Текст книги "Тайна академика Фёдорова"

Автор книги: Александр Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

После этого стихийное неформальное собрание в кабинете Михайловой затихло как бы само собой. Доверительная обстановка рассеялась как весенний туман. Первым, как обычно, ощутил это сын покойного профессора Туманского старший научный сотрудник Юрий Максимович. Ощутил и отреагировал:

–          Ну, ладно, работать надо. А то скоро к нам Юра Любый заявится!

Юрий Николаевич Любый был ассистентом кафедры психиатрии, работал над докторской диссертацией, а Туманский помогал ему организовать для этого надлежащую экспериментальную базу. Фёдорову очень хотелось поговорить с Юрой о новом пациенте – том самом, который был отправлен на психиатрическую экспертизу в связи со странностями поведения. Экспертизу провели на другой день после задержания его с пневматической винтовкой сотрудниками милиции. Повод для беседы с психиатром имелся самый подходящий: сегодня звонили из милиции, интересовались паспортными данными Фёдорова, чтобы правильно отразить их в почётной грамоте – в благодарность за помощь при задержании общественно опасного вооружённого преступника. Но, пропустив при выходе из кабинета всех впереди себя, Фёдоров услышал просьбу заведующей:

–          А вас, Алексей Витальевич, я просила бы задержаться!

–          А вы, Штирлиц, останьтесь. ещё на одну минуту! – сказал голосом Броневого с.н.с. Юра Туманский, уже взявшийся за ручку двери кабинета, но остановившийся в дверях, чтобы, подмигнув, бросить с улыбкой эту реплику.

–          Слушаю вас, группенфюрер! – вытянулся Фёдоров. В их отделе сотрудники любили пошутить. Это, случалось, здорово помогало при неладах и неудачах в работе.

То, что сказала Михайлова, Фёдорова удивить не могло. Но поскольку в прежней жизни это его бы, вне всяких сомнений, сильно огорчило, он постарался придать лицу серьёзное и невесёлое выражение, глядя в сторону и несколько вниз. Речь шла о предстоящем сокращении штатов, о том, что Аполлоша предложил именно его кандидатуру и что она, Михайлова, сегодня записалась на приём к профессору Леонтьеву. Фёдоров взглянул своей проницательной начальнице в глаза.

–          А не могли бы вы, Евгения Дмитриевна, показать Леонтьеву мою новую статью? Я сейчас принесу, если позволите, – предложил он, увидев, что лицо Михайловой помрачнело. Ясное дело: она подумала, что Фёдоров опять передаст готовую статью, ещё и с актом экспертизы.

Не дожидаясь ответа, он поднялся с кресла, вышел из кабинета за статьёй. Через минуту протянул Михайловой картонную папку с тесёмками, в которой находилась статья. Но статья была подготовлена им в том самом виде, как любил Аполлоша – без названия, без авторов, без подписей и без актов экспертизы. Евгения Дмитриевна быстро развязала тесёмки, проглядела первую страницу, перебрала все листы и подняла посветлевший взгляд на Фёдорова:

–          Ну, наконец-то, догадались, Алексей Витальевич! Да, думаю, это надо профессору показать! Ну, идите, работайте!

Алексей Витальевич долго раздумывал, как ему обратиться к Юрию Николаевичу с вопросами об их новом пациенте – том самом, которого милиция задержала с оружием напротив здания ЦНИЛ. Однако ничего подходящего в голову не приходило. Более того, Фёдоров так и не смог решить, а стоит ли вообще обращаться к психиатру с вопросами на эту тему. Думая обо всём этом, Алексей Витальевич контролировал себя, но нет, раздвоенности сознания не возникало. Было непонятно, что это означает. Не свидетельствует ли о том, что любой вариант пригоден?

Однако, когда в ЦНИЛ пришел Любый, всё решилось само собой. Любый был приветлив и оживлён, как никогда.

Поздоровавшись со всеми, он сразу же подошёл к Фёдорову и произнёс:

–          Ну, Алексей Витальевич, спасибо тебе – удружил! Крестник-то твой – на редкость интересный больной!

–          Какой ещё крестник? – сделал Фёдоров непонимающий вид.

–          Ну, как же! Тот самый псих с ружьём, которого ты сосватал в милицию, а милиция сдала нам!

–          Ну, и что же ты нашёл в нём такого интересного? – вяло, как бы по необходимости поддерживая разговор, спросил Фёдоров. – Он и вправду больной?

–          Факт! Шизофреник. Параноик с манией преследования. Но как интересно бредит – прямо роман!

–          Ну, так запиши!

–          Что ты! Это же чистая антисоветчина! Коммунистов ненавидит, Америку прославляет, говорит: хорошо и правильно, что они войска к нам ввели. Но больше всех тебя ненавидит. Ну, это-то как раз естественно…

–          То есть как это "естественно"? – спросил Фёдоров с негодованием в голосе.

–          Так ведь из-за тебя же его милиция взяла! Ты же его на опознании признал! А без тебя, глядишь, постреливал бы себе потихоньку, убивал.

–          Ну, и что же ещё интересного? – задал вопрос Алексей Витальевич, будто только сейчас заинтересовавшись темой, предложенной Юрой.

–          У-у! фантастический роман! – увлечённо продолжил рассказ докторант-психиатр. – Говорит, будто он сотрудник какой-то „федеральной службы безопасности". Надо же, так складно бредить! Что послал его сюда… Нет, ты меня слушаешь?

–          Слушаю, слушаю! – бодро ответил Фёдоров. – Это и правда интересно.

–          Так вот. Рассказывает, будто его послали сюда из будущего, из две тысячи какого-то года, 2010-го, кажется. Что он выполняет особо секретное задание какого-то там босса. При этом утверждает, что эту секретную операцию „заказал" лично Распутин, которого он называет Владимиром Владимировичем. Может, с Маяковским спутал? Потом сказал, что должен сделать официальное заявление, но что всего рассказать не имеет права, а в его задание входило уничтожение всех работников нашей ЦНИЛ. Представляешь? А тебя – в первую очередь, потому что ты…– только не падай!– опасен для государства. Думаю, что это он придумал уже после задержания его милицией. Говорит, что за работу ему обещали десять миллионов долларов и постоянное место. знаешь где? В государственной думе России! Во даёт! Придумал целую государственную систему! Бред его носит систематический характер! Но самое интересное, что во всём остальном он – нормальный человек, только агрессивность очень высокая. А так – и в пространстве ориентируется, имя своё, возраст правильно называет, считает отлично.

–          А сколько ему лет?

–          Двадцать один по паспорту, – ответил Юрий Николаевич, завершив свой рассказ так:

–          Если бы не этот бред с перемещением во времени, выдуманными секретными службами, какой-то государственной думой, расплатой долларами, наличием чувства овладения, да ещё замысла на убийства, то вполне мог бы сойти за здорового! Все тесты выполняет идеально. Коэффициент интеллекта – сто двадцать. То есть он вполне сохранный во всём остальном. Да, ты бы Алексей зашёл, я организую тебе с ним беседу. Это впрямь как роман. Ты же с нашей завкафедрой сотрудничаешь, вон Людмила Акимовна клинические испытания твоего экспериментального метода лечения завершила. Очень тебя уважает. Вы же с ней соавторы! Заходи! Правда, интересный больной. Я таких ещё не видел. Да ещё, знаешь, он вежливый такой. И, что интересно, всех

называет господами. Прямо как иностранец из капстраны!

–          Знаешь, Юрий Николаевич, мне ведь за вредность, в отличие от тебя, не платят! А то ещё в лицо меня запомнит. И что тогда? Вы его выпустите, а он меня. того… при кончит! – как бы шуткой, скрывающей страх, ответил Фёдоров.

–          Ну, как знаешь, – остывая, сказал Любый. – А насчёт того, что выпустим, не беспокойся – пожизненно наш человек. Профессор Стукалина назначила ему большие транквилизаторы. Он вначале очень агрессивный был. Я бы сразу назначил, но, сам понимаешь, – он же из КПЗ к нам попал – экспертиза, протоколы… Через несколько дней его не узнаешь, забудет все свои бредни. Ну, извини! Думал тебе интересно будет. – почти обиделся Любый.

–          Конечно, интересно! Спасибо за рассказ! Я этого, как ты говоришь, крестника, прямо как живого увидел! Но у меня самого забот с докторской… Ну, ты же знаешь! – завершил разговор Алексей Витальевич, крепко, по– дружески пожав психиатру руку.

Тот успел тем временем переодеться, надел свой личный чёрный халат, висевший в кабинете у Туманского, и отправился в виварий. А Фёдоров, едва сдерживая дрожь в коленках, вошёл в свой кабинет, уселся за стол, разложил перед собой бумаги, будто бы работая над ними. Однако в действительности его мысли были далеко. Из рассказа докторанта-психиатра выходило, что опасения Фёдорова отнюдь не были беспочвенными. Получалось, что тайник действительно был обнаружен, что был найден агент, готовый пожертвовать своей сложившейся жизнью, лишь бы помешать ему, Фёдорову. Но кто и каким образом мог узнать о его планах, вычислить смысл и цель его перемещения в прошлое?! Ведь он никогда и никому ничего не говорил! Чем же, как и когда он мог себя выдать? Ответов на это не было. Осталось непонятным и то происшествие с дырками в оконных стёклах в его прежней жизни. А вот что было ясно, так это целесообразность сообщения сведений об этом "психе" генералу Шебуршину. При определённых обстоятельствах, разумеется.

Последующие три дня пролетели как-то совсем уж незаметно. Видимо потому, что было слишком много работы. Сотрудники института и ЦНИЛ вернулись к обычному рабочему ритму, хотя моральная обстановка, как, наверное, и во всей стране, была уже не та, что прежде. Конечно, сказывался и официальный траур, вся эта музыка, мрачными волнами стекающая из громкоговорителей, установленных на столбах и использовавшихся прежде лишь по праздникам. Но главным было всеобщее чувство неуверенности и тревоги, ожидание чего-то нехорошего. И дело тут было не в том, что уже на следующий день оправдался "прогноз" Фёдорова, что новым генсеком станет Андропов, а в интуитивном понимании всеми людьми: прежней спокойной и уверенной жизни им уже не видать.

Вообще-то, уже несколько лет в стране нарастало такое же интуитивное ощущение несоответствия явной и нарастающей немощности Брежнева его обязанностям, накладываемым на него уже самим положением лидера сверхдержавы. Многие, уже очень многие всерьёз задумывались над вопросом о том, как же, каким путём произойдёт смена лидера. Что это будет за лидер, как это скажется на жизни всех и на личной судьбе каждого? Фёдорову превосходно был известен и стихийный, зачастую лишь наполовину осознаваемый ответ. Вернее, не ответ, а желание. Отнюдь не случайно за несколько лет до смерти Брежнева и почти сразу же вслед за тем, как немощность Леонида Ильича стала для многих явной, на стёклах грузовиков–дальнобойщиков всё чаще и чаще стали появляться самодельные фотопортреты И.В. Сталина.

При этом Фёдоров ещё в прежней своей жизни обратил внимание на то, что инспекторы ГАИ никогда не придирались к тому, что чуть ли не четверть лобового стекла справа занята портретом покойного вождя, хотя во всех других случаях жёстко требовали от водителей убрать из поля зрения разного рода побрякушки и картинки. Так что, как бы ни изгалялись внешние и внутренние враги на тему "культа личности", а явление это – если оно было (а было оно вовсе не таким, как это пытались представить официально!) – шло не сверху, а снизу, из самой гущи простого трудового народа. В отличие, скажем, от того явления, которое внешне было похоже на культ, но создавалось подхалимами и номенклатурными прихлебателями, использовавшими в своих целях тщеславие и прочие слабости Брежнева. Иначе говоря, „культ личности Сталина" имел демократическое происхождение, являлся своеобразным выражением воли и мнения народа, тогда как „борьба с культом Сталина и его последствиями", как и попытки искусственного создания сверху подобий культа иных личностей можно считать проявлением антидемократизма.

В день похорон опять никто не работал. В актовом зале института был специально установлен телевизор. Благодаря Эмилю Хольцке появился телевизор и в просторном коридоре второго этажа ЦНИЛ. Шла прямая трансляция похорон. Когда гроб с телом Брежнева сорвался с лямок и упал в могилу, заведующая отделом микробиологии отчётливо охнула. В глазах этой немолодой, много пережившей женщины Фёдоров заметил слёзы. На душе стало тяжело. Видимо он слишком пристально поглядел на неё, так как она заметила этот взгляд. Переглянувшись, оба потупили взор. Падение гроба оба расценили как скверное предзнаменование. Конечно, не к лицу было заведующей отделом, доктору наук, старшему научному сотруднику и автору открытия, недавно официально признанного, показывать своё суеверие! Но, как и многие умудрённые жизнью люди, она знала, что дурные приметы слишком часто оправдываются, чтобы не считаться с этим.

Несмотря на то, что Фёдоров был почти вдвое моложе, между ними уже давно сложилась устойчивая духовная связь. Возможно, это было связано с тем, что Фёдоров был вторым человеком в институте, который тоже подал заявку на открытие, а несколько ранее – сразу две заявки на серьёзные изобретения (одно из которых, благодаря экспертам Модль и Перель, впоследствии, в его будущем, стало широко известно в качестве "израильского способа лечения наркоманий"). Пригласив тогда в микробиологический отдел молодого учёного, она молча в течение минуты пристально вглядывалась в его лицо, а затем сказала:

– Ну, что, Алексей! Глаза у тебя хорошие: добрые и уверенные. Может быть, пробьёшься. Хотя имей в виду, мы с Михаилом Васильевичем за признание нашего открытия сражались семнадцать лет! Ну, иди к своим крысам!

Михаил Васильевич Земцов был одним из старейших учёных института, заведовал кафедрой микробиологии. Сын его, кандидат наук, однокурсник Алексея, был младшим научным сотрудником ЦНИЛ, как и Фёдоров. Семейный клан Земцовых многие десятилетия занимался наукой, имел обширнейшие связи в научном мире, а в годы войны профессор занимал генеральскую должность главного эпидемиолога. Тем не менее, за признание открытия пришлось в течение семнадцати лет бороться с завистниками и разными модлями… Было о чём подумать! И всё же, благодаря системе жизнеустройства в СССР, солидарному типу взаимоотношений между людьми, пусть с трудом, но и правду найти было можно, и талант, неловкий в жизни, не погибал, а, как правило, становился востребованным!

Из состояния задумчивости Фёдорова вывел толчок в бок. Он оглянулся. Это была заведующая его отделом:

–          Ну, вы что, Алексей Витальевич, задумались? Всё уже закончилось. Пойдём, надо поговорить!

Когда они спустились в кабинет Михайловой, та дождалась, пока он закроет дверь, усядется в кресло для посетителей, и сообщила:

–          Готовьтесь к встрече с шефом! Завтра в десять утра, после лекции, он вас ждёт. Это по поводу той статьи. Только, пожалуйста, больше помалкивайте! Он всё ещё не решил, отдавать вас под сокращение штатов или не стоит: статья-то очень хорошая! Если предложит вам самому, в его присутствии, дописать имена авторов. Ну, вы понимаете!.. Меня ваше возможное сокращение совершенно не устраивает!

Выслушав это предложение, сделанное Евгенией Дмитриевной не без заметного усилия над собой, с тревогой в усталых серых глазах и с опаской, что прямой и бескомпромиссный Фёдоров может его отвергнуть, Алексей Витальевич тихо, с мягкими интонациями ответил:

–          Да, всё я понял, Евгения Дмитриевна. Буду молчать и стараться. А как с защитой? Что-нибудь прояснилось?

–          Завтра с ним и поговорите. То есть, я имею в виду статью! От этого всё зависит. В среду он уезжает в Москву.

–          Спасибо вам, Евгения Дмитриевна! – правильно понял намёк Фёдоров. – Так я пойду? Вообще-то у меня сегодня библиотечный день .

–          Помню, помню. Иди! – отмахнулась Михайлова, впервые, хотя и неявно, обратившись к нему на "ты". В отличие от Аполлоши, такое обращение к подчинённым с её стороны указывало на высший уровень доверительности отношений, а не на разницу в рангах или необходимость беспрекословного личного подчинения.

Стало уже совсем темно, когда Фёдоров вышел из здания областной библиотеки. В зимнем воздухе, рано пришедшем в этом году в Воронеж, мелькали снежинки. За работой в читальном зале он сумел полностью отключиться от внешних событий, как бы забыть на время о своей миссии. Он уже знал по опыту, что это лучше, чем напряжённо продумывать предстоящие действия или искать наилучшее решение. Второй или третий уровень сознания, получив задание, сделает всё сам лучше и вернее. При этом Алексей Витальевич думал вовсе не о своей предстоящей встрече с жестоким профессором. На второй (или какой уж там) уровень сознания он загнал вопрос о том, что же теперь, после похорон Брежнева, предпримет Шебуршин, да и предпримет ли что-то. А ведь сегодня уже восемнадцатое…

Конечно, лучше всего было бы, если бы генерал принял решение о сотрудничестве с гостем из будущего как можно скорее. Чтобы именно сведения в связи с кончиной генсека, изложенные Фёдоровым на бумаге в начале ноября, послужили катализатором развития их неформальных взаимоотношений. Быстроту в принятии генералом решения можно было бы расценить в качестве свидетельства и о том, что основной этап проверки завершён, и о том, что не зря сделана ставка именно на этого человека. Если же он не пойдёт сейчас на сотрудничество, то...

– Товарищ Фёдоров? – услышал он вопрос от человека лет сорока, крепкого телосложения, в сером пальто с воротником, поднятым для защиты от холода. Похоже, человек этот уже длительное время ожидает его здесь, вблизи троллейбусной остановки. Место самое подходящее: тут можно долгое время стоять, не привлекая ничьего внимания. Будто бы мёрзнешь в ожидании троллейбуса нужного маршрута. Правда, погода сегодня, как говорится, собачья, не для прогулок или долгих ожиданий!

–          Да, я, – спокойно, уверенным тоном ответил Фёдоров, догадавшись, кто этот незнакомец. И счёл возможным как бы с небрежностью спросить, проявляя некоторое знание смысла определённых слов, ещё не известных широкой публике в восемьдесят втором году:

–          Давно вы. из. конторы?

Незнакомец бросил быстрый взгляд по сторонам, не поворачивая головы, чтобы убедиться, что никого на остановке кроме них двоих не осталось: все уехали на только что подошедшем троллейбусе. Затем ответил, доставая из кармана брюк бумажник:

–          Да, порядочно уже. Холодновато сегодня как никогда! – Он вынул что-то из бумажника и продолжил, протягивая Фёдорову половинку трёхрублёвой бумажки: – Вот, просили вам должок передать!

Фёдоров тоже бросил быстрый взгляд по сторонам, взял половинку купюры и, повернувшись ближе к фонарному столбу, приложил её к половинке, с ловкостью фокусника вынутой им из "потайного" отделения кошелька. Убедившись, что обе половины принадлежат одной купюре, Алексей Витальевич спрятал их в портмоне и убрал его во внутренний карман пиджака. Лишь после этого с молчаливым вопросом он пристально посмотрел в глаза связника, который был лишь сантиметров на пять ниже его ростом. Связник, в глазах которого мелькнуло одобрение поведения Федорова, понял невысказанный вопрос и чётко, отрывисто ответил:

–          День вам известен. Время – ровно одиннадцать тридцать. В метро. На известной вам станции кольцевой линии. Пойдёте к переходу на радиальную. Оттуда к выходу. Вы лично знакомы с тем, кто вас встретит. Ровно в половине двенадцатого. Билет у вас должен быть свой.

Затем связник добавил:

–          Просили напомнить, чтоб от Павелецкого (там метро сейчас закрыто) куда-нибудь по радиальной за кольцевую на пару остановок выскочили, хорошенько проверились. Потом по кольцу до условленной станции! Ну, порядок?

–          Конечно! Спасибо! – протянул Фёдоров связнику руку.

После встречи со связником, завершившейся дружеским рукопожатием, Фёдоровым овладело приподнятое настроение. Кажется, наконец-то, дело сдвинулось. Сдвинулось в нужном направлении! Он понимал, что оснований для радости, тем более для ликования, пока что нет, но вызов в Москву означал наступление фактической возможности для перехода к активным действиям. Таким, которые изменят реальность, предотвратят слом всей жизни в стране и её уничтожение. По крайней мере, хотелось в это верить!

Фрагменты прошлого.

6. Соратник.

В воскресение 21 ноября вскоре после 11 часов Шебуршин вышел из метро на станции «Комсомольская». Тут всегда было многолюдно. К тому же, люди переходили с одной линии на другую, так как здесь пересекались радиальная и кольцевая линии. С одного из мест, которое генерал называл балконом, было удобно проводить наблюдение, не привлекая к себе излишнего внимания. Сюда, на встречу с ним должен был приехать по кольцевой линии Десятый. Согласно данной ему инструкции, спустившись в метро где-нибудь вблизи Павелецкого вокзала (сама станция «Павелецкая» была закрыта на ремонт), он должен был проехать по радиальной линии за кольцевую и сделать две лишних пересадки, проверяясь на первой. Во время второй пересадки Десятый должен был, как бы по оплошности, в последний момент выскочить из вагона при уже начавших закрываться дверях и перебежать на противоположную сторону перрона. Генерал волновался, сможет ли непрофессионал обнаружить слежку за собой на первой пересадке, потому и предложил такой способ второй проверки.

Ко дню встречи Леонид Иванович смог убедиться в том, что все "прогнозы" Десятого о содержании "Правды" всякий раз сбывались с удивительной точностью. Собственно, само непроизвольно применённое генералом слово "прогноз" выдавало его понятные сомнения и недоверие. Но к дате встречи недоверие полностью исчезло, а сомнения коренным образом изменили свой характер.

Окончательно уверовав в прибытие Десятого из будущего и являясь не только патриотом, но и глубоко порядочным человеком, Шебуршин теперь мучился внутренними сомнениями: будучи аппаратчиком, он испытывал огромные трудности в связи с необходимостью действовать не только вопреки своим многолетним привычкам, но и против неписаных правил конторы; а как убеждённый русский патриот он не мог "спустить дело на тормозах" или передать его в чужие руки. За последние пару недель он с ужасом убедился, как много оказалось рядом с ним тех, чьи руки и в самом деле были чужими.

Думая обо всём этом, генерал увидел, как из поезда, когда уже двери начали закрываться, выскочил Десятый и стал с растерянностью провинциала озираться, затем обратился с каким-то вопросом к пожилой женщине, удовлетворённо кивнул и, вытянув назад и в сторону левую руку, взглянул в том направлении, похоже, повторив свой вопрос. Наблюдая это, генерал невольно усмехнулся: безусловно, Десятый действовал непрофессионально, но довольно изобретательно и, главное, успешно проверяясь. Для того, чтобы заподозрить его в искусственности этой показной провинциальной растерянности, нужно было, во-первых, хорошо знать действительный интеллектуальный уровень гостя из будущего, а во-вторых, поставить его выше себя, что было психлдлгически неприемлемым для большинства сослуживцев генерала из числа москвичей. Генерал пошёл навстречу Десятому. Они встретились как раз в том месте, где было уговорено и где у приезжего мог возникнуть вопрос о направлении дальнейшего пути. Здесь Десятый, как бы случайно выбрав генерала из разношёрстной толпы, задал ему вопрос об улице, которую якобы искал. Вместо ответа генерал произнёс:

–          Здравствуйте! Да не волнуйтесь вы так, Алексей Витальевич! Всё в порядке, я проверил: никому мы с вами тут не нужны!

–          Здравствуйте! – с чувством произнёс Десятый. – Только я думаю, что именно мы-то и нужны всем! Во всяком случае…– Десятый прервал самого себя, почувствовав неуместность этого тона.

–          Ну, поедемте! – Генерал лёгким движением руки прикоснулся к локтю Десятого, указав тем самым направление движения, и пошёл вперёд.

Вскоре они оказались вне метро, на морозном воздухе и подошли к бежевой личной "Волге" Шебуршина. Проверяясь, генерал обошёл вокруг машины, вроде бы интересуясь состоянием шин. Мелькнула мысль, что, пожалуй, передний фальшивый номер он закрепил вчера вечером чуть криво, не совсем по центру. Усевшись за руль, Леонид Иванович поднял кнопку блокировки замка правой передней дверцы. Десятый уселся на переднее сиденье. Вскоре "Волга" была далеко от "трёх вокзалов". Видя нарастающую напряжённость своего пассажира и прекрасно понимая её причины, генерал решил разрядить обстановку самым простым образом:

–          Я проверял и вас, и ваши сведения. Всё совпадает! В интересах дела вам, пожалуй, будет лучше перебраться в Москву! – Сказав это, генерал, не переставая следить за дорогой, искоса взглянул на Фёдорова.

–          Но прежде всего у меня к вам масса вопросов! – продолжил Леонид Иванович после некоторой паузы и уловив, что после его первой фразы волнение Десятого начало стихать. – Есть тут у меня ключи от одной дачки, где нам никто не помешает.

Не прошло и часа после выхода из метро, как пассажиры "Волги" добрались до ничем не примечательного зимнего домика в одном из подмосковных дачных посёлков. Вскоре в печке весело потрескивали дрова. Мужчины уселись за небольшим круглым деревянным столом, стоявшим возле окна. Генерал выжидал, обдумывая ещё раз составленный им план беседы, когда Десятый перехватил инициативу:

–          Завтра, Леонид Иванович, состоится Пленум ЦК КПСС. Кириленко выведут из Политбюро "по состоянию здоровья", а Алиева переведут из кандидатов в члены.

Рыжкова изберут секретарём ЦК. Позже, когда Генсеком станет Горбачёв, его сделают председателем Совмина и… орудием Горбачёва в развале экономики. Манипулировать им будут из-за нехватки компетентности и воли. Позже он раскается, так как в душе он патриот.

Обдумывая впоследствии детали своей встречи с Десятым, Шебуршин пришёл к выводу: тот потому и сумел с лёгкостью перехватить инициативу, что был не только хорошо подготовлен к этой беседе, но и просто старше, с бо льшим жизненным опытом и, к тому же, не скован писаными и неписаными правилами поведения в их конторе. Одновременно Десятый, считаясь с разницей в рангах и официальном положении, старался вести себя и отвечать на вопросы так, чтобы генерал как бы самостоятельно приходил к тем выводам и намёткам плана предстоящих действий, которые на самом деле исходили от гостя из будущего.

Ещё одним результатом их конспиративной встречи стало окончательное рассеяние тех сомнений, что терзали Леонида Ивановича в связи с появлением Десятого, а также решимость сделать всё для того, чтобы предотвратить грядущую катастрофу. И, наконец, генерал понял и уже почти примирился с тем, что в их дуэте с Десятым тот никакой не десятый, а Первый, а он сам – Второй. Хотя и такой, без которого и поставленные "Десятым" (а на деле Первым) задачи, и само его физическое существование невозможны. Во всяком случае, уже во время встречи на этой даче Шебуршин определился в стиле предстоящей им совместной деятельности так: они соратники. О чинах и официальном положении в обществе следует забыть. Впрочем, для опытного разведчика, каким был Леонид Иванович, это не являлось ни чем-то новым, ни непривычным. И всё же  генерал был благодарен Десятому за ту его, на первый взгляд, несуразную фразу, которую он бросил напоследок, когда они уже прощались, и глядя ему прямо в глаза:

–          Товарищ генерал! Мне понятны и ваши сомнения, и тяжкие трудности. Но дело ещё в том, что без вас я абсолютный ноль, а вся затея совершенно неисполнима. Так уж получилось, что мы ответственны перед будущим нашего народа. И вы знаете: это не громкие слова. Спасибо вам за поддержку и за… надежду!

Тот план действий, который предлагал Десятый, выглядел довольно разумным. Генерал обратил внимание на то, что в беседе с ним Десятый специально занижал ранг своих предложений, в частности, называя свой хорошо продуманный стратегический план "некоторыми соображениями", а планируемые действия "намётками". Десятый старался говорить так, чтобы невзначай не задеть, не оттолкнуть своего высокопоставленного собеседника, не уязвить его генеральского самолюбия. Это Десятому не всегда удавалось, но генерал видел и оценил само намерение. И вот именно такое сочетание неуверенности с невероятной осведомлённостью Десятого на фоне высказываемых им дельных соображениях побудило Леонида Ивановича окончательно уверовать и в Десятого, и в свою собственную роль в деле предотвращения катастрофы.

В плане Десятого генерал поначалу посчитал самым неотложным, самым существенным следующее:

–          не спешить, максимально используя время, отпущенное им судьбой до исчезновения с арены Андропова, для подготовки к активным действиям и внедрения патриота на пост Генсека;

–          в условиях максимальной скрытности провести разработку Горбачёва, Яковлева, Шеварднадзе, Ельцина и, что называется, иже с ними в двух направлениях: а) последующей публикации сведений, дискредитирующих всю эту компанию; б) устранения их из социально значимой деятельности (предусмотрев несколько вариантов). Вообще следовало ликвидировать созданную Хрущёвым касту "неприкосновенных" (не подлежащих разработке не только со стороны прокуратуры, но даже и органами государственной безопасности); всё это уже не раз вызывало глухое раздражение Второго Главного Управления КГБ (контрразведки), но откладывалось Десятым на более позднее время;

–          переориентировать работу "Пятки" с фактической поддержки (и рекламы) сионистских диссидентов при одновременном подавлении патриотов на поддержку русских патриотов против фактических агентов внешнего врага; этот пункт плана и Десятый и сам генерал считали наиболее рискованным и опасным для всего Дела в случае неудачи;

–          начав с публичного разоблачения (вначале в форме художественных фильмов, но на документальной основе) ведущейся Третьей мировой войны (информационно– психологической) и связанных с нею разрушительных планов и действий США с их ЦРУ, Израиля с их Моссадом и НАТО, перейти к широкому информационно– идеологическому контрнаступлению. Для начала следовало опубликовать (широко тиражируя и комментируя) доктрину А. Даллеса, директиву американского СНБ № 20/1, государственный закон США 1959 года о расчленении СССР, делая это в спокойном и объективном тоне, на фоне использования множества мелких и серьёзных фактов, добываемых внешней разведкой и контрразведкой. Всё это было необходимо, как говорил Десятый, "для прекращения затянувшейся спячки советских людей" и позволяло рассчитывать на пробуждение социальной активности, а также давало возможность использовать растущее недовольство молодёжи чрезмерным (искусственно созданным!) спокойствием жизни в СССР, недостатком необходимых в юности "острых ощущений" и способов самореализации. В конце-то концов, должны же люди в СССР узнать и прочувствовать, что против них уже десятилетия ведётся информационно-психологическая война на уничтожение! Тут у Десятого было множество конкретных предложений и список перспективных лиц, таких, как учёные Шелепин (сын бывшего председателя КГБ) и Лисичкин, а также бывший главный редактор журнала "Человек и закон", редакторы "Молодой гвардии" и "Современника"; предлагалось и опубликовать тюремные тетради Антонио Грамши, снабдив такими пояснениями, которые были бы понятны каждому, стали бы интересны многим;