Текст книги "Люди полной луны"

Автор книги: Александр Экштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

Лазурный образ далай-ламы приносил медитационному далай-ламе в пещере отшельника объяснительное понимание сути, но совсем не само понимание, которое нельзя понять, находясь в склизлой и достаточно подлой оболочке человеческого тела. И поэтому понимание, входящее в далай-ламу, было неполным, неточным и грубым.

…Океан, оказывается, покрывает всю Землю. Суша, все материки, континенты, острова – на самом деле обелиски, воздвигнутые на фундаменте океана. Там, на дне его, начинается околохорузлитно-лунитное пространство демоностатического происхождения, особая среда для цивилизации серафимоносных, творение лемурианцев и олисов.

Луна видна на хорузлите всегда, она огромная и полная для нас…

«И ты, Клосс Воргман», – вздохнул в пещере ламы Горы земной далай-лама, следя в медитации за путешествием в недрах Земли своего небесного отражения.

…Лазурный далай-лама видел лежащих в странных саркофагах людей, лица которых напоминали вырванную из контекста концепцию отражения, и понимал, что эти люди-нелюди были больны. Он отчетливо видел, как Клосс Воргман мучительно входил в лазурность. Его лечили радикальными методами. Саркофаги-изоляторы, словно барокамеры для водолазов, поднявшиеся из глубины, были установлены над точками Ада, через которые мудрецы-полубоги семияичного мира осторожно вытягивали из вернувшегося с «поля» элохима бациллы разрушения, подхваченные им от поверхностного человечества. Клосс Воргман время от времени напоминал дугу электросварки, то наполняясь мутной зеркальностью, то превращаясь в красноватую, неприятную (для земного далай-ламы) вспышку. Лазурный далай-лама видел, как в хорузлит вплыл и скрылся в карантинной изоляции саркофага Поль Нгутанба, и понимал, что элохимы и демиурги – Ангелы и Бесы – сняли свой надзор за развитием науки поверхностного мира, убрали МОАГУ. Выпустили джинна. (На языке айрани «джинн» означает «умственно отсталый ангел». – Авт.)

Лазурный далай-лама, то и дело погружаясь в исчерпывающую информацию о поверхностном человечестве, знал, что власть на Земле, во всех без исключения государствах поверхности, принадлежит элохимам. Люди никогда не правили людьми после того, как элохимам удалось обуздать ведическо-руническое знание, делающее статик-рабов почти приближенными энергией душ к элохимам. Теперь главная задача элохимов заключалась в спасении душ людей, то есть в глобализации человечества: следовало рывком вырвать из них всю энергетику, «обесточить» и отправить ее хаосную силу в хранилища Ада, окончательно забыв о мясных, пожирающих друг друга, оболочках…

«Ого, – даже медитативное состояние не смогло удержать ужас земного далай-ламы, – невероятен жуткий рев силы в недрах земли».

«До чего же беспокойный у нас груз, – усмехнулся лазурный далай-лама, – пляшут они там, что ли?» Он знал, как велика превышающая в грандиозное количество раз термоядерный синтез сила, хранимая Адом, и знал, сколь бессильна эта сила перед пространством безначалия…

Земной далай-лама вздрогнул от изумления. Этого не мог ожидать даже он, ожидающий чего угодно.

Лазурный далай-лама вошел, скорее, вплыл в рубку – через него просверкали омываемые серебряным дождем информации двое выходящих лазурных – и подошел к главному экрану хорузлитно-лунитного мира. Океан выполнял роль линзы, насыщаемой лунными сатан-лучами. Лазурный далай-лама смотрел на сопло главного двигателя, более известного на Поверхности Земли под именем Солнце, и тревожно, вместе со всеми гражданами хорузлитно-лунитного государства, думал: «Как смогла Луна войти внутрь СИСТЕМЫ, почему дальняя система защиты в сатурново-урановом отсеке ничего не заметила, почему промолчал отсек Юпитера? Кто ты и кто тебя послал, Луна?»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Саша Стариков никогда не жаловался на недостаток силы, но сумку в тамбур пассажирского вагона поезда Одесса – Москва он внес с большим трудом.

– Что там, ребята, – шутливо рассердился Саша, – свинец местного розлива?

– Пирожки в дорогу, – объяснил Степа Басенок.

– И прочая мелочь, – подтвердил Слава Савоев, с какой-то странной настороженностью оглядываясь по сторонам. – Дары моря и продукция местных ликероводочных заводов.

Николая Стромова опять не было. По словам Славы Савоева, «этот салага осуществляет обзор местности по его заданию. Полковник Самсонов, прощаясь с Сашей Стариковым в своем кабинете, показал ему бумагу из главка, которая удовлетворяла просьбу подполковника Абрамкина о переводе его из Сочи в таганрогское УВД.

– И что это такое? – Лицо у Самсонова было обескураженным. – Он настолько ненормальный, что может даже подсидеть меня, и у меня, как назло, ни замминистра знакомого, ни мафии приличной под рукой нет, чтобы его заказать. – Самсонов умел шутить, когда это было нужно.

Слава Савоев, находящийся в этот момент в кабинете Самсонова, решил эту шутку поддержать:

– Его можно утопить, он плавать не умеет.

– Понятно, – согласился с ним Самсонов. – Вот сейчас москвича проводишь на поезд и возвращайся, я тебя за такие советы в КПЗ, на баланду пошлю. Спасение лишь в одном – ты приводишь в наручниках стервеца, что посылки почтовые ворует с поездов во время разгрузки, а я рву приказ о твоем переводе в КПЗ.

– Да это пацаны действуют, – расстроился Слава, – «на хапок» работают. Схватят с электрокара во время выгрузки и делают ноги.

– Пацаны не пацаны, – Самсонов зачем-то открыл сейф и посмотрел туда, – а ловить все равно надо. Кстати, Абрамкин плавает как дельфин. – Самсонов усмехнулся и, не выдержав, все-таки добавил: – Особенно под душем.

– …Ну все. – Саша пожал руку Степе Басенку и Славе Савоеву. – До встречи. Как только в Москву попадете, сразу ко мне, а вашего Баркалова я завтра же разыщу и вручу ему благородную неклиновскую, не знаю только, выдержит он ее или нет.

– Ага, – вдруг загадочно высказался Слава Савоев, вглядываясь в конец перрона. – Ееес! – заорал он и тут же замолчал, напустив на себя начальственную солидность.

Николай Стромов подводил к провожающим «пацана» лет под сорок, в наручниках и с бандеролью за пазухой. Судя по одеянию, это был классический бомж, который еще в юности отпустил бороду и «бродягой пошел по Руси».

– Молодец, – похвалил Стромова Слава Савоев. – Можешь идти домой, я сам арестованного раба свободы в отделение доставлю.

– До свидания, – попрощался Николай с Сашей. – Понравилось у нас?

– Очень, – улыбнулся Саша, пожимая руку Стромову. – Поезд медленно тронулся, и он быстро заскочил в тамбур, крикнув на прощание: – До встречи!

– Ладно, – довольно проговорил Слава Савоев. – Пошли, раб свободы, теперь будешь выбритым и сытым.

– Да нет, начальник, – гоготнул бомж, показывая миру беззубый рот. – Это вы рабы, а не я, я великий и свободный гражданин Вселенной.

– Вот всегда они такие, бомжи, – огорчился Степа Басенок, закрывая за «гражданином Вселенной» заднюю дверь патрульной «канарейки». – Сейчас выяснится, что он или псих-больной, или бывший доктор наук.

– Рабы не мы! – продолжал орать внутри машины бомж. – Мы не рабы! – орал он на всю привокзальную площадь.

Полная луна, словно си-минорная нота, беззвучно звучала над загородной психиатрической больницей Дарагановка. Леня Светлогоров стоял возле окна и смотрел на призрачное равнодушие поля, освещаемого странным светом загадочного светила. В больнице Лене нравилось. Во-первых, ему выделили одноместную палату, которую Самвел Тер-Огонесян заполнил всякой удобной бытовой пошлостью: диван-кровать, стол, два кресла, холодильник, транзистор, от телевизора Леня категорически отказался. Ему разрешалось ходить по больнице и территории вокруг нее беспрепятственно и в любое время. Он был сыт, одет и свободен. «Акуна матата – никаких проблем». Радость и необъяснимое наслаждение тихо входили в душу и тело Лени Светлогорова. Это нежные, вкрадчивые изгибы лунной шизофрении завораживали его иллюзией детства и счастья, обвиваясь кольцами вокруг информационного пространства в Лене, и он видел, как в си минор лунной светомузыки стали врываться аукающие мажорные ноты. Луна звучала светом, похожим на шепот: «ШииВаааШиииВааа», а внутри этого призрачного шепота ему виделись всполохи огня, напоминающие выкрики. Он не знал, что это контуры шизофрении, бессрочная каторга для непонятного пророчества.

В палату к Лене заглянула дежурившая в ту ночь Екатерина Семеновна Хрущ и сразу же, профессионально насторожившись, спросила:

– Вы почему не спите, Светлогоров?

– Полная луна, – объяснил ей Леня, ткнув пальцем в сторону молчаливой ноты неба. – Я никогда не сплю в первую ночь полной луны.

– А-а, – понимающе зевнула Екатерина Семеновна. – У меня тоже в полнолуние тараканы всякие по голове бегают.

– По голове? – удивился Леня Светлогоров, но не обернулся, продолжал смотреть в окно.

– В мыслях, – исправила свою ошибку Екатерина Хрущ, – внутри головы.

Она настороженно смотрела на спину Лени и говорила всякую чушь, чтобы заставить его повернуться к ней лицом. Но Леня не обернулся, и Екатерина Семеновна ушла, равнодушно подумав: «В конце концов, он в психушке, пусть пошизует вволю, среди нормальных такое удовольствие трудно дается».

Яркоцветная, визжащая радость обрушилась на Леню Светлогорова. Луна вплотную приблизила свое лицо к лицу Лени и подмигнула ему. Шизофрения вздрогнула и стала медленно, по-удавьи, сжимать свои кольца, уплотняя счастье и радость в Лене Светлогорове до непереносимой концентрации, до взгляда за предел, до познания истины, то есть до того момента, когда жизнь становится серым прошлым, а смерть – лучезарным и вечно непорочным будущим…

«Вот раззевалась, – думала Екатерина Хрущ, сделавшая обход больницы и возвратившаяся в сопровождении санитара. – Надо вздремнуть». Проходя мимо палаты Лени Светлогорова, она толкнула дверь и заглянула внутрь. Леня висел в проеме окна на фоне полной луны, заглядывающей в окно. Радостная, веселая змея Шизофрения сжала до предела свои сладостные кольца и унесла Леню Светлогорова в нечто далекое от фальшивого и коварного обаяния жизни.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Внеочередное совещание Совета безопасности началось в 10 часов утра. В это декабрьское утро в Москву вошла зима и расположилась в ней окончательно.

– Я бы не назвал задержанных возле ресторана «Первая скрипка» агентами неприятельской стороны, – сказал директор ФСБ и коротко взглянул на другого директора из Ясенева-2. – Это даже не люди, а зомби, у всех в затылочной части имеются одинаковые послеоперационные шрамы, все подверглись насилию, у каждого в голове чип. Кстати, очень интересный момент. Наша медицина, по-моему, этим не занимается. Хотя как сказать… – Директор ФСБ замолчал и, посмотрев на руководителя ГРУ, добавил: – Среди задержанных пятнадцать человек известных врачей, самых лучших в России.

– Кхм, – кашлянул директор ФСБ. – А что мы вообще знаем об УЖАСе?

– Действительно, – недоумевающе взглянул на него председатель СБ, – что вы о нем знаете?

– Все, – невозмутимо ответил директор ФСБ, – и даже более того. УЖАС представляет интересы Тибета, а точнее, странной организации с международными замашками. Китай, например, делает вид, что никакого МОАГУ на территории Тибета нет, точно такой же вид делает Индия…

– Точно такой же вид делаем и мы, – вмешался министр внутренних дел и, осторожно посмотрев в сторону председателя СБ, добавил: – И все остальные страны мира делают вид, что никакого МОАГУ нет.

– А вы откуда это знаете? – с подозрением посмотрел на министра директор СВР. – У вас же Министерство внутренних дел?

– Это мои люди разрабатывали УЖАС, – напомнил ему министр и, неохотно посмотрев в сторону директора ФСБ, добавил: – Ну и ФСБ на нашей территории помогла.

– Ну, знаете… – возмутился глава ГРУ. – Они все-таки на нашей территории квартировались, это мы их держали под контролем.

– Их держали под контролем, а мне «ухо» в кабинет забросили. Интересно знать, почему?

– Я уже говорил вам, – спокойно ответил глава ГРУ, – по ошибке.

– Ну что нам делать с задержанными? Там почти половина лучших профессионалов России разного рода деятельности, от суперсолдат до медиков и ученых. Такими людьми не разбрасываются. – Председатель СБ обвел взглядом силовиков, среди которых скучал один штатский, министр иностранных дел. – У кого какие предложения?

– Расчиповать и взять на государственную службу, – предложил директор ФСБ.

– По моим данным, – вдруг заговорил министр иностранных дел, – МОАГУ расформировалось, самоликвидировалось. Такое ощущение, что грядет нечто грандиозное, перед чем все государства земного шара будут бессильны…

– Антихрист явится, – развеселился глава ГРУ, – всадник на белом коне.

– Ха-ха-ха, – передразнил его министр иностранных дел. – Вы смеетесь над самым несмешным и самым неотвратимым.

– Это у меня нервное, – отмахнулся от него разведчик, не желающий ссориться с министром.

– Вообще-то, – заговорил директор СВР, – людей с чипами нужно обследовать, и вполне возможно, что чипы можно не удалять, а переориентировать.

– Во дает Михалыч, – восхитился директор ФСБ. – Он из них агентов для себя хочет сделать. Переориентировать – значит перевербовать.

– Не вижу в этом ничего плохого, – пожал плечами директор СВР.

– Надо доложить президенту, – внес предложение министр иностранных дел.

– Так и сделаем, – поднялся с места председатель СБ, давая понять, что совещание закончено, и внимательно посмотрел в сторону министра иностранных дел, почувствовав, как в его мыслях заискрилась неоспоримая истина: «Миром правят элохимы».

– Й вот еще что, – властно, громко произнес председатель СБ, заставив силовиков обратить на него внимание. – Вы не должны забывать, что миром правим МЫ.

Хромов был безапелляционен и настойчив.

– Я к подполковнику Веточкину, – поставил он в известность медицинскую сестру, вытащил из полиэтиленового пакета белый халат и, оборвав рассуждения медсестры о распорядке дня, спросил: – В какой он палате?

– В третьей, – ответила, сдаваясь, сестра. – И вообще, вы второй, у него уже есть один посетитель.

– Посмотрим, что за посетитель. – В белом халате полковник Хромов был похож на многоопытного, преуспевающего хирурга. – Как он вам представился? – строго спросил он у женщины.

– Так же, как и вы, – с иронией проговорила медсестра. – Никак.

– Наш человек, – уверил ее Хромов, открывая дверь, ведущую в стационарное отделение военного госпиталя, и объяснил: – В смысле проверить надо на вшивость этого посетителя.

В двухместной палате Веточкина действительно был посетитель, и звали его Стефан Искра.

– Бог ты мой! – воскликнул Хромов. – Стефан, где тебя черти носили?! – Он окинул взглядом бледного, но вполне бодрого Веточкина, полусидевшего-полулежавшего в кровати, и остался доволен осмотром.

– Дела навалились, – с усмешкой стал оправдываться Стефан Искра, – ликвидацией УЖАСа занимался. – Стефан кивнул головой на Тараса Веточкина. – Теперь вот агитирую его бросить все и уехать в Чувашию.

– Да у вас там одни чуваши. – Полковник Хромов стал выгружать на прикроватную тумбочку содержимое пакета: яблоки, коньяк, две банки черной икры, водку, кусок осетрового балыка, минеральную воду, сок и квадратную бутылку-штоф с неклиновской перцовой. Затем сел на стул и, указывая на тумбочку рукой, сообщил: – При потере крови это просто необходимо, мне врач твой так и сказал, можно и нужно под хорошую закуску.

– Открой тумбочку. – Веточкин рассмеялся. – Стефан хотя и держит нас за дураков, прикидываясь алкоголиком, но напитки подбирать умеет, правда, сейчас это может плохо кончиться. Анюта вот-вот придет, так что наливай скорее, Леонид.

Хромов разлил водку по стаканам, найденным в тумбочке, и раздал их.

– Я пью по-настоящему, – предупредил всех Стефан Искра, – за то, чтобы Бог простил Россию.

– За погибших ребят, – хриплым голосом подтвердил слова Стефана Тарас Веточкин. – Пусть земля им будет пухом.

– За них, – приподнял Хромов стакан, и они выпили.

Через некоторое время в палату вошел на костылях сосед Веточкина, майор, пилот-вертолетчик. Выпили снова. Хромов сообщил, что у Миронова отпустило в голове и он раззомбировался, чувствует себя в роли куратора хорошо, но пока лежит в Склифе, скоро придет в гости. Выпили за Миронова.

– Это я всех расщелкал. – По-настоящему выпивший Искра напоминал тяжелый бульдозер, мчавшийся со скоростью «феррари» по федеральному шоссе в Рязанской области. – В смысле поотключал.

Выпили за отключенные чипы. Вспомнили о выдающихся особенностях неклиновской перцовой. Выпили за Неклиновку и стали интенсивно закусывать черной икрой и балыком.

– Это мой самый талантливый оперативник Саша Стариков из Таганрога привез, – сообщил Хромов место жительства черной икры и балыка. – Он там всю преступность за три недели искоренил.

Выпили за искоренение преступности. В палату вошел посмотреть на своего больного перед уходом домой военврач, полковник и хирург. Выпили за медицину, налив полковнику неклиновской, и тот без всякого притворства выпил ее, не поморщившись. Затем Стефан Искра заспорил с Хромовым, кто больше сделает отжиманий от пола, и Хромов, отжавшись двести пятьдесят раз, с довольным видом оглядел присутствующих. Полковник медслужбы хотя и не спорил, но тоже закуражился и отжался от пола сто двадцать раз. Лицо Веточкина приняло решительное выражение, но вовремя взглянувший на него Хромов отговорил его от участия в состязании. Стефан Искра отжался триста раз, но отжимался на одной руке, вытянув ноги параллельно полу.

– Не может быть! – воскликнул военврач и, залпом опрокинув в себя полстакана неклиновской, засомневался: – Хотя все возможно в этом мире.

Выпили за возможности. Затем пришла Анюта, вытащила из тумбочки все спиртные напитки и, выйдя из палаты, вручила их двум угрюмо бродившим по коридору прапорщикам ВДВ из категории выздоравливающих.

– Если что, – уверили ее десантники, – только свистните, мы придем, и на кого покажете, тому и голову оторвем.

– Хромов, – укоризненно покачала головой Анюта, возвращаясь в палату, и, не выдержав, рассмеялась: – Когда вы уже угомонитесь?

– Гляди, – кивнул Хромов на уснувшего Тараса. – А ты говорила, что даже снотворное не помогает ему заснуть.

– Глубокий здоровый сон, – констатировал Стефан Искра. Тарас Веточкин крепко спал, и лицо его было не бледным, а розовым.

Ученые поверхностного мира делятся на две категории. Первая – это бракованные особи, выселенные из промежуточного, околохорузлитного мира за слишком явное проявление в них атлантизма, вторая – внедренная в среду

статик-рабов агентура качественного человечества, которая вкупе с «дефективными» учеными первой категории и создала науку в ее современном виде. Среда статик-рабов, склонных к ведизму, ученых не воспроизводит…

Волею демиургов и элохимов население срединного государства, состоящее из одного миллиарда качественных людей и живущее вот уже тысячи лет в режиме клонирования, не теряет душевной силы в своих повторениях. Душа умершего жителя середины, а живут они 300-400 лет, не уходит в хранилища и круговоротные потоки семияичного мира, а мягко и нежно подвергается светоносному обмыванию в хорузлитно-лунитной оболочке, в специальных, недоступных даже лазурным ламам, ответвлениях и бережно возвращается в копию тела, делая его неповторимым.

…Ученые поверхности не ведают о своей агентурной роли, они от всей души считают себя людьми среди людей, хотя где-то в глубине души и осознают свою провокаторскую суть, которая, впрочем, их умаляет и даже возвышает в собственных глазах.

– Земная кора состоит из семи больших плит и двенадцати малых толщиной сто километров. Эти плиты, как льдины, дрейфуют вдоль великих разломов, сталкиваясь, сокрушая друг друга, и тогда на поверхности возникает озноб землетрясений, а при слишком сильном столкновении плит меняются магнитные полюса Земли, в результате чего и гибли прошлые цивилизации и, если я не ошибаюсь, мамонты. – Юрий Аркадьевич Кривицкий, профессор МГУ по статистичной литосферной сейсмической амплитуде возмущений приблизительного понимания, посмотрел на аудиторию, состоящую из пятидесяти добросовестных студентов физико-математического факультета, сглотнул слюну, он утром не завтракал, и продолжил: – Последняя смена полюсов, если брать во внимание тибетские рунофицированные источники, произошла 13 тысяч лет назад…

– И тогда погибли мамонты?! – выкрикнул вопрос с места любознательный, чем-то взволнованный и явно с похмелья студент физико-математической ориентации.

– Болван, – удовлетворил его любопытство Юрий Аркадьевич. – Тогда погибла Атлантида, ну а следующая смена полюса, опять-таки по утверждениям из Поталы… – Он снисходительно окинул взглядом студентов. – Потала, для тех, кто не знает, а вы все не знаете, – это резиденция далай-ламы. Так вот, это смещение произойдет в феврале 2031 года.

Юрий Аркадьевич посмотрел на часы, а студенты застыли в ожидании, когда он назовет точное время этого неприятного события.

– Я не болван! – вдруг возмутился сообразивший, в чем дело, студент.

– Но согласитесь, молодой человек, – Кривицкий уже взял портфель и направился к выходу, – вы и не мамонт.

Профессор покинул аудиторию, а студент, порывшись в сумке, достал банку пива и с явным выражением счастья на лице выпил ее не отрываясь. Затем он посмотрел на свои часы и пробормотал еле слышно:

– Во-первых, не в феврале 2031 года, а десятого августа 2088 года, в девять часов утра по московскому времени.

Хорузлитно-лунитное государство спасателей из облачности Рааай не стало задерживать такого профессионала, как Поль Нгутанба, без работы и отправило его в мир статиков, в хмельную и любознательную среду российского студенчества. Но это уже другая история.

Играй, музыка, играй. Счастье – оно ведь зарождается вопреки всему, оно кратковременно, как теплый летний дождь, как красивая и грустная мелодия.

Самвел Тер-Огонесян был в классическом светло-сером костюме, дополненном крапчатым галстуком в тон и белой рубашке. Он, конечно, понимал, что Таганрог не Морской Чулек, что в русском городе армянин не может рассчитывать на массовую радость окружающих по поводу своей свадьбы, но Самвел Тер-Огонесян был коренным таганрожцем и с высоты своего маленького, но самоуверенного и солидного роста видел, что свадьба его удавалась и вполне претендовала на самую богатую и самую размашистую свадьбу города. Эхма! Самвел даже сплясал русскую вприсядку, дожидаясь, пока привезут невесту и они проследуют в загс. Глорию Ренатовну Выщух привезли в длинном красном вагоне-лимузине. Неизвестно где, но родственники Самвела из Морского Чулека и Ростова-на-Дону достали этот новенький и совершенно неуместный для старинных улиц города лимузин и подарили его молодоженам. Ох уж эта армянская душа! Она требует размаха в подарках и величественной необъятности в формах женщины. Глория Ренатовна полностью соответствовала канонам женщины, которую армянин должен ввести в свой дом хозяйкой. Платье Глории Ренатовны было из французской тафты нежиейшего цвета чайной розы, на тонких бретельках, струящееся до земли и изредка открывающее узкие туфли вишневого цвета. На плечах – накидка драгоценного мехового качества, а на шее мелким переливающимся дождем струилось колье японского серого жемчуга.

– Совсем еще девочка, – запричитали местные старушки из тех, что жить не могут без регулярного созерцания массовых и радостных свадебных зрелищ. – За басурмана выходит на свою погибель, пропадет на чужбине.

– Да вы сдурели, старые перечницы, – осадила причитающих такая же перечница, – какая чужбина. Это же сын Оганесяна, вы что, девки. Они тут спокон века живут, да и ты, Танька, сама же сохла по Оганесу, а теперь сына его басурманом называешь…

Играй, музыка. Счастье и радость – это всего лишь щелчок мгновения. Звучите, Медные трубы. Литавры бейте, скрипки смейтесь и плачьте. Духовой оркестр, басы, баритоны, валторны, трубы, тромбоны – вальс! Играй, музыка, играй. Ты, как и счастье, недолговечна.

– Что за черт? – застопорил Степа Басенок оперативный «жигуленок». – Свадьба, что ли?

Он и Игорь Баркалов ехали к дому Игоря. Степа только что встретил его на вокзале. Новоявленный капитан был рад возвращению в город.

– Фу ты черт, – хлопнул себя ладонью по лбу Степа. – Сегодня же Самвел и Глория Ренатовна в загсе расписываются.

– Смотри, смотри, – Игорь показал пальцем, – кого это там Савоев тащит?

Степа и Игорь выскочили из «жигуленка» и поспешили к Славе Савоеву, тащившему за низ кителя рвущегося к свадебной процессии майора из военкомата.

– Да не рвись ты, Семенович, – шипел Слава Савоев, крепко держа майора. – Не пори горячку, давай все обсудим вначале.

– Я обязан сообщить об этом сразу же, – вырывался майор. – У меня приказ.

– В чем дело, Слава? – Игорь и Степа на всякий случай жестко взяли майора за локти. – Что произошло?

О, Игорь вернулся! – коротко обрадовался Слава и, тотчас же помрачнев, махнул рукой: – Да не держите вы его. Покажи им, Семеныч, – попросил он майора, и тот протянул Славе и Игорю похоронку на сына Глории Ренатовны.

– Вот послали меня сообщить и выразить соболезнование, неизвестно на кого злясь, сообщил майор.

– Давай завтра, а, Семеныч? – просительно проговорил Слава. – Я с тобой вместе пойду.

– Вот ведь гадство. – Майор устало махнул рукой, развернулся и направился в сторону автобусной остановки, отказавшись от предложения Степы довезти его к военкомату.

Играй, музыка, играй. Счастье и радость мотыльково-мгновенны. Сильнее, литавры, ну же, басы и баритоны! Играй вальс, раз-два-три, раз-два-три, духовой оркестр. Сегодня, сейчас играй! Завтра, только завтра наступит очередь маршей Шопена.