Текст книги "Люди полной луны"
Автор книги: Александр Экштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Все мое тело – лицо, погода не имеет для меня никакого значения. Я восхищен своим совершенством. Надо же, в районе Садового кольца я попал в автомобильную пробку без автомобиля, как в анекдоте. Я пошел к цели по прямой, по крышам автомобилей. Порхал как Нижинский и Петипа в одном лице, даже усугубил это движение пассажами СПИДоносца Нуриева. А что в ответ? Черная неблагодарность автомобилизированных кентавров. Они меня раздражают. Милиция машет руками и грозит. Водители матерятся и тоже грозят. Закон не на моей стороне и поэтому тоже грозит. В конце концов, я иду в гости к брату, вот, у меня в руке торт. Зачем мне эти обходы автомобильных заторов, когда можно пройтись по крышам их салонов? «Чайники», «подснежники» и владельцы скромных автомобилей молчат, делают вид, что ничего не происходит. Владельцы джипов, «ауди», «мерседесов» и других хамоватых автомобилей пытаются ухватить меня за ноги и даже ранить какими-то инструментами для ремонта. Я не люблю самоуверенность извне. Спрашивается, что они выиграли от своей агрессии? Валяются на грязном шоссе и воют от боли, ждут, когда к ним пробьется «скорая помощь». Я вижу, не скоро. Врачи бегут пешком, одним словом, двигаются медленно. Ну и «скорая помощь»! Хотя, если разобраться, куда спешить? На той стороне улицы уже три патрульные группы недвусмысленно демонстрируют мне наручники и буквально умирают от смеха, увидев, как выскакивающая в гневе из салона «сонаты» дама, прическа в сто пятьдесят баксов, валится в салон обратно. Я не хотел отталкиваться для прыжка от ее головы, но так получилось. Я иду к брату в гости, у меня в руке торт и десантный нож за поясом, тот самый, что я забрал у парня с прекрасным именем Сергей в Сочи. Пусть Стефан сам сошьет этому ножу чехол-тельняшку, белое и голубое. А вот и другая сторона улицы, а вот и бегущие ко мне со всех сторон патрульные, а вот и прыжок «раздраженная пантера», и я уже с балкона второго этажа, как предусмотрительно он оказался открытым, машу удивленным милиционерам, злым автомобилистам и центру Москвы. Вручаю коробку с тортом хозяйке квартиры, со страхом наблюдающей, как я иду к выходу из ее, казавшейся до сих пор защищенной, «крепости». Стефану торт не нужен. Я куплю ему по дороге в магазине военных сувениров каску, пусть сделает из нее рюмку для запоздавших гостей. Он любит грубые шутки. Я улыбаюсь.
У Стефана Искры собрался своеобразный консилиум. Полковник Хромов, делая несколько шагов по огромной после уборки стеклотары квартире Стефана, останавливался, задумчиво смотрел в глаза Миронова и вновь начинал вышагивать по комнате. Миронов сидел на поломанном компьютере с видом чиновника, сидящего на совещании у руководства.
– Все, – пришел к выводу Хромов, – едем в Таганрог, идем к Самсонову и… – Он неожиданно умолк.
– Возбуждаем уголовное дело по факту падения и ударения головой о сейф городского прокурора во время попытки полковника Самсонова завязать с ним дружественные отношения путем пожимания руки, – подхватил мысль Хромова Веточкин, а затем поинтересовался у Стефана Искры: – Выпить есть?
– Да, – кивнул Искра, – кубинский ром в кладовой.
– У меня водка домашняя есть, – готовно вскинулся Миронов и вытащил из портфеля литровую бутылку красноватого цвета.
– Перцовка неклиновская! – в один голос вскричали Веточкин и Хромов и тут же объяснили обескураженному Искре: – Этот самогон кубинским ромом можно запивать как компотом.
– Да ты что?! – изумился Искра, с интересом поглядывая на бутыль. – Там, – он махнул рукой в глубь квартиры, – если есть желание, стаканы и закуска.
– Что с прокурором делать будем?
– Вот сейчас выпьем первачка неклиновского, закусим и все спокойно решим, – успокоил Хромова Тарас Веточкин.
В это время дверь в квартиру Искры распахнулась, и вошел хрупкий улыбающийся человек с военной каской в руке, из которой выглядывала бутылка французского коньяка. Он был похож на Пьера Ришара.
– О, французы, силь ву пле! – обрадованно воскликнул Миронов.
Искра обвел строгим взглядом почему-то напрягшегося Хромова и задумавшегося Веточкина, сложил ладони возле груди и сурово-нежным голосом произнес:
– Здравствуй, мой солнечный брат.
Видимо, автору придется сделать небольшое отступление и кое-что объяснить.
Алексей Васильевич Чебрак создавал солнечных супертелохранителей не только из хронически неизлечимых шизофреников. Стефан Искра вошел в разряд солнечных убийц тридцатисемилетним майором десантных войск. Пуля душмана сделала его мертвым в агонизирующем состоянии, без пяти минут «груз 200». На его агонию обратил внимание Алексей Васильевич Чебрак, радостно воскликнув: «Какая колоритная картина умирания, немедленно ко мне в нейрооперационную. Если спасу его в походных условиях, то заберу к себе в лабораторию». Военным ничего не оставалось, как выполнить приказ. Этот мартышечного роста ученый с кривоватым носом носился по Афганистану, как ненасытный сборщик грибов по Подмосковью. Он появлялся вслед за войсками первым среди дымящихся руин Кандагара, в сопровождении двух рот элитарного десантного спецназа, обшаривал все щели дворца Амина после захвата, топал и визжал в истерике, заставляя вместо убитых вывозить на большую землю собранные им книги и древние манускрипты Афганистана. Убито-раненого он спас от смерти, но жизнь майора превратилась в непрекращающуюся трясущуюся боль. «Великолепно, чудесненько!» – выплясывал Алексей Васильевич среди военных хирургов, которые с негодованием смотрели на воющего в бреду от боли майора.
Этим же вечером Алексей Васильевич приказал со всеми предосторожностями переправить майора в свою подземную лабораторию. Майор еще не долетел до Москвы, а его родители, родственники и жена, живущие в деревне Астапово Алтайского края, уже получили тщательно запаянный цинк и уведомление командования: «Ваш сын, Корнеев Василий Иванович, геройски погиб в бою и посмертно награжден орденом Ленина». Семье был передан орден, выплачена денежная компенсация, а на могиле «погибшего» за счет края был установлен памятник из черного мрамора. Так исчез Василий Корнеев, а через десять лет лечения и обучения в подземной лаборатории и классах УЖАСа появился Стефан Искра, у которого за время обучения было одно взыскание. Он иногда догонял мчавшийся на полном ходу легкий быстроходный танк «Ра-2», хватал его за задник и боковым рывком «взлет» переворачивал на бок. В те времена ГРУ и УЖАС жили мирно.
– Что это за танки вы делаете для разведчиков?! – кричал руководитель ГРУ на конструкторов.
– А что это за монстры у вас по полигону бегают? Таких не бывает, – оправдывались конструкторы.
– Иван Селиверстович, – просил Марущака грушник, – покажите нам это привидение.
– Уже поздно, – отнекивался Иван Селиверстович, – я его в одиночный марш-бросок на пятьдесят километров бросил.
Таким был Стефан Искра, один из первых солнечных убийц. Но совершенно другим, пришедшим в солнечные другими путями, был тот, кого мы называем «Улыбчивым», «хмельным Пьером Ришаром»…
Улыбчивый – кличка наживная, а где-то там, в прошлом, где, как уверяют знающие люди, всегда цветет жасмин, его звали Григорием, Гришкой Волчанским, а еще короче – Волчонком. Беда станицы с юных лет. Его отец, похожий на разъяренного грача казак, до тринадцати лет лупил его от всей души. А в тринадцать лет, отбросив кнут в сторону, сказал рядом находящимся старикам и председателю сельсовета:
– Все, время кнута кончилось. Я его больше пальцем не трону, не хочу во сне получить нож в горло.
– Да, – почесал затылок председатель сельсовета, – хоть бы в армию скорее забрали.
Даже взрослые парни старались обходить Григория стороной, было в нем что-то странное и страшное, выражавшееся в его стеснительной, как бы изнутри выплывающей улыбке. Эта улыбка ничего хорошего не обещала, никакой лучезарности в ней не было, лишь какая-то запланированная и даже благоговейная жестокость. Когда пришло время становиться на воинский учет, получать приписное свидетельство, психиатр военкомата целых два часа беседовал с Григорием Волчанским, а затем сказал Прохору Волчанскому и бывшему председателю сельского совета, который уже переквалифицировался в атамана:
– Можно, конечно, призвать его в армию, но это убийца. Пока его нельзя признать психбольным, он как бы на грани, синдром подростка, посмотрим, что будет дальше.
– Что же делать? – растерянно проговорил Прохор.
– Ждать, – пожал плечами психиатр, – может, пронесет…
Не пронесло! В семнадцать лет Григорий Волчанский стал портить станичных девок и молодок с той скоростью, с которой они желали этого. Молодые казаки хотя и помалкивали, но чувствовали, что больше чем у половины из них головы оттягивают ветвистые рога. В станице с таким хобби долго не проживешь. В один из летних вечеров семнадцатилетний Григорий Волчанский остался лежать, избитый яблочными слегами, на проселочной дороге в Тимашевскую. Вместо головы у него как бы образовался кровавый шар, ноги вывернулись носками в землю с обычным изяществом ног, перебитых в коленях. Но сердце у Волчонка продолжало биться. А тут еще и чудо подоспело, которых, как известно, на земле много, только мы не обращаем на них внимания. В микроавтобусе «форд» по проселочной дороге возвращались с места отдыха в городе Геленджике Иван Селиверстович Марущак, Алексей Васильевич Чебрак и два обычных телохранителя по охране главы государства.
– Покойник, что ли, на дороге лежит или пьяный? – заметил лежащего Григория шофер.
– А ну-ка давайте посмотрим, – сразу же заинтересовался Алексей Васильевич Чебрак. – А вдруг в нем еще живые органы есть, мне запчасти нужны, да и все необходимое при мне.
– Смотрите, – флегматично согласился Иван Селиверстович.
Водитель осветил фарами лежащего, и Алексей Васильевич закрутился вокруг него.
– Да, почти покойник, – сообщил Алексей Васильевич, – но с уникальным сердцем, еще часов восемь работать будет, и глаза у него живые, но все равно почти покойник. – Алексей Васильевич Чебрак иногда изрекал парадоксы, но особого значения им не придавал. – Я беру его в Краснодар, если вылечу, то воспитаю, и он будет солнечным нового вида.
– Забирай, если нужно, – добродушно согласился Иван Селиверстович, который за время дороги уже выпил четыре бутылки настоящего киндзмараули.
Так в команде солнечных убийц появился Улыбчивый. Человек, ненавидящий яблоневые сады и присутствие на земле Бога.
Как-то так получилось, что инициативу в руки взял несколько эксцентричный гость, пришедший с подарком – каской и французским коньяком. После того как Стефан познакомил его со всеми, представляя под именем Григорий, совершенно ему не подходящим, он подошел к Миронову и, обойдя вокруг, вдруг резко обхватил его голову руками и слегка надавил в затылочной части большими пальцами.
– Ой! – вскрикнул Миронов и побледнел.
– Понятно, – широко улыбнулся Григорий, – голова. Болит или просто заклинивает?
– И болит, – слабо отозвался Миронов, – и заклинивает время от времени.
– Ха-ха-ха, – залился в смехе странный гость, – оригинально получилось. Это же надо так точно выразиться, «время от времени». Звучит как колокольный звон, бом-бом, а в итоге – «время от времени», сломанные часы, одним словом, ха-ха-ха… – Прервав смех, он вновь участливо спросил: – А почему вы побледнели, больно?
– Да нет, – добродушно ответил Миронов, – просто взбледнулось.
– Как я вас понимаю, – печально произнес Григорий и вдруг, резко повернув голову, острым взглядом обвел Веточкина и Хромова. И у того, и у другого создалось ощущение, что в миллиметре от их лиц прошла бешено вращающаяся циркулярная пила. «Явление УЖАСа в народе», – мысленно усмехнулся Хромов, сразу же догадавшийся, какого рода к ним явился гость.
– Что будем делать? – спросил Стефан Искра, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Нужно без шума, по-тихому, проконсультироваться с психиатром, – предложил Тарас.
– Да что он даст, твой психиатр? – огрызнулся на его слова Миронов. – Я что, дурак, по-твоему? – После этих слов он с недоумением посмотрел на свои шорты и разочарованно уставился в окно, за которым густо валил отрицающий ношение шорт мокрый снег.
– Может, само все пройдет? – неуверенно предположил Хромов, имеющий весьма смутное представление о медицине.
– Покажите его опытному и талантливому нейрохирургу, – произнес улыбающийся Григорий.
– Нейро… чего? – переспросил Миронов и добавил: – Вообще-то я с Хромовым согласен, само пройдет.
– Точно! – не обращая внимания на Миронова, воскликнул Веточкин. – Нейрохирург, Мишка из Склифа, Лутоненко, мой двоюродный брат.
– Да будет так, – поставил точку Стефан Искра. – Нейрохирург. А сейчас давайте выпьем вашего неклиновского.
– Я не пью крепкие напитки, – отказался от протянутого стакана Григорий, – они бессмысленны, безрадостны и слишком жестоки к людям.
– Это да, – согласился с ним Миронов, опрокидывая в себя стакан, – это я согласен.
Йоги, знающие о возможностях тела все, после того как достигнут духовного совершенства, уходят из жизни добровольно, как бы отпуская свой дух в космическую нирвану, а тело отбрасывая за ненадобностью. Имеются в виду настоящие йоги, а не шуты гороховые, пляшущие на битых стеклах перед публикой. Достоверно известно, что до этого расставания с телом йоги держат его в состоянии жизни более трехсот лет. После себя они оставляют множество рекомендаций по охране тела, но основной массе людей легче откинуть копыта в пятьдесят лет, чем напрягаться до трехсот. Естественно, что спецслужбы не пропустили мимо внимания эти рекомендации. Многие из них были заложены в систему обучения УЖАСа, впрочем, ими не пренебрегало и ГРУ. Одним словом, спецслужбы всех стран уважали индийских йогов. Если бы не спецслужбы, человечество так бы и прозябало в невежестве. То, что йоги использовали во имя духовного совершенства, сберегая тело от неуместно-раннего умирания в сто лет, спецслужбы использовали в ином ракурсе, хотя и не возражали против духовного очищения.
Стефану Искре в программу кодированно-цифрового обучения заложили одну из йоговских рекомендаций под названием «Утренняя роса». Человек, освоивший эти упражнения, был неуязвим для ядов. В его организме нейтрализовался и сникал даже цианистый калий, что уж там говорить об алкоголе. Стефан Искра пил вместе со всеми водку, а его желудок, печень и почки воспринимали ее как экологически чистую, родниковую воду. И Хромов и Веточкин почти одновременно поняли, что Стефан Искра водит их за нос, но виду не подали, хотя и заметили, что их понимание уже схвачено улыбчивым гостем, который через некоторое время и отвез их на «жигуленке» Веточкина в Склиф. Михаил Лутоненко, выслушав суть проблемы, оставил Миронова в больнице, а Веточкину сказал:
– Обследую и позвоню.
После Склифа Григорий подкинул домой усталого Хромова и самого Веточкина. Покидая водительское место, он широко улыбнулся и сказал:
– Будьте осторожны при въезде в гараж. До свидания.
– А вы куда? – проявил заинтересованность Тарас.
– В путь, – вежливо ответил Григорий и растворился в московском вечере, который неохотно начал превращаться в ночь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
«Первая скрипка» был единственным рестораном Москвы, который соответствовал своему названию, там иногда музицировал оркестр Вивакова «Танцующий смычок». В России это редкость, в России ресторан – нечто среднее между мечтой и желанием разорвать на груди рубаху с криком «Воли хочется!». Название особой роли не играет. Если вы идете в ресторан «Стая пескарей», где в самом названии существует намек на умеренные цены – пескарик, мелочишка, какие деньга? – то пескарей вы там не увидите, днем с огнем не найдете. Вам всуропят, если самолюбие не позволит убежать, клешнястого омара, разделают его, обольют умопомрачительным соусом, дадут бутылку с хорошим для Москвы вином и предъявят счет, имеется в виду, что выгребут весь кошелек, а могут и перстни с пальцев посдергивать, если в кошельке будет недобор. Затем проводят до двери с улыбчивым предложением «Приходите еще», а вы с вежливой улыбкой, по-другому нельзя, престиж и репутация обязывают, скажете: «О да, конечно!» И лишь позднее, за баранкой автомобиля, вы разбудите свою искренность мыслью: «Ни хрена себе пескарик!» Такова основная часть московских ресторанов: или дорого и плохо кормят, но зато девушки-топлес обслуживают, или очень хорошо кормят, готовят блюда на высшем уровне любой мировой кухни, пригласят понравившуюся девушку, подмигнут и призовут мальчика, но пускают не всех, только избранных. Сам черт в этих ресторанах ногу сломит. Написано «Китайская кухня», а там подают поджаренную на краснодарском масле лапшу московского мукомольного комбината номер один, перемешанную с креветками, которыми торгуют бабушки возле входа в метро. Ресторан «Первая скрипка» был не таким, он был настоящим и колоритным, как парижский «Мулен Руж», но свой, московский, бзик все равно сохранил – в «Первую скрипку» вообще никого не пускали, кроме специально приглашенной публики. Видимо, в расчете на то, что остальные смогут попробовать ресторанные деликатесы во время революционных погромов. Игорь Баркалов иногда удивлялся этому факту, этому избранничеству людей, которых сблизила и повязала кровными узами родства качественная и дорогая пища, употребляемая ежедневно из года в год. До того как Игорь стал работать в ресторане «Первая скрипка», он не замечал за собой тяги к философским размышлениям и сам любил хорошо поесть, но после того как в свободное от работы время завел знакомство с чудаковато-фанатичными московскими диггерами, философия то и дело обрушивалась на него с вопросами. Однажды в компании своих новых друзей они изучали подземный, околофундаментный мир Москвы. Старший группы указывал ему то на одну, то на другую дыру, образовавшуюся в результате провала почвы в неведомо откуда взявшиеся пустоты, и говорил:
– Очень скоро с поверхности московские дома все чаще и чаще будут опускаться в наши владения, и мы будем общаться с жителями на уровне третьего этажа.
Он рассмеялся, но в его смехе было мало веселого, он любил Москву. Далее они пошли вдоль какой-то бурлящей зловонной реки в бетонном русле.
– Канализация, – объяснил ему Давид, московский диггер. – Несет отходы посетителей трех ресторанов, включая твой, элитарный, четырех гостиниц, ста жилых домов и двух правительственных учреждений.
Группа была в специальных ароматизированных респираторах, и поэтому Игорь пошутил:
– Река с шанельным запахом.
– Точно, – согласился Давид, – настоящий шинельный запах.
Уже на поверхности, после душа и переодевания на базе диггеров, идя по улице, Игорь вспомнил канализационную реку и подумал: «Бомж, съевший беляш с собачатиной, клиенты ресторанов, вкушающие бутерброды с икрой морского ежа за сто долларов, встречаются своим содержимым в канализационной подземной реке под названием Дерьмо. Дерьмо и Смерть не разделяют человека на царя и раба, все равны перед ними».
– Курить хочешь? – вдруг услышал он голос Ласточкина, притормозившего на своей маршрутке возле тротуара, по которому шел Игорь.
– Нет, – сурово отказался Игорь, увлеченный парадоксами философии.
– Молодец, – похвалил его Ласточкин, – завтра тир, Каширское шоссе, восемь, подвал, назовешься Карагановым, новым слесарем. В девять утра как штык. Ага?
– Буду, – проворчал Игорь и, достав из кармана парагвайскую сигару, закурил.
– Смотри, на экологическую милицию с такой сигарой не наткнись, а то мигом штраф заработаешь, – засмеялся Ласточкин и уехал.
Поль Нгутанба ходил по светлым залам МОАГУ и переживал. Причин для этого было много. Пророки глубины уже произнесли сакраментальное, то, ради чего существовало МОАГУ. Они сказали: «Пришел час, тибетские качели вздрогнули». Конечно, Поль Нгутанба знал, что «час» в районе Поталы, то есть всего Тибета, означает век. «Пришел век тибетских качелей». Именно об этом сказали пророки.
Где-то там, в недоступной для Поля Нгутанбы глубинно-недосягаемой стране, в самом центре, существует биотектонический механизм, приводящий в движение «тибетские качели». Поль Нгутанба печально усмехнулся. «Да, – подумал он, – век пришел». Он удивлялся некачественному любопытству людей, собравшихся в преддверии 2000 года на Святой земле с телескопами, телекамерами и прочей дребеденью, чтобы зафиксировать парад планет. Для них это всего лишь очередная штучка для шоу. Поль Нгутанба вспомнил разговор с лазурными ламами. «Планеты выстроились в ряд, – говорили они, – и вспыхнула новая звезда, которую вы стереотипно сравнили с Вифлеемской звездой, но название этой звезды, Огненная крыса, не меняется вот уже пятьдесят тысяч лет. Впрочем, вы не знаете об этом, тогда мир не принадлежал людям нынешней формации, он был не вашим».
Еще во время посвящения в председатели совета МОАГУ Поль Нгутанба был укутан (это умеют делать лишь глубинные люди) в центр огромного совершенного алмаза и погружен в кипящее озеро из расплавленного изумруда, где на него спроецировали память лемурианцев, и он видел, как действуют тибетские качели. Это живой стержень в центре Южного полюса. Стержень не был прямым, молниеобразными зигзагами он проходил через весь земной шар и упирался в Северный полюс. Поль Нгутанба, находясь в цельной, нераздробленной магии алмазной Каббалы, был погружен в еще не сформировавшуюся душу расплавленных изумрудов, глубинные люди называют незатвердевшие изумруды асия – не до конца продуманное наслаждение Бога. И Поль сквозь защитное поле драгоценных магий видел время, когда раскачиваются тибетские качели… В огромные воронки втягивались мировые океаны, суша и вода менялись местами. Поль Нгутанба видел – и верил! – что была Атлантида, он видел, что жили на Земле рогатые люди-демиурги, почти что боги в познаниях, но не боги, потому что уже было Время и они не владели им. Он видел, как какие-то странные лазорево-зеленоватые, явно искусственного происхождения протуберанцы вычищали Землю и что-то уносили в глубь распахнувшейся Земли. Это собирались качественные энергии всего живущего (позже это назовут душой), и ни одна энергия в силу таинственной связи с протуберанцами не могла пропасть втуне. Забракованные энергии были выброшены – Поль назвал бы это ураганом-монстром – в какой-то сероватый сгусток пространства, и Поль почему-то отчетливо понял, что это граница между Временем и Безвременьем. Он видел, как отброшенными энергиями начали заниматься странные и неторопливые существа, и понимал, что именно в честь этих существ тибетские монахи стали называть себя ламами. Он почему-то точно знал, что отброшенные души лечат, и знал, что это лечение будет ужасным, но благотворным в итоге. Многое пришлось увидеть тогда Полю Нгутанбе, но описывать все не имеет смысла, как не имеет смысла насвистывать знатоку музыки кантаты и фуги Баха.
Поль Нгутанба оторвался от воспоминаний и вызвал к себе Клосса Воргмана и секретаря-координатора МОАГУ. Секретарь ему был нужен для получения полной информации о том, почему в российском филиале МОАГУ Алексей Васильевич Чебрак требует аудиенции с лазурными ламами и можно ли ему не дать ее. А Воргмана он позвал просто так, позлословить о неприятном и высокомерном характере далай-ламы.
МОАГУ – Мировое охранное агентство гениальных ученых, вместе с силовыми филиалами, было создано по инициативе глубинных пророков, обитающих в пунктирном состоянии нирваны, которую они могли прерывать для активных действий…
Племя глубинных пророков, непосредственных выходцев из южной части Атлантиды, которую глубинное государство просто-напросто конфисковало с поверхности за высокую и чистую энергетику помыслов, обитало в областях, расположенных неподалеку от центра Земли. Несмотря на высокую температуру, пророки предпочитали это место другим.
В принципе атланты, и южные, и северные, были демиургами, рогатыми людьми-богами, не ставшими богами лишь из-за того, что не владели тайной Времени. В глубинном государстве они были хранителями генетического фонда будущего человечества, запечатленного в лемурианцах, которые из-за своего роста, более трех метров, и нежной, не созданной для функционирования, физической структуры содержались внутри алмазов чистой воды, которые во внутреннем земном государстве достигали величины огромных пещер. Собственно говоря, это и были алмазные пещеры, и чем ближе к многослойному центру Земли, тем обширнее и чаще они попадались. Не только, конечно, алмазные, ближе к защитной оболочке перед поверхностью Земли были и нефритовые пещеры-города, агатовые плато, гроссуляровые (из группы гранатов) горы, сапфировые доломиты, остывшие озера некогда кипящих изумрудов и т.д. и т.п.
…Пророки провозгласили, что на поверхности Земли развитие науки приняло опасный для всего живого, включая земной шар, оборот. Эта поверхностная наука, генетика, синтезировалась с достижениями других областей и вышла на недопустимо гибельный уровень. В скором времени генетики могут овладеть энергией (душой) человека и погубить ее. Погубить не по злонамеренности, а по глупости, способствуя киборгизации человечества. Ученые, как и все поверхностные люди, обыкновенные дилетанты, нашедшие знания путем тыка и применяющие его тем же манером. Дальше усовершенствования чайника и велосипеда их нельзя допускать. Пророки провозгласили, что перед началом смены человечества на более качественное, в «час тибетских качелей», поверхностную науку нужно взять под контроль. Ранее в этом не было необходимости – так провозгласили пророки, а правители глубинной страны – ЛПЛ – приняли решение о создании своих силовых и аналитических структур под солнцем. Это означало: если МОАГУ придет к выводу, что деятельность поверхностной науки приняла бесповоротно опасный уровень развития и грозит генофонду и гармонии мира, то науку, как и ее основосоставляющих представителей, нужно безоговорочно уничтожить. Пока же МОАГУ не пришло к столь радикальному решению. Его эмиссары подкидывают человечеству отвлекающие от цели игрушки в виде компьютеров, на которые всегда можно воздействовать со стороны космических путешествий, тупикового клонирования и тяги к удовольствиям мистикообразного характера. Пока еще МОАГУ берет под свою опеку самых перспективных и значительных ученых. Правда, оно отлично понимает, что на поверхности земли есть могучая оппозиция глубинному государству. Хотя она и действует под видом людей, но к людям не имеет никакого отношения.
– Титапури – древнее название Тибета. В переводе это означает «обитель голодного черта». Где-то здесь, неподалеку от горы Кайлас, есть место, куда приходят умирать йоги. Там из подземной страны бьет источник тонкой энергии, который якобы будит ген смерти, но его в природе не существует, я уверен. Смерть провоцируется жизнью, и то и другое – суть одного явления. Видимо, глубинные люди являются авторами его. Подумаешь, – пренебрежительно произнес Алексей Васильевич, – при такой информации и возможностях я бы придумал что-то получше, чем тантрические пассы и тотальный контроль за человечеством. – Он уткнулся в иллюминатор самолета и стал смотреть на величественное пространство Гималаев.
– Сейчас вот китайские силы ПВО как нагрянут, так будут нам и черти и свисток, никакие тантрические силы не помогут, – хмуро проговорил Иван Селиверстович. Он с подозрением относился к полетам и свое присутствие в самолете считал досадным недоразумением.
– Ха-ха-ха, – вежливо посмеялся Алексей Васильевич, не желающий ссориться с начальством, – свисток. Это же надо так придумать.
Иван Селиверстович ничего не ответил, пристегнулся дополнительным ремнем безопасности, прикрыл глаза и подумал: «Сам ты свисток, козел огениаленный».
Они летели на ежегодную конференцию-сбор МОАГУ. До этого Иван Селиверстович всегда добирался в Лхасу наземным транспортом, а последний отрезок пути на лошадях. Самолетом он воспользовался впервые и до сих пор жалел об этом. Он не любил летать, точнее, не любил так конкретно и безнадежно зависеть от кого-то, тем более от бездушной машины.
Через несколько минут маленький четырехместный самолет коснулся колесами шасси бетона, а еще через несколько минут остановился и затих. Выйдя из самолета, Иван Селиверстович увидел по бокам посадочной площадки стены ущелья, вздымающегося на полкилометра ввысь. Вокруг не было ни одного строения, ни одного человека, полная безжизненность, но они давно уже привыкли к загадочности и непредсказуемости этих мест и знали, что сейчас кто-нибудь появится, что-то подъедет или подлетит, и все вокруг зашевелится. Иван Селиверстович, продолжая смотреть то на стены ущелья, то на крылья самолета, издавал какие-то непонятные, похожие на восхищение, звуки. Затем подошел к пилоту и крепко пожал ему руку.
Буквально через минуту в пятидесяти метрах от носа самолета посадочная полоса стала раздвигаться во всю ширину. Из открывшегося проема выехал армейский джип и лихо подкатил к прибывшим. За баранкой сидел Клосс Воргман.
– Я вас приветствую! – жизнерадостно прокричал он и кивнул головой на джип: – Садитесь.
Клосс Воргман очень хорошо, правда, с легким акцентом, говорил по-русски. Впрочем, Иван Селиверстович и Алексей Васильевич могли говорить на английском, французском, немецком, на хинди и японском, да еще и без всякого акцента. Они сели в джип.
– Клосс, – вдруг живо заинтересовался Алексей Васильевич, – вы где русский язык изучали?
– Там, – махнул Воргман в сторону невесть откуда взявшегося ишака, – далеко на Западе, в городе Ростове под Таганрогом.
– Чучело, – еле слышно буркнул Иван Селиверстович, откинувшись на спинку сиденья.
– Что вы говорите? – повернулся к нему Воргман.
– Я чихнул.
Джип с большой скоростью несся по широкому ровному подземному шоссе. Чрез два часа они прибыли в раскинувшуюся на огромной площади штаб-квартиру МОАГУ, которая, если разобраться, была самой властной, самой неуязвимой и самой грозной штаб-квартирой на поверхности земного шара. Никто из высшего эшелона власти великих держав не догадывался об этом, а если кто-то что-то узнавал, то ему приходилось разделить судьбу убитого президента Кеннеди и выбросившегося из окна отца-основателя ФБР Гувера. На земле всегда существовали тайны, которые нужно обходить стороной. Лазоревые ламы иногда корили Поля Нгутанбу за такие методы, но не вмешивались в дела неполноценной цивилизации.
У драгоценных камней плохая репутация. За ними тянется шлейф интриг, войн, кровавых преступлений. На самом деле все драгоценные камни, попадающие в руки людям, – мусор, отходы глубинной страны. Люди никогда не видели настоящих драгоценных камней. Разница между алмазами (осаннами) глубинного государства и алмазами, которыми обладают люди поверхности, огромная, как между денатуратом и шотландским виски. Настоящий алмаз не поддается огранке, из него не сотворишь бриллиант, на земле не было и нет такого металла, сплава, абразива, способного воздействовать на алмаз (осанн) чистейшей воды, да и воды такой нет на земле. Ювелиры земного шара не знают, как выглядят драгоценности из камня. Изумруды глубинной страны в застывшем виде действительно зеленые, но с обязательной и пульсирующей синевой в глубине, а многочисленные озера расплавленного, кипящего изумруда (асия), разбросаны по обширным агатовым (тотиновым) плато. К такому озеру можно подойти спокойно, это не расплавленный чугун, кипящий изумруд не отпускает жар на поверхность, хранит его в себе, но если бросить туда жаростойкий сплав, применяемый на поверхности для космических кораблей, то он не успеет пшикнуть, настолько мгновенным будет его исчезновение и адаптирование к изумрудной среде. Настоящие драгоценные камни в глубинном государстве считаются живыми, имеющими душу, существами высшего порядка. Так что обладатели драгоценностей под солнцем должны отчетливо понимать, что они украшают себя и свою жизнь забавными, но бросовыми стекляшками. Кроме так называемых алмазов, к отходам деятельности глубинных людей относятся нефть, газ, уголь, всевозможные, включая уран, руды, соль и прочее. То, что мы называем «богатыми месторождениями», на самом деле удачно устроенные глубинным миром мусорные свалки. К какому именно виду деятельности относятся эти отходы, речь пойдет в следующей книге. Сейчас лишь нужно сказать, что глубинный мир живет в среде тонкой энергии и тантрических сил. Что это такое, можно понять, изучив религию йогов. Эти «идиоты» с неимоверным усилием, напрягшись до самоотречения, пробуждают в себе толику этой энергии и этой силы и тут же, «достигнув духовного перевоплощения», умирают. И правильно делают. Не обратив внимания на жизнь и привязавшуюся к ней смерть, они сосредоточились на вечности и получили ее в виде нескончаемого и постоянно обновляющегося потока удовольствий. То, чего индийские йоги достигают неимоверными усилиями, у глубинных людей существует само собой, без всякого напряга, у них есть дела поважней, совершенство лишь тогда совершенство, когда оно недостижимо. Впрочем, не стоит забивать себе голову прежде времени. В подземной стране были и свои диссиденты, перебежчики, покинувшие все ради сомнительного удовольствия помощи людям надземного мира.
