Текст книги "Люди полной луны"
Автор книги: Александр Экштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
– Что это означает? – спросил Веточкин у Михаила Лутоненко.
Нейрохирург встал из-за стола, подошел к окну и глядя в него, ответил:
– Смерть в течение пяти-шести месяцев.
– Эх! – сокрушенно выдохнул Хромов. – Надо же, гадство какое.
Разговор происходил в ординаторской нейрохирургического отделения института имени Склифосовского.
– И ничего нельзя сделать? – бесстрастно, что говорило о его огорчении, спросил Тарас.
– Не знаю, – неуверенно пожал плечами Лутоненко. – Опухоль прогрессирует. Это затылочно-теменная часть, ни один нейрохирург не возьмется за удаление опухоли в этом месте. Разве только… – Он замолчал и, оторвавшись от окна, вернулся к столу. – Есть человек, нейрохирург от Бога, хотя мне иногда кажется, что все-таки от черта. Вполне возможно, что он может что-то сделать, но я не знаю, не знаю.
– Да хотя бы от Змея Горыныча, нельзя, чтобы вот так, запросто, взял и умер хороший человек! – воскликнул обнадеженный Хромов. – Что за человек, где? Я сейчас за ним смотаюсь, вызову служебную и смотаюсь.
– Успокойся, Леонид Максимович, – остановил его Веточкин, внимательно глядя в лицо двоюродному брату. – В чем дело, Михаил, что за проблема?
– Странный он, – неохотно ответил Лутоненко. – Может сутки оперировать, а может спокойно смотреть на умирающего и пальцем не пошевелить. Исчезает иногда надолго. Главврач делает вид, что так и надо.
– А я зачем? А Уголовный кодекс для чего? – вскинулся Хромов.
Во время обследования у Миронова обнаружилась в заты-лочно-теменной части опухоль, которую Михаил Лутоненко определил как злокачественную. Сам он эту операцию провести не мог, он никогда не брался оперировать, если чувствовал в себе неуверенность. А сейчас он именно это и чувствовал.
– Ладно, – вдруг решительно произнес Лутоненко, – пока говорить не о чем. Я сегодня попытаюсь переговорить с этим человеком. Если он возьмется, то шанс есть, но, повторяю, его реакция непредсказуема, предугадать невозможно.
– Да кто это такой, черт побери?! – возмутился Хромов. – Он должен как врач отреагировать быстро и положительно, деньги мы достанем.
– Он не врач и к деньгам равнодушен, – задумчиво проговорил Лутоненко и замолчал.
– А кто? – осторожно спросил его Веточкин.
– Алексей Васильевич Чебрак. – Лутоненко немного помедлил и решительно добавил: – Бог.
Опухоль в голове Миронова, поломка в дороге служебной машины, пасмурная погода и вынужденная поездка к месту службы в метро испортили Хромову настроение настолько, что, войдя в свой кабинет на Петровке, он сразу же поручил секретарю:
– Дайте мне все ориентировки на злодеев, объявленных в федеральный розыск за последнее время.
Ему хотелось выловить кого-нибудь из этих гадов и набить морду. А что еще оставалось делать? Настроение было паршивым еще и потому, что никак не получалось наступить на хвост УЖАСу. Если раньше они как-то, то есть вполне нагло, обозначались, то сейчас превратились в какой-то робкий призрак, исчезли. ГРУ, в лице Эппеля, лишь пожимало плечами: «По-моему, они все застрелились». Но Эппель играл в свою игру. Это понятно, ГРУ не та организация, которая позволяет своим генералам играть в чужую игру. Хромов не знал, что руководители ГРУ и УЖАСа «слегка» договорились. УЖАС дал понять, что убийц Тассова они отыщут и передадут разведчикам, и вообще, давайте жить дружно. И то и другое устраивало ГРУ.
– Пожалуйста, Леонид Максимович, – секретарь положила перед Хромовым папку с ориентировками, – злодеи месяца.
Хромов молча кивнул, и секретарь поспешно вышла. Она была опытной и понимала, почему начальник не сказал обычное «спасибо». Судя по его лицу, если он и мог что-то сказать в данный момент, это «что-то» было бы матерным. Секретарь села за свой стол и закурила длинную сигарету-гвоздик. Через десять минут из переговорного устройства последовала команда:
– Уважаемая Нинель Александровна, разыщите, пожалуйста, старшего оперуполномоченного Старикова и срочно ко мне, где бы он ни был, пусть это будет даже Рио-де-Жанейро.
«О, Бразилия», – вздохнула Нинель Александровна и позвонила для начала в «убойный» отдел. Могучего и высокого Сашу Старикова она могла бы, бросив все, разыскать и в Рио-де-Жанейро.
Старший уполномоченный Саша Стариков нашелся на удивление быстро. Обычно его в отделе не было. Оперативника кормят ноги, интуиция и риск, им некогда сидеть
за столами. Через пять минут он уже входил в приемную Хромова.
– Что там? – спросил он у Нинель Александровны.
– Гром и молния, – нежно ответила ему секретарь.
Стариков вошел в кабинет и увидел, что вместо грома и молнии по лицу Хромова лишь пробегали тучки сосредоточенной заинтересованности.
– Я прибыл, – доложил Саша. – Вызывали?
– Взгляни, – сразу же приступил к делу Хромов, протягивая фотографию. – Узнаешь?
– Геи? – неуверенно спросил старший оперуполномоченный, ибо своеобразное одеяние Самвела Тер-Огонесяна бросалось в глаза в первую очередь, но тут же его неуверенность сменилась радостью узнавания: – Мыонг, гадом буду, Хонда!
– Да, – торжественно подтвердил Хромов. – Объявлен в розыск как «неизвестный корейской национальности» таганрогским УВД по подозрению в убийстве трех человек.
– Ну вот, – огорчился Саша, – зачем мы его тогда отпустили? Тассов и Блудов на нем. Я уверен. – Он оборвал свои сетования и молча посмотрел на Хромова.
– Не продолжай, – посоветовал ему Хромов. – Я сам разберусь с кем надо и спрошу что надо, а ты оформляй командировку в Таганрог, встряхни этот город у моря как следует.
– Таганрог, – воодушевился Саша Стариков и сразу же сник: – Жаль, что не Сочи.
– В командировку, – предупредил его Хромов, – а не в отпуск.
Михаил Лутоненко, после того как Веточкин и Хромов покинули больницу, вытащил из кейса мобильный телефон и нажал на несвойственную для обычных мобильников синюю кнопку. Если бы посторонний человек нажал на эту кнопку, то мобильник бы самоуничтожился. Кнопка обладала отменной памятью на тепло и узор пальца нажимающего, чужих не допускала.
– Слушаю вас, Лутоненко, – раздался скрипучий голос координатора УЖАСа. – Надеюсь, вы помните, что можете соединяться лишь в экстренных случаях?
– Не то чтобы экстренный, – замялся нейрохирург, – но мне нужно переговорить с Алексеем Васильевичем, есть интересный экземпляр, он просил позвонить при наличии такого
– Объявляю вам устный выговор за необоснованное соединение, – опять проскрипел голос, но в нем исчезли строгие интонации. – Я сообщу Чебраку. Он, если захочет, позвонит, а вы больше не соединяйтесь без экстрема. Все.
Михаил Геннадиевич Лутоненко, блестящий нейрохирург и диагност, был сотрудником отдела ЧЕТЫРЕ, имеющий пунктирный допуск в святая святых УЖАСа, подземную лабораторию Алексея Васильевича Чебрака. Он ассистировал ему во время опытов над людьми. Пунктирный допуск был у всех допущенных в лабораторию. Только Иван Селиверстович и Алексей Васильевич имели постоянный. Остальные были «специалистами по вызову». Им сообщали время и место и уже оттуда доставляли в лабораторию. Михаил Лутоненко был призван в УЖАС, еще будучи студентом Первого мединститута имени Сеченова, но приступил к работе в нем лишь после того, как стал ведущим нейрохирургом Москвы и России в целом, до этого он проходил обучение по системе «Иезуит». Во время обучения был допущен к присяге, а после обучения зачислен в штат отдела ЧЕТЫРЕ.
Михаил Лутоненко был предан УЖАСу, как УЖАСу были преданы все присягнувшие. Потому что каждому, сразу же после присяги, в мозг вживлялся биочип. Это был безобидный чип, он не мешал жить и мыслить, никуда не отсылал информацию о неблагонадежности носителя, нет, он просто тихо и надежно заставлял человека быть верным присяге.
Алексей Васильевич позвонил глубокой ночью. Михаил Лутоненко не спал, он был совой.
– В чем дело? – сухо поинтересовался Чебрак у Лутоненко.
– Опухоль в затылочной части. Развилась в результате травмы от падения. Очень удачная опухоль, небольшая и смертельная, на нужном месте. Не желаете спасти человека от смерти?
– Спасу, – лаконично согласился Алексей Васильевич. – Мне нужно испытать принципиально новый вид саморазвивающегося чипа. К двадцати одному часу завтра готовь операционную. Никаких медсестер, для помощи я захвачу кого-нибудь из лаборатории. Кстати, кто он, твой пациент?
– Провинциальный прокурор, из Таганрога.
– Из Таганрога? – почему-то удивился Алексей Васильевич и с усмешкой добавил: – В окрестностях Азовского моря провинций нет нигде, даже одинокий домик в степи – центр мира. Со слов далай-ламы, Азовское море двухуровневое, генератор тонкой энергии, в тибетской табели о рангах для непроснувшихся катаклизмов оно на первом месте.
– Это как? – заинтересовался Лутоненко.
– Если оно проснется и начнет выходить из берегов, то Тихий океан соединится с ним водами.
– Интересно, – зевнул Лутоненко. – А прокурор наш при чем?
– Надеюсь, если, конечно, выживет, после операции и он на что-нибудь сгодится.
После разговора Михаил Лутоненко отправился спать, а Алексей Васильевич подошел к большому зеркалу, двумя пальцами сильно оттянул вниз кожу под глазами, высунул язык и, глядя на свое изображение, стал медленно и ритмично прыгать с ноги на ногу: левая-правая, правая-левая – и хрипло издавать балабонящий звук:
– Бо-бо-бо-боооо, бо-бо-бо-боооо.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Опухоль в голове Миронова не беспокоила, он не знал о ее существовании. Разрастающиеся клетки рака сразу же блокировали участок мозга, отвечающий за присутствие боли в теле, и боли не было. Периоды здравого сознания у Миронова сменялись провалами. Все было гулким и отстраненным. Страшно становилось лишь тогда, когда Миронов был в здравом уме и памяти, но он не понимал природу этого страха. Ему казалось, что он попал в больницу из-за переутомления и вот-вот все пройдет. Сегодняшним утром его неожиданно перевели из двухместной палаты в одноместную. Ему это понравилось, сосед по двухместной палате ночью храпел, а днем громко разговаривал. Вечером этого же дня к нему заглянули Хромов и Веточкин.
– Самому, что ли, в больницу лечь, отдохнуть, – «позавидовал» Миронову Хромов.
– Все нормально, прокурор, – сказал Веточкин. – У тебя обнаружили опасную болезнь, так что хочешь – не хочешь, а ровно через шестьдесят лет помирать придется.
Веточкин и Хромов знали об операции.
В 20.00 Миронова подстригли наголо и выбрили голову до блеска.
В 20.45 дежурная медсестра сделала ему укол.
– Успокаивающий, – прощебетала она и добавила: – Антибиотик.
В 20.50 Миронову стало наплевать, что с ним делают, зачем и почему. Он погрузился в безразличие.
В 20.55 Миронов лежал на операционном столе и мерз. К нему подошел Лутоненко уже в маске и резиновых перчатках, руки он держал перед собой поднятыми вверх.
– Сейчас спать будете, крепко и сладко, – пообещал он Миронову.
Из-за спины Лутоненко вышли еще два человека в масках, тоже державшие руки в перчатках перед собой. Один из них, Миронову он почему-то казался главным, маленький, с насмешливо-равнодушными глазами, подошел вплотную к операционному столу, склонился к лицу Миронова и спросил:
– Вы знаете, что такое смерть?
– Это когда в гробу лежишь, – не стал вдаваться в подробности Миронов.
– В гробу – это еще жизнь, – непонятно выразился маленький с горящими глазами, – а смерть… – Он прервал себя и кивнул напарнику.
Второй незнакомец обошел стол с другой стороны, держа в руке шприц с золотистой жидкостью. Мгновенно попал иглой в вену Миронову и медленно стал вводить содержимое шприца в кровь.
– Смерть – это общий наркоз, – вновь склонился к Миронову горящеглазый философ, – чтобы не было больно при отделении души от тела.
Какая-то мысль посетила Миронова, но тотчас же и покинула. Ему стало легко и радостно, как в детстве. Он будто бы мчался на велосипеде с горки, быстрее, быстрее; перед его глазами вдруг закружилась круглая клумба с яркими цветами, и вот это уже не клумба, а бешено вращающийся разноцветный круг пространства, в центре которого проклюнулась сочно-красная точка, выросла до размера вишни, больше, больше, и вдруг красное прорвалось синим, и синева бросилась на Миронова и поглотила его.
…Чебрак, Лутоненко и еще один сотрудник отдела ЧЕТЫРЕ, доктор медицинских наук, директор НИИ усовершенствования и моделирования человеческого тела, Роберт Аксенович Петров, приступили к операции. Алексей Васильевич Чебрак, со свойственной для него широтой натуры, взял Петрова в качестве операционного медбрата, подавать инструменты и вытирать пот со лба нейрохирургам.
– Значит, так, Тарас, – заявил Хромов, как только они вышли из больницы, – ругаться будем до пены у
губ. Я тебе сейчас кое-что скажу и покажу. Уверен, ответить ты не сможешь.
– Давай, полковник, – невозмутимо согласился Веточкин, – расскажи, как ты обнаружил, что Хонда в федеральном розыске по подозрению в тройном убийстве, что видел его на фото с ярко разодетым геем в обнимку. Все рассказывай, Леонид Максимович, ничего не скрывай.
– Значит, так. – Хромов вежливо покашлял. – О чем это я? Я хотел сказать тебе, и показать, кстати, о новом, с качественной кухней, ресторане. Обнаружил я его недавно, в смысле давно, да и ресторан не новый. – Хромов умел ясно и четко объяснять ситуацию. – Туда только по приглашению допускаются, но можно и без него, только дорого очень. У меня два таких приглашения есть. Мой человек, внедренный в обслугу, где-то достал, украл или дали, я так и не понял толком. Ресторан называется «Первая скрипка», относительно недорогой для приглашенных, и у меня к тому же с собой… – Хромов показал бутылку армянского коньяка тридцатилетней выдержки во внутреннем кармане пиджака. – На день рождения коллеги подарили, – объяснил он Веточкину. – Деньги есть, нам премию дали и зарплату, а жены нет, у родителей живет, так что хватит. Кстати, что ты там насчет Хонды говорил? Я не понял. Он что, в розыске? Я не знал. А что случилось?
Хромов был так естествен в своем искреннем недоумении, что Веточкин ни на грамм не поверил ему и поэтому не мог сдержать улыбки.
– Ладно, у нас оперативники могут убедить свое начальство, что кирпич на самом деле не кирпич, а теплоход, но откуда у вас, дуболомов эмвэдэшных, такая изощренность?
– Да, тяжелый случай, – вздохнул Хромов. – Я, конечно, знаю, что вы информацию, глядя в окна своих кабинетов, собираете, но ведь даже из окна видно, что МВД не соответствует твоим представлениям о нем. А Хонда разве гей? Как же он тогда в авторитете на Черкизовском?
– И что, действительно эта твоя «Четвертая гитара» – хороший ресторан?
Они подошли к обочине шоссе и стали высматривать такси.
– Да, «Первая скрипка» – хороший ресторан, – уверенно ответил Хромов. – Вот ты говоришь, Хонда за тройное убийство разыскивается, это на самом деле?
– У меня, кстати, тоже есть. – Веточкин распахнул пиджак и показал бутылку шотландского виски, одновременно отрицательно помахав рукой «Запорожцу», вознамерившемуся остановиться рядом с ними под видом такси. – Й деньги найдутся, но жена дома сидит, ждет.
– Коньяк и виски – это круто, – серьезным голосом предупредил его Хромов. – Очень круто. А помнишь, тогда ты просил Хонду отпустить. Он ваш агент?
– Вот, – Веточкин удачно остановил частника на «Волге», – и машина. Поехали, Леонид Максимович, в твою «Гитару», выпьем, чтоб у Миронова удачно операция закончилась, мне Михаил позвонит по окончании, ну и поговорим заодно о японских машинах, убийцах и геях.
– Вы геи? – настороженно спросил у них водитель «Волги» со слегка подкрашенными глазами.
– Мы мордобеи, – строго оборвал его Хромов, располагаясь на заднем сиденье. – Давай на Тверскую быстрым ходом, а то на сходку опоздаешь. – Он повернулся к Веточкину и сокрушенно заметил: – Вот жизнь пошла раскрепощенная, женщины женятся, а мужики замуж выходят.
– Да, – согласился с ним Веточкин и произнес старую как мир истину: – Лучше переспать, чем недоесть.
Между кинотеатром «Россия» и рестораном «София», за железными раздвигающимися воротами с неброской для глаз табличкой «АО „Фарминмет“», находится обширный заасфальтированный двор, в глубине которого стоит не облагодетельствованное внимательным ремонтом здание. Деревянно-массивная обшарпанная дверь с замутненным глазком-окошком закрывает единственный вход в здание. На двери еще одна табличка с надписью «Экспедиция». Табличка столь ненова, что первые три буквы плохо прочитываются: «…педиция», но на это не стоит обращать внимания. Сбоку обшарпанной двери, в стене, видна забрызганная известкой кнопка звонка. Нажимаете ее, и через минуту дверь открывается, из нее выходит молодой, атлетического сложения человек и выжидательно смотрит на вас. Вы протягиваете ему небольшой, с одной стороны золотистый, с другой зеленый, титановый кружочек чуть больше пятирублевой монеты. Он его забирает, проводит по нему электронным щупом, зажатым в руке, и, получив сигнал, вежливо произносит, широко распахивая двери: «Добро пожаловать». Вы оказываетесь в небольшом тамбуре перед другой, из красного дерева, дверью. Ее перед вами распахивает с той стороны гардеробщик. Он в классическом смокинге. Розовый мрамор, весь в сиреневых прожилках александрита, оформляет стены действительно роскошной гардеробной. Отдаете верхнюю одежду, если таковая имеется, гардеробщику, и перед вами распахивается эрмитажной высоты и оформления третья дверь. Вы видите перед собой большой, с фонтанами, пальмами, зелеными вьющимися растениями вокруг столиков, с эстрадой на возвышении, ступенчато-каскадный зал. Это ресторан «Первая скрипка», самый лучший, самый изысканный ресторан Москвы категории «Герцог». Добро пожаловать, господа!
Хромов, вместо того чтобы нажать на кнопку звонка, он ее не увидел, пинал обшарпанную дверь ногами. Веточкин его отговаривал:
– Слушай, Хромов, пошли в «Савой». Тебя неправильно информировали, за такой дверью только тройной одеколон с бодуна пить.
– Ага, как же. – Не обращая внимания на увещевания Веточкина, Хромов еще раз пнул дверь ногой. – Сразу видно, у кого есть информация, а у кого нет.
Веточкин наконец заметил звонок и стал жать на него не отпуская. Дверь поспешно открылась, охранник несколько ошарашенно посмотрел на экспансивных посетителей.
– Что смотришь? – возмутился Хромов, но, что-то вспомнив, слегка смутился: – Ах да, я и забыл. – Он сунул руку в карман и вытащил два титановых кружочка. – На, – сунул их в руку охраннику, – смотри не потеряй.
– Добро пожаловать, – растерянно пробормотал охранник и распахнул перед ними двери, даже и не помыслив проверить кружочки электроникой.
Конечно, Хромов и Веточкин были приятно удивлены тем, что нежного возраста поросенок, сваренный в молоке и подрумяненный на медленном огне, стоит двести рублей, виноградные улитки под соусом «Ришелье» триста, а блюдо нежной и тонизирующей рыбки октавия всего-навсего восемьсот рублей. Меню было подано специальное, оно предназначалось лишь для тех, кто попал в ресторан по золотисто-зеленому титановому приглашению, разница в цене доплачивалась какой-то неизвестной, но явно не бедной организацией. Те же, кто попадал в ресторан с парадного входа, то есть через гостиницу «Минск», получали другое меню, где сумма оплаты за утонченность и качество блюд имела какое-то отношение к астрономии. «Первая скрипка» пользовалась популярностью в среде сильных людей денежной ориентации. Здесь заключались грандиозные сделки, обсуждались планы всевозможных переустройств в политике под умопомрачительную закуску и уникальную, эксклюзивную, выпивку.
– Куда мы попали? – спросил Веточкин Хромова, после того как им принесли поросенка и два бокала с минеральной водой.
– Оперативная тайна, – отсек вопросы Хромов и, вылив минеральную воду в кадку с пальмой, разлил по бокалам коньяк. – Совсем ты от жизни отстранился в своем аналитическом отделе. Тут ваших оперативников полно, а ты не знаешь.
– Ты прав, не знаю, – согласился с ним Веточкин, отрезая кусок поросенка и перекладывая себе на тарелку. – А как вы рискнули взять в разработку такое место? Вас же съедят зместс с министром.
– А вас? – забрал себе оставшуюся часть поросенка Хромов. – Не съедят?
– Будут пробовать, конечно.
– Жаль, что людей не видно. – Хромов обвел рукой декоративный кустарник вокруг столика. – А то бы я тебе показал, какие тут лица можно увидеть, сплошь одухотворенные.
Они выпили коньяк, и Хромов поставил на стол бутылку, вытащив ее из-под стола.
– Да, атмосфера здесь утонченная. – Веточкин приподнял в восхищении брови. – Хороший коньяк, и ресторан хороший. А теперь послушай меня, Леонид Максимович. Хонда, как тебе и мне известно, бывший офицер вьетнамской армии Шон Тинь. В свое время он был завербован КГБ, к нам, как говорится, перешел по наследству. Сейчас в Таганроге действует самостоятельно, без прикрытия. Ему нужно достать устав, но я не буду, ты меня должен понять, вдаваться в подробности. Он должен был попасть в квартиру одного человека и взять кое-какие бумаги и предметы. Этот человек прикинулся овцеватым провинциалом, а на самом деле он один из руководителей международной мистико-религиозной организации с неясными пока для нас целями. Хонда воспользовался своими связями с уголовным миром, благодаря тебе у него эти связи обширны, и примкнул к группе квартирных воров, стал работать с ними, воровать, одним словом, – объяснил внимательно слушавшему Хромову Веточкин, – надеясь таким образом попасть в дом нужного человека. Я пока не знаю, удалось ему это или нет. Хонда исчез. В таком деле бывают, и часто бывают, непредвиденные досадности. Хонда убил лишь одного, какого-то наркомана из Сочи, Лорика, который убил двух ни в чем не повинных людей просто так, из любви к искусству. Фотография, которую ты, Леонид Максимович, видел, но утверждаешь, что не видел, к нашему расследованию не имеет отношения. Хонда помог уголовной братии скомпрометировать какого-то местного бизнесмена, армянина, и все. Ну, ты знаешь, с волками жить. Кстати, фотография получена методом тройного сканирования с применением фотохудожественных достижений. Армянина «одели», «опоили» и «поставили» в середину экспозиции. Хонда получит втык за то, что сам сфотографировался. Тем не менее я прошу тебя: бросьте разыскивать Хонду, ему и так тяжело.
– Ну да, – покачал головой Хромов. – Ты меня, Тарас, с министром спутал. Сейчас вот приеду в МУР и дам команду об отмене федерального розыска в отношении некоего Шон Тиня, отзывающегося на кличку Хонда, так, что ли?
– Да, ты прав, Леонид Максимович, и поэтому давай выпьем.
Веточкин к бутылке армянского коньяка на столе присоединил свое шотландское виски. Хромов с удовольствием рассмотрел бутылку, скрутил пробку с печатями, разлил виски по бокалам и предложил тост:
– За здравие болящих.
И, как бы в ответ на этот тост, в кармане Веточкина запищал мобильник.
– Михаил, наверное, – выхватил он телефон из внутреннего кармана. – Ну, с Богом… – Он стал слушать сообщение, и по мере разговора его лицо расплывалось в улыбке. – Операция прошла успешно. Миронов будет жить и полноценно работать, – сообщил он Хромову, засовывая мобильник на место.
– Вот это чудесно! Давай выпьем, заберем свои бутылки и пойдем из этой «Скрипки» куда-нибудь в светлое место, мне здесь не нравится.
– Конечно, пойдем, – поддержал его Веточкин. – Устал я от этой хамской утонченности. Кстати, Хромов, а как достал твой человек эти приглашения? Подскажи, все-таки поросенок за двести рэ впечатляет.
– Хм, – отмахнулся Хромов. – Говорит, что ему какой-то пьяный физик, лауреат Нобелевской премии, на чай дал.
Игорь Баркалов и Алексей Ласточкин сидели на лавочке Тверского бульвара возле памятника Сергею Есенину и курили. Некурящий Игорь пристрастился к парагвайским сигарам, а курящий Алексей никак не мог отвыкнуть от «Явы».
– Хорошие у меня курсы по повышению квалификации полового в трактире, хотя, конечно, я понимаю, в этом кабаке очень даже легко работать под прикрытием, все ясно как Божий день, – весело попыхивая сигарой, разглагольствовал Игорь.
– Что тебе ясно? – хмуро спросил у него Ласточкин и с отвращением выбросил сигарету.
– То, что и тебе, – с насмешкой взглянул на него Игорь. – Одна половина официантов – осведомители МВД, вторая – ФСБ, а в зале боссы сидят и цвет научной мысли. Интересно, что я там, такой маленький, делаю?
– Скоро узнаешь, – уверил его Ласточкин, – ты оперативник, а не осведомитель, это две большие разницы. И вообще дело опасное. Хромов предупредил, чтобы готовились, скоро жарко будет.
– Ну, допустим, и сейчас не холодно, – вяло отреагировал Игорь, – лето все-таки.
В это время они увидели идущую по аллее высокую гибкую даму в черном. Она подошла к скамейке напротив и села. Черные волосы, черная шляпка, черный деловой костюм, длинные ноги в черных чулках и черных изящных туфлях на высоких каблуках. Темные глубокие глаза в обрамлении черных, усиливающих эту глубину ресниц и выразительные губы, отредактированные темно-сливовой помадой. Женщина достала из черной элегантной сумочки длинный, сантиметров пятнадцать, белый мундштук, вставила в него сигарету, прикурила и стала с рассеянным видом созерцать умиротворенность Тверского бульвара.
– Богиня ночи, женщина-вамп! – потрясенно, не спуская с женщины глаз, проговорил Игорь, чувствуя, что теряет голову. От женщины исходил ровный магический и необоримый магнетизм сексапильного шарма.
– Да брось ты, – ленивым голосом одернул его Ласточкин. – Я ее знаю. Она здесь часто ошивается. Сними с нее парик, умой, стащи с тела американский корректор фигуры пролонгированного действия, и я посмотрю, как ты от этой богини в ужасе убегать будешь.
– Гад ты, Ласточкин, – жалобным голосом произнес Игорь, – ты меня как будто унитазом по голове стукнул.
Женщина словно поняла, что обсуждают ее, нервно выбросила сигарету вместе с мундштуком в урну, резко поднялась, подошла к урне и стала копаться в ней в поисках мундштука.
– Ладно, пошли, – сказал Веточкин, – что глаза выпялил? Ни разу не видел, как люди в урнах ковыряются?
Они поднялись и направились в сторону Тверской.
– И вот еще, – остановил Игоря Ласточкин, – с завтрашнего дня ходи на работу с оружием, Хромов приказал.
На краю обрыва, спиной к стене, сидел, по-азиатски скрестив ноги, человек с бесстрастным, как у каменного хазарского идола, лицом. Степь. До ближайшего населенного пункта более шестидесяти километров. Море, степь, небо, ветер и человек:
– АОМмм, АОМмм, ВаВаВааа…
Мелодия неизвестного заклинания. Неожиданно в этой мелодии что-то нарушилось, в двухстах метрах от берега появился яркий светящийся круг пяти метров в диаметре. Как будто бы кто-то из глубины, всего-то два с половиной метра в этом месте, посветил в сторону неба большим фонариком. Человек на обрыве легко поднялся и, пройдя вдоль него, спустился к воде по более удобному для этой цели склону. Человек подошел к невесть как оказавшейся здесь весельной лодке и, столкнув ее, начал грести к светящемуся кругу. Это был Хонда, Шон Тинь, агент ФСБ, вор-домушник, в прошлом и настоящем – мыонг. За поясом брюк у него был приторочен небольшой герметично закрывающийся контейнер, в нем находился древний пергамент, настолько древний, что даже время вычеркнуло этот период из своей памяти. Подплыв к светящемуся кругу, Хонда бросил контейнер в самый центр света, и свет исчез. Он вернулся на берег, вновь поднялся, цепляясь за кустарник, по склону, вернулся на старое место к обрыву, сел в позу Будды, и переменившийся ветер, уже не в море, а в глубь степи, унес магические звуки:
– АОМмм, АОМмм, ВаВаВааа…
Степа Басенок в полном одиночестве сидел в кабинете оперативников, глубоко задумавшись. В этот утренний час его неожиданно посетили мысли о вечности: «Ох как пьяно, ох как рьяно нам играло фортепьяно». Думал он о вечности в неожиданном ракурсе. Такое настроение посетило его вчера вечером. Вчера Слава Савоев, сконцентрировав волю, все-таки поехал в гараж, дабы вставить лобовое стекло на оскорбленный им «жигуленок». Степа Басенок, взяв двух внештатников, решил наведаться в молельный дом местных кришнаитов, чтобы навести там очередной шорох. Он делал это регулярно, раз в два месяца, чтобы там не забывали, «кто есть ху». Степа Басенок не любил кришнаитов, кришнаиты не любили Степу Басенка. В этот раз у него было веское основание для вторжения на территорию лысоголовых медитационщиков, все-таки разыскиваемый уголовным розыском убийца был «неизвестным китайско-корейской внешности».
У кришнаитов в этот вечер был гость, продвинутый московский йог, проведший двадцать лет в Индии и получивший высокую степень посвящения в таинство. Одним словом, ему был голос свыше, и он ему внял. Степа, хотя и неохотно, тоже внял мольбам кришнаитов отложить проверку до окончания транса, в который впал йог, и стал с любопытством смотреть на него. Йог сидел в позе лотоса в самом центре цинкового корыта с водой. То, что Степа увидел затем, так потрясло его, что он ушел, даже не стал доставлять неудобства кришнаитам. И вот сейчас, ранним утром, он думал о вечности. Его думы прервало шумное появление Славы Савоева.
– Басенок, – начал Савоев с комплиментов, – у тебя лицо – в гроб краше кладут.
– Слушай, Савоев, – медленно оторвался от вечности Басенок, – тебе клизму когда-нибудь ставили?
– Спрашиваешь, – удивленно посмотрел на него Слава, – почти каждую неделю Самсонов вставляет.
– Да нет, – Степа даже поморщился, – медицинскую.
– Это туда, что ли? – Слава показал куда. – Было дело, в детстве, кишечник чистили, когда я чем-то, кажется, цианистым калием, отравился, целый пузырек выпил на спор. До сих пор помню, неприятная штука. А ты что, клизму хочешь?
– Понимаешь, – Степан испытующим взглядом посмотрел на Савоева, – я вчера кришнаитов пришел трясти и встретил там йога в корыте. Так вот, он, сидя в этом полном воды корыте, путем напряжения воли втянул в себя всю воду из него и не ртом, заметь Слава, не ртом.
– Неужто этим?! Не может быть!
– Может! – твердо и решительно поставил точку потрясенный буддизмом Басенок. – Я сам видел.
Полковник Самсонов был слегка сконфужен. Областная экспертиза установила, что фотография, превращающая Самвела Тер-Огонесяна в гея, на самом деле шедевр фотомонтажного искусства. «Да, – подумал полковник, – усложнили жизнь армянину». Дело в том, что слух о голубизне Самвела уже распространился по городу. Лучшие подруги Глории Ренатовны удовлетворенно вздохнули, по их мнению, восторжествовала справедливость. В конце концов, почему это Выщух, а не они понравились Самвелу? Бог, конечно, за такие ошибки наказывает. Они вполне искренне стали выражать свое сочувствие Глории Ренатовне й не понимали, почему она прервала с ними все отношения, даже при случайной встрече на улице не узнавала, в упор не видела.
