Текст книги "Не отступать! Не сдаваться!"

Автор книги: Александр Лысев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Александр В. Лысёв

Не отступать! Не сдаваться!

«Не отступать! Не сдаваться! / Александр Лысёв»: Яуза: Эксмо; Москва; 2010

ISBN 978-5-699-39666-5

Аннотация

Кровавое лето 1942 года. Прорвав фронт, немецкие войска рвутся к Волге и Сталинграду. Разгромленные части Красной Армии откатываются на восток. Уже опубликован беспощадный сталинский приказ № 227 «Ни шагу назад!», уже созданы первые штрафбаты, а заградотряды обязаны «истреблять паникеров и трусов на месте», расстреливая их без суда и следствия.

Когда приходится выбирать между своей и немецкой пулей, между штрафной ротой и пленом – выход один: не отступать! не сдаваться! стоять насмерть, искупая собственной кровью чужие ошибки и грехи…

Новый роман о самых кровавых боях 1942 года! Жестокая «окопная правда» Великой Отечественной!

Александр Лысёв.

Не отступать! Не сдаваться!

1

Поезд шел по выжженной солнцем степи, которой, казалось, не будет ни конца ни края. Трава уже успела пожелтеть, и иногда дувший с востока легкий ветерок раскачивал заросли бурьяна и ковыля. Нещадно палило солнце. В вагоне было душно, а от запаха преющего сена-вообще становилось трудно вдыхать терпкий аромат степи, пропитавший все кругом.

Лейтенант Егорьев, ухватившись рукой за железный крюк двери, высунулся наружу, подставляя лицо и грудь под встречные потоки воздуха. Впереди, окутываясь белыми облаками тотчас уносимого ветром пара, гудел паровоз, стуча колесами. Дружным перестуком отвечали ему вагоны, раскачиваясь из стороны в сторону. Егорьев с минуту рассматривал открывшуюся ему во всей своей необозримости степь, потом, почувствовав на зубах мелкие песчинки, которые вместе с порывами ветра били ему в лицо, отошел от двери и уселся на сено.

– Охота вам, товарищ лейтенант, пыль нюхать? – подал голос из дальнего угла вагона старшина Кутейкин, развалившийся на охапках подмятого под себя сена.

– Здесь вообще дышать нечем, – отвечал ему Егорьев, стряхивая песчинки с запылившейся гимнастерки.

– Тряси не тряси – все равно всего не вытрясешь! – ухмыльнулся Кутейкин, видя старания лейтенанта.

– А как вы там еще в своей берлоге не сварились? – повернулся Егорьев к старшине. – Ведь от самой станции, как залезли, так тут и едете.

– Нее… – протянул старшина, потягиваясь. – Мне не жарко… И не душно, – добавил он после некоторого молчания. – Верно, Лучинков?

Ответа не последовало, Кутейкин приподнялся и посмотрел вниз. Лучинков, молодой солдат, спал на полу, подложив под голову приклад винтовки с наваленными на него клоками сена. Старшина, свесив ногу, носком сапога дотронулся до дула винтовки. Приклад под головой Лучинкова заерзал, на что владелец причмокнул во сне губами и, повернувшись на другой бок, подсунул под щеку ладонь, больше не реагируя на происки старшины. Кутейкин, оставив в покое Лучинкова, нагнулся над другим солдатом.

– Федор, – позвал он его, слегка встряхнув за плечо. – Федо-ор!

– А? Что такое? – спросонья поднимая голову с шинельной скатки и оглядываясь в полутьме вагона, спросил Федор.

Увидев фигуру лейтенанта, темным силуэтом выделявшуюся на фоне дверного проема, солдат обратился к нему:

– Уже приехали, товарищ лейтенант?

– Тебе не жарко, Федор? – с самым деловитым видом осведомился Кутейкин.

Окончательно сбитый с толку, Федор рассеянно смотрел то на Егорьева, то на старшину.

– Успокойтесь, это у старшины шутки такие, – объяснил Егорьев солдату.

– Тьфу, чтоб тебя… – с досадой плюнув на пол и погрозив кулаком старшине, выругался Федор, снова укладываясь на прежнее место, процедив еле слышно сквозь зубы:

– Черти б вас съели.

Кутейкин с довольной улыбкой спустился сверху к лейтенанту и уселся рядом с ним.

– Не смешно, – глядя на расплывшееся лицо старшины, сказал Егорьев и, еще раз по слогам повторив: – Не смеш-но, – отвернулся и стал смотреть на степь.

Кутейкин, обиженно поджав губы, полез обратно к себе. Егорьев, сев к самой двери, заложил руки за голову и, приняв удобное положение, предался размышлениям.

Итак, он ехал на фронт. Туда, куда стремился казавшиеся ему невыносимо долгие месяцы обучения в военном училище. Сколько раз он представлял себя в роли командира взвода, а то и роты, четко отдающим распоряжения, на самой передовой, под огнем противника, или поднимающим свое подразделение в атаку. Хотя сводки с фронтов и не сообщали о наступательных действиях, Егорьев был уверен, что, как только он прибудет на место своего назначения, Красная Армия вновь перейдет в наступление, еще более сокрушительное для немцев, чем зимнее наступление под Москвой. По мнению Егорьева, с которым, впрочем, совпадали и мнения большинства других курсантов училища, Красная Армия сейчас подтягивает резервы, готовится к новому удару по врагу. И он, лейтенант Егорьев, прибудет в самый канун этого наступления.

Однако в действительности все случилось не так, как предполагал Егорьев. По окончании училища лейтенанта направили в отдельный стрелковый батальон, стоявший на пополнении. Комсоставом батальон был укомплектован уже полностью, и Егорьев остался, что называется, «не у дел». С неделю околачивался при штабе, потом узнал, что одну из рот направляют на пополнение частей Юго-Западного фронта. Подал рапорт с просьбой отправить и его. А на следующий день уже ехал в воинском эшелоне вместе с ротой старшего лейтенанта Полесьева. Направлялись они в действующую армию. Но, видимо, без приключений Егорьеву доехать было не суждено. В том, первом эшелоне они добрались до Волги и оказались на ее правобережье. Затем был получен приказ своим ходом идти до какого-то городка и там присоединиться к другому эшелону, в котором двигалась еще одна часть. С ней и должна была рота Полесьева следовать до своего места назначения. В городок тот прибыли и уже поджидали на вокзале эшелон, к которому должны были прицепить три вагона, где расположился личный состав роты, и время прибытия которого было известно лишь одному Полесьеву, как вдруг командир четвертого взвода, лейтенант Пастухов, доложил, что исчезли рядовые Лучинков и Золин с противотанковым ружьем в придачу.

Полесьев распорядился было отыскать их, потому что, как докладывал взводный, в городе они еще не были и, стало быть, потерялись где-нибудь на подходе к вокзалу, но тут явился капитан из комендатуры и заявил, что личный состав не может покидать территорию вокзала. О чем разговаривали капитан и Полесьев, Егорьев не знал, но через несколько минут последний вызвал лейтенанта к себе и приказал одному отправляться на поиски пропавших пэтээрщиков. Капитан, стоявший тут же, опять начал запрещать, но Полесьев сказал, что без пэтээрщиков никуда не поедет, добавив сгоряча, что от этой секретности только один вред. Капитан уступил, но заставил его что-то написать, после чего Егорьев, получивший вместе с приказом держать язык за зубами прозрачный намек на то, что времени у него в обрез, побежал разыскивать Лучинкова с Золиным. После получаса беготни по всем входам и выходам вокзала лейтенант обнаружил бравых пэтээрщиков перелезающими через пожарные ворота на запасных путях. Времени для расспросов не было, и Егорьев вместе с Лучинковым и Золиным бросились туда, где стояли их вагоны. Золин бежал, казалось, из последних сил, заметно хромая, и на одном из подъездных путей упал. Поднявшись, сделал несколько шагов и в изнеможении сел на рельсу. Лучинков объяснил, что Золин подвернул ногу, когда рота двигалась к вокзалу, что и явилось причиной их задержки. Его дальнейшее повествование Егорьев не слушал. Взвалив Золина на закорки, он потащил его по путям. Лучинков шел следом и нес ПТР. Они уже минули пассажирский вокзал, когда из-за диспетчерской будки показалась фигура Кутейкина. Старшина, как выяснилось после, был послан Полесьевым уже на поиски самого Егорьева. Из выкриков и жестикулирования взволнованного Кутейкина Егорьев понял, что воинский эшелон прибыл, их вагоны прицепили и с минуты на минуту рота отправится в путь. Вдвоем с Кутейкиным они понесли Золина; Лучинков, гремя оружием, бежал сзади. Обогнув еще какое-то здание, они вышли на перрон и остановились. Эшелона не было. Небольшой дымок вдали говорил им, что они пришли слишком поздно. Теперь спешить было некуда, и все четверо расположились прямо на перроне. Но долго им сидеть не пришлось – первый же патруль спровадил их в комендатуру. К рассказу Егорьева там отнеслись довольно недоверчиво, видимо, принимая их за дезертиров. И бог знает, чем бы все это кончилось, не загляни в комендатуру тот самый капитан, что говорил с Полесьевым. Он узнал Егорьева и заверил в правдивости слов лейтенанта. Егорьева отпустили, пэтээрщиков с Кутейкиным тоже. Через час к этому же перрону подошел эшелон с какой-то кавалерийской частью. Капитан, переговорив с начальником поезда, указал Егорьеву и его людям одну из теплушек и, когда те сели, ушел. Вскоре лейтенант со своими спутниками догоняли собственную роту…

Егорьев улыбнулся, мысленно перебрав в уме эти события, происшедшие с такой быстротой, что только сейчас он расставил для себя все на свои места. А поезд продолжал двигаться на запад. Колеса громыхали, вагоны бросало на стыках, из-за стены доносилось ржание лошадей. И перед глазами бесконечным желто-зеленым ковром расстилалась степь, убегая назад и появляясь вновь.

2

К вечеру поезд остановился вблизи небольшого полустанка. Кутейкин, прихватив с собой флягу, отправился за водой. Золин, сидя около двери, курил, поглаживая рукой перетянутую портянкой правую стопу, пострадавшую в это утро. Егорьев с Лучинковым, устроившись на сене, ели хлеб с салом.

Кавалеристы выводили из вагонов лошадей, давая размяться настоявшимся за день животным. Кони фыркали, трясли гривами, скребли землю копытами, тыкаясь мордами в руки солдат, брали с их ладоней кусочки хлеба и сахара. Несколько верховых, не надевая седел, ездили вдоль эшелона.

Из стоявшего невдалеке колодца-журавля деревянным ведром черпали воду и разливали ее по предназначавшемуся, видимо, ранее для колхозного скота желобу. Теперь около этого желоба толпились кавалеристы с лошадьми, нетерпеливо сгибающими шеи к бегущей по деревянным лоткам воде. Дав коням напиться вволю, солдаты отводили их обратно к вагонам.

Минут через десять вернулся Кутейкин и, протянув Егорьеву наполненную водой флягу, с недовольным видом забрался в теплушку.

– Вот черти, – ворчал старшина, садясь на сено. – Просишь у них воды, а они ее сперва коням своим, а потом уж мне!

– Кони тоже пить хотят, – сказал Лучинков, жуя сало.

– Кони! Кони подождут! – со злостью продолжал Кутейкин. – Я всего-то его просил в одну фляжку налить! А он – «подождешь!» Что за народ такой!

– Кто «он»? Конь, что ли? – усмехнулся Егорьев.

– Да там один, воду разливает. – Кутейкин неприязненно передернул плечами.

– Кому доверили… Таких, поди, и кони-то не любят.

– Кони как раз любят, – с видом знатока отвечал старшине Лучинков. – Он о них заботится. Воду в первую очередь…

– Да уж помолчи, ты, умник! – вконец рассердился Кутейкин. – Будет тут еще учить меня!

– А почему бы не поучить? – беззлобно рассмеялся Лучинков. – Если вы не знаете, кого кони любят?

– Ты много знаешь, – буркнул старшина и полез наверх, в свою «берлогу».

– Я знаю, – авторитетно заявил Лучинков. – Вот у нас в деревне был мужик один, до лошадей охотник вроде вас, товарищ старшина. Не любил он лошадей. Просто поначалу вечно у него всякие случаи бывали из-за коней: то, поедет куда, оглобля сломается, то у телеги колесо отлетит или еще чего-нибудь. И возненавидел он все племя лошадиное. Началась у него с конями самая настоящая вражда. Ох и стегал он их плетью! А кони в ответ возить его не хотели. Во всей деревне не было ни одной лошади, которая бы его слушалась. Бывало, только он в воз – коняга и станет. Хоть трактором ее толкай – шагу не сделает. И надо ж было так случиться: пришлось раз, в самый сенокос, ему с поля домой возвращаться. И, окромя жеребца одного, никакого транспорта кругом не было. В общем, стал он, дядя Степан-то наш, этого жеребца седлать, а он как звезданет его задними ногами – и пришиб.

– Насмерть? – с сочувствием поинтересовался Егорьев, слушавший рассказ Лучинкова.

– Нет. – Лучинков усмехнулся. – Жив остался наш горе-коневод. Увезли его в райцентр в больницу. Сказывали, три или четыре ребра ему тот жеребец обломал. С тех пор Степан, как вернулся месяца через четыре, так к коням и на выстрел не подходит. Вот так-то.

– Ты, Лучинков, на кого намекаешь? – с угрозой спросил сверху старшина.

– Ни на кого, – простодушно ответил Лучинков. – Рассказал просто, что у нас в деревне было однажды. Опять-таки, про лошадей, – добавил он, с ласковой улыбкой глядя на проходившего в это время мимо двери вагона коня, которого вел в поводу кавалерист.

Видя умильное лицо Лучинкова, Егорьев тоже не мог сдержаться от улыбки.

Кавалерист остановился и, заглядывая в вагон, спросил:

– Чего вы тут ухмыляетесь-то? Коня никогда не видали?

Егорьев с Лучинковым улыбаться перестали.

– Прошу прощения, – поспешно сказал кавалерист, разглядев в темноте петлицы Егорьева.

И, козырнув, вместе с конем скрылся в надвигавшихся сумерках.

– Ну ладно. – Егорьев поднялся, спрыгнул из вагона на землю и указал кивком головы на колодец-журавль, где уже заканчивался лошадиный водопой:

– Пойдемте попьем, Лучинков!

Лучинков тоже спустился вниз, обратился к Золину:

– Идешь, дядя Федя?

Золин отрицательно покачал головой, Лучинков и Егорьев пошли к колодцу вдвоем. Вскоре они вернулись, неся с собой наполненные водой фляги.

Раздалась команда: «По вагонам!» Кавалеристы стали заводить в теплушки лошадей по деревянным сходням. Минут через пять, когда все уже были на своих местах, эшелон, прогремев дернувшейся от первого толчка сцепкой вагонов, стал медленно набирать ход.

Егорьев улегся на сено, подложив под голову вещмешок. Лучинков задвинул прокатившуюся со страшным грохотом по своим бороздам дверь, и в вагоне стало совершенно темно. Поезд быстро двигался во мраке ночи, и над погрузившейся в сон степью уже засветились первые звезды на фоне темного неба.

3

Они ехали всю ночь. Потом день и опять ночь. На третьи сутки Егорьев уже начал сомневаться, догонят ли они свою роту. По его расчетам, он должен был еще вчера встретиться с Полесьевым. Однако их эшелон как в воду канул. Кутейкин высказывал предположение, что роту погрузили на машины. В таком случае их найти было бы почти невозможно. Лучинков убеждал лейтенанта, будто Полесьев едет впереди и при равной скорости движения обоих эшелонов та двухчасовая задержка и не позволяет им догнать его. Золин почти всю дорогу молчал.

А тем временем эшелон подходил к Дону. Егорьев чувствовал, что они все ближе и ближе продвигаются к фронту. Навстречу чаще попадались поезда с ранеными, на полустанках, где они останавливались иногда минут на пять, становилось раз от разу больше беженцев с тюками, чемоданами, сидевших со своей поклажей в ожидании пассажирских составов. Нередко виднелись и разбитые станции, а то и попросту груды обломков и пепелища по обеим сторонам железнодорожного полотна – этот район уже был в зоне досягаемости действий немецкой полевой авиации.

Странное чувство овладевало Егорьевым: глядя на картину охватившей левобережье Дона суматохи, он не мог понять, куда и зачем бегут эти люди, толпами штурмующие шедшие на восток поезда, выпрашивающие продукты на станциях у солдат из воинских эшелонов. Хоть и давно не слушал уже лейтенант сводок информбюро, но был твердо уверен, что никаких наступательных действий немцы предпринять не могут. Не могут, потому что понесли невосполнимые потери, стратегическая инициатива теперь прочно в наших руках, и Егорьев твердо знал – изгнание захватчиков уже началось. И потому, видя все это, лейтенант был в высшей степени удивлен.

– Послушайте, Кутейкин, – спросил как-то Егорьев старшину. – Откуда взялось столько народу?

– Беженцы, – неохотно отвечал старшина. – Не от хорошей жизни бегут. Да и к тому же кто хочет, чтобы опять, как в сорок первом, к немцам в лапы попасть.

– С чего вы взяли? – возразил ему Егорьев. – Сейчас не сорок первый год. Мы контролируем обстановку, наши армии…

– Лейтенант, – вдруг резко обернувшись к Егорьеву, сказал Кутейкин. – Я видел это уже одни раз, и простите меня за прямоту, вы не на политзанятии. Надо мыслить реально. Там, куда мы едем, я был, с самого начала был. И знаю, что такое их фланговые удары, и окружения, и вообще… – Кутейкин махнул рукой. – Ладно, оставим эту тему.

– Но почему? – Егорьев пристально посмотрел на старшину. – Да, мы отступали, но теперь полоса неудач минула.

– Эта полоса, – зло прищуриваясь, перебил Кутейкин, – тянется за нами от Бреста до Москвы, и стоила она нам миллионы, вдумайтесь, миллионы жизней! И неизвестно, что еще будет и чем все это закончится. И кто за все это ответит.

– Ну хватит! – рассердился Егорьев. – Вы, я вижу, ничего не понимаете!

– Сами спрашивали моего мнения, – хмуро и снова тихо ответил старшина, а про себя додумал: «Эх, лейтенант, сам ты ничего не понимаешь!»

И, подойдя к двери вагона, уселся рядом с Золиным.

– Лейтенанта-то нашего здорово в училище накачали, – уже без злобы вполголоса произнес Кутейкин.

Золин усмехнулся в усы и начал свертывать цигарку Старшина последовал его примеру.

– Жаль, – добавил он после некоторого молчания. – Горькое разочарование будет.

И оба закурили.

4

Около полудня поезд остановился. Кругом была степь, впереди, у горизонта, темнел лес, почти скрытый от глаз высокими холмами. Солнце находилось в зените, и между безоблачным небом и выжженной травой все, казалось, изнывало от жары.

– Чего стали-то? – сонно спросил Лучинков, прикладываясь к фляге.

– Пошел бы да разузнал, – сказал ему сверху Кутейкин.

– Пустая! – вместо ответа горестно объявил Лучинков, запрокинув голову и тряся флягой над раскрытым ртом.

– Смотри, ворона залетит, – усмехнулся Золин, глядя, как Лучинков пытается извлечь хоть каплю воды из опорожненной еще сегодня утром фляги.

– А что, и схожу! – Лучинков отбросил в сторону громыхнувшую пустотой флягу и поднялся на ноги. – Схожу и узнаю.

– Сидите, Лучинков, – остановил его Егорьев. – Я сам узнаю.

И, выпрыгнув из теплушки, лейтенант зашагал к пассажирскому вагону, в котором располагался начальник поезда вместе с командиром кавалерийской части. Однако те сами шли навстречу, о чем-то разговаривая, ожесточенно жестикулируя руками. Они почти что натолкнулись на Егорьева, и, когда лейтенант, приложив руку к козырьку фуражки, уже набрал в легкие воздух, чтобы доложить по всей форме и спросить, надолго ли эта задержка, пожилой подполковник, не глядя на Егорьева, выпалил одним духом:

– Эшелон дальше не идет, мост через Дон взорван, до переправы добирайтесь сами. Еще есть вопросы?

И, посмотрев на так и остававшегося стоять с открытым ртом Егорьева, сам же ответил:

– Вопросов нет, считайте, что мы были хорошими попутчиками. Всего доброго.

Через минуту по эшелону из начала в конец пронеслась команда: «Разгружайсь!» Кавалеристы, так же, как и в прошлый раз, у станции, выводили по сходням лошадей, деловито осматривали упряжь, надевали на спины коням седла, проверяли подпруги. Меньше чем через пятнадцать минут все были готовы к маршу.

Егорьев стоял и смотрел, как собираются конники, потом, вспомнив, что у него нет карты, спросил у одного из офицеров, где можно ее достать. Тот посоветовал Егорьеву обратиться к подполковнику. Егорьев побежал разыскивать подполковника, который оказался вместе с начальником поезда около паровоза. Лейтенант справился, нет ли у него лишней карты. Подполковник сказал, что карту он Егорьеву не даст, но сообщил, что километрах в пяти к северу отсюда проходит шоссейная дорога, по которой можно добраться до переправы через Дон. Егорьев поблагодарил подполковника, однако отправился к своему вагону отнюдь не обрадованным.

Кутейкин, Золин и Лучинков уже сидели около насыпи в полном снаряжении и при оружии.

– Именно так, – кисло улыбнулся Егорьев, подходя к ним. – Вы все правильно поняли.

И полез в вагон, чтобы забрать свои вещи.

– Лейтенант! – окликнул его Кутейкин, кивком головы показывая на траву позади себя.

Егорьев обернулся, посмотрел в указанном старшиной направлении и, увидев около Кутейкина свой вещмешок и планшетку, спрыгнул обратно на насыпь. Взяв свой нехитрый скарб и сказав старшине «спасибо», стал собираться.

Кавалеристы тем временем, выстроившись поэскадронно, рысью направились по степи на север, туда, где, по указанию подполковника, должна была быть шоссейная дорога. Когда за ними улеглась пыль, Егорьев скомандовал своим людям: «Пошли» – и вместе с ними отправился вслед за кавалеристами, к шоссейной дороге. Через час все вчетвером уже голосовали на магистрали. Поймав грузовик, забрались в кузов и покатили к переправе, по дороге обсуждая план дальнейших действий.

– Ну что, – говорил Кутейкин, восседая на штабелях газет, которые, видимо, в этом грузовике везли на фронт. – Додогонялись, товарищ лейтенант?

– Да, – вторил ему Лучинков, – Теперь нам Полесьева как пить дать не найти. Это уж сверхточно.

Золин, одной рукой держась за задний борт грузовика, а другой поглаживая лежавшую у него на коленях винтовку, молча качал головой.

– Что же делать, братцы? – убитым голосом спросил Егорьев.

– Не знаю, – отвечал Кутейкин. – Надо было направиться вместе с кавалеристами. А теперь что: командировочных у нас нет, продовольствие кончается, куда ехать – неизвестно. При первой же проверке документов нас задержат и сочтут за дезертиров.

– Но мы ведь… – начал Егорьев.

– А что ж вы думали, лейтенант, – таким тоном, будто дело его не касалось вообще, продолжал Кутейкин, – время военное, а со всякими не церемонятся. Расстреляют – и все. Я вам серьезно говорю.

Произнося подобные речи, Кутейкин в душе подсмеивался над лейтенантом, изрядно докучавшим ему в дороге своими лозунгами и постоянно твердившим о скором победоносном завершении войны, о неустойчивости духа немецкого солдата, об исчерпанных военных ресурсах гитлеровского вермахта.

Нельзя сказать, что Кутейкин не хотел скорейшего завершения войны – он, без сомнения, желал этого. Но будучи человеком уже умудренным фронтовым опытом и встречавшимся с врагом лицом к лицу, видел истинное положение вещей и лучше кого-либо знал, что до победного завершения войны еще ох как далеко, гораздо дальше, чем отсюда до Берлина. Поэтому-то старшина и решил несколько поднапустить страху на Егорьева, у которого все было просто: приехали, сразу в атаку, врага разгромили – и по домам. «Посмотрим, каков ты на самом деле», – думал Кутейкин, глядя на лейтенанта. Однако он тут же убедился, что чересчур сгустил краски: Егорьев, побелевший как полотно, смотрел на старшину, будучи не в силах вымолвить ни слова.

– Вы… вы это серьезно? – наконец выдавил из себя лейтенант.

Краем глаза глянув на Лучинкова, старшина еще раз подумал, что хватил через край. Лучинков нервно заерзал на штабелях газет, стараясь унять вдруг охватившую его дрожь. Сглотнув слюну, комом застрявшую у него в горле, он выпучил на Кутейкина глаза и чуть ли не закричал:

– Ты это брось, старшина. Не шути так, слышь… Так не шути, пожалуйста!

Кутейкин удовлетворенно посмотрел на Лучинкова и, решив, что отбил у него охоту впредь рассказывать разные истории, подобные той, что поведал он тогда на станции и где, по мнению старшины, все же содержался намек на него, Кутейкина, почесал рукой шею и успокоительно сказал:

– Но я все-таки думаю, что нас не расстреляют.

– Так что же вы предлагаете? – спросил уже более уравновешенно Егорьев.

– Вы, однако, шутник, старшина, – приходя в себя, стер пот со лба Лучинков.

– Я вот что предлагаю, – будто бы не замечая ни еще не сошедшей с лица Егорьева бледности, ни волнения, от которого несколько секунд назад чуть ли не трясся Лучинков, сказал старшина. – Как только прибудем на переправу, постараемся разыскать там, ну, если не комендатуру, то что-нибудь в этом роде. Явимся туда, скажем, так, мол, и так, отстали от поезда. Не известно ли вам что о такой-то роте. Если известно – попросимся туда, если неизвестно, то пусть пошлют в любую другую часть, но только чтоб на передовую. Никаких загвоздок в нашей истории нет, все правда, от начала до конца, стало быть, как бы ни проверяли – придраться не к чему. Вот только документы…

Старшина в задумчивости поскреб пятерней затылок.

– Да, в документах как раз-то вся и соль, – со вздохом произнес Егорьев.

– Но вы не унывайте, лейтенант. – Кутейкин дружески хлопнул сидевшего напротив него Егорьева по колену. – В конце концов, это единственная причина, по которой нас могут задержать. К тому же если объяснять, то как раз все логично получается: ясное дело, откуда у нас быть документам непросроченным, коли мы четыре дня сами по себе болтаемся.

– Закурим? – предложил Золин, вынимая из кармана кисет.

Лучинков с Кутейкиным протянули ладони.

– Погодите, старшина, – сказал Егорьев, видя, как Кутейкин собирается оторвать клочок от одной из газет, на штабелях которых сидел. – Вот, возьмите.

И протянул Кутейкину пачку папирос.

– Берите и вы, – настаивал лейтенант, заметив, что Золин с Лучинковым сидят в нерешительности.

Те взяли по папиросе и, поблагодарив, закурили.

– Прошу. – Кутейкин щелкнул перед Егорьевым зажигалкой.

– Не, я не курю, – отрицательно замотал головой лейтенант.

– Зачем тогда папиросы берете? – поинтересовался старшина, дунув на зажигалку.

– Да так. – Егорьев пожал плечами.

– Правильно, лейтенант, – одобрительно сказал Золин. – Не пропадать же добру.

Егорьев усмехнулся, положил пачку в нагрудный карман гимнастерки.

– Слышь, старшина, – обратился Лучинков к Кутейкину, собиравшемуся тоже засунуть зажигалку обратно в карман, – покажи вещь.

Кутейкин передал Лучинкову зажигалку.

– Сила! – восхищался Лучинков, вертя в руках зажигалку.

– Ну ладно, давай, – старшина взял из рук Лучинкова «вещь» и упрятал подальше в карман.

– Где достал? – спросил Лучинков старшину.

– Трофейная, – самодовольно ухмыльнулся Кутейкин. – Это еще что.

– А что? – Лучинков посмотрел на старшину.

– Эх, были у меня трофеи! – горестно вздохнул по утраченному Кутейкин. – Под Ельней с эсэсовца такой нож снял! С ножнами, ручка резная, на ней гербы всякие, титулы. Эмблема еще замысловатая какая-то была: лев со щитом, а вокруг него полосы всякие, украшают, в общем. А какая сталь! Как сейчас помню – сало во как резал! – Старшина показал оттопыренный большой палец, выражая тем самым свой восторг по поводу ножа.

– Не говорю уже об автоматах, – продолжал Кутейкин. – Весь взвод с немецкими автоматами, вороненые… Я тогда взводом командовал. Вот так. Правда, несколько маловат он был, взвод-то мой – всего восемь человек, если со мной считать, но все равно тут уж обижаться не приходится – такой достался… Но славно мы тогда под Ельней фрицам прикурить дали.

– Ну и куда ж трофеи делись? – спросил Лучинков.

– В госпитале отняли, – в презрительной улыбке скривил губы старшина. – Спрашиваю их: «На что вам нож?» А они: «Отдавай без разговоров!» Но зажигалочку я припрятал. Со мной теперича на фронт едет…

Машина неслась по дороге. По обочинам мелькали запыленные кусты, за ними тянулась степь. Впереди был Дон.