Текст книги "Люди полной луны"

Автор книги: Александр Экштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Алексей Васильевич Чебрак трепетал от восхищения перед самим собой. «Вполне возможно, я новое воплощение Кришны», – иногда представлялось ему. Кроме того, что он был великим генетиком, он был еще и великим полифоничным ученым широкого профиля. Мало того что он научился выращивать клоны, добротные копии людей полуфабрикатного типа (клоны, обладающие интеллектом, пока еще были подвержены быстрому старению), он далеко продвинулся в разработке симфонического препарата антимутационного действия «Полнолуние», создаваемого в рамках ужасного напряжения сил им же сконструированной программы. Этот препарат должен был окончательно разделить человечество на избранных и чернь. Предполагалось, что препарат «Полнолуние» будет применяться, по решению ЛПЛ, для тех особей человечества, которые несут в себе творческий и нравственный потенциал, подтвержденный генетическим кодом (Алексей Васильевич уже составил технологию прочтения этих кодов), своего рода рекомендательным письмом от предков на протяжении ста поколений. Применяя этот препарат, рекомендованные люди будут как бы фиксироваться в своих лучших проявлениях, не подверженных дурному влиянию современности; напротив, они привнесут в нее незамутненную чистоту духовности, радости и доброты. Таких людей, по приблизительным подсчетам Алексея Васильевича на тридцатимегабайтной – независимой – «глобал ОМ» системы «XXX», было на Земле не более миллиарда, а остальные… Остальные должны мутировать, что уже и происходит, а со временем, при необходимости, должны подвергнуться киборгизации «путем вживления в мозговую ткань биологических чипов, выращенных на основе брусчатых хрусталиков в синтезе с последними достижениями генной инженерии». Киборгизированные люди более работоспособны, выносливы, более счастливы в сравнении с теми, кто сейчас проходит под определением «маргинаты», потому что не ведают сомнений, генетической памяти, ответственности, секса и дум о будущем. Численность киборгизированных людей будет контролироваться эсхомпьютером «Норма». Те, кто станет принимать препарат «Полнолуние», на определенном этапе развития будут использованы для создания новой формации разумно-духовных людей. Их растворят в лемурианской генетике, которая в виде белых, гибких и странных человекоподобных существ обитает в срединных храмах и городах внутреннего мира…

– А как же я? – поинтересовался Алексей Васильевич у председателя МОАГУ. – Я же абсолютно безнравствен, а вслед за мной тянется шлейф уголовных преступлений. Это что же, я не получу дозу своего «Полнолуния»? В таком случае я сегодня же проглочу килограмм.

– Еще неизвестно, что получится из этого эксперимента, – отмахнулся от его претензий Поль Нгутанба. – Зачем вам, неглупому, разгенечиваться лемурианцами и входить в бессознательный комок нулевых неогенов? Живите, любите, творите, ешьте пейте, радуйтесь и умрите как положено. Понимаете, Алексей Васильевич, – Нгутанба пристально посмотрел на Чебрака, – во-первых, еще неизвестно, чью генетику хранят лсмурианцы, а во-вторых, вспомните Евангелие: «Блаженны умершие, ибо живые будут просить смерти, но не дана она им будет».

– Понятно, Евангелие, – презрительно усмехнулся Алексей Васильевич. – Я напишу другое, точнее, доходчивее и для меня выгоднее.

– О да! – загадочно засмеяпся в ответ Поль Нгутанба. – О да

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Подонки – это как навозные черви, без них нельзя, гумуса не будет, – сообщил Слава Савоев ошарашенному его познаниями напарнику по дежурству, прапорщику Севостьянову. Произнося эти слова, Слава думал не о плодородии, а о переполненности КПЗ, куда полковник Самсонов все-таки устроил его дежурить на три дня, сразу же после получения звездочки капитана за раскрытие кладбищенских преступлений. А всего-то и делов, что Слава, принимая от комиссара Кияшко, которого как-то сразу и неожиданно покинул инфаркт, новые погоны, вдруг заявил:

– Да за такое раскрытие впору монашеский сан принимать.

– Не понял! – опешил Кияшко.

– Я все понял, – успокоил его Самсонов. – Это у них шутка такая гуляет перед повышением.

– А-а-а, – удовольствовался объяснением комиссар и протянул Славе погоны, почетную грамоту и благодарность от командования, то есть от себя лично, – командирские часы.

– Безумие словно река, в нем нужно так двигать ногами и разводить руками, чтобы оно не вынесло тебя на стремнину. Лучше всего искать в нем тихую заводь, утыканную лилиями при полном отсутствии непредсказуемого течения… – говорил главный врач загородной психиатрической больницы Дарагановка, а про себя думал: «На стремнине хотя бы есть шанс получить бревном по голове и рассчитаться с жизнью полностью, а вот из заводи с лилиями, дорогие мои, никуда не денешься, это полное забвение, здесь всегда бродят любители лилий и спасают вас, одним словом, это моя лечебница, которую в народе грубо называют дурдомом».

«Дорогие мои» относилось к Софье Андреевне Сычевой и к новенькому, прибывшему в распоряжение главврача Мурада Версалиевича по решению суда, Лене Свстлогорову. Если в первом случае Мурад Версалиевич Левкоев еще не пытался отказываться от увядающих, но все еще демонстративных форм Софьи Андреевны, то во втором случае ему было до скуки все ясно после произнесенного Самвелом Тер-Огонесяном предупреждения: «Если Лене будет плохо, то тебе, Мурадик, будет в три раза хуже, а если ему будет хорошо, то и у тебя, Мурадик, будет не плохо». С этим все было ясно, выбирать не из чего, и Леня Светлогоров чувствовал себя в психиатрической больнице хорошо, свободно и в меру нетрезво…

Дело в том, что Леня Светлогоров совсем и не повесился в обычном понимании, а применил старый как мир трюк. То есть Леня, пропустив веревку под мышками, надел куртку, затем соорудил петлю и без опасности для жизни зафиксировал ее на шее. Продекламировав Вийона: «И сколько весит этот зад, об этом завтра скажет шея», – он выбил из-под ног табуретку и повис. Иллюзия полная. Посмертная записка, пришпиленная булавкой к рубашке, эту иллюзию окантовывала достоверностью.

Леня был шутником с шизоидным уклоном и, увидев в окно Славу Савоева, сразу же понял, что его эстетически-некрофильские атаки на кладбище с целью сохранения ведомой только Лене Справедливости разоблачены настолько, что пора «повеситься». И он это сделал. Когда один из экспертов, Эльмир Кречугин, став на табурет, хотел срезать с петли «труп», «труп» открыл глаза и громко произнес:

– Ааа!

– Бээ! – услышал Леня в ответ и, опустив глаза, увидел смеющихся Славу, Игоря и Степана.

Савоев сразу же сообщил:

– Леня, я столько висельников самопальных за службу видел, но с таким лицом, как у тебя, вижу первый раз.

– Лицо как лицо, – меланхолично огрызнулся Леня и снова закрыл глаза, жалея о том, что не повесился по-настоящему.

– У тебя лицо отображало муки похмелья, даже фантаст их не назвал бы предсмертными…

Леню сняли с петли и незлобиво, хотя и долго, били. Затем было шестимесячное следствие. Во время следствия настроение горожан изменилось с точностью до наоборот, и стали раздаваться возгласы общественности: «Отпустите больного художника!» и «Леня прав, у нас отшибло память!»

– Интересно, – ворчал Самсонов. – Как это «отпустите», а Уголовный кодекс псу под хвост, что ли?

– Ну, не под хвост, конечно, – неуверенно отвечал Миронов, – он же сумасшедший.

Этот разговор происходил в кабинете главы города, где, кроме Самсонова и Миронова, присутствовали главный редактор газеты «Таганрогская правда», директора основных заводов города и все остальные, осуществляющие управление им.

– Ну, тогда давайте его отпустим, – предложил Самсонов.

– Нельзя, – думая о чем-то своем, откликнулся Миронов. – Тогда выходит, что Уголовный кодекс можно и впрямь псу под хвост выкинуть.

Самсонов досадливо сплюнул в пепельницу и, не рассчитав силу плевка, весь окутался пепельной пылью…

Леню судили. Во время суда его признали больным, отменили уголовное преследование и направили в психиатрическую больницу общего типа для бессрочного лечения.

– Но пасаран! – крикнул на прощание судьям Леня Светлогоров.

– Брось орать как придурочный, – буркнул Самвел Тер-Огонесян, который все это время опекал Леню.

– А за что они меня в «дурку» запихали без срока?

Леня считал, что выкапывание трупов – это где-то на втором месте после выкапывания моркови.

– Дурак ты, Леня, – попытался столкнуть Светлогорова с истиной Самвел.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Неопределенность – это еще не самая большая неприятность в жизни человека. Самая большая неприятность для него он сам. Николай Стромов открыл шкаф и вытащил из него черные колготки своей жены. Уже бывшей. Она ушла от него две недели назад к местному браконьеру, зажиточному и бедовому парню Виктору Найденову. У него был огромный дом, дом за городом, два автомобиля – «Волга» и «Нива», быстроходный катер, моторная лодка и рыбацкий баркас с дизельным двигателем. Найденов был высокий, широкоплечий, веселый и хамоватый тридцатилетний мужчина с устоявшимися представлениями о жизни, принятыми в среде людей, зарабатывающих на жизнь физическим и опасным трудом. В нем жила прямолинейная и эффектная плутоватость, настоянная на необоримой тяге к материальному достатку и чувстве превосходства над людьми, которые зарабатывают на жизнь другими способами, с другой точкой зрения и другим отношением к окружающему их миру. Виктор Найденов ненавидел без причины богатых, банкиров, казнокрадов, владельцев нефтяных компаний и презирал бедных, живущих на одну зарплату, то есть завидовал первым и боялся стать похожим на вторых. Это наиболее распространенный вид трудового человека, который на многое способен, но еще большего боится…

Николай Стромов прижал колготки бывшей жены к лицу и громко, с тоскливым подвывом, всхлипнул. Он страдал по-настоящему. Они прожили с женой, ее звали Валя, всего

три года, и за эти три года его любовь к ней стала глубже, отчетливей, она дополнилась привыканием, привязанностью со стороны Николая, а привычка, как известно, сильнее любви. Живут два человека, он и она, много лет вместе, любовь прошла, а они этого и не заметили, продолжая любить друг друга. У Николая Стромова все было гораздо больнее. Он любил знобкой, острой любовью и уже был окутан мягкой и уютной «веревкой» привычки к постоянно и готовно присутствующему рядом любимому человеку. Поэтому ему было так плохо. Он шумно высморкался в колготки и стал злобно, с глубоко скрытым и еще до конца не понятным решением, рвать их на куски…

В конце концов трое суток прошли. Слава Савоев покинул свой пост дежурного по КПЗ и вернулся в уголовный розыск.

– Ну как? – спросил его Степа Басенок и, не дожидаясь ответа, протянул солидную стопку бумаг. – Это все тебе, для разминки.

– Что здесь? – поинтересовался Слава, принимая бумаги и вручая их только что вошедшему в кабинет Игорю Баркалову. – Степан велел тебе передать, – объяснил он Игорю.

– Да? – удивился Игорь, разочарованно рассматривая кипу рутинной работы, которую он вчера вечером навязал Степе Басенку для того, чтобы тот властью старшего группы поручил заниматься делами Славе Савоеву. В этот момент в кабинет заглянул оперативник из отдела по борьбе с наркотиками и спросил у Игоря:

– Для нас есть что-нибудь?

– Есть, – отстраненно проговорил Игорь, протягивая оперативнику тяжеленькую стопку с бумагами. – Самсонов строго-настрого приказал это передать вам, как лучшему отделу, чтобы вы вникли, разобрались, а о результатах сообщили ему, – он кивнул в сторону Степы Басенка.

– И-их! – огорчился оперативник, у него была смешная фамилия Подпрыжкин, и, взяв бумаги, ушел. В коридоре управления он столкнулся с полковником Самсоновым.

– Что это? – кивнул Самсонов на бумаги.

– Несу для работы в отдел по вашему приказанию, – бойко отчитался оперативник.

– А ну дай сюда, – потребовал Самсонов и, взяв бумаги, стал их просматривать. – Та-ак, – задумчиво произнес он, перебирая заявления и ориентировки. – Иди, – махнул рукой оперативнику, – приказ отменяется.

Степа, Игорь и Слава весело смеялись и ели бутерброды с сыром, принесенные из дома Славой. Дверь в кабинет открылась, и вошел озабоченный Самсонов с кипой бумаг в руках.

– Вот. – Он протянул бумаги Степе. – Поработай с ними. У вас пока ничего серьезного нет, кроме возвращения в отдел Савоева, а по наркотикам завал. О результатах работы доложите на пятиминутке в понедельник. – Самсонов строго оглядел оперативников и, хмыкнув, покинул кабинет.

– Что? – спросил Слава у Степы.

– Ничего, – сунул ему в руки бумаги Степан. – Это все тебе, для разминки.

Роберт и Арам Рогоняны сидели на мелкой гальке анапского пляжа и пили пиво. И у того, и у другого было плохое настроение. Они не смогли организовать сутенерский бизнес ни в Анапе, ни в неподалеку расположенном Геленджике, ни в Новороссийске, а в Сочи – да не будет упомянуто оно к ночи – после первых организационных попыток к ним в арендованную пятикомнатную квартиру вошла увешанная золото-алмазными изделиями дама семидесяти лет в сопровождении шести мощных молодых мужчин с выглядывающими из-под пиджаков пистолетами. Дама вошла – судя по неожиданности появления, в ее окружении были специалисты по замкам – и сказала, взглянув на часы десятитысячедолларовой стоимости:

– У вас, ребятушки-козлятушки, остался час. Через час перед вашими глазами должны простираться пейзажи, не имеющие к Сочи никакого отношения. Можете посетить степные районы Калмыкии во время засухи. – Она сунула в рот сигарету с золотым мундштуком и прикурила от услужливо протянутой одним из сопровождающих зажигалки. – Как говорил мой папа, знаменитый одесский часовщик, если вам дают час на сборы, то желательно уложиться в двадцать минут. Если через пятнадцать минут вас увидят в городе, то через пять минут после этого у вас в этом месте, – дама энергично потрясла ширинку Роберта, – будет пусто. А в этом, – она отпустила Роберта и, подойдя к Араму сзади, похлопала его ниже спины, – будет густо. Понятно?

– Понятно! – в один голос ответили «братья».

– То-то, – усмехнулась криминальная старушка. – Меня все понимают.

…Роберт и Арам смотрели, как волны, равнодушные к человеческим проблемам и порокам, накатывались на берег и вновь возвращались к морю. «Братья» почти одновременно подумали о Таганроге, молчаливо переглянулись и, с пренебрежением отвернувшись от Черного моря, с рождающейся надеждой посмотрели в сторону Азовского.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Там, где Дон впадает в Азовское море, образуется дельта из десятков рукавов, каждый из которых полноводен, насыщен рыбой, чистотой и тайной. Сотни затерянных в плавнях островков и простирающиеся на многие и многие километры камышовые плавни. Сколько людей в них заплутало и сгинуло, никто не считал. Вода и суша, бездонные бочаги и плавающие топи, зыбучие пески и волшебной красоты огромные заводи. В них не видно воды, так как все пространство покрыто огромными белыми лилиями, на широких листьях которых греются смертельно ядовитые болотные гадюки козюли, огромные безобидные ужи и целые колонии маленьких, недавно вылупившихся из яиц, черепашат, которые при первых признаках опасности быстро исчезают в воде и приникают к тем же листьям, но с другой стороны. Лилии, кувшинки и совсем крошечные, но многочисленные водяные колокольчики могут обмануть неопытный глаз сухопутного человека, он примет эту заводь за праздничный и радостно расцвеченный цветами луг. И беда настигнет его, если он войдет или вбежит в этот праздник. Лилии разойдутся в стороны, и под ними обнаружится черная гнилая вода, корневая, на глубине одного метра, трясина, которая сплетет человека и вберет в себя. И не за что будет обманутому красотой ухватиться. Чем сильнее он будет протягивать руки и барахтаться, тем шире вокруг него водное пространство и тем гуще поднимется со дна чернильно-всасывающая трясина. Уйдет бедняга в подводное странствие, выскочат на поверхность пузырьки, оставленные убегающей в небо душой, и вновь все утихнет. Лилии и кувшинки постепенно сомкнутся, закроют черный провал гнилой для человека и плодородной для цветов воды, и вновь предстанет перед глазами радостный и многоцветный луг жизни.

Совсем другое дело, когда сквозь чащу камыша, словно рассекая его саблей, несет свои стремительно-вольные, разделенные на множество «донцов», воды великий Дон. Это праздник изобилия, рай для браконьеров и головная боль для рыбнадзора – линия фронта, война за азово-донские богатства. Где-то здесь, неподалеку, на взморье, катится по дну осетр, разбрасывая икринки, высаживая ростки будущих царских рыб. И чаще всего именно в это время и в этих местах в него впиваются протянутые по дну на тросике каленые крючья браконьеров. Где-то здесь плавают и полутонные белуги, и небольшие бестеры, гениальное открытие генетиков, скрещение белуги и стерляди. Бестер не обладает потрясающе-смачной жирностью и «балыковатостью» белуги и не дотягивает до нежной и золотисто-восторженной вкусовой гаммы стерляди. Творение ученых, одним словом.

Виктор Найденов, тот самый, к которому ушла жена Николая Стромова Валентина, был из той категории людей, которые всего добиваются собственным трудом, то есть руками, горбом, смекалкой и полным пренебрежением к статьям Уголовного кодекса. Такие люди часто оказываются в тюрьме или становятся уважаемыми хозяевами жизни на определенном, кондово-маргинальном уровне. Виктор Леонидович Найденов имел за своими плечами опыт преступления. Где-то там, на дне соединяющегося с Доном Азовского моря, лежат два горе-друга, неизвестных Виктору, но посягнувших на его сети, с любовью им сплетенные и с трудом установленные в добычливом, известном только ему, заповедно-рыбном месте, где рыбнадзор и не думал их искать. Виктор не любил воров, да и браконьерско-рыбацкий кодекс обязывал. Он убил этих молодых искателей чужой добычи острогой для накалывания крупной рыбы, лежащей по левому борту баркаса. У них не хватило силы и ловкости, чтобы противостоять его флегматичной и расчетливой ярости. Он взял на буксир их моторку, отбуксировал на течение, а трупы, привязав к ним якоря с их же лодки, сбросил под обрывистый берег Донца, для раков. Они любят питаться утонувшими людьми и животными. Виктор помнил, как он и его сосед и друг по промыслу искали тело утонувшего рыбака по просьбе властей приморского рыбсовхоза и нашли его через неделю. В глазницах утонувшего глаз не было, лишь торчали кончики шеек всосавшихся в глубь черепа раков, а когда тело доставили к берегу, они посыпались из дыр десятками: крупные, чуть ли не омарного дизайна. Такие на рынке стоят две сотни десяток.

Виктор Найденов, который рассчитывал только на самого себя и не брал, а вырывал из окружающей жизни необходимые куски благ, вскоре разочаровал Валентину Стромову. Дело в том, что, покидая своего негромко обеспеченного мужа, она думала о новой жизни с Виктором Найденовым с неоправданным

и в какой-то мере идиотским оптимизмом. Ей представлялось, что вот он, сильный, широкоплечий, веселый, возвращается с моря, а она, в легком платьице, подчеркивающем ее фигурку, встречает его на берегу. Он берет ее на руки и несет в дом, где она кормит его ужином, они пьют легкое вино, глядя друг другу в глаза, затем занимаются всю ночь любовью, а по воскресеньям посещают что-нибудь красивое и дорогое, и вся она этим красивым и дорогим окутана… Но, как известно, ограничен лишь ум, идиотизм безбрежен. Когда Валентина сожгла за собой мосты первого замужества, забрала ребенка и ушла туда, где «золотистей и вкусней», она не знала, что ей нужно будет содержать в идеальном порядке дом, потрошить, разделывать, пластать, коптить, вялить рыбу, готовить ее к продаже и реализовывать по субботам и воскресеньям на рынке. Она не знала, что нужно будет содержать в порядке еще и сельский дом и огород при нем, кормить гусей, кур, готовить пойло для двух поросят. Нужно будет вставать в два часа ночи, чтобы накормить мужа горячим, затем, слегка вздремнув, вновь закружиться в хозяйстве и готовке обеда. Вино они по вечерам не пили, Виктор пил водку, но не часто, а лишь после особо зябкой и мокрой погоды. В глаза они друг другу не смотрели в томлении, Виктор называл это слюнтяйкой. Сексом они занимались редко, да и то лишь тогда, когда Виктор этого желал. Однажды это случилось даже в птичнике, лишь была слегка спущена и слегка вздернута одежда. По выходным она стояла на рынке, а у него выходные были лишь в дни непогоды и шторма на море. Да, он покупал ей дорогую одежду и золотые украшения, но относился к ней с любовью и заботой того качества, с которым хороший хозяин относится к сильной и работящей лошади. Уже через несколько месяцев нового брака Валентина именно это и чувствовала – усталость лошади. Отрицательные качества и мягкость характера своего первого мужа ей уже не казались плохими. И она, Виктору Найденову стоило бы обратить на это внимание, призадумалась. Нет ничего опаснее, чем думы обманутой в своих лучших ожиданиях женщины. И это тоже следовало бы знать Виктору Найденову.