Текст книги "Одиссея капитана Балка. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

боях шла в атаку колоннами, да в белых гимнастерках, тогда как англичане уже в бурскую

войну ходили в хаки и рассыпным строем? Если бы не германские гаубицы да Максим-

Виккерсы, выиграли бы мы Ляоянский бой? Если бы не германский тротил в снарядах да

Телефункены, победил бы наш флот у Шантунга? Если бы не германские угольщики да

острова, удивили бы всех под Осакой адмирал Беклемишев да бесстрашный Коломейцов?

Если бы не американские моторы, сотворили бы чудо в Сасебо наши герои-катерники?

Да что я все про железо, да про железо? Вам и так вполне ясно, что отставали мы от

японцев в начале войны почти по всем статьям. Кроме храбрости и веры, конечно. Вы о

другом лучше подумайте. Почему наши молодые крестьянские парни признаются, что

первый раз в жизни мяса досыта поели только от армейского или флотского котла?

Вот и получается, товарищи, что одолели мы японцев в первую очередь благодаря

заступничеству Небесному. Прямо скажу – чудом одолели. И, поверьте мне, имею право

именно так думать и говорить. Представьте сейчас, что не японцы бы на нас напали, а

стравили бы нас англичане да французы с немцами?.. Вот и я тоже помолчу, чтоб беды не

накликать, прости Господи, – Михаил сплюнул через левое плечо, – Вывод из всего этого у

меня один. В корне всей косности нашей замшелой, всего этого явного отставания от

передовых стран, лежат наши внутренние порядки. Так дальше жить нам нельзя!

Но я, слава Богу, не один это увидел и понял. И мои слова уже часов десять как не

крамола и вольтерьянство. Вы все сейчас в этом убедитесь. Приходит пора для серьезных

перемен в России. Государь наш и мой дорогой брат, хоть и не был лично здесь, на театре

войны, но все проблемы ею вскрытые, усмотрел прекрасно.

Итак, попрошу вашего внимания, господа:

ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ от 3-го марта 1905-го года.

БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ, ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ

ВСЕРОССИЙСКИЙ, ЦАРЬ ПОЛЬСКИЙ, ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФИНЛЯНДСКИЙ

и прочая, и прочая, и прочая…

Объявляем всем нашим верноподданным:

Держава Российская созидалась и крепла неразрывным единением царя с народом и

народа с царем. Согласие и единение царя и народа – великая нравственная сила,

строившая Россию в течение веков, отстоявшая ее от всяких бед и напастей, является и

доныне залогом ее единства, независимости и целости материального благосостояния и

развития духовного в настоящем и будущем.

В Манифесте нашем, данном 26-го февраля 1903-го года, призывали мы к тесному

единению всех верных сынов Отечества для усовершенствования государственного

порядка установлением прочного строя в местной жизни. И тогда озабочивала нас мысль о

согласовании выборных общественных учреждений с правительственными властями и об

искоренении разлада между ними, пагубно отражающегося на государственной жизни. О

сем не переставали мыслить все самодержавные цари, наши предшественники.

Сегодня, в час торжества российского оружия и народной гордости, настало время,

следуя благим начинаниям предшественников наших, призвать выборных людей от всей

земли Русской к постоянному и деятельному участию в составлении законов, включив в

41

состав высших государственных учреждений особое законосовещательное установление,

коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных

предположений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов.

В сих видах, сохраняя основной закон Империи о существе самодержавной власти,

признали мы за благо учредить Государственную Думу. Перед созывом которой, должно

разработать положение о выборах в оную Думу и положение о политических партиях,

распространив силу сих законов на все пространство Империи, с теми лишь изменениями,

кои будут признаны нужными для некоторых, находящихся в особых условиях, ее окраин.

Посему, повелели мы министру внутренних дел выработать и представить нам к

утверждению положение об избирательном цензе и правила о приведении в действие

положения о выборах в Государственную Думу. С таким расчетом, чтобы члены от

дозволенных отныне политических партий и от всех сословий 50-и губерний и области

Войска Донского, могли явиться в Думу не позднее апреля 1906-го года.

Собранной в данный срок Думе надлежит обсудить законодательные предложения в

течение полугода, после чего мы намерены даровать народу Империи Конституцию и

равенство его перед Законом, провозгласив сие не позднее осени 1907-го года.

Мы сохраняем всецело за собой заботу о дальнейшем усовершенствовании

Учреждения Государственной думы, и когда жизнь укажет необходимость тех изменений в

ее учреждении, кои удовлетворяли бы потребностям времени и благу государственному, не

преминем дать по сему предмету соответственные в свое время указания.

Питаем уверенность, что избранные доверием всего населения люди, призываемые

ныне к совместной законодательной работе с правительством, покажут себя перед всей

Россией достойными того царского доверия, коим они призваны к сему великому делу. И в

полном согласии с прочими государственными установлениями и с властями, от нас

поставленными, окажут нам полезное и ревностное содействие в трудах наших на благо

общей нашей матери России, к утверждению единства, безопасности и величия

государства и народного порядка и благоденствия.

На обязанность Правительства возлагаем мы также выполнение непреклонной нашей

воли: даровать народу Империи нашей незыблемые основы гражданской свободы на

началах неприкосновенности личности, равно как свободы совести, слова, собраний и

союзов. Правительству должно решительно способствовать созданию профессиональных

союзов в деятельности промышленной и сельскохозяйственной…

По мере того, как Михаил читал, на лицах собравшихся можно было увидеть

всплески самых разных эмоций. От безмерного удивления и немого потрясения до

сумасшедшего восторга. Кто-то, сорвав с головы папаху или фуражку, истово крестился,

кто-то, ошалело пихая в бок остолбеневшего соседа, переспрашивал: «Нет, что это он

говорит? Конституция? Это как все понимать? Или революция там у них, в Питере, а нам

не говорили?» Кто-то, потупив взгляд, бурчал под нос: «Ох, не было печали. Сейчас в

деревне черт-те что начнется. Опять палить бы не начали…» А кто-то просто обнажив

голову, как это сделал каперанг Юнг, шептал одними губами как молитву: «Господи,

милостливый, свершилось! Дождались… Слава Тебе…»

В Императорском Манифесте было также декларировано в скором времени, как

только правительством будет отработан должный порядок, списание выкупных платежей

крестьянам, и передача общинам части министерских и удельных (по 25%), а также части

помещичьих земель. Последние изымаются за непогашенные срочные ссуды и кредиты в

размере половины заложенных площадей. С 1-го марта на прием земель в залог вводится

пятилетний мораторий с недопустимостью перезаклада. Остальная часть просроченных

помещичьих долгов казначейству подлежит списанию по убыткам, у коммерческих банков

она выкупается государством за четверть стоимости с рассрочкой в пять лет.

Списание выкупных платежей станет возможным благодаря контрибуции с Японии.

Будут списаны с крестьян и податные недоимки, имеющиеся на январь сего года, а их

долги помещикам перейдут на казну, она будет погашать их в течение пяти лет в равных

42

долях. Передача и разверстка общинам дополнительной земли будет организована

губернскими властями при участии Минисельхоза, МВД, Госконтроля и земств.

В целях успешной реализации переселенческой программы, а также программ

развития сельского хозяйства и промышленности, будет изменен закон 1887-го года о

паспортизации, которая становится всеобщей и обязательной для всего взрослого

населения Империи. При этом для выдачи паспортов дееспособным членам крестьянских

семей ни согласия хозяина двора, ни мужа (для замужних женщин) не требуется.

Всеобщая паспортизация должна быть проведена к весенней посевной 1907-го года,

совместно с переписью населения и Последним переделом – переразверсткой при участии

земств семейных наделов в крестьянских общинах с целью ликвидации чересполосицы…

***

Итак, то, что еще вчера многим казалось сказочной фантастикой, некоторым –

единственно достижением возможной грядущей революции, а кому-то и страшным сном,

свершилось. Россия окончательно порывала со средневековьем. И устами Императора

признавала самого темного, самого забитого, самого бессловесного, самого последнего

своего человека ЛИЧНОСТЬЮ и ГРАЖДАНИНОМ. Была ли страна к этому готова?

Несомненно. Три революции в нашем мире – тому непререкаемые свидетельства. Была ли

к этому готова в тот момент государственная элита? Безусловно, нет.

И Николай прекрасно понимал как степень личного риска, так и огромность того воза

проблем, который придется разгребать после дачи такого манифеста. Но здраво рассудив,

он признался самому себе в главном: три революции и подвал в Екатеринбурге в финале –

это все-таки гораздо страшнее.

Из субъективных моментов, поспособствовавших его твердости на выбранном пути,

кроме «Вадик-фактора», нужно отметить неожиданную поддержку царя со стороны

Великого князя Сергея Александровича. Узнав о мятеже, замышлявшемся Владимиром

Александровичем и Николашей, он пребывал в Москве в расстроенных чувствах, а после

конституционного Манифеста и очередной ссоры с Ники, закончившейся прошением об

отставке, и вовсе уехал в Дармштадт с супругой. К его удивлению, вскоре туда приехал

лично германский кайзер, с которым он и пробеседовал о судьбах России, Германии и

Европы почти до утра. Через три дня в Петербурге произошло окончательное примирение

Сергея с Николаем, после чего он принял шефство над гвардией. О чем именно говорил

Великий князь с Вильгельмом в ту ночь, и какие тот нашел слова, осталось между ними.

Глава 3. Встречи под Тверью.

Станция Редкино. 15 марта 1905-го года

– Нет-нет, господа, вам не стоит беспокоиться об охране. Я приглашаю Василия

Александровича прогуляться со мной вдвоем. Далеко мы от вас все равно не скроемся, -

Николай задумчиво усмехнулся, – вокруг, как видите, только ели да сосны. Тем более, судя

по его славным боевым делам, вам за безопасность моей персоны волноваться не стоит. В

обществе капитана Балка я под надежной защитой.

Царь, повернувшись к адъютантам, Фредериксу и Спиридовичу спиной, коротко

глянул в глаза, поманил кивком…

43

– Пойдемте, любезный Василий Александрович, подышим. Подальше от всех этих

паровозов, а то уж все дымом пропахли…

Снег резко похрустывал под сапогами, бросая в глаза искорки солнечных зайчиков.

На память невольно приходило бессмертное пушкинское: «Мороз и солнце, день

чудесный». Пока, кстати, день, и впрямь, был замечательный и запоминающийся во всех

отношениях. Но, судя по всему, для двух мужчин, неторопливо идущих по плохо

утоптанной тропинке, уводящей их от главного хода Транссиба, его главные минуты

наступали только сейчас…

Длиннополые шинели, фуражки, погоны на плечах. Русские офицеры, не торопясь

прогуливаются, обсуждая свои военные или домашние дела…

Но никогда не было еще на Земле пары людей, одновременно столь похожих, и столь

же бесконечно удаленных друг от друга. Ибо один из них был вполне реальным и

осязаемым Императором и самодержцем необъятной, раскинувшейся от Варшавы до

Владивостока Российской империи. А другой – бывшим майором спецназа ГРУ Генштаба

Российской Федерации, «по пачпорту» суверенного, но трагически зависимого от Запада

по факту, и им же изрядно обгрызенного как в Европе, так и в Азии, останка некогда

могучего и грозного СССР.

Причем этот второй в душе так и остался бывшим полевым групером, по жизни

ностальгирующим по временам величия упомянутого Советского Союза. И вышвырнутым

в отставку в начале 21-го столетия за рецидив непонятного, с точки зрения многих из

тамошнего начальства, патриотизма. И хотя «бывших» в Системе не бывает, но…

***

Часа два назад бронепоезд «Святогор», слегка увеличенная копия маньчжурского

«Муромца», извергая клубы дыма из топочных труб двух своих тяжелых германских

паровозов, величественно замедляя бег, прогромыхал по входным стрелкам. С протяжным

шипеньем стравливаемого пара, скрипнул тормозными колодками, лязгнул буферами и

разгорячено отфыркиваясь, встал на запасной нитке разъезда. Как, собственно, это и

полагалось «нашему бронепоезду» из ненаписанной в этом мире песни.

В предложенной Василием зимней «камуфляжке» из двух светло-серых оттенков, с

двуглавым орлом на борту штабного радийного броневагона и Андреевскими флагами,

изображенными на рубках локомотивов, смотрелся он для 1905-го года грозно и весьма

внушительно.

«Ну, ребята, коль не успели на войну, что поделать? Теперь эскортом царевым

поработайте. Куда деваться? А путиловцы, конечно, сработали лучше, чем наша шарашка

во Владике. Броня явно надежная, подогнана как по лекалам. Да еще и гаубицы-

стодвадцатимиллиметровки во вращающихся полубашнях... Машина!»

Следом за «Святогором» подошел темно-голубой царский поезд. Но, не встав у

платформы, отстучал по стыкам дальше, почти до самого выходного семафора. Из его

вагонов как горох посыпались стрелки и казаки караула, подгоняемые зычными окриками

офицеров. Привычно и быстро заняли предписанные места, замерли на расчищенных

дорожках у низенького дебаркадера, у дверей и даже у окон нескольких маленьких

строений станции, у водокачки и складского пакгауза, а также возле площадок вагонов и

паровоза их литерного «владивостокца».

«Ясно, первый поезд-дублер. Это ребята Спиридовича. Работают быстро и четко,

любо дорого посмотреть. А где же САМ»?

Медленно тянутся минуты, но вот, наконец, по главному ходу Великого Сибирского

пути, обдав снежным вихрем замерших «на караул» гвардейцев, на пристанционный путь

втянулся второй состав – близнец первого, плавно замедлился и встал, чуть протянув

вперед, напротив владивостокского курьерского. А следом за ним, почти без интервала,

подходит и «Пройсен» – знаменитый семивагонный «Бело-синий экспресс» Вильгельма.

Вернее, его «восточный» вариант, сделанный всего пару месяцев назад специально, с

возможностью перевода на российскую, более широкую колею. Его блестящий хромом и

44

белой медью шварцкопфовский паровоз едва не тыкается в буфера последнего вагона

царского поезда и со скрипом замирает, протяжно дыхнув тучей перегретого пара…

И начинается сумасшедший дом. Погоны, аксельбанты, шнуры, папахи, германские

шишаки-пикельхельмы, треуголки, плюмажи, кавалергардские орлы, фуражки, ордена…

Звон шпор, суета, команды на русском и немецком... Выход императоров. Высочайшее

посещение наших раненых адмиралов – Небогатов и Трусов пока лежачие…

– Вах! Михал Лаврентич, дорогой! Своих не узнаешь? Зазнался, да?

– Ой! Василий Александрович! Так Вас и ищу... Придушите же!

На ухо:

– Здорово, Вадик. Пять баллов. Умница, не облажался. А то бы точно – придушил.

– Добрый! Спасибо на теплом слове. Мы тут старались. Но и вы там дали дрозда…

– Работа такая. Ладно, рассказывай по-быстрому: кто тут есть кто?

В свите царя куча непонятного народа, спасибо Вадиму, по ходу подсказывает,

шепотом нюансы. Немцы: ну, кузена Вилли не узнать невозможно. Тирпитц, Шлиффен,

Бюлов, Маккензен, Шён. Серьезные ребята. Из наших Сахаров, Дубасов, Великие князья

Сергей Михайлович и Петр Николаевич. Фредерикс, Нилов. А вот и сам – Николай…

Невысокий. Ладный. Крепкое, сухое рукопожатие. Вдумчивый, изучающий взгляд

огромных серо-голубых глаз…

– Василий Александрович, я попрошу Вас – через двадцать минут постройте Ваших

людей у «Святогора». А Вы сами будьте без сабли, пожалуйста.

***

Да, такого в истории еще не было… Короткая шеренга русских воинов. Два

императора. От нашего – каждому Георгий. Кроме…

– Капитан Балк. За взятие форта, обеспечившее общий выдающийся успех операции

Тихоокеанского флота и Гвардейского корпуса в Токийском заливе, примите…

«Так вот ЧТО у нас тут называется Золотым Георгиевским оружием?! Мать честна!

Прелесть какая!»

От Вильгельма – кому что, но, в основном, Красные Орлы. Всем, кроме…

Адъютант аккуратно, хоть и с небольшим акцентом, переводит:

– Капитан Василий фон Балк! За невиданный героизм и отвагу в бою, проявленные

Вами перед лицом неприятеля, при спасении жизни майора генерального штаба

германской армии фон Зекта, от имени восхищенных этим и другими вашими ратными

делами немцев, вручаю Вам высшую воинскую награду германского Рейха. И, видит наш

всемогущий Господь, Вы ее более чем достойны, тем более, что Ваши подвиги лишь

подтверждают воинскую доблесть древнего и славного рыцарского рода фон Балков!

Отныне Вы, капитан, – всегда желанный гость при Дворе Гогенцоллернов!

«Не, так я сегодня точно возгоржусь. «Голубой Макс»! И ведь каких-то еще он мне

родственничков приплел. У кого же спросить-то? Блин, а Вильгельм вблизи, пожалуй,

даже более карикатурен, чем его обычно изображали газетчики! Светлые глазки-буравчики

чуть на выкате, подстриженные безупречным торчком усы, зычный, грубый голос, резкие

движения. Левая ущербная рука, словно атрофированная передняя лапка ящера-

тираннозавра, пристроенная на эфесе палаша, рефлекторно мелко подрагивает…

А перегарчиком-то прет слегонца. Вчерашний вечер удался явно. Но, все равно -

хорош! Энергетика какая! Это – Император! Ничего не попишешь. Тестюшка у Мишани

будет тот еще, мама не горюй. Тока употреблять его желательно в гомеопатических дозах,

иначе вынос мозга обеспечен.

Упс… Не иначе что-то приватное решил мне сказать сам. И прямо при всех. Слава те

Господи, что у нас тут не 37-й год…»

– Спасибо, капитан. Армия Рейха у Вас в долгу. А значит – я тоже Ваш должник. Жду

Вас в Германии. Когда соберетесь – дайте знать.

– Рад стараться, Ваше Величество! Почту за честь! И как только Его Величеству

Государю Императору будет угодно мне это дозволить – немедля доложу!

45

– Договорились, Василий Александрович…

«Щелчок каблуками, руку к козырьку. Ха! Или я начинаю входить во вкус, или в этом

времени действительно есть нечто такое, что мы там напрасно потеряли? И немцы и

русские. Но французский то у тебя не ахти.

А Вильгельм все мешкает, что-то никак. Ясно, зацепился рукавом. Щас точно

«Георгия» мне оторвет. Наверно, у него без перчатки рука замерзла. Я же в самом конце

шеренги. Ну вот, кажется готово, наконец. Сам соизволил воротник поправить. Усы

торчком, фейса довольная… Слава тебе Господи!

Притянул к себе, и на ухо. Уже по-немецки: «Мой дорогой! Ты – молодчина. Ты

воистину достоин крови великого магистра ордена Меченосцев, бьющейся в твоих жилах.

Майоров генерального штаба у меня много. Да и князей. А вот брат у моего дорогого

кузена один. И мне он не менее дорог, чем ему. Охранив Михаила, ты сделал громадную

услугу и России, и Германии. И Родина этого не забудет!»

Ишь, ты! Мишкин ему дорог. Еще бы! И не одному тебе, похоже, Ваше германское

Величество. И о какой именно Родине речь?

Ага, а вон и ОНА. От вагона не отходит. Шубка, высокая шляпка. Носик – в папу. Но

не портит, совсем не портит. Любопытина. Ан, нет, вовсе и не мы ей интересны. Абыдна.

Мужики-то стоят как на подбор.

Мишкин, вот только не делай умное лицо, все равно ничего не получится. Пить

боржом тебе уже поздно.

Но Вильгельм Фридрихыч дает! Типа, он меня всерьез, что ли немцем считает? Хотя,

будь иначе, вот это вот – точно бы сейчас у меня на груди не висело. Маленький голубой

крестик на черно-серебристой ленточке, по форме напоминающий мальтийский. «Пур ле

Мерит»…

***

Василий, быстро нагнав самодержца, пошел рядом, на полшага сзади, почти по-

уставному.

«Странно, но сердечко то, мать твою, колотится. Вот оно. Момент истины. Он и я.

Только двое нас. Я и Царь. «Николашка-кровавый».

Ситуевина, аднака. Предполагал, думал. Ну, а почему сейчас башка такая пустая?

Нежто это «золотокрестовый» дождик так тебя из колеи выбивает, Вася? Хотя, честно

говоря, чертовски приятно. У НАС так не было…

Идет себе, снежком похрустывает. Или уже нет, не «кровавый»? В конце декабря, а не

9-го января, как у нас, обошлось тихо, слава Богу. Этот «верноподданнический адрес» не

«выстрелил» как ультиматум Гапона из нашей истории. Да еще Шантунг – так вовремя, так

в жилу! Так что «столыпинскими галстуками» пока даже не пахнет…»

– Василий Александрович, я для начала хотел у Вас спросить кое о чем. Еще когда

мы с Императором германским Вам и вашим людям награды жаловали. Но потом мне

подумалось, что тет-а-тет будет, наверно, правильнее…

Царь взял короткую паузу, задумчиво, вскользь посматривая не в лицо, а куда-то

ниже, на украшенную ярко блестевшими на солнце орденами грудь Василия. Наконец,

коротко, но уверенно глянул прямо в глаза:

– Скажите, капитан, сколько времени Вам потребуется, чтобы умертвить идущего

рядом с Вами человека? Если он не ожидает?

«Так. Ну вот! Началось…»

– Секунда. Может быть две или три, если он готов к атаке или вооружен, Ваше

величество.

– Угу. Ну, да… Я со слов Михаила примерно так и предполагал.

Василий Александрович, а Вы понимаете, хорошо ли осознаете, что вот сейчас я,

главный виновник многих бед российских, возможно, даже гибели в будущем миллионов

наших соплеменников и среди них кого-то из Ваших родственников, от Вас всего лишь на

расстоянии вытянутой руки?

46

– Ник… Государь, я надеюсь… Я очень надеюсь, что это уже не так.

– Предположим. Поскольку, как я понимаю, многое уже действительно поменялось.

И, даст Бог, в лучшую для России сторону. Особенно если учесть такую «мелочь», как

победа в этой войне. Повода нашим внутренним врагам для начала вооруженной смуты

мы также сумели не дать. Об этом Вы знаете, конечно. А кое-кого и нейтрализовали уже.

Так ведь у Вас там ЭТО называют?

– Да, Ваше величество.

– Холодное слово. Неприятное. Лишенное всяких эмоций. Профессиональное, как…

как стук гильотины, ей Богу, – Николай тяжко вздохнул, – Рубикон этот нам перейти было

очень трудно, Василий Александрович. По-христиански, тяжело. Это, как правильно

подметил Михаил, сродни трагедии врача-терапевта, осознавшего вдруг, что его пилюли и

микстуры уже бессильны, и последняя надежда пациента – скальпель хирурга.

Но в том, что удалось удержать страну от братоубийства – огромная ваша заслуга. За

что лично Вас с Всеволодом Федоровичем и Михаилом Лаврентьевичем, как и господина

Лейкова, я искренне благодарю. То, что вы сделали для России, да и для меня, для моих

детей, вряд ли можно оценить простыми наградами. Так что все мы – ваши должники

теперь, – Николай улыбнулся, – Откровенно говоря, до сих пор поражаюсь, как это вам

удалось разворошить наше сонное царство. Ведь еще год назад я совершенно искренне

считал, что все в России налажено, все идет правильно, а если и есть отдельные досадные

моменты, то они не портят общей картины.

Но, слава Богу, это уже дела прошлые. Страна уже катится по другим рельсам, хоть

кто-то этого и не понимает пока.

Теперь о заботах насущных. Они не успокоились, наши недруги, знаете ли. Как

доморощенные, так и особенно, заграничные. И шарады нам новые подбрасывают. Вот

сейчас, похоже, попытаются, как в 78-ом, вытащить наш победный мирный договор на

европейский Конгресс. Так что испытания нам впереди предстоят не легче военных.

А вдруг я, таки, да и не справлюсь? И как там, У ВАС, так и здесь, возьму, да и опять

«наворочаю дел», как Михаил Лаврентьевич как то высказался. Не боитесь? Что тогда со

мной будете делать? – на губах Николая играла легкая усмешка, но глаза оставались

серьезными, изучающими. Казалось, что он старается проникнуть не только в мысли

собеседника, а в самую его душу…

Такого взгляда от царя, чей интеллект Василий изначально склонен был считать не

шибко великим, он не ожидал. Как и ТАКОГО первого вопроса «в лоб». И, черт возьми,

такого бесстрашия! Или же безрассудства? Нет, тут, похоже, что-то совсем другое. То ли

фатализм, то ли жертвенность, то ли?.. А может быть это и есть то самое, осязаемое

«Величество»? Порода? Кто ж его знает…

Но отвечать нужно. А раз нужно отвечать ЦАРЮ, то отвечать правду. Как на духу.

– Тогда, Николай Александрович, Вас придется судить.

– Угу. Вот так вот. Судить Императора. Замечательно. И кто же этим займется,

позвольте полюбопытствовать?

– Народ русский.

– Народ? Русский? Занятно. А в ВАШЕЙ истории получилось что? Если мне Михаил

Лаврентьевич все изложил верно, то ни суда не было, ни следствия. И только сговор кучки

иудеев, поляков, латышей, австрияков и разных прочих инородцев, которых наш русский

народ с рабской смиренностью слушал, и которым безропотно подчинился…

– Далеко не безропотно, Ваше Величество…

– Да, конечно, гражданская война… Но что в итоге?

Хотя, собственно говоря, может, Вы и правы. Особенно рассуждая с высот лежащего

между нами столетия и вашего образования. Ведь Вас ТАМ учили, что революция это

хорошо и правильно, что отжившее должно освобождать дорогу новому. А если не уходит

само, то сметать, выжигать как скверну, каленым железом.

Я это все понимаю, конечно. Как понимаю и то, что со стороны государственной

власти и дворянства было наделано много ужасных ошибок, приведших народ наш к

47

озлоблению. Но скажите, вот когда возводят на эшафот человека действительно

виновного, осужденного судьей, это – правильно? Вы же сами сказали – «судить»?

– Да, Ваше Величество. Так я и считаю. Так – правильно.

– Наверное. Но за что умерщвлять его детей, жену, друзей? Конечно, на все есть воля

Всевышнего, – Николай коротко перекрестился, – Но у меня такое зверство просто не

укладывается в голове! И кинуть невинноубиенных в яму в тайге. Как такое возможно,

Василий Александрович?

– Это мерзость, конечно. Но ведь и гражданская война после революции, Николай

Александрович, это явление само по себе страшное, вынуждающее творить жуткие вещи.

В такое время в смертельной схватке за власть побеждают не мораль и честь, а

беспощадность и решительность. Если уничтожить бывшего властителя и его близких, то

пресекается вероятность реставрации династии. Вы же помните пример французов. А,

кроме того, после их гибели некому будет потребовать деньги правившей семьи,

вложенные в иностранные банки.

– Именно, что мерзость. А выходит, что наш народ русский и на такое способен.

Хотя, наверное, версию о деньгах, мы тоже не можем отметать. Мне Михаил говорил об

этом. Значит, так и не были найдены документы, впрямую изобличающие господина

Ульянова в этом деле?

– Нет, Ваше Величество.

– Странно. По логике вещей их могли хотя бы сфабриковать.

– В период существования Советского Союза это было очень рискованно. А после -

какой смысл? Посчитали напрасным трудом. Да, и кто же предположить мог, что ВЫ ОБ

ЭТОМ УЗНАЕТЕ?

– Ну, да. Все логично, Василий Александрович. Уже не стоило свеч, – Николай

невесело усмехнулся, явно не оценив шутку Балка, – Но понимаете, меня гнетет даже не

сам факт цареубийства. Все мы ходим под Богом. Я видел, как умирал мой дед. Теперь,

поговорив о многом с Мишей, уверен, что и моему отцу могли «помочь»…

Но безвинные души-то за что, Господи!? Я понимаю, что Михаил Лаврентьевич

искренне рассказал мне все, что знал. Но надежда, что все-таки это не так, теплилась.

Значит, так все и было. Боже мой, как я хотел обмануться…

– Николай Александрович, увы, так и было. Но ведь сейчас ключевые точки мы

проскочили почти без потерь. Самое главное на данный момент сделано, – восточная

политика России сохранена. Конфронтации с немцами Вы уже не допустите. И, в общем,

сделан мощный задел на будущее. В народ стрелять Вашей гвардии не пришлось, а

отщепенцев и провокаторов люди теперь сами загоняют по подворотням.

– Да, «Кровавое воскресенье». Страшно даже предположить, что такое должно было

случиться. Грех… Смертный грех… Неудивительно, что ОН так покарал.

– Ну, если мое мнение хотите знать, Ваше Величество, коль я бы был судьей над Вами

там, в моем мире, то судил бы Вас не за это. С мятежом правитель бороться, как ни крути,

а обязан. Ведь среди толпы были и вооруженные люди. И цели у них были…

– Вот как? Очень нтересно… – Николай вновь коротко взглянул Балку прямо в глаза, -

А в чем же тогда, любезный Василий Александрович, Вы бы меня обвиняли? И за что

судили?

– Да за отречение Ваше в первую очередь! За то, что фронт, армию бросили. Такое не

прощается, Ваше Величество. Никому! А еще за вступление в войну с неподготовленной

армией и флотом. Ни Сербия, ни все Балканы целиком, ни проливы эти несчастные,

ТАКИХ жертв не стоили. Да еще против германцев. ЧТО НАМ С НИМИ ДЕЛИТЬ!?

Николай остановился. Резко повернулся к замершему Балку. Лицо царя было

спокойно. Но глаза!

– Спасибо Вам, Василий Александрович. За правду от сердца. Я Вам – верю. За

честную и храбрую службу, спасибо. И… за справедливость. Поверьте и Вы: для меня

рассказ Михаила Лаврентьевича тоже был страшным шоком. Отречение на пороге победы!

48

Что же они со мной такое смогли сделать? Я, кстати, не исключаю, что был какой-то

грязный шантаж…

– Семья Ваша была в заложниках. Не доглядели Вы. Да и что бы это была за победа,

когда Россия должна была своим союзникам больше десятка годовых бюджетов? Сие и

близко не победа, а, простите, форменное рабство.

Николай нетерпеливо стянул перчатку, сдернул с усов намерзшие льдинки, досадливо

поморщился. Было понятно, что затронутый момент ему не просто неприятен. Он его

гнетет… Но через пару секунд царь уже взял себя в руки.

– Все. Давайте пока не будем больше о грустном, Василий Александрович, если не

возражаете…

Капитан Балк. Станьте смирно! Клянетесь ли Вы верно, не лицемерно и бескорыстно

служить Империи Российской, Престолу, Нам, так же честно и самоотверженно исполняя

торжественную клятву присяги, что дали Вы нашей Родине там, в Вашем времени?

– Клянусь, мой Государь!

– Вольно, капитан. Отныне Вы – офицер Российской Императорской армии. Нашей

Гвардии. И мой флигель-адъютант. И, кроме того, имеете право персонального доклада

своему Государю в случае возникновения любых особых ситуаций. В любое время. Но об

этом – никому. Будут знать только министр Двора, Мосолов, Спиридович и я.

– Каких «особых», Ваше величество?

– А вот с этим Вы теперь сами разбирайтесь, Василий Александрович. Сами, мой

дорогой. Вы нынче же отправляетесь в столицу, в распоряжение Сергея Васильевича

Зубатова. Того самого, за которого Вы меня особо просили. С зачислением к нему в штат

ИССП. Если война для кого-то и закончилась в Токио, то только не для нас с Вами.

И хоть погоны у Вас пока останутся капитанские, должность Вам предстоит принять

полковничью. А по ответственности, правам и содержанию – генеральскую. Этот момент

мы с братом оговорили. С учетом Вашего мнения, естественно. Наверное, это правильно.

Не стоит Вам пока блистать. Пусть лучше о капитане Балке судачат, как о любимчике и