Текст книги "Россия в войне 1941-1945"

Глава II. Вторжение

Так для народов СССР начался ужасный год – самый ужасный из всех, какие они когда-либо знали. За несколько дней и недель волна разрушения и смерти захлестнула обширные территории страны. В приграничных районах и на территориях, лежавших значительно глубже, немцы массированными ударами разгромили, взяли в плен или дезорганизовали противостоявшие им части Красной Армии; авиация в западных районах была фактически уничтожена в первый же день вторжения. Через пять дней после начала войны немецкие войска уже захватили столицу Белоруссии Минск. Ненамного больше времени понадобилось германским армиям и для того, чтобы занять все районы, вошедшие в состав Сойотского Союза начиная с 1939 г.: Западную Белоруссию, Западную Украину, Литву, Латвию и Эстонию. На севере финны прорвались к старой границе 1939 г., проходившей немного северо-западнее Ленинграда. 8 июля немцы уже кричали, что война в России «фактически» выиграна.

Эти первоначальные страшные поражения, несомненно, ошеломили советский народ, и все же почти с первого дня стало ясно, что это отечественная война [27] 27
  Это понимали и наиболее дальновидные иностранные наблюдатели. Так, за несколько дней до своего отъезда из Лондона в СССР, 2 июля 1941 г., я имел продолжительную беседу с историком Бернардом Пэрсом, который сказал: «Я уже вижу, что это будет огромная отечественная война, более крупная и успешная, чем война 1914 года». Дж. Бернард Шоу писал в конце июня в газету «Таймс», что теперь, когда Сталин на нашей стороне, мы наверняка выиграем войну. В то же время английские военные эксперты на совещаниях в военном министерстве и в министерстве информации высказывали недвусмысленные предположения, что, по их мнению, война в России продлится всего несколько недель или, самое большее, месяцев.


[Закрыть]. Страну охватил ужас, но к нему примешалось чувство национальной непокорности и опасение, что это будет долгая, упорная и отчаянная борьба.

Всe понимали, что погибнут миллионы людей, и все же, казалось, лишь очень немногие думали о возможности полного военного поражения и завоевания страны немцами. В этом отношении контраст с Францией во время германского вторжения 1940 г. был разительным.

Такая уверенность была характерной чертой русского народа и значительного большинства украинцев и белорусов; но ее не существовало в Литве, Латвии, Эстонии: «установление Советской власти незадолго до начала войны… не означало, что классовый враг в этих районах сложил оружие» [28] 28
  Тельпуховский Б.С. Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945 гг. М., 1959. с. 39. См. также: Федюнинский И.И. Поднятые по тревоге. М., 1961.


[Закрыть].

Какими были первые дни войны в приграничных районах, захваченных немцами? Мемуары некоторых русских военных, опубликованные за последние годы, в особенности воспоминания генералов Федюнинского и Болдина, рисуют потрясающую картину событий того времени.

В апреле 1941 г. Федюнинский (которому суждено было сыграть впоследствии заметную роль в войне, особенно во время прорыва блокады Ленинграда) был назначен командиром 15-го стрелкового корпуса, который был дислоцирован в Киевском особом военном округе и штаб которого находился в западно-украинском городе Ковеле, примерно в 50 км к востоку от границы между Советским Союзом и оккупированной немцами Польшей, на главном направлении на Киев.

Генерал обнаружил, что войска в приграничных районах все еще находились на мирном положении и что реорганизация шла очень медленно. Новые самолеты и танки, которые должны были заменить устаревшие модели, прибывали очень медленными темпами. Офицеры старшего возраста, в том числе те, кому довелось служить в царской армии, серьезно опасались войны, но среди молодых офицеров и солдат, к сожалению, были распространены настроения самоуспокоенности.

Хотя сообщение ТАСС от 14 июня опровергало слухи об агрессивных намерениях Германии как «лишенные всякой почвы», Федюнинский повторяет, что «через несколько дней мы получили сведения, которые в корне противоречили сообщению ТАСС», и рассказывает, как 18 июня к русским перешел немецкий дезертир. Напившись пьяным, он ударил офицера и боялся, что его предадут военному суду и расстреляют. Он также утверждал, что его отец был коммунистом. Этот немецкий солдат заявил, что германская армия вторгнется в Россию в 4 часа утра 22 июня.

Федюнинский тут же позвонил командующему армией генералу танковых войск Потапову, но в ответ услышал, что это «провокация» и что вы «напрасно бьете тревогу». Два дня спустя Федюнинского посетил генерал Рокоссовский, который не разделял самоуспокоенности Потапова и был очень встревожен. Рано утром 22 июня Федюнинского вызвал к телефону Потапов, приказавший поднять войска по тревоге, но боеприпасы пока не раздавать.

15-й стрелковый корпус должен был удерживать участок шириной около 100 км.

«Развертываться и занимать оборону на широком фронте приходилось под сильным воздействием артиллерии и авиации противника. Часто нарушалась связь, порой боевые приказы и распоряжения поступали к исполнителям с опозданием… Командиры частей и подразделений проявили организованность, не допустили потери управления. Дивизии своевременно вышли на намеченные рубежи обороны, где уже с необычайным упорством вели неравный бой пограничные отряды.

Мужественными оказались жены командиров-пограничников. Они находились вместе со своими мужьями на линии огня, перевязывали раненых, подносили боеприпасы, воду для пулеметов. Некоторые сами стреляли по наступающим фашистам.

Ряды пограничников таяли, силы их слабели. На заставах горели казармы и жилые дома, подожженные артиллерией врага. Но пограничники стояли насмерть. Они знали: за их спиной в предрассветном тумане к границе спешат войска, подтягивается артиллерия».

В течение всего первого дня войска Федюнинского сдерживали натиск немцев, но немцы вводили в бой все новые и новые силы, и к вечеру части корпуса, понеся очень тяжелые потери, начали отходить. Обстановка осложнялась высадкой в тыл немецких десантов и многочисленными ложными сообщениями о десантах, распространявшимися «вражескими агентами». В Ковеле вели подрывную деятельность шайки бандеровцев, игравшие роль немецкой «пятой колонны»; они нападали на советские военные машины, взрывали мосты и распространяли ложные слухи. Так как с северо-запада по шоссе Ковель – Брест к Ковелю приближались крупные танковые силы немцев, было решено эвакуировать город. 15-й стрелковый корпус продолжал бои частью сил, будучи уже окружен немцами. Несмотря на это, за три дня боев главные силы корпуса были оттеснены от границы всего на 20-30 км. Тем не менее Ковель пришлось оставить и занять новые оборонительные рубежи восточнее города.

Это отступление было типичным для многих подобных отступлений в июне 1941 г. Немцы полностью господствовали в воздухе, и потери от бомбежек были очень велики. Кроме того, диверсанты всячески тормозили отступление советских войск, взрывая мосты. «Вражеской авиацией и диверсионными группами были выведены из строя узлы и линии связи. Радиостанций в штабах не хватало, да и пользоваться ими мы еще не привыкли… Приказы и распоряжения доходили до исполнителей с опозданием или не доходили вовсе… Связь с соседями нередко отсутствовала, причем зачастую никто и не стремился ее устанавливать. Противник, пользуясь этим, просачивался в тыл наших подразделений, нападал на штабы частей… Несмотря на господство противника в воздухе, плохо соблюдались меры маскировки на маршах. Часто на узких дорогах образовывались скопления войск, автомашин, артиллерийских орудий, походных кухонь. По таким «пробкам» фашистские самолеты наносили весьма чувствительные удары… Были случаи, когда бойцы не рыли окопов… из-за нехватки шанцевого инструмента. Положение с шанцевым инструментом было так плохо, что в некоторых подразделениях солдаты пользовались вместо лопат касками».

Все же, несмотря на ужасные потери, понесенные советскими войсками, боевой дух оставался довольно высоким. «Было бы ошибкой утверждать, – пишет Федюнинский, что в частях корпуса вовсе не имелось случаев малодушия и трусости. Но встречались они довольно редко, а главное, их удавалось преодолевать прежде всего огромной силой воздействия здорового, боеспособного коллектива, крепко сцементированного партийными организациями».

Любопытно, что, рассказав эту драматическую историю об отступлении 15-го стрелкового корпуса и о двух полках, вырвавшихся из окружения после восьмидневных тяжелых боев, Федюнинский останавливается на том впечатлении, которое произвело на войска выступление Сталина по радио 3 июля.

«Трудно описать, с каким огромным воодушевлением и патриотическим подъемом был встречен этот призыв. У нас словно прибавилось сил.

В частях, там, где позволяла обстановка, собирались короткие митинги. В ротах и взводах были проведены беседы, в которых агитаторы разъясняли солдатам обстановку на фронтах, рассказывали о том, что по зову партии на священную Отечественную войну поднимается весь советский народ. Подчеркивалось, что борьба будет упорной и трудной, что предстоит много испытаний, много лишений и жертв, но никогда фашистским захватчикам не победить нашего могучего, трудолюбивого народа».

Но отступление продолжалось, и к 8 июля войска Федюнинского отошли к Коростенскому укрепленному району на Украине, уже в пределах «старых» границ Советского Союза. 12 августа, после дальнейшего отступления в направлении Киева, Федюнинский был вызван в Москву, и генерал Василевский приказал ему немедленно вылететь в Ленинград, где складывалась еще более серьезная обстановка, чем на юге.

Еще более яркое и трагическое, чем у Федюнинского, описание первых дней войны содержится в воспоминаниях генерала И.В. Болдина, который зимой 1941 г. приобрел известность как командующий, которому была поручена оборона Тулы.

О предстоящем германском вторжении он узнал вечером 21 июня в минском Доме офицеров, где он вместе с другими командирами присутствовал на представлении «Свадьбы в Малиновке».

«Неожиданно в нашей ложе показался начальник разведотдела штаба Западного Особого военного округа полковник С.В. Блохин. Наклонившись к командующему генералу армии Д.Г. Павлову, он что-то тихо прошептал.

– Этого не может быть, – послышалось в ответ.

– Чепуха какая-то, – вполголоса обратился ко мне Павлов. – Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы.

Затем Павлов слегка коснулся моей руки и, приложив палец к губам, показал на сцену…»

Но пьеса больше не интересовала Болдина: он размышлял о тревожных известиях, поступавших в последние дни, например о сообщениях из Гродно от 20 июня, что немцы сняли проволочные заграждения у дороги Августов – Сейни, что в лесу в этом районе слышался шум многочисленных моторов и что русское воздушное пространство нарушило несколько разведывательных самолетов с подвешенными бомбами.

21 июня поступили сообщения о сосредоточении в различных пунктах крупных сил немцев с тяжелыми и средними танками. Болдин был озадачен «олимпийским спокойствием» командующего.

Это спокойствие сохранялось недолго. Рано утром Болдину был передан по телефону взволнованный приказ Павлова немедленно явиться в штаб.

Пятнадцать минут спустя он был уже там.

«– Случилось что? – спрашиваю генерала Павлова.

– Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина. Несколько минут назад звонил из третьей армии Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно, штаб армии. Связь с частями по проводам нарушена, перешли на радио. Две радиостанции прекратили работу – может, уничтожены… Звонил из десятой армии Голубев, а из четвертой – начальник штаба полковник Сандалов. Сообщения неприятные. Немцы всюду бомбят…

Наш разговор прервал телефонный звонок из Москвы. Павлова вызывал нарком обороны Маршал Советского Союза С. К, Тимошенко. Командующий доложил обстановку.

Вскоре снова позвонил Кузнецов, сообщил, что немцы продолжают бомбить…

Поступают все новые и новые донесения. Сила ударов гитлеровских воздушных пиратов нарастает. Они бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты.

Много наших самолетов погибло, не успев подняться в воздух. А фашисты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На ряде участков они перешли границу и, заняв десятки населенных пунктов, продолжают продвигаться вперед…

Наконец, из Москвы поступил приказ немедленно ввести в действие «Красный пакет», содержавший план прикрытия государственной границы. Но было, уже поздно… Фашисты уже развернули широкие военные действия… на ряде направлений враг уже глубоко вклинился на нашу территорию!»

Несколько часов спустя с разрешения Тимошенко Болдин вылетел в Белосток. В Белостоке царил хаос, на железнодорожной станции подвергся бомбардировке состав, забитый эвакуируемыми женщинами и детьми, сотни людей были убиты.

Наконец к вечеру Болдин добрался до штаба 10-й армии, переехавшего из Белостока в небольшой лес на некотором расстоянии от города. Там находился генерал Голубев с группой штабных офицеров. Ему не удалось связаться со штабом фронта, так как проводная связь была нарушена, а передачи радиостанции постоянно забивались противником. Голубев доложил Болдину:

«– На рассвете три вражеских армейских корпуса при поддержке значительного количества танков и бомбардировочной авиации атаковали мой левофланговый пятый стрелковый корпус. Дивизии корпуса в первые же часы боя понесли большие потери…

И по лицу, и по голосу генерала чувствуется, что он сильно переживает. Попросив разрешения, он вынул из кармана коробку с папиросами, закурил, а затем, водя карандашом по карте, продолжал:

– Чтобы предотвратить охват армии с юга, я развернул на реке Курец тринадцатый механизированный корпус, но, сами знаете, Иван Васильевич, танков в дивизиях корпуса мало. Да и что можно требовать от Т-26? По воробьям из них стрелять…»

Далее из его доклада следовало, что как самолеты, так и зенитная артиллерия корпуса разбиты и что агенты, очевидно, информировали немцев о расположении армейских складов с горючим, так как все они были уничтожены бомбардировкой в первые же часы вторжения.

В этот момент была восстановлена связь с Минском, и генерал Павлов начал отдавать Болдину категорические приказы о контрнаступлении, которое 10-я армия должна была предпринять этой ночью. Болдин возразил, что 10-я армия фактически уничтожена.

Остальная часть этой трагической главы в книге Болдина посвящена попыткам организовать в течение 23 июня контрнаступление, использовав остатки 10-й армии, некоторые другие части и танковый корпус под командованием генерала Хацкилевича, находившийся еще в сравнительно хорошем состоянии. Но на протяжении всего дня войска и штаб армии подвергались налетам авиации противника. Один из генералов был убит; танкисты Хацкилевича мужественно сражались, но у них кончилось горючее. Болдин, которому не удалось установить связь со штабом фронта, послал в Минск два самолета с просьбой прислать по воздуху горючее в штаб 10-й армии. Но оба самолета были сбиты.

Окруженные со всех сторон, подобно другим войскам, оказавшимся в знаменитом «белостокском мешке», не имея боеприпасов, генералы, офицеры и солдаты под командованием Болдина разделились на небольшие группы и двинулись наудачу на восток… Небольшой группе Болдина, постепенно обраставшей людьми за время своего 45-дневного перехода по лесу, в конечном счете (когда их насчитывалось уже 2 тыс. человек) удалось перейти фронт под Смоленском и соединиться с основными силами русских.

Многие другие части, которым не так повезло, как группе Болдина, были уничтожены немцами или вынуждены сдаться. Болдин признает, что в первые дни перехода настроение у некоторых его солдат было неважное, особенно из-за того, что немцы сбрасывали листовки, в которых говорилось: «Москва капитулировала. Дальнейшее сопротивление бесполезно. Сдавайтесь победоносной Германии». Но большинство испытывало не отчаяние, а злость.

Рассказы очевидцев – генералов Федюнинского и Болдина – подтверждают, что Сталин и Главное Командование армии, видимо, до последней минуты надеялись избежать войны. Только в ночь накануне вторжения в войска были посланы срочные приказы тайно занять огневые точки на границе, рассредоточить авиацию, сконцентрированную на приграничных аэродромах, и привести в боевую готовность войска и противовоздушную оборону.

Никаких других мер принимать не предлагалось, и даже эти приказы поступили слишком поздно.

Так, генерал Пуркаев вспоминает, что он начал перебрасывать свои войска к границе только через несколько часов после начала войны. Другой командующий, генерал армии Попов, пишет, что налеты немецкой авиации на Брест-Литовск явились полнейшей неожиданностью. Полк, брошенный к границе из Риги, был перехвачен превосходящими силами немцев и фактически уничтожен.

В «Истории войны» признается, что во многих приграничных районах немцы быстро сломили всякое сопротивление. Многие советские части шли в бой совершенно неподготовленными, и немцы без труда прорвали пограничные укрепления. Советская авиация была почти вся уничтожена на широком пространстве. В течение первого дня войны германские бомбардировщики нанесли удары по 66 аэродромам, особенно там, где были сосредоточены наиболее современные самолеты. К полудню 22 июня было уничтожено 1200 самолетов, в том числе 800 – на земле. Самые тяжелые потери понес Западный фронт, где было выведено из строя 528 самолетов на земле и 210 в воздухе.

В приграничных районах никаких резервов фактически не было. Телефонная и телеграфная связь была нарушена в первые же часы войны. Части потеряли связь друг с другом. Некоторые командиры не обладали необходимой оперативно-тактической подготовкой и опытом руководства крупными соединениями в условиях войны. В первые часы войны командование и штабы фронтов и многих армий не могли составить достаточно ясного представления о происходивших событиях.

Первая директива народного комиссара обороны, отданная в 7 час 15 мин утра 22 июня, отражает незнание им действительной обстановки, и, когда рассматриваешь ее теперь ретроспективно, ее абсолютная нереальность совершенно очевидна:

«1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить.

2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100-150 км, разбомбить Кенигсберг и Мемель. На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать» [29] 29
  ИВОВСС. Т. 2. с. 18.


[Закрыть].

Этот приказ, отданный после того как советская авиация понесла тяжелые потери, естественно, не мог быть выполнен. К исходу 22 июня левый фланг германской группы армий «Центр» уже продвинулся далеко за Каунас, где разгромил 11-ю армию советских войск, теперь в беспорядке отступавшую от Каунаса к Вильнюсу.

Несомненно, местами сопротивление советских войск было успешным; так было, например, с окруженной со всех сторон Брестской крепостью, цитадель которой более месяца, до 24 июля, держалась под непрерывной бомбежкой и артиллерийским обстрелом. Когда немцы наконец захватили цитадель, большинство ее защитников было убито или тяжело ранено. Однако главные силы немцев в этом районе обошли Брест и в первый же день войны продвинулись на 55км к востоку.

Оперативная сводка Генерального штаба на 10 часов вечера 22 июня, вероятно, была рассчитана на то, чтобы изобразить положение на фронте как относительно благополучное и не вызывающее тревоги.

«Германские регулярные войска в течение 22 июня вели бои с погранчастями СССР, имея незначительный успех на отдельных направлениях. Во второй половине дня, с подходом передовых частей полевых войск Красной Армии, атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника» [30] 30
  ИВОВСС. Т. 2. с. 29.


[Закрыть].

То, что и сам Генеральный штаб не очень ясно разбирался в обстановке, подтверждается второй директивой войскам в приграничном районе. Юго-Западному фронту предлагалось начать на следующий же день крупное наступление, которое должно было привести 24 июня к захвату Люблина, расположенного примерно в 50 км к западу от советской границы! В это же время Северо-Западному фронту предлагалось захватить Сувалки, и, кроме того, трем фронтам было приказано окружить все германские силы, проникшие на советскую территорию.

При всей неисполнимости этого приказа была сделана попытка выполнить его: в ряде пунктов советскому командованию удалось сосредоточить еще имевшиеся у него в приграничных районах танки, но из-за отсутствия прикрытия с воздуха они были уничтожены германскими бомбардировщиками.

Немецкое наступление развивалось почти безостановочно. Крупные силы советских войск были окружены в «белостокском мешке» и 11 дивизий – в районе Минска. К 28 июня немцы уже подошли к Минску, глубоко продвинулись на территорию Прибалтийских республик и приближались к Пскову на прямом пути в Ленинград.

Несколько дней спустя два крупных танковых соединения немцев вышли на Березину, имея против себя лишь остатки 16 советских дивизий; в этих условиях организовать новую линию обороны протяженностью 350 км было немыслимо. Однако советские войска с большим мужеством вели сдерживающие бои на отдельных участках, в частности восточнее Минска, под Борисовом, где они бросили в бой много танков, хотя в большинстве своем устаревших конструкций. Эти сдерживающие бои в какой-то степени помогли выиграть время, чтобы подтянуть резервы и организовать оборону в глубину на главном смоленско-московском направлении.

Советские войска вели также с самоотверженным мужеством ряд менее крупных сдерживающих боев против германской группы армий «Юг». Задержанные в районе Ровно, немцы, не будучи в состоянии продолжать наступление на Киев, повернули на север и увязли на некоторое время в так называемых «боях местного значения». Однако к 9 июля немцы прорвались к Житомиру, захватили его и создали угрозу прорыва к Киеву и окружения главных сил советских войск в Северной Украине. Но и здесь, в районе Бердичева, русские ввели в бой некоторое количество танков, и почти неделю вокруг Бердичева шли тяжелые бои.