Текст книги "Не отступать! Не сдаваться!"

Автор книги: Александр Лысев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

7

Четвертый взвод обустраивался на новом месте. Солдаты располагались в землянках, разговаривали с бойцами еще не покинувшей своих позиций роты, занимавшей здесь оборону до них. Вскоре роту отвели за передний край, и этот участок уже полностью перешел «во владение» Пастухова и его людей.

Лучинков, Золин и все отделение под командованием сержанта Дрозда заняли освободившуюся землянку. Землянка была довольно большая, человек на пятнадцать, так что места всем хватило с избытком. Золин, поставив противотанковое ружье у входа, закинул вещмешок на верхние нары и, устало опустившись на нижние, стер со лба пот, промолвив:

– Ну вот и прибыли.

– Да, наконец-то, – усмехнулся Лучинков, усаживаясь тоже на нары.

Напротив них разместились красноармейцы Синченко и Глыба. Лучинков уже успел заметить, что эти два украинца были настолько дружны между собой, что их никогда нельзя было застать поодиночке. Где Синченко, там и Глыба, и наоборот. Синченко был здоровенный малый, чуть ли не под два метра ростом; в плечах – косая сажень. Глыба же представлял полное несоответствие собственной фамилии: маленький, худой, он был левофланговым во взводе. Сержант Дрозд за глаза называл их не иначе как «козаки днепровские», на что Синченко, однажды услыхав подобное определение, спокойно отвечал, что они не днепровские, а хуторские.

И на этот раз «хуторские» заняли нары по соседству. Остальные солдаты отделения тоже выбрали себе места. Лишь один из них, рядовой Рябовский, забрался аж в самый конец землянки и там стал раскладывать свои вещи.

– Вы что, Рябовский, – обратился к нему Дрозд, – от коллектива отрываетесь?

– Да я, – Рябовский замялся, потом ответил: – Я знаете ли, во сне громко разговариваю. Мешать, думаю, буду, так чего…

– А, ну как хотите, – удовлетворился таким объяснением Дрозд и распорядился: – Всем отдыхать!

С полчаса солдаты отделения, развалившись на нарах, отдыхали с дороги. Потом внимание всех привлекла со скрипом раскрывшаяся дверь, и какой-то человек ввалился в землянку.

– Ах, кузькину мать! – выругался человек, зацепившись ногой за порожек, и сержант Дрозд, узнав в пришедшем старшину Кутейкина, поднимаясь с койки, приветствовал его словами:

– Землянку занимает второе отделение!

– Вижу, – отвечал Кутейкин, оглядываясь кругом, и, увидав несколько свободных мест, сообщил: – Я тады к вам.

Старшина направился занимать одну из пустующих коек, а Дрозд, поглядев ему вслед взглядом, выражающим фразу: «Принесла нелегкая», гаркнул во все горло:

– Подъем!!!

Солдаты зашевелились на нарах, Кутейкин, довернувшись к сержанту, выразительно покрутил пальцем у виска. Дрозд, сам не зная отчего, еще больше распаляясь, крикнул:

– Встать!

На него сверху посмотрело несколько лиц: сонное Лучинкова, недоумевающее Золина, возмущенное Синченко.

– Чего орешь, сержант, – с какой-то обидой сказал Синченко, свешиваясь с верхних нар. – Надоел.

– Ты как разговариваешь? – вскипел Дрозд.

– А так, – спокойно отвечал Синченко. – Мало в дороге накомандовался, али как? Тут, чай, не глухие. Скажи по-человечески, а не лайся, что кобель на привязи.

– Рядовой Синченко, – сквозь зубы прошипел Дрозд. – Два наряда вне очереди на кухню!

– Отставить, Синченко, – вмешался Кутейкин. – Сержант сегодня не с той ноги встал.

– А! Товарищ старшина, – заметив Кутейкина, приветствовал его Синченко. – День добрый?

– День добрый! – отвечал Кутейкин.

Им не осталось незамеченным, как гневно сверкнули глаза сержанта, как заходили нервно желваки по его лицу. Поэтому старшина счел нужным добавить:

– Но впредь ведите себя все-таки повежливее, Синченко.

К этому времени все отделение было уже на ногах. Дрозд приказал им готовить оружие, а сам отправился к взводному. Вскоре он вернулся вместе с Пастуховым. При появлении лейтенанта все стали по стойке «смирно», за исключением Синченко, коему его высокий рост мешал выпрямиться.

– Значит, так, – сказал Пастухов, оглядев солдат отделения. – Я снял свое охранение, сейчас вы отправитесь на позиции. Окопы отрыты, так что в этом плане вам повезло. Имеется одно замечание: бронебойщикам расположиться по центру. Кто здесь бронебойщики?

Золин с Лучинковым шагнули вперед.

– Вы… – указал на них пальцем Пастухов, узнавая и чуть улыбаясь одними губами.

– Так точно! – отвечал Золин.

– Займете окоп, где до этого был станковый пулемет. Ясно?

Золин кивнул.

– Станьте в строй, – распорядился Пастухов и продолжал: – В остальном изменений в дислокации нет. Все понятно?

Пастухов обернулся к сержанту. Дрозд, стоявший у него за спиной, подобострастно закивал головой.

– Тогда за мной! – приказал Пастухов и вышел из землянки.

Все последовали за ним. Подходя к уже отрытым окопам, Пастухов распорядился, кому какой из них занять. Вскоре все люди были размещены по своим боевым постам. Было относительно спокойно. Немцы не стреляли, высота «кость в горле» оставалась несколько правее. Лучинков с Золиным, расположившись в окопе, осматривали окрестности. Прямо перед ними было небольшое поле, правым краем примыкавшее к высоте, по центру заканчивавшееся обрывистым спуском к реке. Слева, почти перпендикулярно их позициям, занимал оборону второй взвод, левый фланг которого выходил к берегу. Как раз в том месте, где за обрывом открывалась серая гладь реки, можно было различить небольшой островок. Это был даже не островок, а скорее торчащий из воды холм, более пологим своим склоном выходивший в сторону четвертого взвода.

– Жить можно, – заключил Золин, окончив осмотр.

– Можно, – согласился с ним Лучинков и добавил: – Только зачем нас сюда поставили? Отколя здесь танкам-то взяться?

– Да, действительно, – усмехнулся Золин. – Танкам неоткуда взяться. На обрыв им не забраться, справа высота. Взводный, конечно, догадался, нечего сказать.

– Ну да не нам судить, – поморщился Лучинков.

– Зато нам воевать, – серьезно заметил Золин. – Кто его просил станкач отсюда снимать? Прежний-то командир, поди, не глупее его был.

– Что за недоверие начальству? – раздался за их спинами чей-то голос.

Лучинков с Золиным резко обернулись – перед ними был старшина Кутейкин.

– В чем дело, спрашиваю? – пояснил старшина, глядя на замерших от неожиданности бронебойщиков.

– Да вот, – стал объяснять Лучинков. – Взводный приказал нам сюды, а мы с дядей Федей думаем, что нам тут не место.

– Думают за вас другие, – усмехнулся Кутейкин. – А ваше дело – все исполнять в точности.

– Право, Тимофей, – вмешался Золин. – Ни на черта мы здесь не нужны. Посоветуй лейтенанту – пусть обратно станкач поставит. Танкам сюда не влезть, а пехоту бронебойкой не остановишь.

– Эх как рассуждаешь! – Кутейкин покачал головой, потом с благодетельным видом сказал: – Ладно уж, переговорю.

– Спасибо, Тимофей, – поблагодарил Золин и, будто оправдываясь, добавил: – Я ведь не об себе пекусь, не за свою шкуру. Это просто с тактической точки зрения неверно, потому и говорю так.

– Да скажу, скажу, тактик, – заверил Кутейкин.

– На том и спасибо. – Золин протянул руку старшине.

Тот пожал протянутую руку и, пригибаясь, отправился дальше по траншее.

– Хорошо ли лейтенанту на недостатки указывать? – с сомнением сказал Лучинков, глядя вслед удалявшемуся Кутейкину.

– Ничего, – успокоил его Золин. – Оно для укрепления обороны делается.

Решив, что против такого довода не попрешь, Лучинков сел на дно окопа и, прислонившись к его стенке, замолчал.

8

После ухода Полесьева Егорьев с Пастуховым еще некоторое время находились в блиндаже. Вскоре пришел Дрозд, и Пастухов отправился с ним, как он выразился, «людишек расставлять».

Егорьев остался в блиндаже один. Через пулеметную амбразуру проникали внутрь солнечные лучи. С минуту он смотрел, как медленно летает в их полосе бесчисленное множество пылинок, которые, казалось, спешат поскорее покинуть ее, но на смену им приходят все новые и новые, и оттого создается впечатление, будто они, попав в какую-то странную западню, никак не могут из нее выбраться. Егорьев сощурил глаза, стараясь разглядеть такие же пылинки по всему блиндажу. Но нет, их было заметно лишь в струившемся сквозь щель солнечном свете. Постоянно двигаясь в его лучах, они создавали такое впечатление, словно это не солнце вовсе проникает в блиндаж, а какой-то клубящийся туман. Картина получалась прямо-таки сказочная. Егорьев невольно улыбнулся этой мысли. Потом шагнул к столу, взял стоявшую на нем снарядную гильзу, приспособленную под светильник, побултыхал в ней керосином и положил гильзу-светильник на прежнее место, снова подошел к амбразуре, пытаясь разглядеть сквозь нее, что находится впереди. Однако впереди все было сокрыто яркими лучами, бившими прямо в лицо смотревшему. Егорьев зажмурил глаза, потер их кулаками и сел на койку. Мысли его были невеселыми. Не без приключений добравшись до фронта, все это время желая поскорее попасть на передний край, он вдруг опять оказывается лишним. Командовать ему здесь нечем и некем, и обещание Полесьева относительно его должности звучит не иначе как «ладно уж, пристроим». А его не надо пристраивать, он такой же офицер, как и другие, ничем не хуже остальных командиров взводов, того же Пастухова.

«Ротный помнит историю с бронебойщиками, – думал Егорьев. – В его понимании я зарекомендовал себя медлительным и нерасторопным. А попробуй-ка найти двух человек на такой большой станции, да еще если ты впервые там оказался».

«Придумаем, без должности не останетесь, – мысленно передразнил он Полесьева. – Спасибо, товарищ старший лейтенант. Я сюда воевать прибыл, а не где-нибудь, понимаете ли, при штабе батальона сидеть. Всю жизнь не везет…»

Егорьев считал себя человеком невезучим. Это в какой-то мере отчасти было и так. Но не везло ему до этого больше по мелочам. И он ужасно расстраивался из-за этого, до сердечной боли переживал. Теперь же, на фоне этих маленьких, бывших с ним раньше, мелочных невезений, по его мнению, несчастье, он не мог подобрать другого слова, постигшее его сейчас, казалось еще более громадным. Он не думал о том, что до этого ему пришлось пережить, вернее, думал, но не сопоставлял прошедшее с настоящим. В его памяти, бесспорно, осталась та страшная дорога из занятой немцами Луги в Ленинград. Он не мог забыть ни колонны беженцев, идущих по этой дороге, ни немецкие самолеты, на бреющем полете расстреливающие сотни людей, бегущих врассыпную при каждом их появлении к спасительным кюветам и оврагам, бросая все то немногое, что успели они взять из своих домашних пожитков. Все это помнил Егорьев. Помнил и как прорвавшиеся немецкие танки давили гусеницами беззащитных людей, помнил и до сих пор не мог понять, каким образом ему удалось вырваться живым из того кошмара, дыма, крови, лязга гусениц и крика обезумевших от ужаса людей. Пришел он в себя тогда лишь на лесной опушке, в стороне от дороги. Несколькими днями раньше он добрался до Луги, тогда еще нашей, из разбомбленной немцами деревни, куда приехал на лето к родственникам дяди, у которого жил в Ленинграде, по окончании школы. Вернее, и школу-то он не кончил – срезался на одном из экзаменов (никогда не спорьте с преподавателями, особенно на экзаменах!) и был оставлен на осень (тоже неудача), в связи с чем и имел возможность уехать в деревню на неделю раньше срока. Но тут всему помешала война, начавшаяся всего через несколько дней после его приезда. Недолго думая, он поспешил в Лугу, где явился в военкомат с твердым намерением отправиться добровольцем на фронт. А отправился в тыл. В военкомате ему сказали, что на фронт пока рановато, и посоветовали идти в Ленинград. И он пошел. Когда колонна была разгромлена немцами, шел в одиночку лесами, пробирался болотами, пока не вышел в расположение наших частей, измученный, голодный, в грязных лохмотьях, едва стоящий на ногах. Его отправили в Ленинград, но дома своего он не нашел – вместо дома была груда развалин, а куда делся дядя, он так и не узнал.

Егорьев решил ехать к себе в деревню. На переполненном людьми вокзале он случайно столкнулся со своим бывшим школьным товарищем. Тот рассказал ему, что его отец, преподаватель в военном училище, прислал письмо, чтобы он приезжал, – обещал устроить в училище. Товарищ предложил Егорьеву поехать вместе с ним. Егорьев согласился. Так и не полученный аттестат зрелости был объявлен утраченным. Отец друга закрыл на это глаза. Через две недели он был курсантом, а весной сорок второго училище окончил по ускоренному сроку и, просидев с десяток дней в запасном батальоне, отправился на фронт. И вот, когда он попал наконец сюда, выясняется, что он здесь никому не нужен. Сейчас эта мысль затмила все остальное в Егорьеве, усугубила в нем понятие, что он законченный неудачник. И, вспоминая ту дорогу из Луги в Ленинград, он думал не о том, что ему необыкновенно повезло, он остался жив, а о своем нынешнем, невезучем, как ему казалось, положении: он, прошедший по этой дороге, теперь, вместо того чтобы мстить врагу, торчит здесь в ожидании какой-то там должности. Егорьева охватила обида.

«Пускай делают что хотят, – с решимостью подумал он, – а в штаб себя направить не дам. До кого угодно дойду, а на передовой останусь…»

Так говорил про себя Егорьев, погруженный в свои мысли и воспоминания, когда немцы внезапно открыли огонь по позициям взвода. Завязалась пулеметная дуэль. Если б Егорьев попал на фронт не в первый раз, его, без сомнения, насторожило бы обстоятельство, что после такого долгого затишья огонь со стороны немцев ведется не одиночным пулеметом, а почти всей огневой системой высоты. Но Егорьев еще не разбирался во всех этих тонкостях. Наслушавшись рассказов бывалого старшины, лейтенант еще до прибытия на передовую сумел внушить себе, что там стреляют всегда, и не стоит каждый раз придавать этому большого значения, если нет, конечно, каких-либо тревожных сообщений.

И тревожные сообщения не замедлили себя ждать. Дверь в блиндаж распахнулась, и на пороге показалась фигура пулеметчика Желобова. С мгновение он стоял так, широко расставив ноги, в сбившейся набок каске, дико вращая глазами. Потом этот взгляд остановился на Егорьеве.

– Товарищ лейтенант… – начал Желобов и не договорил, судорожно хватая ртом воздух.

– Что случилось? – Егорьев вскочил с койки и, не доходя до пулеметчика несколько шагов, остановился перед ним посреди блиндажа.

– Там, там. – Желобов указал пальцем за дверь, в ту сторону, откуда доносилась стрельба. – Ухлопали!

– Кого? – вскричал Егорьев, бросившись к Желобову и хватая его за плечи. – Кого? Да говорите же!

– Лейтенанта Пастухова! – закричал в лицо Егорьеву путеметчик.

Егорьев оттолкнул Желобова в сторону и бросился вон из блиндажа.

Стрельба доносилась со стороны отделения Дрозда. Сержант, заходя перед этим за Пастуховым, доложил, где расположились его люди. Теперь Егорьев бежал туда. У одного из поворотов траншеи его догнал Желобов. Дальше они двигались вместе.

Стрельба тем временем становилась все тише и тише, и, когда Егорьев с пулеметчиком миновали последний поворот и перед их глазами предстала группа людей, сидевших полукругом, со стороны немцев уже больше не раздавалось выстрелов. Егорьев остановился, потом медленно пошел к сидящим. Те поочередно поворачивались к нему: Дрозд, Лучинков, Золин, Кутейкин… Егорьев, словно не видя их, продолжал идти вперед. Они расступились, и Егорьев, сделав еще несколько шагов, остановился. Прямо перед ним, накрытое плащ-палаткой, лежало чье-то тело. Егорьев нагнулся и при полном молчании отвернул край плащ-палатки – под ней было мертвое лицо лейтенанта Пастухова! Егорьев обвел всех взглядом и, задернув плащ-палатку, тихо спросил:

– Как это случилось?

С минуту все молчали, потом Кутейкин, угрюмо посмотрев на Егорьева, начал рассказывать:

– Когда отделение на позиции прибыло, фрицы, видать, заметили, что у нас люди сменились. Ну, решили шугануть разок для приличия. Лейтенант кричит: «Дайте им прикурить!» Мы огонь и открыли. Немец в бешенство – давай крыть из всех пулеметов. Желобов, – старшина кивком головы указал на стоявшего тут же пулеметчика, – лейтенанту говорит, пора, мол, кончать, не любят они ответного огня. Всегда последнее слово, дескать, за собой оставляют. Верно, Желобов?

Пулеметчик утвердительно кивнул.

– Ну вот, – продолжал старшина, – Пастухов, в общем, ни в какую. Желобова от пулемета прочь – и давай сам по немцу садить. А у них это место, черт их знает, пристреляно, что ли, было уже. В общем, сразу наповал. – Кутейкин вздохнул и после некоторого молчания добавил: – И пулемет, сволочи, из строя вывели.

Егорьев поднялся и, сказав Кутейкину: «Несите за мной», пошел в сторону блиндажа. Старшина с сержантом расстелили плащ-палатку на дне окопа, положили на нее тело Пастухова и, взявшись за края, понесли вслед за Егорьевым. Около блиндажа все остановились. Егорьев распахнул дверь, скомандовал:

– Заносите.

Дрозд с Кутейкиным повиновались. Золин и Лучинков в нерешительности топтались у входа, заглядывая внутрь через открытую дверь. Пастухова положили на пол под пулеметной амбразурой. Через нее по-прежнему заглядывал луч солнца, падая на лицо лейтенанта, все так же летали пылинки.

– Отправляйтесь за Полесьевым, – приказал Егорьев старшине.

Кутейкин вышел. Егорьев повернулся к сержанту:

– Вы бы… – Он замялся, потом сказал: – Снимите, в общем, с него планшет, документы возьмите…

Дрозд в нерешительности стоял около стола.

– Ну, что вы встали! – прикрикнул Егорьев на него, нервно передернув плечами, добавляя уже тихо и спокойно: – Идите.

Дрозд ухмыльнулся и, подойдя к Пастухову, с брезгливым видом стал расстегивать на нем портупею.

– Стойте! – окликнул его Егорьев. Ему вдруг стало противно, что этот человек будет снимать с Пастухова ремни, рыться в карманах.

– Стойте! – повторил он. – Уйдите отсюда, я сам.

Дрозд, пожав плечами, удалился. Егорьев нагнулся над лейтенантом, вынул из нагрудного кармана гимнастерки его документы, отстегнул с перекинутого через плечо ремня планшет. Положив все это на стол, выдвинул из-под него грубо выструганную табуретку и сел, положив локти на колени и подперев голову руками. Пистолет Егорьев вынимать не стал.

Он сидел так неподвижно до самого прихода Полесьева. Лишь громко скрипнувшая дверь заставила его вздрогнуть. Увидев вошедшего в блиндаж старшего лейтенанта, Егорьев поднялся, но ротный, жестом руки остановив его, сказал:

– Не надо.

Егорьев безмолвно сел на прежнее место. Полесьев подошел к лежащему на полу Пастухову, окинул его быстрым взглядом, задержался на нескольких дырах на гимнастерке лейтенанта, вокруг которых темнели расплывшиеся пятна крови, и, поджав губы, с тяжелым вздохом опустился на койку. С минуту оба молчали. Потом Полесьев, еще раз глубоко вздохнув, произнес:

– Вот и боевое крещение.

Егорьев продолжал молчать.

– Так-то, лейтенант. – Полесьев поднялся. – Принимайте взвод.

– Я? – удивился Егорьев.

– Да, вы, – ответил Полесьев и указал на Пастухова. – Раз его уже нет.

– Но ведь вы говорили… – начал Егорьев, но ротный перебил его:

– Ну, раз так обстоятельства сложились… Я надеюсь, вы в курсе дел?

– Да, я в курсе дел, – подтвердил Егорьев и добавил, пожав плечами: – Ведь и дел-то никаких не было еще.

– Тогда командуйте, лейтенант, – сказал Полесьев. – Был бы очень рад, если вы окажетесь счастливее Пастухова.

– Товарищ старший лейтенант! – окликнул Егорьев ротного, когда тот уже брался за ручку двери. – А я ведь… Я ведь завидовал ему. Еще час назад завидовал.

Полесьев остановился и, грустно усмехнувшись, посмотрел прямо в глаза Егорьеву, сказав:

– У каждого своя судьба. Помните это, лейтенант!

9

На следующий день с утра пораньше в блиндаж к Егорьеву ввалился старшина Кутейкин с наполненным до краев кашей котелком. Егорьев, сидевший за столом, оторвался от карты и поглядел не старшину.

– Здравствуйте! – приветствовал тот лейтенанта.

Потом, смутившись своего бесцеремонного вторжения, виновато улыбнулся и спросил:

– Можно войти?

– Да вы уже вошли, – усмехнулся Егорьев.

Старшина подошел к столу и бухнул на него котелок. Часть пшенки, выплеснувшись через край, разлетелась по столу.

– Осторожнее, – сказал Егорьев, стряхнув кашу с лежавшей на столе карты и пряча карту в планшет.

– Прошу прощения, – извинился Кутейкин, рукавом вытирая стол. – А я к вам по делу.

– По какому же? – поинтересовался Егорьев.

– Да вы покамест каши откушайте. – Старшина пододвинул котелок к лейтенанту.

– Спасибо, – поблагодарил Егорьев, но, замявшись, признался: – Да у меня ложки нет, я потом.

– Хе, – усмехнулся Кутейкин. – Тоже мне проблема!

И, вытащив из-за голенища сапога ложку, протянул ее лейтенанту:

– Нате вот, пожалуйста.

Егорьев взял ложку и принялся есть.

– Проголодались вы, однако, товарищ лейтенант, – заметил Кутейкин, глядя, как Егорьев уплетает пшенку за обе щеки.

– Да, – подтвердил Егорьев. – Со вчерашнего дня ничего не ел.

Дождавшись конца завтрака лейтенанта, Кутейкин приступил к делу.

– Так я, значит, насчет некоторого положения вещей в нашей обороне, так сказать, – начал он. – Имеется предложение кое-что изменить.

– Какое предложение? – осведомился Егорьев, вытирая рот носовым платком.

– Да вот, – охотно пояснил старшина, – бронебойщики не на месте.

– В каком смысле? – не понял Егорьев.

– В самом прямом, – принялся объяснять старшина. – Товарищ лейтенант, упокой Господи его душу, велели супротив обрыва им разместиться, а им там не место!

– Почему? – Егорьев с удивлением посмотрел на старшину.

– Потому что направление это не танкоопасное, а вот пехоту, ежели что, задержать будет нечем. Туда пулемет надо ставить. Он там и был, так что это самое что ни на есть для пулемета место. Разумеете?

– Я так вам ответить ничего не могу, не знаю, про какое место речь идет, – развел руками Егорьев. – Надо пойти и посмотреть.

– Пойдемте. – Кутейкин поднялся из-за стола и направился к выходу.

Егорьев последовал вслед за старшиной. Через несколько минут они были в обществе Золина и Лучинкова.

– Вот. – Старшина обвел руками все вокруг позиции бронебойщиков. – То самое место. Извольте оглядеться и принять решение.

Егорьев поглядел на окружающих его солдат. Старшина стоял с выжидательным видом, Золин с Лучинковым смотрели испытующе-настороженно, ожидая «решения». Егорьев осмотрелся по сторонам, потом решительно объявил:

– Нужен бинокль.

Все переглянулись! Первым нашелся старшина.

– Рядовой Лучинков, – распорядился он, – отправляйтесь к сержанту Дрозду и возьмите у него от моего имени…

– От моего имени, – поправил старшину Егорьев.

– Правильно! – тряхнул головой Кутейкин и продолжал: – Возьмите от имени товарища лейтенанта бинокль. Ясно?

– Так точно! – утвердительно кивнул Лучинков.

– Тогда идите и исполняйте, – резюмировал Кутейкин.

Лучинков отправился за биноклем в землянку отделения. Минут через пять он вернулся, однако, вопреки указаниям, без названного оптического прибора.

– В чем дело? – спросил старшина. – Где бинокль?

– Этот жмот не дает, – отвечал Лучинков.

– Ты сказал, от чьего имени просят? – накинулся на него старшина.

– Сказал.

– А он?

– А он сказал, что пусть тот, кто просит, сам и приходит.

– И больше ничего не сказал?

– Еще послал меня…

– Понятно, – оборвал Лучинкова старшина.

– Слушайте, – вмешался в разговор Егорьев. – Мне этот балаган надоел. Я сейчас сам пойду за биноклем, и вашему сержанту не поздоровится. Засел там…

– Вот-вот, жмот, – вставил Лучинков.

Кутейкин уничтожающе посмотрел на Лучинкова, и тот, съежившись под этим взглядом, поспешил прикусить язык. Потом, обернувшись к Егорьеву, старшина заверил:

– Сейчас все уладим. Я мигом!

И поторопился в землянку. Меньше чем через две минуты Егорьев уже рассматривал в бинокль близлежащую местность. Перед ним было поле, берег реки, высота. Егорьев медленно водил биноклем, разглядывая все это. Затем, вернув бинокль старшине, решительно заявил:

– Да, позицию будем менять.

На лицах Лучинкова и Золина заиграла довольная улыбка.

– Вот это дело, – одобрил Золин.

– Куда прикажете их переставлять? – деловито осведомился Кутейкин, указывая рукой на бронебойщиков.

Егорьев вытащил из планшета карту и, присев на одно колено, положил планшет с развернутой на нем картой на другое, ткнул пальцем левее высоты, в место стыка их обороны с позициями второго взвода.

– Вот, – сказал он. – На мой взгляд, самое подходящее место! И сектор обстрела больше. Как вы думаете, старшина?

Кутейкин изучающе посмотрел на карту, потом высказал свое мнение:

– Придумано неплохо! Только пулемет надо поставить сюда. – Старшина кивком головы указал на окоп бронебойщиков. – И прикажите Желобову, чтобы с немцами не по делу не переругивался!

– Желобов сейчас в оружейке пулемет чинит, – напомнил Лучинков.

– А что вы так о немцах заботитесь? – с усмешкой спросил Егорьев старшину.

– А то, – с неудовольствием отвечал Кутейкин. – Немца это бесит. Так он постреляет-постреляет и успокоится. А ежели ему отвечать начнешь, так у них по всей линии переполох подымется сразу.

– Противника надо беспокоить, старшина, – поучительно произнес Егорьев. – Только лишь в этом случае он будет чувствовать нашу силу.

– Опять двадцать пять! – хлопнул себя рукой по бедру старшина. – Я что, за немца волнуюсь? Я за своих же, за нас с вами, в конце концов, волнуюсь. Вот сколько у немца пулеметов? Взять хотя бы ту же высоту. Вы знаете, лейтенант?

– Отмечено два, – ответил Егорьев.

– Отмечено два! – качая головой, сказал Кутейкин. – Да я уже насчитал четыре. А вы говорите – два.

Тут Лучинков, стоявший рядом, имел неосторожность выронить из рук винтовку. Кутейкин повернулся в его сторону. Лучинков, поспешно подняв оружие, выпрямился во весь рост и, приставив винтовку к ноге, испуганно смотрел на старшину, ожидая нагоняя. Однако Кутейкин сказать что-либо не успел. Со стороны немцев раздалась пулеметная очередь. Пули засвистели над головами, ударяясь о бруствер, взбивали фонтанчики земли. Все четверо, как по команде, бросились на дно окопа. Пролежали так минуты две, но противник больше не стрелял.

– Засекли, сволочи, – сказал Кутейкин, усаживаясь на корточки.

– Да мы тоже хороши, – отвечал ему Егорьев, поправляя на голове каску. – Собрались тут, будто на блины!

– Федор! – подозвал старшина Золина. – Бери ружье и перебазируйся на левый фланг. «Хуторским» скажи, чтоб сюда топали. Будут здесь, пока Желобов пулемет не починит!

– А сержант? – спросил Золин.

– Дрозду я сам скажу.

Золин посмотрел на Егорьева.

– Выполняйте, – ответил тот.

– Пошли. – Золин махнул рукой Лучинкову и, взяв ПТР, пригибаясь, направился по траншее в сторону позиций второго взвода. Лучинков последовал за ним.

– Вот видите, лейтенант, – возвратился Кутейкин к прерванному выходкой немцев разговору. – Пулеметов у них четыре. А вот только что вам пример, если им не отвечать, они успокаиваются быстрее.

– Совсем не отвечать нельзя, – все равно повторил Егорьев. – Мы что сюда, воевать или под немецкую дудку плясать прибыли?

– Вы вчерашнюю историю забыли? – Кутейкин в упор посмотрел на лейтенанта. – Пастухов, вон, отвечал…

Егорьев, потупя взор, не произнес в ответ ни слова.

– Ладно. – Кутейкин поднялся. – Вы меня извините, лейтенант, я, может быть, в несколько нравоучительном тоне разговариваю, но ей-богу, я как лучше хочу.

– Да все правильно. – Егорьев, усмехнувшись, покачал головой. – Вы правы. Вон и Синченко с Глыбой идут.

Действительно, по траншее к окопу подходили «хуторские».

– Я пойду, – сказал Егорьев. – Вы уж тут сами их расставьте.

Кутейкин выразил свое согласие кивком головы. Егорьев, перекинув ремешок планшета через плечо, направился к блиндажу.