Текст книги "Люди полной луны"
Автор книги: Александр Экштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)
Санкт-Петербург, как квинтэссенция несбывшихся желаний империи, несет в себе энергию пульсирующей и какой-то белесой насмешки. Мрачная ирония комплекса неполноценности, парадоксально явленного из прошедшего величия, делает Санкт-Петербург похожим на спившегося ангела, выпрашивающего деньги на похмелье у Сорокасороков Насемихолмовского черта. Вся прелесть состоит в том, что Насемихолмовский черт когда-то сам брал ссуды у спившегося ангела, который до того, как спился, тоже был чертом. Запутанны и прихотливы судьбы и ангелов, и бесов, покровительствующих российским городам. Вдоль Невки, если идти долго, не сворачивая в сторону, удаляющуюся от исторического центра, есть улица, отходящая от нашего пути влево, под прямолинейным названием Щелевая. Между двумя глухими безоконными стенами двух прошловековых высоких домов эта улица оканчивается тупиком в виде небольшой площадки, превращенной в полусклад-полусвалку картонной и деревянной тары из близлежащих магазинов. В самом углу площадки есть уникальное место. Очень близко к поверхности земли проходит теплоцентраль, и поэтому асфальт там сухой и теплый, а со стороны стены дома очень близко к улице проложены трубы с горячей водой, которая поступает в расположенную неподалеку фабрику цикличной керамики. Именно на этом месте из подручных картонно-деревянно-ящиковых средств было построено небольшое сооружение, крышу которого в несколько слоев плотно окутывала целлофановая пленка. Здесь уже более полугода жил потрясенный жизнью и Ирочкой Васиной Аскольд Борисович Иванов. Нанесенная обида, планку которой он слишком высоко завысил в ресторане «Лимпопо», гибель Сергея Васильева, два ареста, потеря денег и друзей, отказ от него отца и безропотно следующей за ним матери и последовавшая за этим, с интервалом в три дня, их смерть не выбили из Аскольда Иванова желания битвы за достойное место в жизни. Его доконала Ирочка Васина. Через два месяца после того, как они прибыли в Санкт-Петербург, она стала погуливать, затем подсела на иглу, а когда Аскольд опомнился – он уже нащупал дорогу к накоплению первоначального капитала на посреднических услугах не до конца законного свойства, – перед ним стояла красивая, но наглая, беспринципная и навсегда сорванная с привязи проститутка, владеющая несколькими европейскими языками. Этот последний штрих в цепи неудач так потряс Аскольда своей неожиданностью, что в его глазах тут же поселилось жуткое очарование мрачной депрессии. Он сжег все свои документы и растворился в илистом мире бомжей, навсегда уйдя с поля действия нашего повествования. Мораль: нельзя прямо из Сочи приезжать на постоянное место жительства в Санкт-Петербург без всякой акклиматизации, денег и связей, поверив словам обыкновенной, хоть и красивой, сучки.
Сложное слово и понятие «Родина». К нему прикрепляются соответствующие слова и сопутствующие понятия: «моя» Родина, «моя малая» Родина, «моя еще меньше» Родина, «дом», «квартира», «санузел». Это нужно представить. Территория земли – комендантский час. Это нужно представить еще один раз. С оружием против агрессора – патриот. Но понятие «агрессор» растяжимо, как резиновое изделие, предохраняющее человечество от детей и СПИДа. И вот вы вырастаете и начинаете кричать: «В Москву, в Москву!» – и продолжаете расти все сильнее и сильнее, расширяя список. «В Париж! – кричите. – В Лондон! В Нью-Йорк, в Токио!» Оформляете загранпаспорт – космополит. Ну и можно добавить – безродный. Это, кстати, не так уж и безобидно – Родина. Весь земной шар, включая безлюдные и совсем уже безжизненные места, поделен на Родины. Каждый заинтересован в конкретной Родине. Земной шар, в принципе, никого не интересует.
Алексей Васильевич Чебрак находился в трансе вдохновения. Его пульсирующий мозг обладал интуицией кошки, проживающей третью жизнь. Он чувствовал приближение результата. Этот результат показывал, что очень скоро можно начинать выращивание абсолютных доноров, безмозглых двойников заказчика. То есть если у вас есть деньги и власть, вы делаете заказ, у вас берут клетку и с помощью ее выращивают вашу копию, благодаря которой при современном развитии медицины вы можете продлить свою жизнь вдвое. Забарахлило сердце – пожалуйста, получите ваше личное второе. Хотите иметь два, три клона? Пожалуйста. Здоровый желудок или печень никому не помешают, главное – платите…
Дело в том, что Алексей Васильевич Чебрак действительно был гением генетики. Проблема генетического клонирования, как животных, так и человека, состояла в том, что копия была недолговечна и подвержена ускоренному старению. Если из клетки сорокалетнего бизнесмена делали его копию, то ребенку в пять лет уже нужна была женщина, в шесть она была уже не нужна, а в семь он умирал с признаками глубокой старости. Такие опыты давно проводятся генетиками всего мира. Ученых в принципе невозможно остановить никакими этическими и моральными соображениями. Если ученые что-либо открыли, они постараются воплотить это в жизнь, гибель всего человечества их вряд ли может смутить. Поэтому все разговоры о безнравственности тиражирования людей не стоят выеденного яйца – их стали бы тиражировать. Но вмешался эффект быстротечного старения, и это притормозило клонирование. Генетики остановили свои опыты и замахали руками на геронтологов: «Давайте скорее ищите ген старости, найдите эту клетку отключения, сколько можно тянуть, клиенты ждут». Они не знали, что блуждающий ген отключения в организме человека, созданного для вечности, отсутствует, а существует привнесенный извне инородный ген смерти, переданный клеткам человека откуда-то оттуда, из неподвластного пониманию прошлого. Алексей Васильевич Чебрак знал об этом, а еще он знал, что в клонах очень легко убрать быстротечное старение, и ген смерти здесь ни при чем. Нужно только подключить к этому делу мозг, самый совершенный инструмент организма, и все будет хорошо. Если в самом начале зарождающегося цикла, образовывающего клон, закодировать мозг на полную мощность одной-единственной мыслью: «Я молод, я силен, я здоров, я буду таким вечно», то в итоге получится здоровый, крепкий, выдерживающий весь человеческий цикл без поломок, человекообразный полуфабрикат – носитель донорских органов.
Алексей Васильевич Чебрак радовался как дитя своему открытию. Судя по первым результатам, у него все получалось. Два таких полуфабриката уже восемь лет находились в лаборатории. Их содержали как дорогостоящих и редких животных, то есть очень хорошо. В восемь лет они выглядели и по внешности, и по физиологии, и по эластичности мышц именно как восьмилетние. Алексей Васильевич подпрыгивал от радости, он не знал, что где-то наверху, в своей резиденции, в своем кабинете, сидел руководитель УЖАСа Иван Селиверстович Марущак и мрачно, с каким-то болезненным отчаянием, тоже думал о генетике и об открытии Алексея Васильевича Чебрака…
День обещал быть солнечным, но Иван Селиверстович Марущак не обращал на это внимания из-за разыгравшейся внутри его тоски. «Вот самое бы время откинуть копыта», – подумал он, усмехаясь, и придвинул к себе папку с утренней оперативной информацией. Но работать не хотелось. Хотелось уехать куда-нибудь к черту на кулички, хотя бы в свою деревню Ефремовку в Ростовской области Неклиновского района, где он родился и вырос, и затеряться в ее простоте до полного забвения. «Как же, затеряешься. – Скептицизм был основной чертой характера Ивана Селиверстовича. – Легче ядерную войну начать, чем затеряться». Иван Селиверстович был склонен к нестандартным сравнениям. Его управление контролировало все, что в будущем могло изменить мир до полной неузнаваемости. УЖАС было куратором мировой науки всех направлений, отслеживало политиков, могущих прийти к власти в развитых и мистически (Индия, Китай) непобедимых странах. УЖАС контролировало с особым вниманием мир искусства, особенно литературу, так как именно оттуда приходили наиболее точные предсказания, шел непрекращающийся поток «нострадамусности». Религиозные конфессии в этом плане ничего не значили – пророки всегда живут в пространстве литературы. УЖАС и его создатели внимательно слушали пророков, и пророчества брались во внимание подконтрольной УЖАСу наукой, без них движение вперед невозможно. Наряду с этим в сознание людей, потребляющих литературу, внедрялась насмешка по поводу пророков, пророчеств и литературы. И литература стала оголливудиваться, что не мешало пророчествам существовать в ее поле, но существовать уже не для читателей, а для экспертов УЖАСа. «Как все надоело, – снова подумал Иван Селиверстович. – Не нравится мне это, и жизнь стала как-то не в жизнь, старею, видимо, а в душе никакого согласия с собой». Он решительно отодвинул от себя папку, взглянул на часы и подумал: «Ё-моё, уже десять часов утра». Иван Селиверстович решительно поднялся из-за стола, подошел к замаскированному под сейф бару. Вытащил из него бутылку «Столичной» и граненый стакан, налил его по каемочку водкой и, не поморщившись, залпом выпил. «Пошло все к черту», – подумал Иван Селиверстович и наполнил второй стакан.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Полковник Хромов частенько в недоумении смотрел из своего окна на Москву. Смотрел, удивлялся и в итоге лишь пожимал плечами: «Это же надо – такой город образовать, совсем люди сдурели». На самом деле из окна кабинета нельзя было увидеть Москву такой, какой ее видел полковник Хромов. Были видны в углу двора заросли сирени, аккуратно выметенная и политая дорожка и часть каменного, слегка зеленоватого от времени, забора – идиллия. Но Хромову представлялось другое и, как это ни парадоксально, из-за любви к Москве… «Город проституток, воров и сумасшедших, – иногда говорил он на планерке после ознакомления с суточной сводкой происшествий и преступлений. – Вывезти этот город далеко за город и взорвать к чертовой матери!» – горячился он. «Ну-у… – как-то неуверенно реагировало начальство. – Прямо-таки взорвать…»
«Взяточники, – думал в таких случаях Хромов. – Взорвать и новой столицей сделать какое-нибудь зажиточное село, и чтобы все, включая депутатов, правительство и президента, работали в сельском хозяйстве, а в свободное от навозно-святой работы время управляли государством».
«Вы давно у врача были?» – сварливо интересовалось у Хромова начальство. «А вы?» – угрюмо парировал Хромов, потому что планерку проводил он сам и начальства в его кабинете не было, были одни подчиненные и, даже в ущерб субординации, друзья.
– Кто берет взятки? – спросил Хромов у своей группы. Все дружно подняли руки.
– Это хорошо, – удовлетворенно хмыкнул Хромов. – Группа захвата уже готова, берем кодлу с Профсоюзной. Они нам должны пять джипов, пятнадцать «Жигулей» и семь трупов…
Дело об убитых на ВДНХ как-то само собой заглохло. Во-первых, Хромов с этим был полностью согласен, убили, ну и черт с ними. В Москве любят убивать, и не важно, что ты думаешь по этому поводу. Тем более что после убийства на ВДНХ произошло еще десять убийств, и все они легли на плечи отдела, который возглавлял Хромов, и все были совершены с особой дерзостью и с помощью автоматического оружия.
«Надо конструктора Калашникова посадить, – непатриотично думал Хромов и тут же профессионально додумывал: – Дискредитировали, гады, институт стукачей, а теперь пусть получают свинец между ушей».
Во-вторых, после того случая они уже три раза встречались с Веточкиным, и тот его убедил, что Хонду надо выпустить. «Хороший вьетнамский парень».
– Не выделывайся, Хромов. Если бы мы твоего агента застукали на подрывной деятельности против государства, ты бы попросил, а мы бы выпустили.
Веточкин врал самозабвенно, а Хромов у него спрашивал:
– У вас в ФСБ все такие брехливые, как ты, Тарас?
– Ну что ты! – искренне обижался Веточкин.
Встречи Хромова и Веточкина начинались с бара в гостинице «Савой», с перцовой «неклиновской атомной», а заканчивались черт-те где и рано утром, иногда у Стефана Искры, алкоголика со свежим лицом и изящным, на грани уникальности, антипохмельным видом. Если в первый раз они истратили свои деньги – жена Хромова все-таки ушла жить к матери, и Хромов успел подумать ей вслед не без грусти: «Хрен тебе, а не меха, совсем оборзела», – то во второй и третий раз тратили деньги Веточкина, выданные ему «для работы с агентами представительской категории», то есть с депутатами Госдумы.
На Хонду в принципе ничего не было, и Хромов выпустил его, подумав при том: «И без тебя, вьетнамская рожа, дел с головой и рук не видно, иди уже в свою ФСБ!»
И в-третьих, Тассов Ананий Сергеевич. Только Хромов и Стариков начали копать в этом направлении, как их вызвали на самый верх, наорали зачем-то, забрали все материалы по этому делу и отпустили, буркнув: «Сами разберемся, вы туда вообще не суйтесь».
– Серьезный ученый, – озадаченно проговорил Стариков, как только они вышли из здания министерства на улицу. – Но сигнализация у него хреновая была.
– Если бы он был хорошим ученым, его бы не застрелили, – не согласился с ним Хромов, который уже с первых шагов расследования догадался, что дело именно этим и кончится. Регулярные общения со Стефаном Искрой научили его угадывать присутствие УЖАСа по самым прозрачным намекам.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Прокурор Миронов язвительно посмотрел на чистый бланк городской прокуратуры и, лицемерно вздохнув, начал писать ходатайство:
«…Самсонов Семен Иосифович (Скотина такая, все время издевается), будучи долгое время начальником горотдела, полностью не соответствует (Козел!) своей должности. До сих пор не пресечены действия маньяка, предположительно некрофила, выкапывающего из могил трупы (Интересно, а меня бы он мог выкопать? Интересно, а если бы вот так Ленина уперли и положили при входе в Елисеевский гастроном?) и раскладывающего их в исторических местах города. (А что, седьмую больницу построили в 1952 году, еще при Сталине, куда историчнее? А проходная завода так вообще, могут и массовые волнения возникнуть.) Среди оперативного состава, возглавляемого Самсоно-вым, царит хаос и беззаконие. (Савоева, в первую очередь Савоева, надо выгнать и по возможности посадить.) Преступность в городе растет и наглеет. (Негодяи, из моей машины даже приемник стырили и портсигар, зачем я его на сиденье оставил?) Проституция, сутенерство, наркотики, повальное увлечение коммерческой деятельностью. (Это не надо писать, вычеркнуть, а то самого за шкирку возьмут. Липа, все липа, я не проверял, кто мне даст? С другой стороны, рыло у всех в пуху, даже у меня, если хорошо проверить.) Ходатайствую об отстранении полковника Самсонова от должности и начале комплексной проверки работы УВД города за прошедшие два года. (Савоева вообще надо лет на десять посадить, и Басенка тоже на десять, и Баркалова – всех! Самсонова тоже.) Прокурор города Таганрога, старший советник юстиции I класса Миронов С.А.».
Миронов с удовольствием прочитал написанное, злорадно посмотрел в сторону окна, скрутил кукиш и показал его кому-то невидимому в углу. Затем аккуратно сложил ходатайство и столь же аккуратно порвал его на мелкие, негодные для прочтения кусочки. Он это делал регулярно – два раза в неделю, – снимал стрессы и чувствовал себя превосходно…
В городе Сочи шел дождь. Теплый, густой и продолжительный дождь. С ветром, молнией и громом. Курортные люди, словно фантики от конфет под порывом ветра, весело перебегали улицы и рассредоточивались под навесами многочисленных магазинов и кафе. Невидимое за густой растительностью, вздыхало море. Его вздохи напоминали сонные вздохи пресыщенной коровы, лежащей на лугу в полдень. Дождь умыл рододендроны парка Ривьера и теперь гладил глянцевые листья пальм. Где-то раздавались веселые крики пьяной компании, впавшей от дождевых струй в истерично-припадочную радость курортно-надрывного счастья. Дождь беспристрастно омывал шашлыки, разложенные на скатерти посреди поляны. На горе Бытха случился оползень и смял, буквально съел на излете, гордо стоящее, сложенное из кирпича отхожее место в саду пенсионера Уточкина, который, увидев это, заплакал. Дождь смыл с его лица слезы и заменил их своими. Где-то в районе Хосты случился разрыв провода, и он, весело искря, валялся на земле. Нескольких человек – спортсменов-волейболистов – уже прилично жахнуло, но они успели прыжками, словно горные козлы, отпрыгнуть в безопасное место и теперь, несмотря на то что вокруг мелькали струи любопытного дождя, выставили оцепление с одной и другой стороны улицы, не пропуская к опасному месту людей. Дождь веселился от всей души, видя, как электрический провод от его нападок отфыркивал искрами. Какая-то бабка в резиновых, с литой подошвой, калошах вышла из калитки в середине оцепления и прошла, шаркая по земле ногами, в пяти сантиметрах от провода, который не обратил на нее внимания, увлеченный игрою с дождем. Бабка не отрывала от земли ноги и ушла по своим делам уцелевшей. Никогда не размыкайте цепь, и вы уцелеете. Струи дождя омывали город и гостиницы. Корова печально и сонно чавкала. Любопытные капельки дождя заглянули в фойе УВД Сочи и ничего не увидели, кроме каких-то букетов в центре и большой фотографии с черной лентой поперек угла. Дождь отпрыгнул от окон и снова приник к ним. На фотографии в фойе был запечатлен улыбающийся полковник Краснокутский, под ней – табличка: «Скоропостижно… от инфаркта… наш боевой товарищ, который…» – обычные официальные строки. Но необычной выглядела последняя приписка к основному тексту: «Прощай, амиго».
Теплый, густой и продолжительный дождь, с ветром, молнией и громом, плакал над городом Сочи.
Конец лета в городе выдался беспощадно жарким. Настолько жарким, что Самсонов начал скептически относиться к будущей осенней прохладе. «Климат становится безобразным и непредсказуемым», – устало думал он, с опаской косясь в сторону кондиционера, установленного в кабинете. Пессимизм все больше и больше поглощал Самсонова. Во-первых, из-за возникающих то и дело трупов у него накрылся отпуск и наметилось понижение в должности. У Самсонова до сих пор стоял в ушах крик и мат комиссара Кияшко. Инфаркт, который обещал ему комиссар, настиг самого комиссара, и Самсонов всерьез опасался, что в отместку за то его настигнет инсульт.
Все это время в кабинете Самсонова находились фальшиво понурые Степа Басенок, Игорь Баркалов и Слава Савоев. Последний то и дело незаметно и яростно влезал рукой к себе за шиворот и чесался. Перед вызовом к Самсонову ему вздумалось сорвать с росшей во дворе управления яблони плод, и ему за шиворот упало несколько гусениц. Вся шея Славы волдырилась.
– У нас болезни попроще, – неосторожно заметил он. – Инсульт – болезнь полковничья.
– Значит, так, – решительно заявил Самсонов. – Савоев, ты отстраняешься от всех дел, хватит, попил кровушки, сдай оружие.
– Да мне его уже полгода не выдают, – растерянно произнес Слава.
– Значит, получи и сдай… Самсонов гневно указал на дверь и гаркнул на Савоева: – Вон! Я уже написал рапорт о твоем несоответствии. Будешь баланду зекам в КПЗ раздавать. Вон из моего кабинета!
Грустный Савоев покинул кабинет Самсонова.
– Так, – повернулся Самсонов к оставшимся и стал переводить взгляд с одного на другого. Наконец задержал его на Степане и, ткнув в него пальцем, столь же громко, хотя и не столь эмоционально, приказал: – Вон! Сдай оружие. Ты тоже не соответствуешь, вам всем в уголовном розыске нечего делать… – Он перевел взгляд на Игоря, но тот, успокаивающе выставив перед собой руки с ладонями вперед, миролюбиво произнес:
– Сдаю, сдаю, сдаю.
– Сдавай, – хрипло согласился с ним Самсонов. – И я сдам тоже. И сам пойду без оружия этого труповыкапывателя ловить, а то с оружием я его пристрелю.
– Успокойся, Иосифович. – Игорь и Степа участливо смотрели на Самсонова. – Найдем мы этого философа.
Дверь в кабинет приоткрылась, и просунулась голова Савоева с вопросом:
– Чего?
– Ничего, – буркнул Самсонов. – Заходи, работать будем.
Глория Ренатовна Выщух принимала ванну. Совсем недавно в ее квартире произвели перепланировку, и она из трехкомнатной стала пятикомнатной. Делалось это простыми методами. Самвел Тер-Огонесян купил двухкомнатную квартиру, находящуюся на одной лестничной площадке с квартирой Глории Ренатовны, и объединил их. Соседи с удовольствием продали свою двухкомнатную квартиру, во-первых, потому, что Самвел давал хорошую цену, а во-вторых, они переезжали в трехкомнатную с улучшенной планировкой, поскольку денег Самвела вполне хватало на приобретение трехкомнатной квартиры, хотя и не в центре города, но и далеко не на окраине.
После объединения двух квартир, которое мастерски, быстро и красиво произвела бригада строителей из Армении, квартира Глории Ренатовны приобрела «новорусский» налет армянского происхождения. Поэтому она принимала ванну в большой, с пятью зеркалами, включая потолок, ванной комнате, и размеры ванны, встроенной в пол, напоминали маленький бассейн. Глория Ренатовна подняла вверх ногу и провела по ней двумя руками. Нога Глории Ренатовны – одна только нога – в этом положении могла бы смести на задворки эротической истории всю свору голливудо-плейбой-секс-бомбовых красавиц и сделаться мировым эталоном сексуальной энергетики. Но Глория Ренатовна не думала об этом. Она думала о сыне, которого вот-вот заберут в армию, и о Самвеле Тер-Огонесяне, проделавшем все манипуляции с квартирой Глории Ренатовны и предложившем ей руку и сердце. Глория Ренатовна согласилась. И что ее восхитило, после этого согласия Самвел не стал домогаться ее постели. Сразу было видно, что Самвел, как настоящий кавказец, отдал дань респектабельности и еще чему-то невероятно далекому и грозному, лежащему высоко в горах Армении.
Она вздохнула, опустила ногу и, поднявшись во весь рост, ступила на разноцветно мозаичный пол ванной, отражаясь своим блистательным тридцатишестилетним телом во всех зеркалах…
