    Возьмите себя в руки! – грозно ответил ему вицемейстер. – Они убивают не детей, а выродков рода человеческого, не женщин, а плодовитых ехидн, не стариков, а увядший чертополох! Если вы будете и впредь относиться к русским схизматикам как к людям, вам

больше нет места в нашем священном воинстве.

Говоря это, он держал в руке свой изящный фауст – стальной чекан в виде кулака с ножом, насаженным на длинную рукоять, и в подтверждение своих слов Андреас фон Вельвен ловко подшиб им пробегающую мимо девчонку лет десяти, да так, что раскроил ей череп, и она, мигом испустив дух, беззвучно упала на землю, орошая все вокруг себя молодой ярко-красной кровью.

Потом к Эйзенборгсу пришло ополчение из Плескау, весьма богатое, их шлемы и латы сверкали на солнце подобно зеркалам. Сам Гавриил Гориславич, псковский воевода князя Александра, вел за собой это войско. И оно было полностью разгромлено рыцарями ордена у стен Эйзенборгса, рассыпано по окрестностям и уничтожено, несмотря на то, что там были отменные воины и превосходные лучники. Сам Гавриил Гориславич погиб в битве, сраженный точным ударом копья.

Как приятно было сейчас Андреасу вспоминать те дни! Хронист ордена Петер Дюсбург тогда радостно написал в своих рифмованных летописях:

Злых жителей Эйзенборгса мы истребили нещадно,

Чтоб и другим было и впредь неповадно.

Только не весело это было узнать горожанам Плескау.

Так называется город в Русской земле – Плескау.

Люди там проживают свирепого нрава.

Войско их налетело на нас и слева, и справа.

Метко стреляли по нам их быстрые стрелы.

Но попадали и в них тевтонские меткие стрелы.

В битве жестокой врага тевтонцы разбили

И на Плескау себе прямую дорогу пробили.

Правда, Плескау тогда не сдался так быстро, как ожидалось. Несмотря на то, что посадником в городе тогда сидел боярин Твердило, давно уже купленный орденом в Риге, ему никак не удавалось убедить сограждан в том, что сдача города немцам сулит им только блага. Пришлось начинать тягостную осаду, жечь посад, терпеть лишения и уныло ожидать, когда же предатели сдадут город. И это при том, что со дня на день следовало ожидать пришествия Александра.

Но удача тогда сопутствовала Вельвену! Поздней осенью стало известно, что князь Александр разругался с Ноугардом103 и бежал из северной столицы Гарда-рики с женой, матерью и всеми людьми в свой родной город Переслау'01 . Узнав об этом, защитники Плескау пошли на переговоры. Город сдался на том условии, что власть в нем будет поделена поровну между посадником Твердилой и немецким фогтом105 .

Еще лучшие известия приходили из-под Киева, куда в сентябре нагрянуло несметное войско татарского хана Бату, а в конце ноября южная столица Гардари-ки, мужественно оборонявшаяся два с половиной месяца, пала под натиском врагов и была разорена, жители истреблены или угнаны в рабство, а значит – с юга можно было не ждать того, что кто-то придет спасать Плескау. Татары же пошли дальше на запад – на Галич, Волынь, Венгрию.

И настала тут для немцев распрекрасная жизнь! Опустошили все вокруг Плескау, а дальше – земли немереные лежали пред ними без всякой защиты. И пошли они грабить их, поначалу робко, а потом все смелее и смелее двигаясь на восток, в сторону Новгорода, который никоим образом не давал знать о своем неудовольствии. Огромные стада всякой домашней скотины, наполненные добром возы, унылые вереницы пленных работников и работниц – все теперь двигалось с востока на запад, из псковских и новгородских земель в Эстляндию и Курляндию, в Ливонию и Пруссию, где их ждали новые господа, строгий германский порядок и учет. Беспрепятственно продвигаясь дальше, взяли Лугу и все богатые полужские земли, а к весне добрались до Водландии106 и захватили ее всю без особого труда, а если где оказывалось сопротивление, жестоко каратели расправлялись с ретивыми водландцами, резали, кололи и вешали безо всякой пощады, ибо как и русичи, то были не люди. Захватив Водландию, объявили ее папским епископством и обложили полноценной данью. Теперь и отсюда потекло богатство и рабы в родное отечество.

Торжествуя свой замечательный успех, Андреас Вельвен весной прошлого года построил крепость Копорье на севере, рассчитывая на нее как на будущий оплот завоевания Ингерманландии. Потом со своим войском он двинулся прямо к Ноугарду, и в сорока пяти верстах от северной столицы Гардарики в легком сражении полностью разгромил войско ноугардского полководца Домаша. Сам Домаш чудом тогда спасся, чтобы теперь, через год, погибнуть в другом месте и в другой битве. А тогда остатки разгромленного войска русичей гнали от града Тесова, добивая, и остановились лишь в тридцати верстах от Ноугарда. Оставалось только подтянуть еще силы и начать осаду. В Тесове, который отныне стал называться Тесау, Андреас обосновался в ожидании пополнения. Но другие рыцари ордена, увлеченные вывозом добра и рабов из захваченных обширных земель, не очень-то спешили к нему на помощь и испортили все дело. До середины лета не удалось начать осаду, потеряли такое важное время, и в итоге князь Александр, простив ноугардцев, пришел сюда со своим сильным войском. Узнав о его приближении, вице-мейстер Вельвен, не имея достаточных сил для войны с Александром, вынужден был позорно бежать в Ливонию и там убеждать рыцарей в том, что чрезмерно они занялись сбором богатств, что надо идти и сражаться с Александром, ибо только победа над ним принесет ордену спокойствие на обретенных жизненных пространствах от Пскова до Волхова.

Но было поздно. Александр как вихрь промчался по всем захваченным немцами землям, вернул Ноугарду крепость Тесау, а самой крепости – название Тесов, затем яростным волком прошел всю Водлан-дию, везде изгоняя тевтонцев, молниеносно отмахал двести верст, внезапно явился на севере, в Копорье, и, овладев свежей немецкой крепостью, уничтожил ее, срыл до основания, поубивав многих хороших воинов, некоторых уведя в плен, хотя иных и отпустил домой, унизив своим великодушием.

Все, что было так счастливо добыто Андреасом, мигом – будто ветром листья с дерева сдуло, или, как говорят русские, будто корова языком слизала. Ох уж эти русские поговорки! Они во всем гораздо менее поэтичны, чем германские. Грубые, пошлые…

Водландия осталась недограбленной. В Полужье хотя и вывезли немцы всех коров и лошадей, но еще много оставалось чем поживиться. Отныне все сие вновь было утрачено. Мало и этого – на Эзеле106 , бывшем русском острове, давно уже подвластном ордену, проклятые русичи перебили не только гарнизон, но и неприкасаемое католическое духовенство. Пришлось Андреасу срочно плыть туда и в Аренсбурге заключать мирный договор с этими негодяями, которые до того обнаглели, что в грамоте вписали так: «Поелику князь Александр явил себя защитником всех полунощных земель Русских, мы, жители островов Сырой и Дагон, отныне сами себя держать будем, а немцам разрешаем владеть своими домами в граде Аренсбурге».

Тем временем отец Александра к осени собрал на Волге большое войско и прислал его вместе с младшим братом Александра, тезкой Андреаса Вельвена. Зимой братья выступили с ним из Переслау, дошли вновь до Копорья, затем захватили Нарову108 , и к Масленице, пройдя вдоль берегов Пейпуса, русские войска добрались с севера до Плескау. Здесь Александр, не мешкая, совершил бросок на город и стремительно овладел им. Двое фогтов были отпущены им, а всех немцев, взятых в плен, Александр отправил в Ноугард. Хронист ордена, Петер, в те дни горестно написал в своих рифмованных летописях:

Вокруг Плескау – хорошие, жирные земли.

Мало покорить хорошие, жирные земли.

Следует укрепить их надежною силой.

Не то жирная земля станет жирной могилой.

И горделивый тевтон понесет убыток

Там, где он мог бы иметь свой прибыток.

Так получилось, когда мы потеряли Плескау,

Вместо того, чтоб надежно держать Плескау!

Эти стихи вицемейстер Андреас повторял всюду, упрекая рыцарей в том, что они слишком рано уверовали в надежность своих восточных приобретений. Рождество Христово он встречал в Риге и там дал клятву гроссмейстеру всего Тевтонского ордена рыцарей Марии Девы, что к весне никто уже не будет помнить о том, кто такой русский князь Александр, а все земли, отнятые им у немцев, будут возвращены, включая Ноугард и Ладогу, Плескау и Плоскау109 , Ингер-манландию и Водландию, Браслау110 и Шмоленгс111 .

В ответ ему было обещано, что, если сдержит клятву, быть ему ландмейстером вместо Грюнингена, который продолжал воевать на южных рубежах с литвой и земиголой. А потом – и гроссмейстером всего ордена. Эту клятву принимали легат нового римского папы Целестина и многие ливонские епископы. Вместе с легатом в Ригу приехал некий таинственный магистр. Он был смугл, черноволос, не имел ни бороды, ни усов, носил французское имя Мари де Сен-Клер, и ему воздавались особенные почести, а когда сей человек благословил Андреаса, прикоснувшись острием своего меча к его плечу, все стали пылко поздравлять Вельвена, уверяя его, что теперь уж он точно одолеет Александра.

Позднее, когда Сен-Клер уехал из Риги, вицемейстер в разговоре с ландмейстером Дитрихом заметил:

–    Странные все же эти франки! Ведь Мари – женское имя. К примеру, мы, немцы, не носим женских имен. И еще эти ногти…

–    Ничего странного, – усмехнулся фон Грюнинген. – Магистр де Сен-Клер – женщина.

–    Какой же орден она возглавляет? – смущенно и озадаченно спросил Вельвен.

–    О том ведает только папа римский, – был ответ ландмейстера. – Мы же знаем только одно – эта Французская стерва имеет такие посвящения, какие нам и не снились.

После Рождества в Риге Андреас довольно быстро стал набирать войско для решительного похода на Александра. В феврале он двинулся и пришел в Дарбете. Здесь со своим полком его ожидал Эрих фон Вин-терхаузен, которого многие именовали «Эрих Мертвая Голова», потому что с недавних пор он носил на своем шлеме настоящий человеческий череп. А в феврале сюда привели свои отряды из Феллина112 и Оденпе113 Йорген фон Кюц-Фортуна и Габриэль фон Тротт. Всего набралось более двенадцати тысяч отборных рыцарей и подчиненных им хорошо вооруженных воинов. А со всех окрестных сел сволокли ополчение из племен эстов, виров, еревы, мохи, нурме и саккалы – всех тех, кого русичи, объединяя, именуют словом «чудь» или «чухна». Этих набралось до двадцати тысяч, а может, и до двадцати пяти, ибо их никто особо не считал – так, на глазок.

Со своими отрядами вновь пришли и датчане – Кнут и Абель, но на сей раз их было не так много, не более трехсот человек. За прошедший год в Данию достаточно было увезено добра из Водландии и Прилу-жья, и теперь сыновья короля Вальдемара желали просто поучаствовать в окончательном разгроме Александра, стяжать себе славу, потягаться друг с другом, кто храбрее и выносливее.

Тут-то и объявились братья Людвиг и Петер фон дер Хейде с сообщением о падении Плескау. Наглый Александр велел передать им, что отныне все земли к востоку от Дарбете и Оденпе вновь принадлежат русским. Мало того! Сей варвар предупреждал, что лишь в этом году не намерен отвоевывать Дарбете и Оденпе, а как придет время – явится и отвоюет. Разгневавшись, вицемейстер отправил Людвига и Петера назад к Александру с заявлением, что нынешним летом немцы будут пировать не только в Плескау, но и в Ноугар-де, Плоскау и в самом Переслау.

Наступил март, и все собравшееся в Дарбете многочисленное воинство, заканчивая последние приготовления, ожидало лишь приказа к выступлению. Но рыцари медлили, пережидали морозное время, чтобы идти на войну, когда станет потеплее. Оттепель наступила в праздник Благовещения, когда русичи по обычаю выпускали на волю птиц. В сей птичий праздник ви-цемейстер красиво выступил из Дарбете, пуская вокруг себя птиц и приговаривая во весь голос:

– Вот так же я буду освобождать от тел души всех, кто встанет на моем пути!

Наконец он извлек из клетки большого белоснежного голубя и выпустил его со словами:

– А это будет душа самого князя Александра, если только он не присягнет мне и папскому престолу!

В тот день они дошли до небольшой крепостицы Кастер, расположенной на берегу Эмбаха, и на другое утро здесь узнали о том, что князь Александр захватил Изборск, а позавчера вышел со своим войском из Плескау и теперь стоит на берегах речки Пимбах, которая впадает в Пейпус на юго-западе и которую русские называют Пимжей. Между Эмбахом и Пимбахом лежало расстояние в сто миль.

–    Что ж, – волновался Андреас фон Вельвен, – стало быть, через несколько дней мы встретимся. И пусть тогда русские запишут себе за ухом, кто должен владеть здешними пространствами. Или как там у них говорится в таких случаях? – спрашивал он у своего оруженосца Йоргена Квадеворта.

–    Пусть зарубят себе на носу, – отвечал Йорген, приученный к тому, что его господин обожает поговорки и любит сравнивать благородные немецкие выражения с грубыми русскими.

–    Вот именно! Мы всем им отрежем носы и тем самым оставим навсегда заметку.

–    Лучше мы отрежем им подбородки вместе с бородами и наделаем из них щеточек для смахивания пыли, – сказал Эрих фон Винтерхаузен. – У меня имеется одна такая с прошлого года, когда мы взяли Эйзенборгс. Многие у меня просили прислать им такие же из этого похода.

–    Я предпочел бы иметь такую щетку из бороды самого Александра, – стал мечтать Йорген фон Кюц-Фортуна.

– Не обольщайся, брат, – разочаровал его вице-мейстер. – Вспомни, какая у него она жиденькая. Хотя мы видели его три года назад, перед свадьбой. Может, обженившись, он и в лице приобрел больше мужественности.

Из Кастера они перешли в другую крепостицу, Хаммаст. Здесь вдруг кончилась оттепель, засияло ослепительное весеннее солнце и ударили морозы. В Хаммасте задержались на два дня и получили известие о том, что Александр движется быстрее и уже находится в селении Вебе, которое русские называют Вербное. Теперь два огромных войска разделяло расстояние в пятьдесят миль. При желании они могли встретиться и сойтись хоть завтра. В субботу, двадцать девятого марта, немецкие войска подошли к речке Ай-бах, именуемой русскими просто Ая. Отсюда на следующий день, в воскресенье, они пошли дальше на сближение с войсками Александра и во второй половине дня вошли в столкновение с передовым отрядом русских в окрестностях селения Мост. Битва была недолгая, но кровопролитная.

Поначалу Андреас подумал, что Александр совсем зарвался и привел сюда столь маленькое войско, но потом, старательно разглядывая участвующих в сражении витязей, узнал тверского воеводу Кербета, давнего знакомого Домаша и главного оруженосца Александра – Савву, но самого Александра тут не было, а стало быть, это были всего лишь дозорные. Но радости они доставили много, когда погиб от тевтонского оружия главный ноугардский военачальник Домаш, а затем были выбиты из седел, изрублены и исколоты Кербет и Савва, которых русским с огромным трудом удалось вытащить и унести с поля боя, истекающих кровью.

Мало кому из них удалось уйти, несколько десятков русичей спаслись бегством от своего позора, плена или погибели. Да и как спаслись-то! Бросились немцы за ними в погоню, а те вдруг за собой следом рассыпали какие-то стальные кованые закорючки, на которых кони напарывались копытами и падали. Передовой отряд, бросившийся вдогонку за русскими негодяями, весь на этих подлых и коварных занозах поспотыкал-ся и попадал, а один добрый воин даже насмерть зашибся. Пришлось прекратить погоню.

И все же тевтоны торжествовали победу. Белый снег, залитый красной кровью, распростертые тела, дымящиеся раны, горестные и растерянные лица мертвецов, гримасы смерти… Все это радовало глаз Андреаса, ибо сам бог войны Тюр, один из двенадцати асов, пребывал сейчас рядом с ним, наслаждаясь плодами победы. Подсчет потерь не мог не веселить сердце воина – двадцать немцев против сорока восьми русичей! Стало быть, каждый тевтон, уходя в Валгаллу, забрал с собой и бросил в ад двоих русов с половиною. Если так же получится в главном сражении – быть Вельвену гроссмейстером.

Дарбетский епископ Герман, похожий лицом на орла, отслужил панихиду по погибшим и благодарственный молебен о добром начинании похода. На закате Андреас фон Вельвен обратился к своему рыцарству с пламенной речью. Он сидел на мощном коне, рыжем Фенрире, под ноги которому было брошено истерзанное и бездыханное тело ноугардского воеводы Дома-ша, ветер трепал полы плаща, звенели доспехи, вице-мейстер чувствовал, что выглядит превосходно, и возбуждался собственным голосом: