Текст книги "Тайна академика Фёдорова"

Автор книги: Александр Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

–          одним из сложных элементов плана было предложение Десятого о подготовке к фактологически обоснованному разоблачению американского плана СОИ, рассчитанному только на устрашение и некомпетентность советского руководства, а также и сбор материалов для разоблачения в подходящий момент вымышленной американской "высадки на Луне". В этом разделе у генерала вызвало интерес сообщение Десятого о предстоящей через девять месяцев катастрофе южнокорейского самолёта, который будет сбит США, а вину и ответственность за это возложат на СССР;

–          а вот то, что изначально представлялось Шебуршину самым трудным, на деле оказалось чуть ли не готовым – подбор кадров. У Десятого был список людей, патриотов, которые уже сейчас, немедленно могли оказаться полезными как для объективной оценки экономического развития страны, так и для выработки выигрышной экономической стратегии. Список этих людей у Десятого возглавлял лично знакомый генералу Шум, но были и совсем неизвестные, даже странновато звучащие имена, Кара-Мурза, например;

–          одним из существенных элементов плана Десятого были фактологическая реабилитация Сталина с публикацией материалов о его убийстве и связанный с такой реабилитацией постепенный переход к той системе правления, которую планировал ввести убитый вождь: двойное управление (КПСС и Советы) должно быть упразднено, партия при этом становилась органом, ведавшим вопросами идеологии, социальной психологии, морального здоровья общества, и должна была явить всему миру духовную альтернативу развития,– в противовес изначально тупиковому, бездуховному и расточительному потребительскому пути, навязываемому капстранами "большой семёрки" в качестве образца и идеала для подражания.

Беседа с Десятым затянулась до вечера, но уже в самом её начале, к полудню генерал утвердился во мнении: скоро понадобится, чтобы Десятый постоянно был в пределах досягаемости. В ходе разговора Десятый старался быть предельно лаконичным, но зачастую начинал волноваться, сбивался на мелкие детали, тут же брал себя в руки и вновь переходил на сухой деловой тон фактов и имён. В такие моменты особенно остро ощущалось, что всё то невероятное и зачастую страшное, что он затрагивал, действительно Правда, что всё рассказываемое выстрадано им лично и хорошо обдумано, что он не упоминает сейчас и сотой доли того, о чём знает. Взять хотя бы эту историю о том, что кандидатуру Горбачёва предложит… Громыко. Да! Трудности предстояли огромные! Составленный Десятым и привезённый на встречу меморандум состоял из ста пятидесяти листов. И уже беглый его просмотр давал основания для заключения: неоценимый материал. Но опасностей генерал видел несравненно больше, чем подозревал непрофессионал Десятый. Однако дело – Дело! – заслуживало трудов и усилий и стоило слишком многого!

Но в их беседе с Десятым имелось нечто такое, что оба пока выключили из обсуждения, хотя оно и являлось самым важным. Тем, по отношению к чему всё прочее было лишь необходимой подготовкой, а то и фоном. Это был вопрос о кандидате на пост будущего руководителя страны – после смерти тяжело больного Андропова и вместо Горбачёва. Леонид Иванович оценил деликатность, проявленную Десятым в этом главном вопросе. Тот подчеркнул, что имеет не подлежащие сомнению сведения о разрушительной деятельности определённых, уже названных им лиц, но лишь некоторые намётки и соображения о тех людях, которые могли бы предотвратить катастрофу. И тут же Десятый привёл весомо аргументированное "личное мнение" о будущем президенте Белоруссии Лукашенко, о ленинградце Романове и. главе КГБ Федорчуке.

Затронутые Десятым, практически лишь намёком, имена покойного партийного руководителя Белоруссии Машерова и секретаря Ленинградского обкома Романове впервые заставили генерала задуматься об обстоятельствах гибели умного, мужественного и честного белоруса и дискредитации патриота из Ленинграда. Тот непроницаемый мрак, который окутывал смерть руководителя Белоруссии, в сочетании с официальной версией о заурядной автодорожной катастрофе заставил Шебуршина содрогнуться: в суде бы этого он доказать не смог, но для себя уяснил: эта катастрофа организована высшими чинами из его конторы! Но ещё большую дрожь вызвали конкретные имена заказчика и организатора гибели Машерова, которых опытный разведчик сумел вычислить на основании множества косвенных улик и нескольких мелких, но для него явных фактов. В этом свете полунамёки Десятого выглядели предостережением, но одновременно и ещё одним доказательством правоты гостя из будущего. На секунду в душе у Шебуршина мелькнул упрёк: "Во что же он меня втягивает?!" Это было естественной реакцией, связанной с опасением за свою жизнь. Но те же самые обстоятельства, что вызвали этот страх, окончательно излечили генерала от того, что он сам теперь называл "аппаратной болезнью". Патриотизм и врождённая порядочность требовали от генерала хотя и тщательно продуманных, но активных действий. Без риска тут никак не обойтись!

Впоследствии, осторожно собрав сведения о Романове, Шебуршин с лёгкостью смог ещё раз подтвердить для самого себя участие в этой акции дискредитации людей из Конторы. Кроме того выходило, что созданное по личной инициативе Андропова Пятое управление – управление борьбы с идеологической диверсией ("Пятка") как раз такие диверсии и осуществляло. Но как же быть с главой управления?! Боевой генерал Отечественной войны Филипп Данилович Папков не вызывал у Шебуршина хотя бы доли тех сомнений и упрёков, которые он, как оказалось, заслуживал! Впрочем, именно так и должно было быть: тот ведь своего рода Штирлиц, только – наоборот! Зато прекрасно объяснялась последующая служба Папкова у еврейского финансового магната Гусицкого, о которой рассказывал Десятый. Леонид Иванович в связи со всеми вскрывшимися обстоятельствами начал чувствовать себя разведчиком, чудом оказавшимся на высоком посту в стане врагов. Самое трудное и самое страшное заключалось в том, что при всём этом он находился не в чужой стране, а на Родине, у себя дома. Получалось ещё, что его резидентом был тот внешне молодой человек, которого он окрестил "Десятым".

Генерал не мог всерьёз отнестись к кандидатуре Лукашенко. И вовсе не потому, что этот молодой (28 лет) человек был колхозным бригадиром. Просто развиться в крупного государственного деятеля его заставили особые условия, особая нужда – те, которые возникнут десятью (всего лишь десятью!) годами позже. Нужен был кто-то иной, с опытом работы в цековской кухне, как на это и намекал Десятый. Конечно, лучше всего бы с такой ответственной задачей справился бывший партизан, честнейший патриот Машеров. Потому-то он и убит. Романов – слабее, и у него нет того непререкаемого авторитета, что был у покойного белоруса. Видимо так и расценивали враги обоих этих людей. Потому и прибегли всего лишь к неопасной для жизни клевете об использовании царского музейного сервиза на свадьбе дочери Романова.

Шебуршин стал обдумывать способы реабилитации Романова. Другой задачей стал поиск иных кандидатов, в том числе и среди тех лиц, которых упомянул Десятый. Ещё в самом начале их долгой беседы гость счёл нужным пояснить, что он всего лишь патриот, у которого есть точные сведения о катастрофе страны и о ряде "засветившихся" (Десятый выделил это слово) предателей – организаторов и соучастников; что у него нет ни необходимых знаний, ни навыков, ни возможностей для поиска, подготовки и "проталкивания" кандидатур вместо главных предателей. Генерал при этом полагал, что ему необходимо получить от Десятого ещё и сведения, позволявшие обрести для себя такого помощника, который мог бы способствовать продвижению кандидата взамен предателя Горбачёва.

Размышляя обо всём этом, Леонид Иванович пришёл к выводу, что Десятый был прав, выбрав его: кому, как не профессионалу нелегальной разведки, надлежало искать недостающую информацию, необходимую для предотвращения катастрофы. Другим выводом генерала было то, что он ничего не сможет сделать без риска роковой ошибки, если не будет располагать информацией, доставленной из будущего Десятым. Ни в объективности, ни в точности сведений, сообщаемых ему Фёдоровым, сомнений более не осталось. Особенно теперь, после проверки тех данных, что передал Десятый во время их ноябрьской встречи. Более того, основываясь на этих сведениях, генерал заподозрил связь некоторых из высших лиц Комитета с теми, кто по данным Фёдорова впоследствии окажется предателями.

Результаты проверки привели опытного разведчика в ужас, хотя в одиночку ему удалось осуществить лишь самые первые шаги, элементарные меры. Он принял решение: медлить нельзя, иначе будет поздно! После этого генерал незамедлительно приступил к разработке плана и легенды, необходимых для перевода Десятого в Москву. Используя личные, не контролируемые никем связи, подготовил частную квартиру для размещения в ней Фёдорова на первое время; через достаточно длинную цепочку подставных лиц заручился поддержкой для перевода его в один из НИИ в качестве докторанта. Самым трудным, как выяснилось, было делать всё самому, но при этом не „засвечиваться". Оказывается, находясь на руководящей должности, он поотвык от непосредственной агентурной работы.

На тридцатое декабря он лично приобрёл обратный купейный билет до Москвы и отправил его обычным письмом в Воронеж на главпочтамт, „до востребования". О таком способе связи он условился с Десятым без малого месяц назад – на всё той же второй ноябрьской встрече. В ожидании приезда Фёдорова Шебуршин не сидел без дела. Нет, речь шла не о обычных служебных обязанностях (которые, кстати, он теперь постепенно, но неуклонно изменял). Генерал продумал и составил список неотложных практических дел и сведений, которых недостаёт для их выполнения и которые теперь обязан был ему предоставить Десятый. А пока что, до Нового года, придётся несколько дней подождать необходимых ответов. Но это обстоятельство уже не так сильно тревожило генерала, как в первые дни после выявления им предателей в самой Конторе. Непонятно почему, но теперь генералом всё более овладевало интуитивное предчувствие успеха, благоприятного исхода в тяжком и многосложном, сверхответственном, но таком благородном и нужном деле спасения Страны, её Народа, в возвращении их на роль Ведущих в развитии Человечества, что было незаметно утрачено после убийства Сталина и речи Хрущёва, написанной для него в ЦРУ.

Эпилог.

Вскоре после утверждения ВАК докторской степени, в один из по-особому душных июльских дней 1984 года Фёдоров подошёл к полуоткрытому окну своей тесной однокомнатной квартирки в Ясенево и выглянул наружу. Отсюда, с третьего этажа было прекрасно видно, как ребятня играет в просторном дворе. Тридцатиградусная жара их видимо совершенно не тяготила. Вот группа девочек среднего школьного возраста играет в классики. Трое малышей увлечённо строят в песочнице башню, а худощавый подросток из соседнего подъезда, сосредоточенно возится с мотоциклом. Июль – разгар каникул. К тому же, сегодня суббота.

Алексей Витальевич подошёл к тумбочке, на которой было установлено два телефона – обычный и "вертушка", по которой он мог, не опасаясь прослушивания, связаться с председателем КГБ генерал-полковником Шебуршиным. Фёдоров прекрасно знал, что генерал сегодня, как, впрочем, и во все остальные субботние дни, на работе. Но он не любил, чтобы его в эти дни тревожили без крайней нужды. Субботы генерал посвящал планированию работы. Как правило, часов до двенадцати он работал в одиночку, а затем следовали вызовы руководителей тех управлений или отделов, чья работа требовала в этот момент особого внимания шефа.

Время сейчас было особенно ответственным и напряжённым. После смерти генсека Андропова, последовавшей 9 февраля, СССР оказался в глубокой международной изоляции. Этому в немалой степени содействовали те самые шаги в "разрядке", с односторонними уступками Западу, на которые пошёл Андропов. Среди прочего, он предпринял вывоз и уничтожение наших ракет в европейской части страны. Поспособствовала бы изоляции и та провокация в сентябре восемьдесят третьего, когда американцы разыграли спектакль с якобы сбитым над нашей территорией южнокорейским лайнером. Благодаря Фёдорову истину удалось своевременно вскрыть и обнародовать. На самом– то деле был послан самолёт-разведчик. А пассажирский самолёт использовался как прикрытие и был затоплен самими американцами в совершенно другом месте. Людей они никогда не жалели: что там какие-то десятки пассажиров в сравнении с более чем сотней миллионов индейцев, уничтоженных в начале истории США. Кроме того, коренные жители Северной Америки до конца двадцатых годов XX века считались в США иностранцами!

Без малого год Фёдоров безвыездно находился в Москве. Вначале на нелегальном положении, хотя и как докторант с периферии. Но это было лишь легендой, прикрытием, позволявшим Алексею Витальевичу не быть ни в Воронеже, ни в том московском НИИ, к которому его прикрепили в качестве докторанта. Жил он без прописки в частных квартирах, поиск которых организовывал для него Шебуршин. Генерал требовал от Фёдорова немедленной смены такого жилья по его сигналу. За девятнадцать месяцев, прошедших с памятного дня их встречи на подмосковной даче в конце ноября 1982 года, сделано было немало, но далеко не достаточно, чтобы успокаиваться или считать, что катастрофа уже не может свершиться.

Отношения с генералом сложились своеобразные. Ещё во время ноябрьской встречи в восемьдесят втором тот потребовал, чтобы Фёдоров в общении с ним забыл о его генеральском звании и должности, обращался только по имени и отчеству. Генерал утверждал, что они соратники и что субординация мешает их совместной конспиративной работе. Сам же он обращался к Фёдорову на равных, всегда уважительно, по имени и отчеству. Прибегал к таким оборотам речи: "Что бы вы могли мне здесь посоветовать?" "Не считаете ли вы, что я должен. ?" " Ну, давайте, предлагайте, какое решение в этом вопросе нам следует принять!" И такой стиль действительно помог: Фёдоров чувствовал себя свободно, держался раскованно, что способствовало лучшей работе и его мыслительного аппарата, и памяти, и генерации идей. Порой было невозможно определить, кому из них двоих принадлежала та или иная идея, кто предложил то или другое решение.

При этом, однако, Фёдоров ни на секунду не забывал ни о той колоссальной ответственности, которую взял на себя, ни об огромном доверии, которое ему оказал начальник ПГУ КГБ СССР.

Времени было мало, а дел слишком много. К тому же, Шебуршин не мог, не имел ни возможности, ни права забросить свою официальную работу, которую требовала от него официальная должность. Тем более что внешняя разведка теперь приобрела одно из ключевых значений во всём сложном комплексе операций, необходимых для предотвращения государственной измены. Той измены высшего руководства СССР, что привела и к поражению страны в "холодной войне", и к последующей утрате суверенитета, и к личной трагедии Фёдорова. К тому же генерал не имел права на ошибку в выборе помощников. Так что он долгое время работал один. Нередко по восемнадцать часов в сутки. Поэтому неудивительно, что однажды Шебуршин пришёл на конспиративную встречу совершенно больным, с тёмными кругами под уставшими глазами. Фёдоров почувствовал острую жалость: ведь это он втянул человека во все эти тяжкие хлопоты, взвалил на его плечи груз такой ответственности. Вот из-за этого-то в один из важных моментов беседы, когда генерал бросил карандаш и с гримасой на лице стал растирать затылок, он не выдержал и сказал:

–          Иванович! Так нельзя! Опять, наверное, давление под двести? Всем нам как никогда нужно ваше, именно ваше здоровье! Неужели так и не удалось найти помощников?

–          Ничего, Витальевич, прорвёмся. Ну вот, уже полегчало, – с несколько натянутой улыбкой ответил Шебуршин, подхватывая предложенный ему фамильярный тон и похлопав Фёдорова по колену. – Как раз сегодня удалось окончательно уладить вопрос о моих помощниках. О наших помощниках, – поправил себя начальник ПГУ – Но встречаться сейчас с ними было бы для вас преждевременно, даже опасно! Так что на связи у вас пока остаюсь я.

После этого запомнившегося совещания отношения соратников стали ещё более тёплыми и доверительными. В результате работа пошла легче. Собственно, в обязанность Фёдорова входила, в основном, необходимость вспоминать и потом давать генералу ответы, касающиеся тех или иных лиц, событий, их прямых и отдалённых последствий. Отсюда вытекала и вторая главная функция или обязанность Фёдорова: консультирование. Это было сложнее: Алексею Витальевичу приходилось вспоминать, что и как было сделано в той или иной сфере во время прежней его жизни (жизни в предотвращаемой реальности). Планируя свои действия, смысл и назначение которых должны были оставаться секретом для всех кроме них двоих, Шебуршин прибегал к советам Фёдорова для того, чтобы избежать нежелательных последствий, предотвратить ошибки. Он стремился узнать, а не делалось ли то же самое или нечто похожее в прежней действительности предателями и врагами. Фёдоров был рад, что в своё время, в той реальности, он внимательно и целенаправленно изучал, собирал и обдумывал сведения о событиях в стране и за рубежом. Правда, делал он это в иных, чем теперь требовалось, целях. Поэтому иной раз Алексей Витальевич затруднялся незамедлительно дать Шебуршину ответ и просил отсрочки, чтобы вспомнить. Но пока что, судя по всему, до сих пор его консультации были правильными, а воспоминания – точными. Во всяком случае, Шебуршин уже не раз после очередной удачной операции говорил ему:

– Ну и память у вас, Витальевич! Просто феноменальная!

На конспиративные встречи генерал редко приходил с пустыми руками. Чаще всего он приносил Фёдорову редкие фрукты и медикаменты для поддержания умственной работоспособности и улучшения памяти. Фёдоров поначалу стеснялся, отказывался. Тогда генерал счёл нужным пояснить:

–          Поймите вы, скромник! Это не подарок, не угощение и не взятка! Ответьте, вы здесь что – на развлечении, на отдыхе или на работе?

–          Вообще-то, наверное, на работе… Как доброволец, конечно,– неуверенно ответил Фёдоров.

–          На работе! И только на работе! Причём на конспиративной! А всё это часть вашего официального пайка. Не можете же вы светиться в очередях, подполковник!

–          Какой я подполковник? Я гражданский…

–          Были. до вчерашнего дня. Пока что ваше досье у нас анонимно, а выйдете на свет – получите погоны, а вместе с ними и легальное положение! В общем, давайте, оставим всё это и перейдём к обсуждению дел! Их и так слишком много, в отличие от времени!

В тот раз, в сентябре восемьдесят третьего, они продумали операцию разоблачения американской провокации со сбитым южнокорейским авиалайнером. Фёдорову удалось вспомнить мельчайшие детали, опубликованные в этой связи в начале XXI века. Как следствие, была организована экспедиция, вернее – две: в задачу одной входил поиск и подъём тех обломков, которые имитировали аварию, а вторая должна была поднять (и таки подняла!) обломки южнокорейского самолёта и остатки потопившей его американской ракеты. В подъёме обломков из обоих мест участвовало то самое калининградское судно, которое в иной реальности предоставили американцам для съёмок фильма „Титаник". Поднятые со дна океана находки стали экспонатами, которые удалось выставить на публичное обозрение в Париже. Результат операции был громким. Более того, США не придумали ничего лучше, как организовать поджог выставки. Однако советские разведчики в Париже не дремали: американская диверсия была не только своевременно разоблачена, но ещё и отснята на киноплёнку французскими журналистами. А незадолго до этих событий Шебуршину с Фёдоровым удалось предотвратить провокацию с высылкой из Франции полутора сотен советских граждан.

Осенью восемьдесят третьего ещё удалось информационно упредить запланированное американцами вторжение в Гренаду – сообщить о нём и у нас, и через западные СМИ. Причём, сделать это посчастливилось так, что вторжение не было ни отсрочено, ни отменено. В результате повсюду существенно усилились антиамериканские настроения. А незадолго до нового 1984 года Шебуршину удалось через „Известия" опубликовать меморандум Аллена Даллеса, всё ещё остававшийся неизвестным широкой общественности в СССР. Под предлогом заботы о здоровье генсека, Андропова удалось к тому времени почти полностью изолировать. А к заранее известному дню смерти Андропова сумели подготовить и замену начальника Пятого управления. В февральские дни он был утверждён, тогда как прежний шеф "Пятки", Папков, по причине случившегося с ним инфаркта с почётом отправился на заслуженный отдых. По этому поводу Шебуршин сказал:

– Ну, всё, товарищ подполковник! Докладываю: по поводу начальника Пятого управления можете не беспокоиться. Этот человек, случись что, в услужение ни к Гусицкому, ни к Ходаковскому, ни ещё к какому-либо абрамовичу ни за что не пойдёт, скорее застрелится. Сам отбирал! Надёжный русский патриот!

Генерал сегодня явно был в хорошем настроении. Вообще-то шутил он с Фёдоровым очень редко. Но основания для радости теперь появились: обстановка в стране ощутимо начала изменяться в лучшую сторону. То и дело вспыхивали стихийные дискуссии, люди начали осознавать, что против них, против страны ведётся настоящая война – война на уничтожение. "Молодая гвардия", "Наш современник" и "Человек и закон" публиковали глубокие, взвешенные патриотические статьи, побуждавшие людей задуматься. Шебуршин лично конспиративно встретился с главным редактором журнала "Человек и закон" (которым вновь удалось сделать Сергея Семанова), имел с ним долгую, обстоятельную беседу. Эта беседа (или инструктаж!) оставила неизгладимый след в душе патриота. Хотя генерал, придя к нему, не сказал ничего прямо, но проявил не только удивившую редактора осведомлённость, но и единодушие во взглядах на некоторые вопросы. Высказанное же при расставании довольно жёсткое предупреждение о необходимой линии деятельности и поведения не только вдохновило редактора, но и заставило историка по-новому взглянуть на многих из тех, кого он считал своими товарищами и патриотами. Самое же главное состояло в том, что к этому времени удалось реабилитировать Романова, найти подход для необратимой компрометации Горбачёва и вплотную приступить к разоблачению Яковлева.

Вскоре после избрания новым генеральным секретарём ЦК КПСС Романова Шебуршин оказался назначенным на должность председателя КГБ. В июне восемьдесят четвёртого, через неделю после того, как новый руководитель государственной безопасности представил на Политбюро неопровержимые, но вроде бы случайно полученные данные о враждебной деятельности нескольких высокопоставленных особ, было принято решение о восстановлении права КГБ осуществлять следственные действия также и в отношении высших лиц из числа хозяйственной и партийной номенклатуры. Это являлось одной из главных задач, которые Фёдоров ставил перед Шебуршиным ещё в самом начале их работы. В результате её успешного решения прибавилось работы и у Второго главного управления (контрразведка), и у Пятого (борьба с идеологическими диверсиями). Вернее, ориентация этой работы стала теперь совершенно иной.

Наконец-то начали давать ход собранным ранее сведениям о скрытых врагах государства и об истинных хозяевах "диссидентов". Всё это делалось постепенно, понемногу, так, чтобы не вызвать опасных ответных шагов со стороны затаившихся врагов и предателей. Однако делалось последовательно и неумолимо. В частности, со страниц широкой печати как-то незаметно и постепенно исчезли имена ориентированных на сионистов и масонов Бовинда, Арбатовича, Загладкина, Замятника. Был широко опубликован и откоментирован не известный широкой публике в другой реальности текст резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, признававшей сионизм одним из видов расизма и требовавшей всемирной борьбы с этим явлением.

Информационные удары следовали один за другим. Воспользовавшись сведениями из будущего и по настоянию Фёдорова, Леонид Иванович сумел организовать разоблачение лунной аферы США. Правда, пока что не были обнародованы факты, касающиеся сговора об этом руководства США с предателями из ЦК КПСС, зато соответствующие намёки дали американцам понять, что при необходимости и это будет сделано. США стало ясно, что Советский Союз, его новое руководство не побоится опубликовать никакую правду, как бы и кому неприятна она ни была. Компетентность, явная честность и правдивость, смелость, последовательность и принципиальность нового руководства СССР – всё это постепенно возвращало стране роль духовного лидера, незаметно утраченную было после печально знаменитой речи Хрущёва на ХХ съезде.

Вышло второе издание книги А. Тяпкина и А. Шибанова "Пуанкаре", в котором уже безо всяких реверансов, спокойно и доказательно разоблачалось присвоение А. Эйнштейном чужих идей и трудов. К концу года должна была выйти в свет книга В.В. Карпова "Генералиссимус", в которой среди прочего нашлось место для фотокопий секретных документов об истинном числе "жертв" "сталинских репрессий", об их причинах. Поместили и записку Хрущёва к Сталину с жалобой на то, что из отосланных им "расстрель– ных списков" вождь утверждает не более десяти процентов. В качестве приложения к этой книге давались фотокопии и переводы сообщений итальянской прессы о том, как после незапланированной речи Хрущёва на ХХ съезде с "разоблачением культа Сталина" из итальянских церквей изымали развешенные там портреты советского вождя, очистившего мир от фашизма. Ещё одним видом приложений к книге должны были стать касающиеся И.В. Сталина высказывания иностранных деятелей. Прилагались краткие биографические справки о них. Читатель должен был понять: "Если уж так высказываются о Сталине наши враги, то."

Фёдоров знал содержание готовящейся к изданию полумиллионным тиражом книги Карпова потому, что он сам это издание организовывал, конечно, публично и явно нигде не появляясь. Но уже и до этой публикации психологическая атмосфера заметно изменилась, поздоровела. Газеты и журналы стали даже более интересными, чем во время горбачёвской кампании „гласности". Только вектор был совершенно другим, направленным не на ослабление, а на укрепление общества, его доверия и уважения к власти. В июне, под псевдонимом, вышла книга и самого Фёдорова „Основы распознания и противостояния манипуляции сознанием". Эта небольшая работа не просто стала одной из самых читаемых книг, но и сделала невозможным массовое оболванивание людей, как это произошло в иной реальности.

Вообще, к середине 1984 года Алексея Витальевича стало очень тяготить это его нелегальное, конспиративное положение, необходимость постоянно быть начеку, скрываться, менять квартиры. Шебуршин всё это видел и понимал, исподволь готовя почву для легализации "Десятого". Поскольку одно из изобретений, признанное ещё в 1981 году, было засекречено в НИИ государственной патентной экспертизы, то защита диссертации прошла в закрытом учёном совете. Это, как и утверждение степени Высшей Аттестационной Комиссией, послужило достаточным поводом к легализации Фёдорова. По инициативе нового начальника Пятого управления (следовательно, в действительности, с подачи Шебуршина) создали "Специальную исследовательскую лабораторию" при Пятом управлении, формально подчинявшуюся НИИ медико-биологических проблем Минздрава СССР, который, в свою очередь, фактически был учреждением, имеющим прямое отношение к обороне.

Новая лаборатория находилась в прямом подчинении начальника "Пятки", а о содержании деятельности Фёдорова никто ничего не знал и не имел права знать. Поэтому для работы Алексею Витальевичу оформили допуск "0" – самой высокой степени. Это облегчало возможность сношений с высшим начальством "Конторы" и фактическое ничегонеделание в научном смысле. Одновременно Фёдоров получил отдельную квартиру с двумя телефонами, железной дверью и охранной сигнализацией. А присвоение звания полковника вместе с должностью завлаба прекрасно обеспечивало в материальном отношении. Впрочем, последнее обстоятельство его совершенно не интересовало, произошло против его воли, исключительно по инициативе председателя КГБ.

Сам Фёдоров без тени неудовольствия работал бы и совершенно бесплатно – лишь бы где-то что-то во время поесть. Однако легализация требовала от Фёдорова определённых внешних проявлений, соответствующих его официальному положению. Сюда относились и его внешний вид, и видимость служебной дисциплины, и усвоение необходимого стиля поведения и речи. Именно эти побочные эффекты легализации доставляли Фёдорову наибольшие трудности, причиняли серьёзные неудобства. Один раз он не выдержал и счёл возможным пожаловаться Шебуршину, сказав в заключение:

–           Прошу понять, Леонид Иванович, что не о собственном удобстве беспокоюсь! Боюсь, что, поскольку я не профессионал-разведчик и не артист, то сорвусь, ляпну что-нибудь не то, не там и не так, а в результате завалю всё дело!

Генерал помолчал, видимо что-то вспоминая, и, непроизвольно поморщившись при этом, ответил:

–           Да вижу я! Больше того, понимаю и сочувствую: поверишь ли – сам через такое прошёл! Давненько, правда… Ну, потерпи ещё около месяца: ведь вызовет подозрения, если я прямо сейчас переведу твою, так сказать, лабораторию в своё прямое подчинение. А через тридцать – тридцать пять дней, обещаю, совершенно официально и, надеюсь, без излишнего внимания посторонних переведу на особое положение.

Фёдоров невольно улыбнулся, услышав, что его соратник и официальный шеф назвал высших чинов КГБ посторонними. При этом он счёл необходимым сказать:

–           Извините, товарищ генерал! Всё понял! Постараюсь не подвести!

–           Да брось ты, Алексей! Какой я тебе здесь и сейчас генерал? В конце-то концов, давно пора признать, что ты здесь – резидент оттуда, из будущего, а я твой помощник, завербованный тобою агент! А вот на людях – там да, там подыгрывай!

–           Само собой! Обещаю! – твёрдо ответил Фёдоров. – Извини, просто устал немного за последнее время.

–           Ну да, немного! Всего каких-то там двенадцать – шестнадцать часов ежедневной работы! – с едким юмором, хохотнув, произнёс Шебуршин и закончил: – Вроде всё. Разрешите идти, товарищ резидент?

– Разрешаю! – с широкой улыбкой и чувствуя огромное облегчение (ощущение усталости почему-то бесследно испарилась), ответил Фёдоров.