Текст книги "Тайна академика Фёдорова"

Автор книги: Александр Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

–          Ещё чего! – ответил Фёдоров и с почти такой же ловкостью перелез через ограду.

Вскоре они шли по самой кромке берега, отпрыгивая от периодически накатывавшихся более крупных волн прибоя. Фёдоров неосознанно увлекал мать к востоку, туда, где стояло полузатопленное греческое судно, разбившееся здесь много лет назад. Лет через двадцать, в иной реальности его разрежут на куски и продадут как металлолом. Какая судьба ждёт этот пароход теперь – в исправляемой реальности, предвидеть он не брался. Солнце сияло в вышине, окружённое розоватым ореолом, но здесь не оказалось и следа того плотного тумана, который застал Фёдорова в дороге. Хотя и не спеша, но бодрым шагом они с матерью продвигались в намеченном направлении по кромке прибоя, беседуя на ходу. Фёдорова более всего интересовали обстоятельства, связанные с обменом квартир и переездом, в котором, к его сожалению и стыду, он совершенно не смог ничем помочь. Его мать, напротив, считала, что Алексей не вправе был бросать свои дела в Москве (связанные, как она ошибочно считала, лишь с защитой докторской диссертации, не предполагая государственной значимости его действительных дел и занятий). Привыкшая с ранней юности к труду и трудностям, она никогда не роптала на судьбу, заражая своей жизнестойкостью всех, кто её окружал.

По направлению к Зеленоградску обрывистый берег постепенно становился ниже. Если возле Светлогорска к морю приходилось спускаться с высоты более тридцати метров, то здесь, возле ржавого греческого парохода с огромной пробоиной в борту, берег был втрое ниже. На самой его кромке располагался заброшенный маяк, ещё довоенной постройки. Одна из его бетонных опор обнажилась, выступив наружу из песчаных пород берега, регулярно подмываемого зимними штормами.

– Давай, поднимемся к маяку, – предложила мама.

Фёдорову и самому хотелось того же. Он давно уже сдерживал нетерпение, всё более охватывавшее его с каждым шагом, приближавшим их к месту отправки из будущего. Стараясь не выказать внутреннего напряжения, прислушиваясь и к своим внутренним ощущениям, и к словам матери, Фёдоров дождался, пока она полюбуется с высоты морем и рассмотрит полузатопленный корпус парохода, накренившегося на отмели, а затем потянул свою мать к сосняку. Но едва оба они углубились на сотню метров в молодой лес, воздух которого был густо напоен запахами хвои, как Фёдоровым овладело странное, доселе ещё не испытанное ощущение. Нет, это не было тем чувством раздвоенности сознания, которое уже не раз помогало ему выработать правильное решение при очередной малой бифуркации. Напротив. Теперь Фёдоров как бы перенёсся в будущее, одновременно оставаясь здесь же, со своей матерью. Лес выглядел крепче, выше, как бы повзрослевшим на четверть века и казался окутанным довольно плотным туманом. Среди этого тумана едва виднелись трёхэтажные корпуса. Прямо перед лицом Фёдоров различил полупрозрачную табличку, на которой, как ему показалось, было написано "Лаборатория № 10 МО СССР".

Внезапно свет в глазах Фёдорова померк, и, чувствуя сильное головокружение, он медленно осел на землю, укрытую толстым слоем старой хвои, поросшей нежной, приятно пахнущей травкой.

–          Лешечка, что с тобой? Тебе нехорошо? – услышал он испуганный голос матери, встревожившейся не на шутку.

Открыв глаза, он увидел, что туман не стал менее плотным, что посреди него едва различимо виднеются корпуса, но колючая проволока и табличка исчезли. Головокружения тоже не было. Следовало как-то успокоить мать. Поэтому он бодро поднялся, отряхнул с брюк прилипшую к ним хвою и произнёс:

–          Воздух-то смотри какой! Сплошной кислород! Не привык я к такому в Москве. Голова закружилась! Это называется гипероксией. И вообще я здесь не акклиматизировался ещё. А ты что-нибудь в тумане видишь? Вроде бы постройки какие-то? Или это мне кажется?

Мама посмотрела на него. Было заметно, что тревога за сына стихает. Его объяснения показались ей убедительными. Затем она огляделась, чуть прищуриваясь:

–          Ничего не могу разобрать… Но такой густой туман вижу впервые!

–          Давай пройдём через лес,– предложил Алексей Витальевич. Но мама отказалась: она находила это рискованным – идти через незнакомый лес, в тумане – можно заблудиться.

Фёдоров всё же углубился в туман ещё немного. Оглянувшись через десяток шагов, он не смог рассмотреть мать и бодрым голосом крикнул ей:

–          Ау! Где ты? Отзовись! Пойду на голос!

Он уже направился было к выходу из леса, услышав ответ матери, но тут им овладело хорошо знакомое чувство раздвоенности сознания: он почувствовал себя и здесь, и в том своём прошлом, которое было тут для всех будущим, тем будущим, которое нельзя было допустить.Это означало, что он что-то делает не так. Что же? Над ответом долго думать не пришлось. Ведь он же совсем недавно, в поезде, пришёл к идее создания здесь специального НИИ, ну, предположим, лаборатории изучения перемещения сознания во времени. Ведь при этих размышлениях он непроизвольно территориально связал такую лабораторию или филиал НИИ именно с этим самым леском, где совсем недавно ему мерещились какие-то корпуса, ограда, табличка! И всё это, весь этот удивительный мираж был виден ему одному, оставаясь недоступным его матери.

Продолжая периодически откликаться на крики Ольги Алексеевны, звавшей его к выходу из леса, окутанного туманом, Фёдоров повернулся и углубился в него. Былое ощущение раздвоенности сразу же почти полностью исчезло, а корпуса, ограда. Они стали такими отчётливыми, что, казалось, протяни руку и ощутишь шершавость распространившегося в начале XXI века "короеда" – специальной штукатурки. "Да! Здесь создадим лабораторию. хроно– троники!" – решил Фёдоров, мгновенно придумав и название пока ещё не существующей науки о взаимосвязи сознания и потоков или, скажем, волн, времени. Раздвоенность сознания при этом решении бесследно исчезла. Как, впрочем, растаял и призрак корпусов пока ещё не созданной лаборатории.

Бодрым шагом, перекликаясь с матерью, Фёдоров вышел из леса. Взглянув в последний раз на него, Алексей Витальевич увидел, что и туман начал редеть, рассеиваться.

– Ну, ма! – обратился он к матери, предупреждая её вопросы, ответить на которые не имел ни возможности, ни права. – Пойдём назад! А тумана такого я давненько не видел. Действительно, поплутал немного! Но, знаешь, интересно: будто в облако вознёсся! А опасности никакой, мне ещё в поезде рассказали об этом леске: он очень

маленький. Где-то здесь, совсем рядом, колхоз-миллионер расположен.

Тут, будто в подтверждение его слов, послышалось многоголосое коровье мычание. Похоже, что животные находились совсем близко, метрах в двухстах, на ферме или на пастбище. От этих коровьих голосов Фёдорову стало легко на душе. Он слишком хорошо помнил, ведь для него прошло меньше двух лет, как видел этот богатый колхоз уже разорённый, разрушенный „реформами", как было вырезано всё стадо, а фермы снесены до основания. А сейчас, в этой реальности, всё жило, работало, процветало.

–                 Молочка бы сейчас. парного! – молвил Фёдоров матери, которая откликнулась:

–                 Да, я бы тоже не отказалась.

Вскоре они были дома. Какое-то время Фёдоров помогал матери в оклейке квартиры обоями. Потом, взглянув на часы, сорвался с места, объяснив, что опаздывает сделать необходимый, заранее условленный звонок в Москву. На переговорном пункте почти никого не было, и удалось быстро связаться с генералом по тому самому номеру, о котором они заранее условились ещё до выезда сюда. В скупых, понятных лишь им двоим выражениях, Фёдоров объяснил Шебуршину ситуацию, намекнул, что придумал здесь способ контроля правильности предпринимаемых мер и действий, а также и возможной "поездки" генерала для этого контроля. Его всемогущий начальник и одновременно помощник и друг мгновенно всё понял и попросил Фёдорова съездить в Москву сразу же, как только он завершит необходимые дела. По той мелочи, что генерал употребил слово "съездить" вместо "вернуться", да ещё и несколько выделил это слово тоном, Фёдоров понял, что тот не только понял вещи, на которые по открытой связи можно было лишь намекнуть, но и принял его план. Принял и уже рассматривает его, Фёдорова, как постоянного жителя Калининградской области.

В последующие дни, помогая матери завершить приведение квартиры в порядок, Алексей Витальевич ещё несколько раз ходил в тот сосновый лесок. Побывал он и на пустыре, где в прежней реальности спустя годы должен был появиться его дом. Всякий раз при этих походах он чувствовал наступление нового ощущения, как будто связанного с будущим. Правда, ощущение это было не таким сильным, как в первый раз. Но, освоившись, Фёдоров постепенно научился использовать его возникновение в тех же целях, что и неприятное чувство раздвоенности сознания. Он приходил сюда, в лесок – в окрестности будущей лаборатории хронотроники и будущего (и, одновременно, бывшего) личного дома, чтобы контролировать правильность своих планов и действий, соответствие или несоответствие их желательному будущему, такому, в котором не будет, не сможет осуществиться ни расчленение страны, ни появление предателей во главе её, ни разграбление ресурсов, ни экономический крах, ни оккупация НАТО, ни гибель его семьи. Обычно он садился на кочку или прямо на землю, чуть прищуривал глаза и, глядя так вперёд, начинал усиленно думать о своих предстоящих действиях. Если при этом возникал мираж с корпусами лаборатории, то он расценивал планируемые действия как правильные. Если же мираж редел, начинал рассеиваться, то он полагал это признаком ошибочности своих планов.

Подобные размышления требовали такой невероятной сосредоточенности и столь огромных мыслительных усилий, что после четвёртого "сеанса планирования будущего" Фёдоров почувствовал себя полностью измождённым. Нечего и говорить, что это состояние было замечено его заботливой и проницательной матерью, вызвало нежелательные расспросы. Фёдоров, не терпевший никакой лжи в отношениях с родными, вынужден был изворачиваться и, сославшись на неотложные дела в Москве, отправился к Шебуршину. Перед отъездом зашёл в университет, подгадав время своего прихода так, чтобы как будто случайно встретиться с Викой. Но случилось так, что она и вправду увидала его первой.

–           Ой, Алексей Витальевич! А я думала, что вы в Москве!

–           Сегодня уезжаю, – ответил Фёдоров, заметив, что при этих словах тень печали появилась на лице Виктории. – Зашёл вот узнать, как у вас дела.

–           У меня одни пятёрки! Так что, можно считать, поступила! – с гордостью ответила девушка и, немного помолчав, осторожно подбирая слова, спросила: – А вы. ещё приедете. навестить свою маму? – И тут же, спохватившись, поняв, что раскрыла свой интерес к нему, не дожидаясь ответа, заторопилась: – Вы ведь мне так помогли! А я ещё хотела посоветоваться. насчёт учёбы.

Фёдорова такое развитие событий вполне устраивало. Широко улыбнувшись, он ответил, внимательно следя за выражением лица собеседницы:

–           Тут иное, Виктория Петровна. Приезжать к маме больше не собираюсь . (Выражение скрываемой печали вновь появилось на лице Виктории). Мне сюда шеф звонил. В общем, месяца через два перееду сюда насовсем! – И, заметив выражение радости на лице Вики, он предложил: – Ну, что же, может быть, пройдёмся, немного поговорим о предстоящей учёбе?

–           О! Давайте! У меня столько вопросов.

Около часа они провели в кафе, неподалёку от университета, беседуя отнюдь не только о предстоящем студенчестве. Алексей умело, используя свои знания о Виктории, направлял беседу в интересное для неё русло, одновременно закрепляя интерес собеседницы к самому себе. При этом ему приходилось избегать опасности получить прямой вопрос о своём должностном положении. Он знал, что недомолвки не пройдут, а прямая ложь будет тут же разоблачена его чуткой и наблюдательной собеседницей. Всё это он расскажет ей потом, уже работая здесь, а пока нельзя: слишком большая разница в социальном положении может оттолкнуть Вику. До опасных тем, по счастью, дело не дошло. Взглянув на часы, Фёдоров оборвал себя на полуслове.

–           Ну, всё! Стоп! Так я и на поезд, чего доброго, опоздаю!– сказал он, поднимаясь из-за столика, стоявшего в уютном уголке кафе, и вглядываясь в глаза собеседницы. Уловив в них грусть, он счёл возможным достать из кармана заранее заготовленную библиографическую карточку, на которой записал свой московский адрес и домашний телефон.

–           Звоните, не стесняйтесь! Мне очень интересно будет узнать, как ваши дела. Вообще, всё интересно. Звоните! Ну, до свидания!

–           До свидания, – очень тихим голосом и почему-то отводя взгляд, ответила Виктория, помолчала и вдруг, сорвавшись с места, тихо, но совершенно отчётливо уже на ходу скороговоркой произнесла: – Я вас люблю!

Приехав в Москву, полковник первым делом позвонил из телефона-автомата Шебуршину, условился о немедленной встрече. Смертельно уставший Фёдоров очень кратко доложил генералу результаты своей поездки и намётки плана действий. Этого было достаточно, поскольку они уже давно понимали друг друга с полуслова, а то и вообще без слов – по жесту, мимике. Председатель КГБ тоже заметил, что его подчинённый и одновременно шеф утомлён до крайности. Выслушав лаконичный доклад Фёдорова, он озабоченно покачал головой и сказал:

–          Ну, вот что, Алексей Витальевич! Так дальше не пойдёт! Вижу, поездка недёшево обошлась вашему здоровью!

А ваше здоровье – ценность общегосударственного, да что там! – цивилизационного значения! В общем, минимум неделю – две придётся подлечиться! Никаких дел! А планы, идеи, создание филиала НИИ или специальной лаборатории одобряю целиком и полностью. Полагаю, что на ближайшей встрече с генсеком мы это решим, вынесем на Политбюро. Что же касается кандидата для поездки туда, то всё равно, Виталий, ты лучше меня никого не знаешь и не найдёшь! Вот только не знаю, хватит ли выносливости на двойную психическую нагрузку. Ну, посмотрим! Всё! Сейчас же в санаторий!

Во второй половине октября Фёдоров приехал в Калининград уже с двойными полномочиями: не только как организатор и будущий руководитель "Специальной лаборатории № 10, Филиала НИИ МБП МЗ СССР", но ещё и в качестве ответственного за режим секретности. Обеспечивая почву будущих взаимоотношений с руководством областного управления КГБ, Шебуршин добился внеочередного присвоения Фёдорову звания генерал-майора, так что тот теперь оказался на равных с начальником областного управления КГБ Сорокиным. Для свободы передвижения Фёдорову выделили квоту на приобретение "Запорожца" новой модели. Для прикрытия основной деятельности, поддержания контактов, имевшихся в иной реальности, и в целях возможности беспрепятственных мотивированных встреч с будущей женой Алексея Витальевича оформили преподавателем Калининградского университета.

А для жительства ему хотели было выделить квартиру в Калининграде. Но тут молодой уполномоченный Совмина и КГБ запротестовал: это привлекло бы к нему гораздо больше внимания, чем ВАЗ-2108 "Спутник" вместо "Запорожца" или ношение генеральской формы. Непременно возникли бы разговоры и пересуды, поползли бы слухи и сплетни. Кроме того, доверяя своему проверенному "критерию раздвоенности сознания", Алексей Витальевич прямо объяснил Шебуршину, что это не соответствовало бы его главной функции, могло бы нарушить, свести к нулю всю уже проделанную подготовительную работу. Наконец, и территориально ему удобнее пока что пожить с матерью (хотя этого и не было в прежней реальности, но здесь "критерий раздвоенности сознания" безмолствовал). Потом, когда корпуса НИИ – лаборатории будут закончены, станет возможным на его личные деньги заложить фундамент, начать строить жилой дом. Но, во-первых, не раньше, а, во-вторых, непременно на том же самом месте и только по его плану.

В заключение Фёдоров пообещал, если всё пойдёт в намеченных временных рамках, к сорокалетию Победы в Великой Отечественной войне попытаться отправить Леонида Ивановича на экскурсию в грядущее. Подбор кадров будущей лаборатории Шебуршин осуществлял самолично, учитывая как небывалую секретность работ и её специфику, так и уже хорошо известные ему особенности характера Фёдорова, стиль работы, его работоспособность и требовательность. О содержании и направлении работ создаваемой лаборатории в Калининграде и области не знал никто, не исключая ни первого секретаря обкома КПСС, ни начальника областного управления КГБ. Как и обычно в подобных случаях, была создана хорошо продуманная легенда-прикрытие и допущена столь же хорошо обдуманная "утечка информации", которая сразу погасила ненужный и опасный интерес к создаваемому учреждению и привела людей к суждению: "Только-то и всего?! И к чему это городить, если есть ОКБ "Пламя" и завод "Кристалл"? Зачем между ними нечто промежуточное? Ну, да ладно, – в Москве, наверное, не дураки сидят, знают что делают! Да и спутник этот проклятый американский над нами не зря висит!"

Прежде, чем отправить Леонида Ивановича "в экскурсию" Фёдоров заставил того пройти строжайшее медицинское обследование. Председатель КГБ СССР негодовал: к чему это, зачем такие строгости?! Ну, есть у него кое– какие болезни – давление временами подскакивает, бывает, что и сердце покалывает. Но это же всё не смертельно! Фёдорову удалось мгновенно погасить возникшее было негодование:

–          Скажите, Леонид Иванович, а что произойдёт, если мы отправим ваше сознание в путешествие во времени к тому моменту, когда вы лежите на смертном одре или в отделении реанимации? Что произойдёт, если вы не вернётесь? Может быть, – я не уверен, – вас вообще нельзя никуда посылать в связи с опасностью для страны!

Наконец, накануне Дня международной солидарности трудящихся 1985 года всё было готово к первому опыту. Фёдоров не сказал своему начальнику по линии госбезопасности, но одновременно и своему подопытному добровольцу, что не может, не смеет, не решается отправить того во времени вперёд. Имея право единолично принимать решения и якобы соблюдая формальности, он взял у Леонида Ивановича расписку в том, что тот как доброволец отдаётся экспериментатору профессору Фёдорову совершенно сознательно, полностью ему доверяет и независимо от результатов опыта не будет иметь никаких претензий. Шебуршин, читая эту расписку, помрачнел и, подписывая, заметил:

–          Честно говоря, товарищ Фёдоров, такого я от вас не ожидал.

Фёдоров в ответ лишь загадочно улыбнулся, но раздумывать над смыслом этой улыбки Шебуршину уже не довелось: эксперимент начался, и он почувствовал, что находится одновременно в своём рабочем кабинете в понедельник 23 апреля 1985 года и здесь, в лаборатории на Балтике,– одной неделей позже. Только теперь он сообразил, зачем это Фёдоров так настойчиво втолковывал ему, как и при каких обстоятельствах проявляется чувство раздвоенности при совмещении сознания из наступившего будущего с сознанием в пережитом прошлом. Стали ясны, и все наставления о необходимости чрезвычайной обдуманности всех шагов и даже планов действий. Прояснился и смысл данной им расписки, к которой Фёдоров потребовал самого серьёзного внимания.

– Вот же паршивец! Не решился отправить меня в будущее! Удумал отправить на неделю назад! Нет, всё же это хорошо! Правильно сделал! Молодец!

Очутившись с раздвоенным сознанием в своём собственном прошлом, председатель КГБ СССР впервые ощутил на себе, сколь же велика была ответственность самого Фёдорова, каковы нагрузки! Но ощутил он и плюсы. Несколько дней назад он был недоволен собой вследствие одного из принятых им решений. Обдумав всё и проверив изменённый проект решения по "критерию Фёдорова" (так он назвал прочувствованное на себе тягостное чувство раздвоенности сознания), Шебуршин принял теперь другое решение, которое, как выяснилось уже через день, было оптимальным. Во всех остальных своих поступках и делах Шебуршин скрупулёзно следовал своей памяти обо всех событиях, случившихся за неделю. Он решил также не совершать экскурсии в будущее и отозвать свою расписку. По "критерию Фёдорова" получалось, что эти два последних решения – тоже правильные. "Добровольца найдём!" – решил Шебуршин, подумав об одном молодом, талантливом сотруднике Пятого управления, психологе, который был отобран Фёдоровым в качестве своего будущего работника.

В лаборатории же в момент отправки Шебуршина в прошлое произошло следующее. Сам Фёдоров, как и все сотрудники лаборатории, почувствовал сильное головокружение и, вроде бы, на мгновение потерял сознание. Вокруг здания всё окуталось густым туманом со странным сиреневым оттенком. Было это совпадением или нет, но во время эксперимента всё небо быстро затянулось не весть откуда взявшимися тучами, разразилась кратковременная, но очень сильная гроза. Затем в течение нескольких минут всё вернулось к исходному состоянию. В момент "отправки" тело Леонида Ивановича как бы растворилось в воздухе, стало на несколько секунд зыбким как призрак, но всё это тут же прошло. Фёдоров твёрдо решил Шебуршина на экскурсию в будущее не отправлять. Неважно, что у него не было пока что другой подходящей кандидатуры! Всё это подождёт. А подвергать риску фактического спасителя Отечества было бы безумием.

Все эти ощущения и мысли вихрем пронеслись сквозь Фёдорова. Перед ним в кресле, напоминавшем зубоврачебное, сидел его друг, начальник, помощник и ученик в одном лице и спрашивал:

–          Алексей Витальевич! Где моя расписка? Вы правы! Я решил не рисковать!

–          Какая расписка? – не понял Фёдоров.

Он и правда заготовил текст расписки, чтобы заставить Шебуршина взглянуть со всей серьёзностью на предстоящий (вернее – предстоявший тогда) эксперимент, но Шебуршину не показывал, полагая, что тот может и обидеться. Выслушав толковые объяснения и подробнейший отчёт своего шефа – подопытного, Фёдоров всё понял, улыбнулся и сказал:

–          Ну вот, Леонид Иванович! И тебе тоже довелось совершить изменение реальности. Поздравляю!

–          Это тебя, Витальевич, я должен, обязан благодарить!

Да нет, не за себя! За всех нас, за страну. Я ведь лишь теперь почувствовал на своей шкуре, какой подвиг ты совершил! Настоящий подвиг и подвижничество! – настойчиво повторил Шебуршин, заметив на спокойном лице учёного гримасу недовольства.

Поднявшись с кресла, Шебуршин сообщил, что ему пора в Москву. Уже у входа он оглянулся, улыбнувшись, ещё раз протянул Фёдорову свою крепкую ладонь и добавил:

–          А ведь я смог благодаря этой экскурсии в прошлое исправить и свою собственную ошибку. Пусть – небольшую. Всё равно – спасибо!

–          Чего уж там…– ответил Фёдоров. Потом помолчал, прикидывая, что ещё надлежит успеть сделать до праздника Победы, и закончил:

–          Ну, с наступающими, товарищ генерал!

–          С наступающими, товарищ генерал! – прочувствованно ответил Шебуршин, глядя на Фёдорова очень серьёзно, но с какой-то затаённой грустью.