Текст книги "Одиссея капитана Балка. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

пучком будет, Василий. А вот и Альфредушка мой возвращается…»

***

Статс-секретарь Имперского военно-морского ведомства, вице-адмирал и генерал-

адъютант кайзера Альфред фон Тирпиц придавал «тайной вечере» с адмиралом Рудневым

огромное значение. В этом с ним были солидарны начальник военно-морского кабинета

21 Дорогой друг. нем.

87

Вильгельма II вице-адмирал Зендан-Бирбан, начальник Адмиральштаба вице-адмирал

Бюксель, принц Генрих Прусский, да и сам гросс-адмирал – Император.

Заполучить себе в союзники «русского Нельсона», отколов его от банды этих господ-

франкофилов, типа Алексеева, Скрыдлова, Макарова, Небогатова или Григоровича, было

крайне важно. Собственно говоря, во время проработки общего плана действий на визит в

Петербург с последующим вояжем в Циндао через Владивосток, пункт «адмирал Руднев»

неспроста переместился с девятого места в общем перечне их приоритетов на почетное

четвертое. А для него, Тирпица, как ответственного исполнителя, вообще на первое…

Когда стало ясно, что запланированная беседа с Рудневым может состояться с часу на

час, Вильгельм, уверенный в дипломатических талантах своего протеже, был не столь

многословен, как обычно, хотя нервическая его натура и давала себя знать:

– Альфред. Я не сомневаюсь, ты – сможешь! Ты, безусловно, способен очаровать

этого русского. Ведь, в конце концов, адмирал Руднев, как и ты, показал себя человеком,

искушенным в вопросах работы с флотским «железом». Он – наш парень! Я уверен, что

общих тем вы с ним найдете массу. Эскизы Бюркнера, как мы договорились, тоже покажи

ему. Но только варианты А2 и В1, для начала. Его мнение может стать решающей каплей в

нашем торге с царем. Мы просто обязаны дожать его! Чтобы полученными за несколько

килей от русских галльскими деньгами, помочь нашим корабелам расширить верфи.

Главное, учти, мой дорогой: он должен с первого взгляда почувствовать твое самое

искреннее к нему расположение, восхищение и даже восторг. Для русских лесть, как они

сами говорят – «бальзам на душу». Но не мне тебя учить, как не переборщить с этим. Как

говорится, именно дозировка микстуры определяет эффект от нее: или вылечишься, или

обгадишься! – Вильгельм коротко хохотнул, – К возлияниям подготовься, как положено.

Да… перепить русского, это не просто! Это не швед, не француз и не англичанин. В

рукав не выльешь, смотрят они за этим рефлекторно. Это их конек. И как увидишь, что он

вознамерился тебя споить – держи ухо востро. Не хочу напоминать, чем закончилась

дружба твоего хорошего знакомого – Герберта фон Бисмарка с графом Шуваловым, но то,

что бедняга стал конченым алкоголиком – сущая безделица в сравнении с тем, что русские

узнали, через этого слабака, о многих наших замыслах. А привело это, в том числе, и к

разладу в наших государственных отношениях. У нас же сегодня задача – эти черепки

склеить! И чем прочнее, тем тверже станет наше положение, наша мировая политика.

Не забудь, как обычно – обязательно сто грамм виски часа за три до его появления. И

непременно – оленинки. Побольше и пожирнее. А перед самыми посиделками – еще пару

бутербродов со шпигом. Хотя, что я тебя буду учить? Я лучше помолюсь за твою печень.

Помнишь, как тогда, во время Кильской недели, развозили по их кораблям дядюшкиных

лаймиз? А мы всем флотом потешались над этими слабаками!

А когда он не ожидает, обыграй твои именины! И тогда, надеюсь, тебе удастся то, что этот

медведь, несомненно, сам задумал в отношении тебя…

Этот разговор с Экселенцем, состоявшийся спустя час после их выезда из Москвы,

сейчас вдруг вспомнился Альфреду во всех подробностях. Но, странное дело, прежнего

безусловного внутреннего согласия с установками Императора он уже не испытывал.

Всеволод, что удивительно для чиновного русского, оказался скорее бесхитростным

и открытым, нежели лживым или коварно-расчетливым. При всем своем выдающемся

даровании и головокружительном военном взлете, Руднев почему-то не смотрел на него,

сейчас уже кабинетного моряка, свысока. Скорее, совсем наоборот: Тирпиц чувствовал в

его словах и поведении неподдельный интерес, и даже глубокое уважение к персоне

германского военно-морского статс-секретаря! Поистине – загадочна славянская душа…

Но как не присматривался Альфред, как не искал скрытых смыслов в неожиданных

рудневских пассажах, он совершенно не ощущал в своем новом знакомом «двойного дна».

А поразительная глубина его военно-технических знаний и неординарность политических

воззрений на многое заставили посмотреть под другим углом, став откровением…

Черт возьми, этот русский положительно начинал ему нравиться!

88

***

Вагон лениво покачивался, ритмично перебирая стыки и время от времени визгливо

поскрипывая ребордами. Сквозь тяжелую пелену утренней дремы Петрович неторопливо

пытался понять: где они сейчас едут и скоро ли раздастся в дверь этот, до чертиков

знакомый стук, сопровождаемый стандартной фразой «Просыпаемся! Через полчаса

прибываем!» По идее, пора бы уже начинать сползать с любимой верхней полки, чтобы

успеть просочиться в сортир, дабы стравить клапана до того, как большинство бедолаг-

попутчиков повылазят из своих купе.

Почему «бедолаг»? А вы слышали КАК храпит с бодуна Петрович?

«Ой, блин!.. Голова – что жопа. А жопа – не часть тела, а состояние души… Похоже,

вчера я с кем-то офигетительно перебрал. Тут? Или в вагоне-ресторане? А, один фиг – не

помню ни черта… Но, раз стыки считаем, это, наверное, после Ижоры… Там прошлый раз

начинали пути перекладывать. Ага, вот как раз, по звуку, мост какой-то проходим»…

Он обожал Питер. И безумно любил приезжать в него вот так – ранним утром. Все

равно как – под розовым летним восходом, под хлесткой зимней метелью, или под таким

привычным, серенько-моросящим, демисезонным дождем…

Из вокзала нырнуть в метро, и быстренько – гостиничное обустройство, перекус, и

вот уже – он весь перед ним! Великий город, в котором он никогда не жил, но куда его всю

жизнь тянуло, манило каким-то волшебным, сверхъестественным магнитом. Город, в

котором его ждут трое замечательных людей, его друзей, таких разных, но, как и он,

объединенных одной общей любовью, одним общим счастьем и бедою одновременно –

нашим, русским флотом…

– Гостиница? Что еще за нелепица такая? Извозчика и домой! В Кронштадт, на

Екатерининскую. Благо, лед стоит крепко, – пароходика не ждать. А там уже извелись все,

наверное. Жена пирожков напекла с вечера, но все равно, нужно будет в городе успеть

присмотреть вкусненького: соседи непременно пожалуют с визитами. Главное, чтоб сразу

в Собрание ехать не пришлось.

– Стоп. Какой дом? Кто – с визитами?? ЧЬЯ, блин, жена???»

– Всеволод Федорович?.. Вам плохо? – осведомился ласково-участливый Голос,

бесцеремонно вмешавшись в обещающий быть интересным внутрикарпышевский диалог.

– Мне плохо? Да мне – пи…ц. Ик… – ответствовал Петрович, судорожно подавив

недобро подкатившийся к гортани желудок, явно за что-то обиженный на своего хозяина.

– Понимаю. Но, слава Богу, кажется, Вы оживаете. Понемножку. Мы за Вас сильно

переживали. Немцы не могли Вам ничего этакого подсыпать, как Вы думаете?

– Ик… Ничего не думаю. Ой-вэй… а думалка-то как болит. Какие еще… ик… нафиг,

немцы? Питер скоро?

– Санкт-Петербург? – Голос коротко и вежливо рассмеялся, – Полагаю, не ранее, чем

через месяц, а то и поболее того, любезный Всеволод Федорович.

– Издеваемси?

– Господь с Вами, и в мыслях не было. Но, пожалуй, Вам лучше еще часок-другой

полежать. Отдыхайте… – Голос смолк, и его чуть слышные шаги удалились куда-то.

Месяц… Месяц-Месяцович… месяц!? Что еще за хрень в голову лезет?

– Оживаем? Хорошо? Почти как тогда в Чемульпо, да? Совсем Вы пить-то не умеете,

милостивый государь. Так и до горячки не далеко-с. О здоровье не грех бы Вам было и

вспомнить.

– Отвали…

– Хамить, изволим-с? Манерам и приличиям в обществе там у вас совсем никого не

обучают? Или здесь – случай совершенно особенный? Ну, а то, что на здоровье мое Вам,

любезнейший, наплевать, это уже после той первой ночи в борделе ясно было…

– Ну, чего пристал?.. Отстань, язва нудная…

– Подъем, старая кляча! Ты как позволил себе разговаривать с Императором!?

– ЧТО!? Какой еще Имп… ой… ОПЯТЬ???

– А ты думал – отмучался? После всего, что тут по твоей милости закрутилось.

89

– С кем это мы так… вчера. А?

– С господином фон Тирпицем, с кем же еще.

– У-у-у… и что я… тоесть мы?.. Этому тевтонцу что-нить трепанули?

– Ясно. Значит, тоже не помнишь? Замечательно. Но, я бы попросил бы, не валить все

с больной головы на здоровую.

– Аффигеть, как классно… Всеволодыч, ты хоть представляешь, в каком мы виде

были?

– Нет. Охранила Царица Небесная, иначе пришлось бы стреляться по вашей милости.

Кстати, по отчеству – Федорович, если вдруг совсем с памятью у нас того-с…

И когда же, наконец, смирительную рубашку-то на меня, горемычного, наденут, а?

– Извини, виноват. И, это… что за пессимизм? Ну, вааще…

– А сам-то бодрячком уже? Ага?.. Погано только, что при всем этом умопомрачении,

желудок у нас – один-с. На двоих…

– О, Господи… ик… не-е-ет!.. ТИХОН!!! Тазик…

Глава 6. Поезд идет на восток.

Великий Сибирский путь. Март 1905-го года

– Всеволод Федорович, батюшка, как же Вы нас напугали-то всех.

– Да, Тишенька. Что-то со мной не того-с, было. Перебрал… но не так ведь, чтобы

себя не помнить, и вдруг – на тебе!.. Такая вот ерунда…

– Дохтура, что к Вам созвали, решили, стало быть, что…

– Ну? Не томи…

– Что с сердцем не все ладно у Вас. Только называли хворобу эту все больше не по-

нашему, я и не запомнил. Извиняемся…

– Вот тебе бабуся и Юрьев день. Только этого не хватало. Когда помру?

– Свят-свят-свят! Про страшное такое вовсе оне и не сказывали, храни Вас Царица

Небесная. Толковали, что, мол, нужно Вам всенепременно-с еще денька три-четыре в

постельке полежать, да вот эти все микстурки и пилюли разные по часам попринимать.

Мне, значить, сами Его Величество, Государь наш Николай Александрович, разрешили

при Вас здесь быть неотлучно, так что я уж прослежу, чтоб Вы все вовремя…

– Ого! Значит боцман Чибисов теперь самолично с Государем-Императором нашим

знаком? Дела… Тихон, а где это мы? И почему не в моем купе? И доктор Банщиков что-

нибудь тебе говорил? Где он сейчас?

– Ну, если, значит, Вы и в правду ничего не запомнили… Тогда, что видел и слышал –

расскажу. Не извольте гневаться, все – как на духу, что было. Святой истинный крест!

– Ты, чет, не спроста крестишься, дружок. Или я накуролесил по пьяному делу, да?

Ну, что сконфузился? Давай уж, рассказывай, коли начал. Один конец, – коль не помер,

жить теперь с этим со всем.

Минут через двадцать Петрович осознал, наконец, весь комизм и дикую неловкость

ситуации, в которую вылилась его пьянка с Тирпицем. Причем, что самое печальное и

непоправимое во всем этом деле, – он сам, как говорится, был полностью «в дребодан», а

его собутыльник оставался на ногах и пребывал в достаточной степени вменяемости.

С точки зрения кастовой морали морского офицерства – это был форменный позор.

Страшнее которого был бы, разве что, проигрыш битвы у Шантунга. Причем, позор не

только ему одному, но и, по восходящей, – всему российскому флоту и самому Государю-

90

Императору. Поскольку все это происходило в его присутствии. Пусть, не в прямом, но

сути дела это не меняло.

На сем удручающем фоне пальба из окна вагона по воронам, сорокам и кому-то

четвероногому у входных стрелок рязанской станции – это сущая безделица. Слава Богу,

что из двуногих, случайно или по службе оказавшихся в зоне тестов подаренного Люгера,

никто не пострадал. Чудом. Да и здоровый фингал под глазом у немецкого вице-адмирала

объяснялся случайным толчком вагона и некстати распахнувшейся тамбурной дверью.

Допустим даже, что так…

Но то, что царь все это безобразие лицезрел, что самолично убедился в полной

невменяемости тела с адмиральскими эполетами на заблеванной тужурке, после чего

опять самолично распорядился погрузить ЭТО в великокняжеский вагон с разрешением

находиться при ЭТОМ его бессменному бравому ординарцу… Господи! Какой ужОсс…

Альтер-эго, похоже, было право: в пору стреляться.

Однако, завершить бесхитростный рассказ о подробностях постигшей Петровича

катастрофы, как и о ликвидации последствий всего учиненного его любимым адмиралом

беспредела, верный Тихон не успел. В дверь негромко, но настойчиво, постучали.

– Тут к Вашему высокопревосходительству, господа…

– Господа-товарищи! Тихон, не суетись, дай пройти!

– Заходите, заходите. С черной меткой прислали, или как? – Петрович по голосам за

дверью уже понял, что это кто-то из его «банды»: Хлодовский и Щеглов – точно, но явно

не только они одни, – Тиша, дай нам поговорить, посмотри там…

– Слушаюсь! – ординарец козырнув выкатился в коридор, а вместо него у одра

поверженного адмирала материализовался почти весь его штаб в полном составе, плюс

капраз Рейн, для полноты букета.

– Ну? Что, орлы?.. Как мне теперь вам и флоту в глаза-то смотреть? После такой

международной конфузии? – попытался было бодриться Петрович, но выходило у него

«не айс». Однако неподдельное удивление напополам с восхищением, светившееся на

окружавших его усатых физиономиях, давало некоторый повод для оптимизма, – Что же

мне теперь делать-то? В отставку рапорт накатать, да потом – пулю в лоб? Или без рапорта

честнее? Ну, что скажете, молодежь?

– Это Вы о чем таком сейчас!? Всеволод Федорович? – вытаращил изумленные глаза

возбужденный больше остальных Беренс.

– Дык, ясно о чем. Побил меня коварный тевтон. Позорище!.. Он-то на ногах, а меня,

грешного, как куль какой с дерьмецом по перрону таскали. Да еще при самом Государе.

Хоть сквозь землю со стыда провалиться, – натворил делов! Страх Божий…

– Господи! Полно Вам ерунду-то всякую говорить. Ну, подумаешь, посмеялись все,

завтра забудут. После такой нервотрепки, что Вам на долю за этот год выпала, и не так

люди по первости чудят, Всеволод Федорович. А вот кто кого побил, так тут – это еще

бабушка на двое сказала…

У их Высокопревосходительства кайзеровского генерал-адъютанта, бланш-то – на

загляденье. Будто сам Репин рисовал! – отчеканил безапеляционо Щеглов, – И Вам себя

винить – грешно. Хоть и не без потерь, но Виктория в сем славном деле – наша! Адмиралу

нашему – гип-гип:

Урр-р-а-аа…!!! – полушепотом восторженно взвыло в ответ собрание.

– Ах вы, бесенята. Я, понимаешь, старый дурак, союзника нашего действием унизил,

секундантов жду, а вы, значит, – радуетесь?

– Да, полно Вам, Всеволод Федорович, – вступил в диалог Рейн, – Не берите в голову.

Вице-адмирал Тирпиц самолично помогал Вас перенести, и не то, что обиды не держит, а

как мы слышали, себя лишь целиком во всем произошедшем и винит. О чем он прилюдно

обоим Императорам и докладывал.

– Хоть малый камушек с души. Стало быть, реально умница Альфред.

– Кстати, оба наших государя также весьма с пониманием к переполоху отнеслись, и

если бы не эта досадность с кайзером…

91

– Что еще случилось?..

– А Вы не слышали еще? Что мы во Владик без него едем? – изумился Гревениц.

«Может, и этого – я?!» – Петрович мысленно начал готовиться к трибуналу…

– Вы же самого интересного не знаете и думаете, что разговоры путешествующего

общества крутятся лишь вокруг пикантных подробностей ваших с Тирпицем посиделок? –

дошло до Хлодовского, – Ясно. А попросим-ка мы нашего дорогого барона доложить

кратенько товарищу адмиралу о свежих дорожных новостях. Уповая на известное его

красноречие и точность в деталях…

– Кх-м… да уж. Красноречие барона нам хорошо известно, особливо после того

памятного всем тоста про русский и германский флаги над Портсмутом и Гибралтаром.

Которому кайзер аплодировал стоя, – улыбнулся Руднев, вспомнив дружеские посиделки

наших и немецких офицеров под Тверью, когда к ним в вагон на шумок-огонек заглянули

оба императора, – Ну-с, излагайте, любезный Владимир Евгеньевич, что тут у вас без

моего участия приключилось.

– Слушаюсь! Благодарю вас за доверие, господа! – в глазах любимого рудневского

главарта плясали задорные чертики, явно подогретые бокалом шампанского, – Во первых

строках, не могу не отметить, что незабываемое утро дня рождения уважаемого вице-

адмирала фон Тирпица на сюрпризы задалось. Началось все с раннего подъема, благодаря

стрельбе из окна салона статс-секретаря в шестом вагоне германского поезда. И хотя из

первого акта действа нам досталось пронаблюдать лишь за не лишенной драматизма

финальной сценой на привокзальной платформе…

– Кто-то кого-то норовит обидеть? Поиздеваться над немощным пришли?!

– Всеволод Федорович, простите, Христа ради! Было велено коротенько. Поскольку

ежели бы со всеми подробностями, то… уй! – Получив в бок локтем от Рейна, Гревениц

театрально подпрыгнул, под общее хихиканье окружающих, – Дерзни я попробовать

словесно передать эмоции на физиономиях наших германских друзей, оценивших мощь и

ювелирную точность работы русской корабельной артиллерии…

После этих слов ржали уже все, включая Руднева.

– То пришлось бы мне одалживать таланта у самого Вильяма Шекспира, – завершил

свой вступительный пассаж Гревениц.

– Наш пиит гильзы и снаряда явно в ударе сегодня. Ладно. Прощаю. А наши-то – что?

На непотребство сие глядючи?

– Ну, пока до большинства только доходило, что к чему, а у барона Фредерикса усы от

бровей опускались к горизонту, адмирал Дубасов нашелся, и напряжение немой сцены

разрядил. Коротко и емко: «Погибаю, но не сдаюсь. Это по-русски!» Тирпиц, надо отдать

ему должное, подачу принял и виртуозно перевел сие дело в шутку, так что через минуту

хохотали все, включая обоих императоров.

Да тут еще Чибисов ваш жару поддал, не понял что к чему бедняга, и кинулся Вас

спасать от немца. Насилу удержали, чтоб глупостей не наделал.

В итоге, повелел Государь Вас препроводить в великокняжеский вагон, и когда уже

ехать собирались, тут-то неприятность с кайзером и приключилась. Ухо прострелило.

Причем так сильно, что к нему сразу доктора собрались, включая Банщикова. Думали,

рядили, и, в конце концов, немцами было решено, что Императору Вильгельму с

растроенным здоровьем лучше такого долгого вояжа не предпринимать. И он с дочерью,

генералами и частью свиты отбыл, через Питер, восвояси.

Но принц Генрих, два сына Вильгельма – наследник и Адальберт, а также адмиралы

Тирпиц, Бюшель и с ними еще человек двадцать германцев, едут с нами. А потом, как и

планировалось – в Циндао. Кстати, среди них три дамы, из которых две – сестры Крупп.

– Ничего себе! И что их на Дальний Восток-то тянет?

– Старшую, похоже, не что, а кто. А вот остальным крупповцам, как мы поняли, не

терпится посмотреть крепости, вооружением которых им, возможно, предстоит скоро

заняться. Во всяком случае, Дубасов на тему бронебашен обмолвился.

– Кто… это Вы на Луцкого намекаете? Разве он с нами?

92

– А Вы откуда знаете, Всеволод Федорович? Хотя, понятно – у немцев же это дельце

просто на языке висит. А так… да, с нами едет – адмирал Дубасов настоял, – опередив

Гревеница, протараторил Беренс.

– Слухами земля полнится, – отшутился Петрович, – извините Владимир Евгеньевич,

мы Вас перебили…

– Одним словом, решение эскулапов вылилось в половину дня суматохи, переноса

багажа и утряски народа по новым местам. Да, кстати, Вы про Банщикова спрашивали?

Так Михаила Лаврентьевича, как лечащего врача, ведущего кайзеру курс терапии,

Государь отправил с ним. В Петербург отбыл и Великий князь Михаил Александрович с

нашим Василием Александровичем и со всеми его морпехами, так что из «варяжских»

здесь только Вы с Беренсом и Ваш Тихон.

По сведениям вполне достойным доверия, Государь на время своего дальнего вояжа

возложил на брата бремя регентства. Но, как было заметно по общему восторженному

состоянию Михаила Александровича на фоне того, что ему сперва дозволили сопроводить

некую весьма юную и не по годам привлекательную особу императорско-королевских

кровей до Варшавы, сия новая тяжкая ответственность Его Императорское Высочество

совершенно не тяготила. Так что судов-пересудов на эту тему идет предостаточно…

– Но, господа, попрошу – давайте не в нашем кругу. Хорошо?

– Как прикажите. Только…

– Никаких чтоб тут мне – только. Завидовать – разрешаю. Но молча. Даст Бог – все

сладится. Кому – счастье. А кому, и нам с вами в том числе, большущее государственное

дело. Меньше толковищ, меньше сглазу. Поняли? Или в отношении нашего сближения с

немцами у кого предубеждение есть?

– Угу. Поняли…

– Предубеждений-то нет, но вопросы некоторые имеются…

– Что-то не вижу радости и лихости, господа капитаны. Потерпите немного. Скоро

всю военную бухгалтерию подобьем, вздохнем свободнее, и у вас времени побольше для

личной жизни появится. Обещаю, – улыбнулся Руднев, – А по «германскому вопросу» -

будь по-вашему – обсудим что, к чему и почему. Отдельно посидим, потолкуем. Я знаю,

что не все на флоте с моим «германизмом» согласны. Тема эта – очень серьезная.

Все, мои хорошие, ступайте пока. А я еще отлежусь немножко…

Отпуская «молодых львов» он чувствовал себя неважно: последствия перепоя давали

о себе знать. Узрев состояние подопечного, Тихон тотчас напоил его какой-то горечью,

отчего мысли стали понемногу путаться, голова отяжелела, и вскоре, неожиданно для себя,

Петрович провалился в крепкий, здоровый сон, начисто лишенный сновидений.

Итак, волею обстоятельств, он остается с Государем один на один. И не только с ним.

Впереди его ожидали неизбежное общение с Дубасовым, Луцким, Великим князем

Александром Михайловичем и продолжение их разговоров с Тирпицем.

***

После неожиданного изменения их планов и суматохи по поводу отбытия в Потсдам

все-таки разболевшегося Экселенца с дочерью в сопровождении изрядной части свиты, а

также лечившего Императора талантливого врача и, судя по всему, царского фаворита и

друга Михаила Банщикова, последовало «великое переселение народов».

Перед расставанием с царем, Экселенц своим талантливым экспромтом обеспечил

дальнейшее путешествие во Владивосток и далее в Циндао, как самому Тирпицу, так и

большинству немецких адмиралов, заявив Николаю: «Дорогой мой Ники, я похищаю

твоего военно-морского секретаря вместе с его восхитительными шприцами! Взамен могу

предложить только своего… статс-секретаря с кучей его морских волков. Попробуй мне

только возразить, что это не адекватная замена!» И это было очень правильно: им многое

нужно обсудить с Дубасовым и Рудневым. Да и не увидеть Макарова – просто моветон.

Жаль, конечно, что с ними нет начальника Вильгельмсхафенской базы Феликса фон

Бендемана, но ничего не поделаешь, кого-то пришлось оставить дома «на хозяйстве». Зато

93

продолжили свой путь на Дальний Восток принц Генрих, как глава всей их делегации,

Кронпринц Вильгельм и принц Адальберт. Решение Экселенца логично, – подрастающее

поколение августейшего семейства нужно готовить к серьезной работе с русскими, тем

более, что по реакциям юного Адальберта видно, с каким трудом он привыкает к новым

реалиям. Это явно результат воспитательной работы дядюшки Генриха, готового «жрать

глазами» все и вся британское. Неприятно, конечно. И с ростом его англофильского

влияния на молодого принца предстоит серьезно бороться…

В царском поезде немецкие путешественники обустроились хоть и с меньшим, чем в

Белом Экспрессе размахом, но весьма комфортно. Например, персональное купе Тирпица

было с изысканным вкусом декорировано капитоне из бежевой кожи, дерево – сплошь

полированный дуб с палисандровой отделкой. Неплохо путешествует государева свита.

Но вот, наконец, все утряслось и успокоилось. Сумасшедший денек позади. Долгая,

почти зимняя ночь вступила в свои права, и беспокойные соседи после битвы с бутылками

у принца Генриха потихоньку угомонились. Кстати, их сабантуй вполне можно понять -

отсутствие Императора сняло изрядную долю напряжения.

Итак, он один. Можно немного расслабиться и подумать. Глаз все еще побаливает. Но

голова, хоть и тяжелая до сих пор после вчерашнего общения с Рудневым, вроде

соображает вполне исправно. «И это – хорошо, – усмехнулся про себя Тирпиц, – потирая

припухшую щеку, – Черт возьми, как это я сразу не понял, что сейчас будет, когда в глазках

у Всеволода зажегся этот огонек. Вот ведь, угораздило! На ногах уже не держался, а с

прицелом – все в порядке. Хотя и сам я был хорош: реакции никакой не осталось.

Старею?.. Но – как! Хлестко, без замаха. Красавец, надо признать.

Ладно. Пока запишем 0:1 в пользу русских. Причем, будем уж до конца честными,

получил я за дело. Специально спаивать человека, который к тебе со всей душей, подло.

Так что, не обидно, – поделом…»

Горячий кофе со сливками приятно обжигал и кружил голову дивным ароматом.

Ритмичный перестук колес и покачивание вагона приятно расслабляли, а притушенный

свет стенных бра привносил в обстановку вокруг уют и спокойствие. Там, за этой стенкой,

за толстым стеклом, занавешенным бархатными шторками с золоченой бахромой и

кистями, – Россия. Таинственная, великая страна, поразившая его своей первобытной

огромностью и дикостью. Но дикостью не в смысле грубости или варварства. А в смысле

каких то тотальных, не поддающихся рациональному немецкому уму неосвоенности и

неокультуренности.

В Европе, а особенно в его родной Германии, природа давно уже лишь фон для

достижений человека. Здесь же – все наоборот. Россия, это и есть сама природа, чистая,

девственная. А города, деревни, поля, эта железнодорожная линия со всеми мостами и

станциями, – лишь редкие вкрапления в величественный лесной и степной ландшафт.

«Как некогда сказал Великий корсиканец? «В России нет дорог, там есть лишь одни

направления»? Согласен. Но какая мощь скрыта здесь, какие фантастические богатства!

Если нам только удастся добиться возобновления нормальных отношений, если русские

откроют для Германии свои природные кладовые!.. Оттолкнувшись от неисчерпаемого

потенциала ТАКОЙ экономической базы, вместе мы способны подчинить своей воле весь

Мир. А им совесть еще позволяет говорить, что земли крестьянам не хватает? Мозгов и

плетки им добротной не хватает!

Черт. Чуть не обжегся. Не стоило, пожалуй, пить кофе на ночь. Но, как говориться,

если нельзя, а очень хочется, значит можно…»

И все-таки, что-то в их разговорах с Рудневым напрягало, что-то было – не так. Что

именно? Он пока еще не мог взять в толк, как не силился… Нечто пугающее, кроющееся в

том, как Всеволод высказывался о германском флоте. Как будто он знал о таких

подробностях лично его, Альфреда Тирпица, далеко идущих планов и расчетов, что любая

попытка логически объяснить это, оказывалась притянутой за уши. Знал детально! Словно

этот удивительный русский видел его насквозь или присутствовал на совещаниях у

Императора и в министерстве…

94

«Чудеса? Или перед нами – гений? Чертовщина какая-то. Конечно, поразительную

осведомленность Всеволода о планах англичан можно списать на хорошо поставленную

разведку. Но чтобы так высказываться о наших с Экселенцем замыслах, которые мы

обсуждали лишь вдвоем, нужно, чтобы русским шпионом был или кайзер, или я! Чушь…

А как вам такая его фраза: «я просто ЗНАЮ это!» Как прикажите понимать? Может,

у русских завелся некий провидец, способный запросто заглядывать в будущее?

Ладно, смех – смехом. Но нечто феноменальное здесь налицо. Как и на лице… -

усмехнулся статс-секретарь, вновь машинально потрогав ноющий фингал, – Кстати, что

нам этот феномен напоследок выдал, перед тем, как с цепи сорвался? Что-то там про

Индию было?.. Но не про флот или порты. Жаль, что вылетело из головы. Хотя, и не

удивительно. Если бы в челюсть саданул, зараза, я бы точно все позабыл начисто».

***

Наутро, еще до диетического завтрака, который занедужившему Рудневу подали

отдельно, навестить едва не помершего по собственной глупости героя войны прибыли

министр Двора барон Фредерикс, Морской министр адмирал Дубасов и вице-адмирал

Великий князь Александр Михайлович. По-доброму подколов болящего за все его

позавчерашние посталкогольные «художества», и рассказав о первой реакции газет

Лондона и Парижа на приезд кайзера Вильгельма в Петербург и Москву, они достаточно

быстро откланялись.

«Приходили глянуть, как я тут, дееспособен, или все еще в койке валяюсь рыдван -

рыдваном. Похоже, увиденным остались довольны. А раз так – значит, нужно готовиться к

главному визиту, – подумал Петрович, перебираясь в большое кресло возле окна. Хоть

неприятную слабость во всем теле он еще чувствовал, но мучавшая его больше суток

тошнота, отступила окончательно, – Слава Богу, в этот раз обошлось. Но впредь нашу

пожилую печень таким испытаниям подвергать больше не стоит. Чтобы в последнем слове

ударение на другую букву делать не пришлось. Да и вообще, мог запросто копыта

отбросить. Альтер-эго по делу мне зафитилило: здоровьице-то не юношеское».

Конечно, тормоза отказали не просто так, – имело место стечение обстоятельств. Во-

первых, Альфред ему реально понравился, оказавшись вовсе не скрытным и занудным

упрямцем, как его характеризовали некоторые. Во-вторых, действительно, в общении с

Тирпицем прорвало, наконец, ту плотину нервного напряжения, которой он сдерживал

свои эмоции все эти долгие военные месяцы, начиная с памятной выволочки от Василия,

когда Петрович едва не впал в истерику после «облома» с Камимурой, станцевавшего

«корабельный менуэт» на не подключенном крепостном минном поле под Владивостоком.

А в-третьих, закусочки-то, конечно, было маловато для «0,7 на нос».

Тут «друже Альфредо» или что-то не рассчитал, или наоборот, как раз рассчитал все

изумительно точно. О плохом думать не хотелось, но, по ходу рассуждений, пришлось

признать, что, скорее всего, это была хитрая ловушка. В которую доверчивый Петрович и

громыхнул всеми четырьмя лапами. А что там он наговорил германцу в последние часы их

пьянки, память восстанавливать отказывалась наотрез, как отформатированный и

перезаписанный хард. Оставалось ждать развития событий, ведь если немец оставался «в

адеквате», то у него, скорее всего, возникнут новые вопросы. Вот тогда и можно будет что-

нибудь придумать, обыграть. Попытаться как-то выкрутиться, короче…

От затянувшегося приступа самобичевания, его отвлек очередной визитер, которого

он и не чаял увидеть до самого своего прибытия в столицу. В дверном проёме нежданно

нарисовался благородный профиль под заменяющей привычную фуражку белой повязкой.

– Здравствовать Вам, Всеволод Федорович. Не позволите ли войти?

– Иван Константинович!? Дорогой мой, рад лицезреть! Но разве Вы из Москвы не...

– Как видите. А что прикажете делать? Уговор дороже денег. Я не мог Вас оставить

биться с Дубасовым и Бирилевым в одиночку. И Ломен еще, вечный их подпевала…