Текст книги "Люди полной луны"
Автор книги: Александр Экштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)
– На всю длину улицы? – переспросила Глория Ренатовна, начиная вживаться в роль жены. – Лучше на всю ширину, да и то слишком жирно будет.
– Ну что ты, дорогая, – усмехнулся Самвел. – Улица не городская, а та, где наш загородный дом в дачном поселке, всего-то двадцать метров, и живут на ней в основном мои родственники.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Отшельник-лама Горы исполнил свое обещание. Вторая встреча далай-ламы с демиургами не была мучительной. Они не стали вынимать из него душу, он пришел к ним весь…
Хорузлитно-лунитная оболочка глубинного мира не сплошь монолитна, внутри у нее ходы, залы, наблюдательные пункты, тайные выходы в заповедные сапфировые пещеры, ведущие в сторону поверхности. Этот «буферный» мир многолюден. Его освоили тибетские ламы, иудейские маги, индуистские монахи, племена, пришедшие сюда еще со времен ацтекской цивилизации, никогда не поднимавшиеся на поверхность. Здесь можно встретить храмы абсолютной темноты, где выращивались пророки, отсюда выводили в Индию живого ребенка Бога. «Буферный» мир страшноват, его населяют люди древнего обрядово-культового и мистико-магического мировоззрения. Именно отсюда пришли на поверхность земли знобкие и туманные представления о вампирах, призраках и неприкаянных душах умерших. Далай-лама знал, что здесь, в «тамбурно-буферном» мире, можно встретить смерть на каждом шагу, но он также знал, что, убив, тебя сразу же могут оживить и пожелать дальнейшего счастливого пути, потому что «буферный» мир на самом деле был огромной научной лабораторией, страной великих ученых, сохранивших цельнокупное мышление, сочетающееся с практицизмом узкой специализации, и имеющих возможность для безграничного созидания. Ученые «буферного» мира напрямую общались с атлантами и лемурианцами в каплеобразных пустотах хорузлитно-лунитной оболочки и поэтому ведали обо всех возможностях прошлого, величие и мудрость которого начисто зачеркивали и принижали значение будущего. Здесь, в промежуточной цивилизации, можно было понять тягу фараонов к мумифицированию своих тел после смерти и сокрытие их в пирамидах…
Пять дней и ночей понадобилось далай-ламе для того, чтобы тайными ходами через лабиринтные пещеры добраться до первых форпостов промежуточной цивилизации. Дорога была опасной и трудной уже по той причине, что он шел не через проторенные храмные пути Индии, а выбрал, по совету ламы Горы, пути соглядатаев, своеобразный «черный ход» в пространство необузданной истины. На шестикилометровой глубине ему стали досаждать дибу, алмазные змеи, почти все щели и выступы пещерного пути на этой глубине были заполнены кладками яиц этой смертоносной красавицы. Стоило только присесть или прилечь, как тут же эти кораллово-желтые носительницы смерти льнули к теплу тела, вползали на грудь и замирали в экстазе. Далай-лама не прогонял их в короткие минуты отдыха. Браслеты правителя Тибета из осанна на запястьях рук надежно защищали его от убийственного поцелуя алмазной змеи.
После шестикилометровой глубины дибу исчезли, чувствовалась близость мебиусной пещеры, места, где время качественно меняется и становится более снисходительным к тем людям, которые сумели прийти к нему.
Далай-ламу удивляло многое на этом пути к демиургам. Во-первых, наитие, которое вело его подземными тропами в глубь Земли. Он шел уверенно, не сомневаясь, как будто ходил этой дорогой всю жизнь. Во-вторых, уже после уровня глубины, когда исчезли дибу, исчезло и ощущение пологости спуска, далай-лама почувствовал появление незнакомой ему горизонтальности, хотя точно знал, что продолжает идти вглубь. На десятикилометровой глубине воздух стал чистым и легким, начали попадаться совершенно невообразимые для людей поверхности сооружения в виде нефритовых пещер. Они были настолько высокие и обширные, что взор далай-ламы не видел их конца. Впрочем, это уже нельзя было назвать пещерой, просто другое пространство, плавно перетекающее из нефритового в гроссуляровое, где верхнего свода уже не видно. Ровный и нежный свет с мягкой прозеленью и робкой розоватостью в своей лучевой структуре лился сверху, сбоку и снизу, преломляясь в огромных холмообразных глыбах сапфира, скользя по поверхности асиянских озер. Если бы кто-то увидел далай-ламу со стороны, то заметил бы, как вокруг него вихрится облако, а над головой сияет корона нимба. Но пространство было безлюдным, никто его не видел в этом одеянии из света. По мере погружения в область «буферного» мира далай-лама чувствовал, как его тело наполняется легкостью и уверенностью в себе. Далай-лама был знаком с этим эффектом возвращающейся юности, он знал, что пересекает потоки тонкой энергии сапфирово-бирюзово-изумрудного происхождения. Неожиданно лама резко остановился и схватился двумя руками за голову. В его мыслях, грубо и резко, вспыхнула чья-то усмешка. Далай-лама отвел руки от головы, сосредоточился и перешел на плавный медитационный шаг. Он знал, что попал в поле зрения агрессивного мистика. «И куда ж ты идешь, неуклюжий лама?» – услышал он внутри своих мыслей чужой вопрос. «Как отвечать, – растерялся лама, – словом или мыслью?» – «А ты не отвечай, я сам все выясню», – прошелестел голос. У далай-ламы создалось ощущение, что внутри его головы ползет скорпион, задумчиво решающий, вонзить ядовитый шип в мозг или не надо. «Не надо, не надо, – успокоил его голос, – я страж у входа в хорузлитно-лунитные лаборатории, я предупрежден, лазурные ламы ждут тебя, неуклюжий лама. Не торопись, потомок, а то проскочишь вход. Подойди к центру асиянского озера и стой там». Далай-лама послушно свернул к небольшому, метров пятьдесят в диаметре, ярко-зеленому озеру и, став на переливающуюся вздохами бликов поверхность, проскользил к центру. Изумрудное озеро вздохнуло, и далай-лама, застывший в медитации, стал погружаться в зелено-нежное пространство асии.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Красный «Феррари-360 Спайд» вывернул из-за угла 13-й на Чартон-стрит и на большой скорости направился к 72-му шоссе, ведущему к Аризоне. За рулем сидел одетый в дорогой светлый костюм мужчина лет тридцати. Мужчина был редкого класса, красавец, плейбой и одновременно ведущий ученый Хьюстонского научного центра, создатель хронометрической сплавной структуры на основе открытых российским ученым Тассовым брусчатых хрусталиков, соединенных с маломагнитными сверхпрочными металлами. США втайне от мира приступили к созданию первого в мире хронолета. Америка хотела заполучить власть над временем. Мужчину звали Вильям, а фамилия у него была Кузнецов, он был русским гражданином США. Время от времени он бросал влюбленные взгляды на сидящую рядом с ним прекрасную девушку. Несмотря на легкий налет субтильности, девушка не выглядела хрупкой. Когда «феррари» разогнался до скорости 250 миль в час, девушка окликнула мужчину:
– Вильям.
– Да, любимая, – немедленно отозвался мужчина, не отрывая взгляда от дороги.
– Прощай. – Одинокая слезинка скатилась по щеке девушки.
– Что?!
Но более Вильям Кузнецов ничего не смог сказать. Девушка правой рукой схватила его за подбородок и рывком вздернула голову мужчины вверх, убив мгновенно. Левой рукой, действующей одновременно с убивающей правой, она открыла дверцу со стороны водителя и толчком ноги выбила труп на шоссе. Перехватив руль, девушка переместилась на водительское место, одновременно захлопывая дверцу.
По 72-му шоссе в сторону Аризоны мчался красный «феррари», за рулем которого сидела красивая одинокая девушка. Это была вышедшая из-под контроля УЖАСа Малышка, солнечный убийца, обученный по системе «Черная вдова». В данный момент она улыбалась и чувствовала себя юным Богом…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Между Кремлем, вашингтонским Белым домом, Великой Китайской стеной, Эйфелевой башней, лондонским Тауэром, пляжами Рио-де-Жанейро, Большой Садовой улицей города Ростова-на-Дону и таганрогским Театром имени А.П. Чехова существуют миллионы роддомов, в которых женщины приготовились к рождениям новых проявлений смерти. Нет на земле идиота, считающего, что беременная женщина – носительница жизни. Она просто сотворяет еще одно начало смерти, и в этом ее величие. Мысль не новая. Смерть совершеннее жизни, как и все, что не соприкасается с блефом. Я знаю, что с моими братьями, солнечными убийцами и юными богами, встретилась праматерь всех времен, миров и вселенных – Смерть. Я чувствую, что нас осталось двое. Стефан Искра не в счет, он так и остался в ранге уставшего полубога, и я снисходителен к нему. Но я знаю, где-то там, далеко в Америке, меня ждет моя безумная великая судьба по имени Малышка. Она настоящая, как и я. Мы идем навстречу друг другу, и скоро она забеременеет не примитивной, а божественной смертью. Мы назовем своего ребенка прекрасным именем Сергей, в честь того парня, нож которого я ношу с собой в белом и голубом. Наше дитя так и будут называть – Сергей, но обязательно добавляя к этому имени титул Убийственный. Я улыбаюсь.
Спецслужбы правят миром. Тот, кто так не считает, глуп, как междометие, вырвавшееся изо рта женщины со средним уровнем развития. По образу и подобию секретно-силовых ведомств построены все религии мира. Каждый человек на планете – осведомитель, агент, у каждого своя легенда. Искренни лишь сумасшедшие и дети, они могут позволить себе быть самими собой, да и то дети не в счет, они уже с трех лет умеют притворяться, уже создают себе агентурную легенду. Даже один на один с зеркалом человек примеряет маски, более или менее скрывающие его истинное лицо, но и перед зеркалом ведет себя не совсем искренне. Зеркало ведь тоже чей-то соглядатай.
Установочные постулаты всегда лживы. Впрочем, ложь лежит в основе всех постулатов. Ложь самое правдивое действие в жизни.
Вор в законе Геннадий Кныш по кличке Италия, несмотря на обрушившиеся на него в последнее время неприятности, твердо знал и соблюдал основной закон своего образа жизни: «Никогда и ни под каким предлогом, даже если сидишь по самое горло в дерьме, не признавайся в этом. Спорь до хрипоты, до пены у рта, утверждай во всеуслышание, что это не дерьмо, а самая дорогая и самая престижная лечебная ванна, которой пользуются лишь самые уважаемые люди».
Подполковник Абрамкин не знал о существовании такого закона, но вполне мастерски умел использовать его недостатки.
– Видишь ли, Кныш,– – попытался объяснить он Италии, – я хотя и подполковник, мент, бывший, конечно, – он подергал рукой, пристегнутой к больничной кровати, – но ты по сравнению со мной шушера в мире авторитетных людей.
Италия, для которого понятие «авторитетные люди» имело лишь один непреложный смысл – вор, на мгновение даже потерял дар речи от такой наглости, а затем тихо произнес:
– Я коронован, ментяра.
Именно этого ему и не стоило говорить. Нельзя вору в законе в неясной для него ситуации – сотрясение мозга, вольная больница, рядом мент, наглый как танк, прикованный наручником и охраняемый такими же ментами, – терять над собой контроль. Одним словом, Италия совершил позиционную ошибку.
– А я вот перед тем, как меня арестовали, – подполковник Абрамкин смело стал раскручивать оперативную интригу, – разговаривал с… – И он назвал имя одного из самых авторитетнейших воров России с грузинской фамилией. – Так мы с ним все удивлялись, что это ты по городу всю ночь в плавках белых ходил. Такое даже для гомика неприлично, не то что для урки.
Подполковник Абрамкин все-таки был настоящим профессионалом. Все его слова попадали только в глаз, брови исключались.
– Слушай, ментяра…– начал было разгневанный Италия, но подполковник Абрамкин перебил его филигранно обдуманной фразой:
– Волкодавом меня люди нарекли, Волкодавом, понял, Италия, или нет?
– Вот шельмец, – повернулся полковник Самсонов к Саше Старикову. – Оказывается, и у сочинских подполковников оперативная хватка есть.
Самсонов и Саша Стариков сидели в кабинете главврача больницы над палатой Абрамкина и Кныша и, прислонив самодельные подслушивающие устройства к деревянной тумбе посреди кабинета, прослушивали разговор изощренного подполковника с растерянным, но тоже изощренным вором в законе. Подслушивающее устройство шесть лет назад придумал бывший главврач больницы, а нынешний не захотел его демонтировать. В пол кабинета была глубоко вмонтирована деревянная тумба, выполняющая роль усилителя. Желающий подсаживается к тумбе, приставляет к ней стетоскоп и внимательно выслушивает разговоры находящихся внизу.
– А ты, считай, уже прошляк, Италия, – продолжал свой натиск Абрамкин. – Слух прошел, что ты гомик и на ментов работаешь.
– Да ты что?! – уже по-настоящему перепугался Италия. – Охренел, что ли?
– Да, – успокоил его подполковник, – капец тебе, зяблик, отсвистал и отпрыгал ты по садам вишневым…
– Надо будет его еще раз кирпичом по голове стукнуть, может гениальным сыщиком стать с такими темпами, – сделал неожиданный вывод полковник Самсонов. – Феню блатную прямо на ходу сочиняет, молодец.
– Что? – Саша вытащил из ушей стетоскоп и бросил его на поверхность тумбы. – Что вы сказали?
– Ёёё! – подскочил полковник, освобождая уши от трубок. – Да я тебя на баланду… – Он осекся, немного помолчал и уже более спокойным тоном сказал, указывая на брошенный стетоскоп: – Думать надо, москвич.
– Это сходка решит, прошляк я или нет, – неуверенно продолжал Италия, – и кое-кому за базар ответить придется.
Италия отлично понимал, что его короне, впрочем, как и голове, грозит прямая опасность. Провокатор Абрамкин или нет, но говорит он вещи точные, и если это ментовская игра, то игра хорошо организованная. Насчет того, ходил он в плавках по городу или нет, чепуха, конечно, не ходил! Где доказательства? Италия лихорадочно соображал, кто из воров поддержит его. Конечно же, те, кто его рекомендовал на коронацию: Арсен, тульский Дутый, ростовский Красный, одесский Веригуд. Эти, конечно, поддержат, но могут и скинуть. Не за плавки, за другое. Абрамкин, как бы читая его мысли, усмехнулся:
– Сходка, говоришь? Не строй из себя мхом поросшего колымчанина. Сейчас другие времена, другие деньги… – Подполковник выдержал паузу и ленивым голосом продолжил: – Кстати, Геша, а ты ведь деньги с антиквариата самого ценного себе брал. На общак не давал, в дело общее не вкладывал, братве, страдающей в зоне, не помогал по-крупному, все в нутро свое фраерское загонял. – Абрамкин слегка приподнялся и, повернув в сторону Италии изможденное щетинистое лицо, зловеще усмехнулся. – И еще хочу тебе сказать, что хорошие люди из-за того, что в тебе ошиблись, смерть мученическую приняли. Три дня назад, когда ты здесь спал как кашалот в запое, Арсена армавирского застрелили. Дутого и Красного еще раньше на московской сходке приговорили, а Веригуд слинял куда-то в Грецию. Ты один теперь, Италия, и ты уже мертвый…
– Гений! – восхищенно воскликнул Самсонов, освобождаясь от стетоскопа и резко ставя на тумбу пустой стакан из-под чая, который он до этого пил. – Надо его регулярно по голове постукивать.
– Да! – Саша Стариков яростно отбросил свое подслушивающее устройство и столь же яростно посмотрел на Самсонова. – Молодец он, да!
– Это ты от восторга, что ли? – Полковник с интересом посмотрел на Сашу Старикова. – Я имею в виду, орешь…
– Да нет, – смутился взявший себя в руки Саша.
– Теперь нужно Абрамкина технично выводить из игры. А Кныш, я думаю, сам к нам в объятия кинется.
– Думаю, что да, – кивнул головой Саша Стариков. – Рубаху на груди будет рвать, доказывать, что он с детства на уголовный розыск поработать мечтает.
Леня Светлогоров наконец-то осуществил свою мечту и, самовольно оставив загородную психиатрическую больницу Дарагановка, в пятницу вечером появился в городе, чем несказанно удивил Славу Савоева и Степу Басенка, случайно увидевших его спускающимся в сторону яхт-клуба.
– Леня, это что такое? – притормозив оперативную машину, поинтересовался Степа Басенок. – Побег из дурдома?
– Нет, – мрачно отреагировал Леня. – Это уход от действительности, на море хочу посмотреть, вдохнуть свежего воздуха таганрогского залива.
– Нет, ты посмотри на него, Степан, – возмущенно взглянул на Степу Слава Савоев, – он точно псих. Идет в ту сторону, куда из труб металлургического завода дым валит, и называет это вдохом свежего воздуха.
– Не только вдохом, Слава, – еще мрачнее отреагировал Леня Светлогоров, – но и выдохом.
– Понятно, – заскучал Степа и, посмотрев на Славу, спросил: – Ну и что делать будем?
– Да пусть идет и дышит сколько угодно. Он все равно пару раз вдохнет и к Самвелу в «Морскую гладь» завалится глотать водку. Давай лучше в Дарагановку смотаемся и Левкоеву морду за халатность набьем.
– Не надо, Слава, – вступился за главврача Леня. – Я же ненадолго, туда и обратно.
– Ладно, – буркнул Степа Басенок, – если увидим возле кладбища, то там же и закопаем. – Он захлопнул дверцу, и оперативная машина уехала.
Леня Светлогоров спустился к набережной и, как и предполагал Слава Савоев, даже не взглянув в сторону моря, направился в «Морскую гладь».
– Леня? – удивился Самвел, всего лишь на минуту заглянувший в ресторан и собиравшийся ехать домой.
– Вот что я скажу тебе, Самвел. – Леня сразу же повел разговор в такой тональности, как будто они вот уже два часа спорят до хрипоты. – Люди делятся лишь на три психологических типа – два низших и один высший. Первый – это те, кого посылают сам знаешь куда, второй – те, кто посылает, и третий – те, кого не посылают и кто сам никого не посылает.
– Это кто же такие? – скептически поинтересовался Самвел, уже дав команду, чтобы на стол поставили коньяк и мясо. – Таких не бывает.
– Покойники, – совсем уже мрачно высказался Леня, взял рюмку коньяку, выпил и мгновенно повеселел.
– Не жизнь, а кино, – заявил Карлуша, вышагивая из одного конца тюремной камеры в другой. – Влупили, гады, по самое горло.
Карлуша лукавил. За убийство ростовского шулера по кличке Племянник ему дали всего лишь семь лет лишения свободы в колонии строгого режима.
– Это ж сколько мне будет? – Карлуша глубокомысленно задумался. – Ё-моё, шестьдесят два года. Лучше бы пожизненку дали. Что я буду делать на свободе в шестьдесят два года, баб насиловать, что ли, а, Комбат?
Карлуша, вопреки всем правилам, после приговора вновь был водворен в камеру для подследственных, в престижную, на двоих. Вторым в ней обитал шестидесятилетний Комбат, глава уже обезвреженной воровской группы. Карлуша по просьбе оперчасти опекал его.
– Может, что расскажет интересное, – лениво проконсультировал его начальник оперчасти и широко зевнул, – или споет.
– Ага, – раздраженно огрызнулся Карлуша, – и спляшет вприсядку. Он молчит как рыба.
Действительно, с того момента, как произошел арест, Комбат был немногословным. Только в самых необходимых случаях ограничивался скупыми фразами, все остальное время молчал. Вообще-то поведению Комбата удивлялись все, включая оперативников, бравших воров-шниферов и снимающих первичные показания.
– Первый раз за шестьдесят лет попал в тюрьму, – восхищался Слава Савоев, – и благодушен, как дитя у соска матери.
– Комбат, скажи, – повторил свой вопрос Карлуша, – что можно делать на свободе без кола, без двора, без родных и близких, без родины и флага в шестьдесят два года?
– Бомжевать, что еще, – усмехнулся Комбат и добавил невозмутимо: – Или убей кого-нибудь и снова в зону возвращайся.
– Ага, – весело засмеялся Карлуша, – как же. Меня самого в зоне зарежут за Племянника. Он-то козырной, а я так, падла стареющая.
Но Комбат не поддержал разговор, он снова погрузился в благодушное самосозерцательное молчание, и Карлуша знал, что вывести его из этого молчания невозможно. Поэтому он подошел к своим нарам, взял с одеяла книгу, лег, раскрыл ее и углубился в чтение. Книга была написана писателем Носовым и называлась «Незнайка на Луне».
…Остается только добавить, что этих героев мы больше не встретим на страницах нашего романа. Карлушу действительно зарезали в зоне, а Комбат умер сам, на третий день после вынесения приговора.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Москва – таинственный город. Город неопределенно-значительных возможностей и катастрофических банкротств. Город-миф и город манипуляций, город талантливых мошенников и лжецов с правдивыми глазами и благородными помыслами. Москва – город-сволочь с неожиданно проявляющимися чертами святости, город вырванных языков и сорванных с плеч голов. Город-колокол, город униженного величия и гениальной низости, город юной, но уже развращенной надежды.
Обороты любви и ненависти становились на Земле все сильнее и опаснее. Политики делали вид, что этого не замечают, но на самом деле это их беспокоило…
– Хохму с глобализацией нам уже один раз показывали, – говорил на прощание Веточкину раввин из Хайфы, – и ничего хорошего из этого Вавилона не вышло.
– Фима, зачем лезешь в дебри? – увещевал его Тарас Веточкин. – Я у тебя спрашиваю, когда ты будешь в Москве, а ты мне говоришь о глобализации.
– Сердце болит, – печально огрызнулся на упреки Веточкина Чигиринский. – Эдак лет через пятьсот никаких других способов выживания, кроме китайского, не останется.
– Через пятьсот? – скептически хмыкнул Веточкин. – Ноль убери и как раз зафиксируешь начало китайской эры…
Последний день конференции прошел не так, как предполагалось. Благодушному распитию дорогих спиртных напитков помешали два происшествия, одно печальное, а другое непонятное, но никем не замеченное.
Первое происшествие было так себе: мустанг охранника убил руководителя информотдела военно-морской разведки Англии Гардиана Уайльда. Смерть, конечно, хорошая, благородная, умереть от удара лошади мечтает каждый второй англичанин. После смерти чиновника такого ранга было проведено расследование, в ходе которого проявились контуры второго, никем не замеченного, но с далеко идущими последствиями, происшествия. Дело в том, что расследование провели не англичане – все они в этот момент лыка не вязали, – а разведка Израиля.
Первым на место гибели Гардиана Уайльда примчался Ефим Яковлевич Чигиринский и с возгласом: «Я в молодости лучшим терапевтом Москвы был!» – растолкал обескураженных французов. Велев двум моссадовцам никого не подпускать к «больному», он начал оказывать ему помощь.
Моссадовцы столь рьяно отгоняли от места происшествия французов, что заодно оттолкнули и Гарольда Смита, спешащего к месту трагедии. Толкнули так, что неуверенный в себе директор МИ-5 упал в проем двери и сломал ногу. В это время Чигиринский сумел вытащить из костюма Гардиана Уайльда плотный пакет с бумагами и переложить его к себе в карман. Разведка она везде разведка. После этого Чигиринский закрыл двумя пальцами глаза покойного и, выпрямившись, печально произнес:
– Медицина бессильна.
При этом вид у бессовестного раввина был такой, будто он не разведчик, а величайший врач всех времен и народов, хотя единственным медицинским предметом был лежащий у него в боковом кармане презерватив фирмы «Долой аборты».
– Я все видел, Фима, – на всякий случай сообщил Чигиринскому подоспевший Веточкин.
– Надо передать это английскому правительству, – сухо ответил Ефим Яковлевич и, не выдержав, рассмеялся от такого предположения. Затем серьезно кивнул на покойного и произнес: – Мир праху его.
Годы брали свое. Стефан Искра чувствовал их хватку. Нет, шаг его по-прежнему был упруг и стремителен, лицо свежее, а взгляд пристальный и приметчивый. Он по-прежнему был убийствен своей физической силой, мог просчитывать ситуации на несколько шагов вперед, но сам-то понимал, что к нему подошла вплотную и дышит в затылок равнодушная и неизбежная сила по имени Усталость. Слишком много обязанностей появилось у Стефана Искры после исчезновения в арсенале УЖАСа солнечных убийц. Зона ответственности становилась напряженнее из-за того, что двое солнечных, как назло, наиболее молодых и глобально обученных, перешли в режим автономного существования, перестав подчиняться УЖАСу. При удачных стечениях обстоятельств они могли серьезно нарушить сложившийся в мире баланс сил. Все зависело от того, чью сторону они примут. Да, конечно, уникальные подразделения супертелохранителей и суперсолдат были во всех периферийных управлениях МОАГУ. Стефан Искра никоим образом не хотел принижать возможности американской «Осы» или английских «Веселых кельтов», но российские солнечные, в результате экспериментов Алексея Васильевича Чебрака с шизофренией, были сильнее, совершеннее, разрушительнее. Конечно, существовали еще «лунные бабочки», гвардия МОАГУ, Стефан Искра вспомнил о неприметном кураторе при УЖАСе, который вот уже как несколько дней куда-то, к великой радости Ивана Селиверстовича, исчез. Но «лунные бабочки» имели несколько другие полномочия, и МОАГУ не обладало над ними беспрекословной властью. Стефану Искре думалось, что они курировали и само МОАГУ. Впрочем, это не его дело, в любом случае, если станут уничтожать Малышку и Улыбчивого силами «лунных бабочек», это все равно будет большая битва. Спасибо техасскому мустангу, убившему Джентльмена, все меньше неприятностей, хотя и жаль. «Мне жаль, – неожиданно осознал этот фактор Стефан Искра, – мне искренне жаль, что я не могу соскочить с катушек, как мои братья, и погибнуть с ними». Впрочем, Стефан Искра даже на мгновение не допускал, что подобные мысли могут помешать ему исполнять волю Ивана Селиверстовича Марущака беспрекословно. О биочипе «Верность» в себе он не знал, как этого не знал никто из сотрудников УЖАСа, по одной причине: действие биочипа не разрешало помнить о нем своему носителю.
Стефан Искра заглянул в комнату с камином. Там за это время произошли некоторые изменения. Два врача, диагност-терапевт и психиатр, внимательно наблюдали за Алексеем Васильевичем Чебраком, сидящим в кресле. Он уже не смотрел пустыми глазами в погасший камин и не двигал, дебильно пуская слюну, челюстью, а мирно и крепко спал.
Октавиан Салазар Тредис, осуществляющий наблюдение за впавшим в странное оцепенение полутрупной каталепсии Алексеем Васильевичем Чебраком, после тщательного обследования его нового состояния бросил скептический взгляд на присутствующего здесь же, в загородном доме Чебрака, доктора-психиатра Гашиша и, вытащив из кармана любимый телефон, нажал синюю кнопку.
– Говорите, доктор Тредис, – раздался голос координатора УЖАСа. – Иван Селиверстович приказал соединять с ним в любое время.
– Тогда соедините, – попросил Салазар Тредис и бросил еще один скептический взгляд на равнодушно рассматривающего свои пальцы доктора Гашиша.
– Умер? – с надеждой в голосе спросил у Тредиса Иван Селиверстович Марущак.
– Напротив, – хмыкнул, покачав головой, терапевт, его забавляло местное отношение друг к другу руководителя и опекаемого им великого ученого, – ожил. Я не буду вдаваться в терминологические подробности…
– Ни в коем случае, – пробормотал Иван Селиверстович. – В двух словах и поподробнее.
Салазар Тредис слегка закашлялся, столкнувшись с оригинальной парадоксальностью Ивана Селиверстовича, но продолжил:
– Если ранее он был в психиатрической коме ступорообразной каталепсии беспрецедентного нейрологического параличевидного октанирования воли на уровне агонизирующей стабильности, то сейчас этот фактор по непонятным причинам отступил, и больной, при удовлетворительном состоянии организма, вошел в гораздо более щадящее и мягкое состояние сна с просматриваемыми элементами летаргии.
– Понятно, – мрачным голосом произнес Иван Селиверстович. – Интересно, а как бы выглядели терминологические подробности?
– В двух словах? – Тредис был тот еще фрукт.
– В двух, – подтвердил Иван Селиверстович, – с учетом принятой субординации. Я начальник.
– Если до этого пациент находился в состоянии непонятной судороги, то сейчас он в состоянии непонятного сна.
– Молодец, – похвалил знаменитого доктора Иван Селиверстович. – А что говорит доктор Гашиш?
– Доктор? – изумленно переспросил Тредис, но спохватился: – Гашиш молчит.
– Нет, – вмешался психиатр, – я говорю, вернее уточняю, что физическое состояние больного в обоих случаях было одинаково удовлетворительным.
– Что он там говорит?
– Нет, нет, – успокоил терапевт Ивана Селиверстовича. – Это он спит и во сне какую-то ахинею несет.
Промежуточный мир на некоторое время перехватил возвращающееся в свое тело по тотиново-трубчатой магистрали сознание Алексея Васильевича Чебрака. Возвращение хотя и было неприятным, тем не менее не ощущалось таким жутким и безысходным, как втягивание в мир бледных демиургов, людей полной луны. Один из них проникся симпатией к Алексею Васильевичу и отправил его на поверхность укутанным в защитную оболочку затвердевающей асии. Но сразу же за хорузлитно-лунитной оболочкой его остановили представители промежуточного государства.
Я должен уточнить: бледные демиурги призвали на суд в свое огненно-семияичное гнездо в центре земного шара не душу Алексея Васильевича, а сознание. Душу без смерти никто захватить не может, а смерть не находилась в подчинении у демиургов. Рогатые, полутелесные люди полной луны, полубоги, могли многое, но были не способны на субъективное убийство. В двух словах это означает, что коллективная воля демиургов могла разрушить (впрочем, как и остановить разрушение) Солнечную систему, но конкретное убийство одного статик-раба поверхности означало и самоубийство самого демиурга, ибо – да! – демиурги смертны. Как возникает смерть демиурга и что ей предшествует, не знаю даже я, ваш автор…
…Капсула асии, в которой стонало сознание Алексея Васильевича, пройдя по шершавости тотинового тоннеля через океанную необузданность огненного чрева центра Земли, вошла в многокилометровый слой хорузлитно-лунитной оболочки и сразу же за ней была остановлена людьми промежуточной страны.
– Здравствуй, магистр, – услышал Алексей Васильевич, упакованный своим сознанием в желеобразно подрагивающую капсулу асии. – Я же тебе говорил, что рано или поздно тебе придется признать мою правоту.
Голос был язвительным и даже в какой-то мере издевательским. Все напоминало сновидение, до максимума приближенное к реальности. В сознании Алексея Васильевича вспыхнула доселе неизвестная ему память. Он сразу же вспомнил все и беззвучно, ибо понял, что в этой ситуации звук необязателен, произнес:
– Конечно, кроме констатации своего тщеславия, мой родной брат, агрессивный мистик, не имеет ничего мне сообщить.
– Хи-хи… – Сквозь зеленоватую прозрачность асии Алексей Васильевич увидел маленькое, тонконогое и большеголовое существо с заостренными ушами, с кисточками волос на кончиках и с напоминающей перевернутый месяц усмешкой на морщинистом лице. – Я так рад, что тебя высекли демиурги, уродец. У меня даже появилась надежда на то, что ты поумнеешь. Хочешь, выпрошу для тебя новую оболочку у лазурных лам?
