Текст книги "Тайна академика Фёдорова"

Автор книги: Александр Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3.

Жизнь налаживалась…

Дочь, родившуюся 21 декабря 2003 года, супруги Фёдоровы назвали Валенсией. Виктория была счастлива и чуть ли не каждый день говорила, что любит мужа всё больше и больше. Алексей Витальевич же был счастлив вдвойне, пожалуй, даже втройне. Во-первых, родилась, не сгинула до родов наследница; во-вторых, удалось отстоять жизнь матери, которая к тому же заметно окрепла и была счастлива рождением внучки; и в-третьих, были не только сохранены, но и значительно окрепли отношения с супругой. Она теперь полностью соответствовала исконному значению этого старого русского слова. Наконец, все они жили в новом доме, построенном по собственному проекту и во многом своими руками.

Но тревога не покидала, всё грызла Алексея Витальевича. Он подсознательно, возможно – в силу до крайности тяжёлого жизненного опыта, возможно – вследствие знаний о будущем, постоянно ожидал наступления чего-то скверного. И жена, и мать видели, что их муж и сын, хотя и явно счастлив, но одновременно чем-то угнетён. Правда, женщины, крепко связанные дружбой и ребёнком, обсуждая между собой состояние Фёдорова, тревожились лишь из-за его здоровья. Они не понимали, да и не могли знать истинных причин его тревоги, его беспокойства. Хотя, безусловно, усталость, переутомление играли существенную роль.

Несколько легче Фёдоров себя почувствовал лишь к концу февраля. Теперь, когда во второй раз им были прожиты эти месяцы, когда прошло несколько недель, дополнительных к той жизни, когда полностью исчезли приступы раздвоенности с ощущением пребывания одновременно в двух реальностях, он наконец-то обрёл душевное равновесие и смог разобраться в причинах своих тревог и страхов.

Дело было, как он полагал, во-первых, в его собственном трудном жизненном опыте. Нет, речь здесь не о работе, не о трудах или трудностях в обычном смысле: Фёдоров был убеждён, что человек, не переживший трудностей, не испытавший горечи поражений, отчаяния, бед, человек не трудящийся,– принципиально не может быть счастлив. Впрочем, в таком убеждении Алексей Витальевич не был ни одиноким, ни новатором. Ещё Омар Хайям сказал: Кто никогда не видел ада, Кто жил, беды не зная, Того и в рай пускать не надо: Он не оценит рая.

В силу таких убеждений Фёдорова, трудности и заботы последних месяцев, прожитых им "двойной тягой", лишь укрепляли ощущение счастья. Но. Фёдоров был убеждён ещё и в другом: человеческое счастье на Земле недолговечно. Не только в силу смертности, а в силу неких ещё непознанных закономерностей, в какой-то степени знакомых многим, а ему, с его жизненным опытом, в особенности: после периода счастья непременно следует период бед, невзгод и несчастий, преодолеть которые не всегда возможно и дано не всякому.

Но самым скверным Фёдоров считал несправедливое, не Божеское, а, скорее, дьявольское устройство человеческой жизни, ибо многое, слишком многое зависело от злой воли облечённых властью людей. Собственно, и людьми-то властителей Фёдоров считал с натяжкой. Ведь нормальному человеку, богатому духом, развитому умственно, занятому делом, власть над другими людьми не нужна, не интересна. Стремление властвовать над другими – это нечто из области психиатрии (зачастую, вполне точно диагностируемое).

За примерами далеко ходить не нужно: Ницше с его воспеванием любви к власти, с его "белокурой бестией" окончил дни в психиатрической клинике; Наполеон, жаждавший покорения мира, и Пётр Первый с его жестокостью, склонностью к насильственному "реформаторству" страдали эпилепсией. Чезаре Ломброзо и Эрих Фромм, сами евреи по рождению, убедительно, основываясь только на фактах и статистике, показали, что стремление к власти является одним из психических свойств дегенератов, коих, по их сведениям, так много среди евреев, столетиями стремившихся жить изолированно, в гетто, не смешивая свою кровь с кровью "двуногих животных". Это стремление Эрих Фромм относил к неконструктивным, деструктивным свойствам психики, детально описывая свойства характера Адольфа Гитлера, особенности жизнеустройства и идеалов "стопроцентных американцев", которые воспроизводят деструктивных честолюбцев, стремящихся к власти. Впрочем, в последнем вопросе Фёдоров был не вполне согласен со знаменитым психологом. Да, агрессивность англосаксов часто проявляется в стремлении к власти и нетерпимости к чужим, иным культурам Но агрессивность эту, приведшую к уничтожению более 100.000.000 индейцев Северной Америки, Алексей Витальевич связывал не только с образом жизни этого европейского племени, с особенностями его культуры, но также и с наследуемыми психическими чертами, вне связи их с дегенерацией (вырождением, говоря по-русски).

И вот теперь, живя в собственном доме, но в расчленённой России с убитой наукой, с последовательно уничтожаемой русской культурой, с почти уничтоженной экономикой, Фёдоров проанализировал свои настроения и ощущения, опыт дважды прожитых месяцев, положение собственной семьи, сохранённой его усилиями. Вывод был одновременно и утешительным, и ужасающим: да, ожидать катастрофы следует; но на этот раз она, вероятнее всего, придёт не изнутри, а снаружи – из злобного, жестокого внешнего мира, управляемого теми, кто выдаёт искусственно созданные, искусно направляемые процессы так называемой глобализации за нечто якобы естественное и неотвратимое. В действительности это – переход к фашизму, – был убеждён Фёдоров, – к фашизму всепланетному. Утопия, конечно. Кончина его предрешена. Но… сколько страданий причинит попытка воплощения этой утопии, сколько жизней унесёт, сколько породит несправедливостей, сколько отравит душ, сколько ресурсов – природных и трудовых – поглотит!

Эх, если бы можно было изменить вектор развития на рубеже семидесятых-восьмидесятых лет ХХ века! Сохранить бы СССР – этот реальный тормоз для наступления глобального фашизма, этот вероятный источник нового пути развития человечества – с главной духовной, а не потребительской компонентой! Ещё лучше было бы предотвратить приход к власти в СССР этого бородавчатого лысого Хруща – предтечи Горбачёва. "Стоп! – остановил самого себя Фёдоров. – А с чего это я взял, что такое невозможно? Ведь прошлое моей собственной семьи я изменил!.. Поживём – увидим! А в крайнем случае."

Приняв такое решение, Алексей Витальевич сумел вновь обрести душевное равновесие. Выехав в последние февральские дни 2004 года в Германию, заработал вполне приличную сумму. Да ещё и взял там беспроцентную ссуду. Так что ко дню Восьмого марта он смог устроить всем трём своим любимым женщинам (зачисляя в эту категорию и дочь, которой было лишь два с половиной месяца) грандиозный праздник. И жена, и мать улыбались, глядя на Алексея Витальевича: их любимый супруг и сын, судя по всему, сумел преодолеть какой-то невысказанный внутренний кризис, да и силы, видимо, прибывали с каждым днём.

В этой новой реальности Фёдоров не стал оформляться в службу занятости. Теперь-то он точно знал, что всё это совершенно бесполезно. Но главное было в ином: похоронив надежды на своё профессиональное трудоустройство, избрав в качестве главной жизненной цели счастье своих родных, благополучие своей семьи, Алексей Витальевич обрёл внутренний стержень, которого ему так не доставало долгие годы – всё время фактической безработицы после утраты профессиональной работы учёного-исследователя.

Он решил поступить иначе. Стояло по-балтийски холодное мартовское утро, когда Фёдоров с трудом запустил дизельный мотор машины, оставленной на ночь во дворе, а не в тёплом подвале.

– Опять заправщики халтурят! – подумалось ему, – Продают под видом зимнего летнее дизельное топливо.

После вчерашней оттепели подморозило, и наступившая гололедица наказала многих самоуверенных водителей за лихачество: на тридцати километрах от дома до въезда в Калининград он насчитал полдесятка легковых машин, уткнувшихся в придорожные деревья или лежащих в кюветах перевернувшимися. Да и в городе было не лучше: нетерпеливые и самоуверенные богатеи не понимали, что спеша в таких дорожных условиях, подставляют под удар не только аккуратных водителей немолодых машин (на это– то им было явно наплевать!), но и самих себя. Вот и сейчас почти на самом въезде в город, возле бывшего Лермонтовского торгового центра образовался затор – внедорожник „Тойота" выскочил со второстепенной дороги и, что называется, в клочья разорвал левый бок немолодых „Жигулей", которые были для внедорожника при этом ещё и „помехой справа". Сам внедорожник не пострадал: удар пришёлся на защитные дуги из толстых труб, приделанные над бампером.

Простояв минут десять, Алексей Витальевич договорился с водителем подпершего его сзади „Опеля". 118

Оба развернулись и поехали в объезд,– как раз мимо дежурной части автоинспекции. Из-за этой задержки Фёдоров минут на двадцать опоздал на встречу, о которой условиля по телефону два дня назад. К счастью, его полный тёзка Мальцевич, бывший „м.н.с. б.у.с." (младший научный сотрудник без учёной степени), а теперь – преуспевающий делец, не отвечая на приветствие бывшего шефа, грубовато, демонстративно взглянув на часы, спросил:

–           Ну! Какие проблемы?! Опаздываешь, Алексей Витальевич, а ведь „время – деньги"!

–           Гололедица, Алексей Витальевич! У Лермонтовского вообще дорога перекрыта! Так что, извини, но предвидеть это мне было невозможно!

–           Ладно! Замяли!.. Ну, чё ты хотел?

В немногих словах Фёдоров изложил своё предложение: работы у него нет и официально не предвидится; все потенциальные работодатели соглашаются лишь пользоваться его трудом „по-чёрному", то есть не оформляя трудовой книжки и не перечисляя средств в пенсионный фонд, что ему, в связи с возрастом, никак не подходит. Вот если бы тёзка согласился оформить его на работу, то Фёдоров взялся бы оказывать консультативные услуги бесплатно, но только при условии официального оформления, со всеми законными перечислениями, а за зарплату он готов расписаться хоть сейчас на год вперёд, не претендуя на получение денег.

Если начало просьбы Фёдорова Мальцевич слушал, не скрывая гримасы неудовольствия, то заключительная часть, очевидно, показалась ему привлекательной: он получал возможность свободно распоряжаться суммой заработка, начисляемого Фёдорову. Помолчав, прикидывая что-то в уме с минуту, Мальцевич сказал:

–           А что, Лёша! Предложение нормальное! Думаю, что моя фирма сможет тебе помочь! Давай спросим у бухгалтера! – завершил он, расплываясь во вполне дружеской улыбке и хлопнув Фёдорова по колену.

Елена Павловна Кайманова, работавшая у Мальце– вича бухгалтером с самого начала реформ, была хорошо знакома с Фёдоровым. Она приветливо кивнула, едва он вместе с её хозяином появился в широком дверном проёме бухгалтерии. Мальцевич чётко и кратко изложил сущность только что услышанного предложения. Кайманова отложила сигарету, затянувшись перед этим с пристрастием заядлой курильщицы, и стала просматривать бумаги в какой-то папке, помеченной тремя разноцветными бумажными наклейками. Потом она сказала своим хрипловатым, как бы простуженным голосом:

–           Можно, Алексей Витальевич! Было бы неплохо назначить Алексею Витальевичу зарплату в пять (тут она кинула мимолётный взгляд в лицо Фёдорова) или шесть тысяч рублей!

–           Ну, Окэй! – улыбнулся Мальцевич с выражением осознаваемой им собственной щедрости. – Оформляй консультантом с окладом. – Тёзка чуть помедлил. – С окладом в пять тыщ! Ну, давай, Витальич! Пиши заявление! А я в порт опаздываю! – завершил он, опять посмотрев на дорогие часы в титановом корпусе. – Сам знаешь, какие поездки в гололёд!

В какие-то десять минут бумажные формальности были окончены. Елена Павловна, заведовавшая у Мальцевича ещё и кадровыми делами, оформила вкладыш в трудовую книжку. Оригинал Фёдорову оставлять не хотелось: не было уверенности, что частная фирма Мальцевича сохранит этот важный документ в целости и сохранности. Вон, два года назад его контору поджигали! Пришлось переехать сюда, в старинное здание немецкой постройки. Поскольку в оригинале трудовой книжки оставалось место как раз на одну – две записи, Кайманова размашисто заполнила оставшиеся строки сведениями о выданном вкладыше и печатью. Теперь уже на часы поглядывал сам Фёдоров: через сорок минут он должен был встречаться с другим частным предпринимателем. Не таким успешным, как Мальцевич, не таким богатым, хотя и вряд ли более разборчивым в выборе средств.

Десяток километров езды по городу занял как раз сорок минут. Улицы Калининграда были забиты транспортом. Там и здесь дороги частично перекрывались стоявшими участниками аварий. Но гололедица кончилась – вновь наступила оттепель. Однофамилец знаменитого русского писателя, автора „Бесов" и „Идиота" был на месте и о чём– то увлечённо, с неподражаемым одесским акцентом разговаривал сразу по двум телефонам – стационарному и сотовому. Увидев визитёра, он с серьёзным выражением лица кивнул ему, не прекращая телефонного разговора. Фёдорову всё время хотелось назвать его Фёдором Михайловичем, хотя на самом деле имя Достоевского было Альберт Фёдорович. Внешне это был полный антипод Мальцевича: если тот был высок, худощав, степенен, усат и не выпускал изо рта сигарету, то Достоевский был маленьким, гладко выбритым подвижным и говорливым южанином с округлым животиком, напоминавшим арбуз. По-русски он говорил грамотно, не употребляя ни американизмов, ни украинизмов, но интонации. В общем, это был типичный одессит, почему-то скрывавший это обстоятельство, вовсе не предосудительное, по мнению Фёдорова.

–           Вы, пожалуйста, извините, товарищ Фёдоров. Александр, Алексей. Забыл, как правильно!

–           Алексей Витальевич моё имя.

–           Так я же и говорю! Алексей Витальевич: мне срочно, немедленно – как лечь и помереть! – нужно заключать договор на поставку из Бельгии!

–           Прямо сейчас?

–           Ай, что я вам рассказываю! Вы же сами видите, как меня достают. Два телефона, и оба раскалились. Очень горячие ребята, и по одному и тому же интересу! ..Ну, так я же и говорю: их интерес – мой интерес – ваш интерес. Экстренная услуга – экстренная оплата, – с азартом и явным нетерпением выложил однофамилец писателя и психолога.

–           Ну, договор-то я сделаю такой, чтобы никто вас не смог подвести! – спокойно, несколько медлительным тоном, но подчёркнуто твёрдо заверил Фёдоров. – Однако вначале хотелось бы обсудить все детали наших взаимоотношений и, в частности, величину и форму оплаты. При этом – отдельно переводческая работа и отдельно консультации правового характера.

На округлом лице Достоевского в течение нескольких секунд сменилось несколько выражений. Фёдоров понял, что вопросы оплаты однофамильцу писателя хотелось бы отодвинуть „на потом". Но было ясно, что нужда и в переводчике, и в правоведе-консультанте у него и в самом деле острая, неотложная. Иное дело, сколько времени это будет продолжаться. Зная предпринимательскую публику, Фёдоров перед своим визитом заручился кое-какими сведениями. С немалыми трудностями он узнал, в частности, кто Достоевскому оказывал переводческие услуги, по каким расценкам оплачивался этот труд, сколько он платил за оформление юридически грамотных документов. Важным обстоятельством для Фёдорова было и то, что он уже два раза оказывал Альберту услуги в переговорах с иностранцами: один раз – с немцами, другой – с французами. Достоевский без проволочек оплачивал эту работу. Но сейчас он задал Алексею Витальевичу встречный вопрос:

–           А сколько бы вы хотели?

–           Альберт Фёдорович, ведь это вы сделали мне предложение… Вернее, его часть – ту, которая касается сферы моей возможной деятельности. Так сделайте, пожалуйста, своё предложение полным: такая-то работа за такую-то плату на таких-то условиях расчётов!

–           Ай, что это у нас за кошки-мышки, в самом деле! Ваше слово – и переходим к делу! Ну, и сколько бы вы хотели иметь?

Да, такая форма „диалога" с работодателями стала типичной во время „реформ". Это раньше, при советской власти, люди получали за труд, что ни говори, но всё же – в зависимости от его объёма, сложности, квалифицированности. Теперь же, при „рыночных отношениях", за одну и ту же работу каждый наёмный работник получает столько, сколько сумел урвать, выцарапать, отстоять у своего работодателя. Сами же величины платы за работу – совершенно очевидно, в чьих интересах – возведены в ранг „коммерческой тайны". Конечно, ведь так было легче манипулировать людьми, проще присваивать часть их заработка, прикрывать тот факт, что все нынешние богатеи и сверхбогачи суть воры „в особо крупных размерах", что миллиарды они сколотили за счёт распродажи богатств, созданных трудом предшествующих поколений, или же, сбывая на Запад невосполнимые природные ресурсы. Фёдоров решил, что настала пора проявить свою осведомлённость.

– Я не претендую на такой размер оплаты, каким у вас пользовалась Наталья Петровна (это было имя переводчицы, не устроившей Альберта по причине технической безграмотности и недостаточно свободного владения языком, хотя она и имела диплом инъяза). Я согласен – но при условии постоянства работы – на половину, то есть сто пятьдесят в час. Юридические вопросы можно обсудить и позже.

Было видно, что осведомленность Федорова неприятно поразила его возможного работодателя. Но скромность притязаний кандидата, его спокойное и выдержанное поведение сыграли свою положительную роль. К тому же, квалификация была проверена, когда в прошлом году Фёдоров распознал турецкий акцент предполагаемого германского партнёра Достоевского и рассказал о приёмах, которыми живущие в Германии турки-торговцы пользуются для обмана российских дельцов. Все эти размышления, как и их результат, с отчётливой ясностью для Фёдорова отразились на лице предпринимателя.

–           Ай, пусть будет, как вы сказали! Сто пятьдесят? Нет вопросов – я согласен! Оплата раз в месяц, ну, скажем… Какое у нас сегодня число?.. Так я же и говорю: по пятым числам. Пойдёт?

–           А этот договор, о котором вы говорили по телефону, я подготовлю ко вторнику за пятьсот. Вы согласны? – спросил Фёдоров и, увидев утвердительный кивок, сделанный Альбертом с явным удовлетворением, продолжил: – Но есть ещё один очень важный нерешённый вопрос. Вопрос о связи. У меня нет обычного телефона, только радиотелефон сотовой связи. При этом – дорогой, потому что номер я получал давно, а менять его значило бы потерять связь с теми, кому этот номер известен.

–           Так поставьте телефон! Какие проблемы?!

–           Проблемы нет, но есть две трудности – большая очередь и высокая цена.

Здесь разговор был прерван новым телефонным звонком. И Достоевский, сделав извиняющийся жест, начал долго и нудно втолковывать что-то о приемлемых и неприемлемых условиях и сроках какой-то поставки из Бельгии. Фёдоров подумал: то ли его будущий работодатель не умеет вести переговоры, то ли подстраивается под своего тупого московского партнёра? Второе, с учётом общего образовательного и культурного уровня дельцов в „эрэфии" казалось более вероятным. Наконец, Альберт с тяжёлым вздохом положил трубку стационарного телефона и счёл нужным доверительно пояснить:

–           Ну, Алексей. Витальевич! Невозможно работать! Ну, не понимают, не хотят понимать люди реальных условий! Думают, в Бельгии – как в России! Хотят навязать иностранцам свои правила игры! Сказал бы я этим столичным козлам. Но мы же интеллигентные люди. Вы понимаете?

–           Да, я-то понимаю, а вот как это объяснить тем. кого вы так ласково назвали. – вполне искренне ответил Фёдоров.

Достоевский в ответ рассмеялся и спросил:

–           Ай, я и не пытаюсь! Делаю вид, что играю по их правилам!.. И на чём мы остановились? Так я же и говорю: телефон. Ну, и что вы имеете мне предложить?

–           Я бы предложил заключить договоры на два телефона в фирме „Связьинформ" Тогда между нами связь будет бесплатной, а с заграницей – около двенадцати рублей за минуту.

Достоевский взглянут на часы, потом перевёл взгляд на экран компьютера, перед которым он сидел, ещё раз посмотрел на часы, что-то прикидывая, и предложил, поднимаясь из вращающегося „делового" кресла:

–           Так я же и говорю: дельное предложение! Поехали за телефонами! Вы на колёсах?

Через какой-нибудь час Фёдоров уже пробирался к выезду из города, имея в портфеле новенький радиотелефон сотовой связи и пятисотенную бумажку аванса в бумажнике. Обнадёживало то, что новый работодатель сам предложил этот аванс и счёл необходимым недвусмысленно пояснить, что радиотелефон – это не подарок, не вещь, переданная в аренду, а часть его затрат как предпринимателя. Да, Достоевский ещё во время предварительной встречи в феврале самым категорическим образом отказался и от оформления трудовой книжки, и от официальной оплаты труда Фёдорова. Но и с его аргументами Фёдоров не мог не считаться: Достоевский заявил, что у него „нет желания вступать в отношения с этими негодяями-взяточниками" из налоговой инспекции и что финансовое положение его фирмы „пока что не позволяет платить поборы, которые сосёт „этот паук – государство". Впрочем, теперь, после заключения договора с Мальцевичем, неформальность (следовательно, ненадёжность) отношений с фактическим работодателем потеряла в глазах Фёдорова свою актуальность. Да, и в этаком своём нелегальном положении он был в реформаторской России отнюдь не одинок!

По дороге домой Алексей Витальевич заехал в универсам, потратив большую часть аванса на продукты, новую соску и некоторые предметы ухода для дочери. Ему не терпелось скорее очутиться дома, порадовать своих любимых женщин переменами в положении, которые он расценивал как отрадные. В самом деле, на какое-то время (вероятно, не менее, чем на год) он будет приносить в семью постоянный доход и, к тому же, зарабатывать, не выходя из дома. Это значило – не только не отрываться от семьи, но и экономить на проезде около двух тысяч рублей в месяц.

Домой Фёдоров попал как раз к обеду. Едва открыв входную дверь, он почувствовал соблазнительный запах каких-то блюд, которые на пару, соревнуясь в кулинарных навыках, готовили его любимые женщины – жена и мать. Младшая пока в этих соревнованиях не учавствовала: она часами что-то „гукала", улыбалась и с интересом разглядывала детали своей деревянной кроватки, по которым водила толстеньким пальчиком, временами посмеиваясь с заразительной беззаботностью. В прошлой жизни кулинарные заботы целиком лежали на Алексее Вительевиче. При этом тогда ему приходилось заниматься раздельной готовкой: для себя с женой – одно, для умирающей матери – другое.

Приобретённые в прошлой действительности навыки никуда не исчезли. Как-то раз он приготовил вкуснейшие (как говорила Вика, фирменные) котлеты. Мама сьела одну и задумчиво, будто догадываясь о страшной тайне, медленно, с расстановкой молвила:

–           Лёшечка! Когда же ты научился так вкусно готовить? Ведь, если по совести, я тебя и близко к кухонной плите не подпускала – не мужское это дело!

–           Знаешь, мама, – ответил Фёдоров со смехом, но внутренне холодея от того, что его проницательная мать может о чём-то догадаться, интуитивно добраться до истины. – Во-первых, сколько я за твоей работой наблюдал! А, во-вторых, за время стройки кое-какие навыки приобрёл. Но, если тебе с Викой не нравится, – больше не стану вас отравлять.

–           Нет уж! Отравляй, моё солнышко! В рестораны мы не ходим, так пусть дома будет что-то по-настоящему фирменное! – вмешалась Вика, подошедшая к концу разговора.

Тем дело и кончилось.