Текст книги "Люди полной луны"
Автор книги: Александр Экштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)
– Васнецов! – На лице дежурного капитана явно было отображено отчаяние. – У нас грандиозное ЧП в семьдесят второй камере.
– В общей? – испуганно воскликнул начальник оперчасти. – Что там? – И, не дожидаясь ответа, выскочил из кабинета, на ходу застегивая китель и устремляясь на второй этаж тюрьмы.
– Да я сам толком не пойму, – едва успевая за ним, бубнил дежурный. – Похоже на передел сфер влияния.
– Дурак ты, капитан, – сообщил дежурному затасканную новость Васнецов, быстро, через ступеньку, поднимаясь по лестнице. – Очередь на парашу не поделили, что ли?
– Не знаю, – уклончиво ответил дежурный. – Но похоже на передел сфер влияния. На мой взгляд, полкамеры убито.
– Сучары! – чуть не всхлипнул Васнецов. – Пусть хоть все подохнут, мне важно, чтобы один живой остался.
– Кто такой? – живо заинтересовался дежурный.
– Не твое дело, – профессионально отреагировал Васнецов.
Возле 72-й камеры толпились две тревожные группы быстрого реагирования контролеров и солдаты из роты охраны. С немного растерянным лицом между ними стоял заместитель по режиму Дудко. Увидев Васнецова, он кинулся к нему и взволнованно-официальным тоном сообщил:
– Ну все, Васнецов, хана тебе за неправильное распределение осужденных по камерам.
– Смотри, чтобы тебя не выгнали, блоха режимная, – не дал себя запугать начальник оперчасти и сделал знак корпусному: – Открывай!
Он быстро обвел камеру взглядом. Верхний ряд нар у окна был пуст, если не считать двух человек, которые выглядели настолько миролюбивыми в своей неподвижности, что всем вошедшим в камеру за Васнецовым стало понятно: двойное ЧП – два трупа.
Кладовщик сидел за столом и с увлечением строил из костяшек домино домик.
– Он, – дрожащей рукой ткнул коридорный надзиратель в сидящего за столом строителя доминошного домика. – Он их тут шугал, как курей в курятнике. – Коридорный нагнулся под нижнюю нару. – Лом, вылазь оттуда!
– Нет, – раздался уверенный голос главного в камере. – И не просите.
– Вылазь, пропадлина! – гаркнул лейтенант, пришедший с солдатами. – А то «черемуху» под нару пущу.
– Нет, – сурово отказался Лом. – Я лучше тут, в темноте, побуду.
– Вылазь же, Иванцов, что ты в самом деле? – тоже нагнулся и вмешался в уговоры заместитель по режиму. – Все уже тихо…
Васнецов с удовольствием рассматривал место происшествия и почти с любовью поглядывал на невозмутимого кладовщика. Увольнение откладывалось.
– Что вы, Иванцов да Иванцов, – с негодованием откликнулся Лом. – Нас тут человек двадцать сидит.
– Все вылазьте, тараканы ползучие! – взорвался строевой лейтенант. – А то сейчас «АКМ» принесу, он вас быстро уговорит.
– Это вам не тридцать седьмой год, – возмутился заместитель по режиму. – Не видите, что ли, люди и без того напуганы, может, они там все раненые.
– Да, конечно. Все, как один, герои-панфиловцы.
Из-под нижних нар потихоньку стали выбираться перепуганные сокамерники.
– Он! – вновь протянул свою дрожащую руку коридорный в сторону невозмутимого любителя доминошных домиков.
– А мне кажется, – раздраженно перебил его Васнецов, – что среди этих, – он ткнул пальцем в сторону мертвых, – возникла поножовщина. И они друг друга уничтожили.
– Ну-у… – неуверенно начал догадываться коридорный. – Вообще-то…
– Гну! – перебил его уже догадавшийся дежурный. – Прямая поножовщина. Доктор, – обратился он к рассматривающему трупы начальнику санчасти, – обоюдное убийство надо документально зафиксировать.
– Ну да, – ворчливо отреагировал начальник санчасти. – У них шеи свернуты, дырок от ножа нет.
– Поищите лучше! – возмутился Васнецов. – Делов-то, дырки…
Солдаты вытащили убитых в коридор и положили на принесенные санитарами из хозобслуги носилки, и те унесли их в овощехранилище, находящееся во дворе тюрьмы и по необходимости выполнявшее функции временного морга.
– Мы теперь под Министерством юстиции, а не МВД, – предупредил доктора Васнецов. – Чтобы все было по закону, раны от ножей есть, я уверен. Ножи я вам попозже принесу.
– Есть так есть, – равнодушно согласился начальник санчасти. – Мне-то какая разница.
Васнецов решительно ткнул пальцем в сторону низложенной подоконной аристократии:
– Всех в карцер, а этого, – он задержал палец на выползающем из-под нар Ломе, – ко мне в кабинет.
Человек с лицом хмельного Пьера Ришара оторвался от своего занятия, как-то затуманенно посмотрел в сторону находящейся в камере администрации и контролеров и, слегка кивая головой, улыбнулся им беззащитной улыбкой…
Мне иногда становится грустно. Убийства окружают и сопровождают меня по жизни. Я очарован своей нестандартностью. Вот эти двое убитых мною молодых людей уже обрели счастье неведения. Что их ожидало впереди? Мое сердце от этих мыслей становится размягченным и нежным, словно его омыли чем-то теплым, хмельным и бархатным. Вокруг меня суетятся грубые люди в форме, уносят мертвых юнцов в глубь своих казематов. Я же строю из костяшек домино хлипкий замок своих эмоций и отстранен от этой суеты. Что? Мне задают вопросы, с ума сойти, это может развеселить кого угодно. О да, конечно. Убили друг друга? Вы знаете, по большому счету – да. В этом тюремном мире они только и делают, что убивают друг друга. О нет. Спасибо, я побуду здесь. Я терпелив и нежен. Эти двое были избраны судьбой. Один от окна крикнул в мою сторону грязное оскорбление, а второй под воздействием этого призыва решил принести себя в жертву и бросился в мои объятия. Я обнял его, всхлипывая, а затем, внимая призыву, обнял и оскорбившего меня. Всех остальных я прогнал вниз, дабы они не нарушили эксклюзивности принесенных мне жертв, а затем стал строить дом вот из этих забавных костяшек. Как жаль, что женщину в таких местах не хочется, молоденький нежный юноша был бы очень кстати, но, судя по нравам в этом мрачном каземате, здесь можно получить для утех лишь старого рецидивиста. Это слишком уж авангардно, я предпочитаю классику…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Начальник краснодарского УФСБ Лапин прибыл в Сочи на похороны полковника Краснокутского как раз в то время, когда фоб с телом погружали в автобус ритуальной фирмы «Последняя надежда». Было очень много людей в форме и без нее. Краснокутского любили в городе. Среди провожающих полковника в последний путь Лапин заметил Хромова и приблизился к нему. Хромов поздоровался с ним и печально произнес:
– Хорошего мужика потеряли.
– Да, – огорченно кивнул Лапин. – Он с моим отцом дружил. Меня еще ребенком помнил.
Хромов скептически взглянул на Лапина и спросил:
– А сколько же тебе лет?
– Сорок семь, – тяжело вздохнул Лапин.
– А ему, – Хромов посмотрел в сторону уже установленного в автобус гроба, – пятьдесят два.
– Да, – уныло кивнул головой Лапин. – Совсем молодой, ох уж эти инфаркты. – Покосившись в сторону задумавшегося Хромова, он пояснил: – Я его тоже еще ребенком помню.
Хромов и Лапин сели в автомобиль Лапина и вместе с колонной других автомобилей и автобусов поехали на кладбище. Впереди ритуального автобуса ехал гибэдэдэшный «форд» сопровождения, а по бокам четыре гибэдэдэшных мотоциклиста…
Видел бы все эти почести полковник Краснокутский, вот бы загордился, так любил почет и уважение. Но он не видел. Ему было глубоко наплевать на все, он был окончательно спокоен, оцепенело-невозмутим и, бессомненно, неподвижен – труп, одним словом.
– …Старик, конечно, с придурью был, на Мексике помешан, но мужик хороший, – говорил начальник отдела по борьбе с наркотиками сочинского УВД Ростоцкий майору Абрамкину.
Абрамкин, слегка уязвленный тем, что Краснокутский не успел его рекомендовать на повышение в должности и звании, кивнул:
– Знали бы мексиканцы, что у них такой почитатель в России есть, они бы в честь его улицу в Мехико назвали.
– Ну да, – хмыкнул согласившийся с ним Ростоцкий. На кладбище гроб установили на специальный постамент, и, как всегда в таких случаях, зазвучали прощальные официальные речи. Выступил мэр Сочи, затем Хромов, его сменил выступающий от рабочего коллектива УВД майор Абрамкин. И в этот момент в кармане Лапина засигналил мобильник. Оглядываясь по сторонам, Лапин достал его и, выслушав сообщение, сразу же стал настороженным. Положив мобильник в карман, он незаметно посигналил Хромову и кивнул – мол, на выход. Выбравшись из толпы провожающих, они направились к воротам кладбища.
– Ты сейчас умрешь от удивления, – сказал Лапин Хромову.
– А на что мне такое удивление? – раздраженно проговорил Хромов и, оглядевшись, добавил: – Да еще в таком месте…
На похороны Краснокутского, с легким опозданием, прибыла мексиканская делегация из горного индейского города Чьяпоса в количестве тридцати человек во главе с послом Мексики в России и мэром этого города. Вскоре провожающие в последний путь Краснокутского оказались перемешаны яркими национальными одеждами новоприбывших мексиканцев. Появились яркие, какие-то праздничные цветы, зазвучала с трибуны эмоциональная, пронизанная темпераментной скорбью речь мэра Чьяпоса. Переводчик, прибывший с делегацией, еле успевал сообщать слушающим: «Он был нашим другом… амиго… Он спас старшего сына Родригоса от пули гангстера… наши слезы жгучи, как тройная текила… он любил петь… Вот!» Затем посол Мексики сухо и лаконично сообщил: «Мексиканское правительство и народ Мексики скорбит. Амиго Краснокутский спас от смерти сына великого Родригоса. Сейчас вся семья Родригоса Салема погрузилась в траур по амиго Краснокутскому. В честь его парламент и правительство Мексики постановили назвать одну из улиц Мехико. Она так и будет называться – улица Амиго Краснокутского». Затем вдове и дочерям было передано официальное приглашение и билеты на самолет от правительства Мексики для участия в торжественной церемонии переименования улицы в честь отца и мужа, а также личное приглашение и чек на крупную сумму от великого Родригоса.
В конце концов Краснокутского похоронили. Могила утопала в цветах России и Мексики, многие плакали.
– Кто такой Родригос? – с недоумением произнес Хромов и посмотрел на Лапина.
– Знаменитый контрабандист и наркобарон в прошлом, а сейчас владелец крупнейших отелей в Акапулько и Мехико, уроженец города Чьяпоса, – с восторгом глядя на портрет Краснокутского, утопающий в цветах на могиле, объяснил ему Лапин.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Саркис Вазгенович Ольгерт, известный в уголовном мире под кличкой Резаный, с удовольствием сделал последнюю затяжку «пяточки» в папиросе с марихуаной и, посмотрев на Морса, вежливо спросил:
– Тебя как, из пистолета застрелить или на кол посадить?
Морс, переведенный из таганрогского СИЗО в Сочи и выпущенный Ростоцким на свободу, пытался объяснить Резаному, что полкилограмма опиума, выданные ему Резаным для продажи, пропали безвозвратно из-за злокозненности таганрогских ментов и стукачей.
– Еле ноги унес, Резаный, что поделаешь, издержки нашей жизни.
– Не нашей, а твоей, – назидательно произнес Резаный. – Вот и получается, Морс, что если среди нас есть такие, которые работают на ментов… – Он достал коробочку с кокаином и, ловко орудуя лезвием, сделал четыре дорожки, затем быстро, со смаком, вдохнул их через стеклянную трубочку и продолжил: -…то и среди ментов есть свои, которые работают на меня. И вот эти свои сообщили, что среди нас кто-то работает на отдел по борьбе с наркотиками, а попросту на Ростоцкого. Что ты на это скажешь, Морс?
«Конец», – мысленно похолодел Морс, но виду не подал и спокойно спросил:
– И кто же из наших работает на Ростоцкого?
Резаный усмехнулся, вытащил из ящика стола коробочку со шприцем, достал из стола пузырек с уже разведенным героином и какой-то лист бумаги. Блаженно улыбаясь, он выбрал шприцем два кубика и, кивнув на бумагу, сказал:
– Возьми, Морс, почитай.
Внутренне холодея, Морс взял бумагу и узнал свой почерк и свое сообщение на имя капитана Ростоцкого, которое он в спешке написал на улице и передал через оперуполномоченного лейтенанта Сардиди, так как Ростоцкий отсутствовал, а ждать Морс не мог. В сообщении было написано: «Сегодня, в 21.40, 9-й вагон, Москва – Сочи, 10 кг, таджик с фруктами, встречает Абрек».
Морс, понимая, что смерть близка, решил хотя бы набить Резаному морду. Он напружинился, поднял глаза и увидел, как Саркис Вазгенович Ольгерт склонил голову набок и умер от передозировки, даже не успев выдернуть из вены пустой шприц…
Морс облегченно вздохнул и подумал: «Теперь бы из дома выбраться». Затем огляделся и понял – не выбраться. Все окна зарешечены, за дверью сидит охрана, на первом этаже играли в карты самые близкие соратники и родственники Саркиса – Резаного. Он лихорадочно стал обыскивать комнату Ольгерта и самого Ольгерта в поисках оружия. Нашел его, это был оснащенный полной обоймой пистолет Макарова, и, столкнув мертвого Саркиса Вазгеновича с кресла, сам уселся в него лицом к двери, положив перед собой снятый с предохранителя пистолет. Его слегка знобило, он нагнулся и вытащил из кармана покойника коробочку с кокаином, быстро сделал себе дорожку и вдохнул, пользуясь стеклянной трубкой Ольгерта. После кокаина страх исчез, и Морс даже повеселел немного. Неожиданно внизу раздался страшный шум и возгласы: «Всем на пол! Не двигаться! Милиция!» «Меня освобождать пришли», – необоснованно подумал Морс, механически открыл ящик стола и обнаружил пузырек с героином и рулон разовых шприцев. Когда он набрал три куба героиновой смеси и стал вводить раствор, массивная дверь распахнулась и на пороге появилась экзотическая «группа захвата»: пьяный Хромов, пьяный Лапин, пьяные Ростоцкий и Абрамкин, пьяный начальник КПЗ Фелякин и, еще несколько пьяных оперативников из УВД, а также пьяный мэр мексиканского города Чьяпоса, которые, поминая Краснокутского огромными дозами текилы, пришли к выводу, что самое лучшее поминовение для усопшего будет взятие под стражу Резаного. Ворвавшись в кабинет Ольгерта, они увидели, что мертвый Саркис лежит на полу, а такой же мертвый Морс сидит в кресле с откинутой головой.
Обводя кабинет взглядом, Ростоцкий торжественно заявил:
– Мой агент, как камикадзе, убил врага и сам застрелился, я горжусь собой.
Мэр Чьяпоса взял пузырек героина, внимательно осмотрел его, затем капнул на ладонь раствора и лизнул.
– О-о-ооо! – восхитился он.
– Что он говорит? – спросил пьяный Хромов у пьяного Лапина.
– Все это, говорит, надо отдать больным детям, – ответил пьяный Лапин, ставший в этот день как бы переводчиком с мексиканского языка, с которым он столкнулся впервые в жизни.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
После третьего извлеченного из земли трупа в городе все стало грандиозным и шумным. Первым и выпуклым проявлением этой грандиозности оказалось появление московских журналистов и телевидения, которое прислало в Таганрог свою съемочную группу. Вслед за столичными журналистами развили бурную деятельность областные и городские журналисты, встрепенулись депутаты российского и областного уровня, в город приехал губернатор области и накричал на мэра города. Мэр города в отместку накричал на полковника Самсонова и городского прокурора Миронова. Возле мэрии города появились люди с плакатами, на которых было написано: «Остановите маньяка!», «Защитите мертвых от живых!», «Отдайте мою зарплату!» На самом крупном плакате, который держала в руках уволенная за рукоприкладство и подлог из органов юстиции бывшая следователь прокуратуры Злодюшкина, было крупными буквами написано: «Гады!»
Весь удар приняли на себя полковник Самсонов и прокурор города Миронов. Начальник Самсонова комиссар Кияшко отстранился от дел и оттуда, из уютного полумрака реанимационной палаты, с полным основанием имел право плевать на все, что не касалось его лично. Самсонов, видя, что огласки уже не избежать, бросил пить по утрам стимулирующие работу сердца таблетки и стал вечерами выпивать по двести граммов водки. Миронов флегматично рассматривал осаждающих его с вопросами журналистов, поворачивался выгодным для себя ракурсом, если видел, что его снимает телевидение, и отделывался от всех вопросов странными ответами: «Вон Гоголь тоже хотел из могилы вылезти», «Всему свое время, и на покойников управа найдется». На вопрос корреспондента ОРТ: «Вы надеетесь в ближайшее время найти преступников?» – он спокойно ответил: «А вы?…»
В общем, город давно не знал такого всплеска активной жизни. Но общественность общественностью, а по линии сугубо профессиональной в город прибыла группа сыщиков МУРа во главе с Хромовым, который так прямо и сказал Самсонову:
– Полковник, все начальство с придурью, вас и себя я вывожу за скобки, так что не расстраивайтесь. Если вы ничего пока не нащупали, то мы без знания местности и людей тем более этого не сделаем. Поэтому сейчас уходим на пляж, а через неделю вы нас, загорелых и восхищенных вашей работой, проводите в Москву, где мы доложим, что таганрогский уголовный розыск – это один из самых лучших в стране розысков.
– Пляж будет шикарный, – пообещал Самсонов, с удовольствием рассматривая Хромова. – Я вас в доме отдыха «Морской» на полное довольствие поселю.
– Я рад. – Пожав руку Самсонова, Хромов вышел из кабинета.
Не успев сделать и нескольких шагов, он подвергся нападению корреспондента ОРТ, который вместе со съемочной группой был приглашен к Самсонову.
– Чем будет заниматься МУР и лично вы в этом городе?
– Отцепись, – буркнул Хромов, отводя рукой корреспондента. – По такой жаре никто, кроме тебя, дурака, ничего делать не будет, а преступник тем более. МУР и лично я будем загорать на пляже.
Хромов никогда не врал без крайней необходимости…
Вскоре возле здания мэрии стало тихо. Столичные корреспонденты и политики постепенно рассредоточились по сокровенным, ухоженным турбазам местных бизнесменов и представителей власти, ибо Азовское море только с виду неказистое, а при ближайшем и дружелюбном знакомстве как-то так, незаметно, красоты Средиземноморья и всех остальных экзотических мест по сравнению с этим морем тускнеют и кажутся фальшивыми. А местные активисты, заметив отсутствие столичного внимания, сразу же охладели к протестам; к тому же подходила пора копать картофель, а это для провинциального жителя, а тем более таганрожца, святое дело. Великое успокоительное средство, жара, утихомирило страсти, и город вновь задремал…
– Фу… – выдохнул Самсонов, вытирая пот со лба. – Тишина… – Он поглядел на Миронова, сидящего в его кабинете с невозмутимым видом, и вдруг резко протянул ему руку со словами: – Мир!
Миронов от этого резкого и стремительного движения отшатнулся и вместе со стулом упал спиной на пол. Ударившись в падении о стенку металлического сейфа, стоящего позади, он потерял сознание.
Самсонов озадаченно почесал затылок и, сняв трубку, позвонил секретарше:
– Вызови «скорую», Аллочка. Тут у меня Миронов на полу лежит. Не пойму, то ли у него припадок, то ли на солнце перегрелся, то ли просто моего рукопожатия избегает.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Иван Селиверстович Марущак стал тяготиться возложенными на него обязанностями, а с недавнего времени даже ненавидеть их, а еще больше – презирать. Набрав номер подземной лаборатории, он спросил у коменданта:
– Как там?
– Алексей Васильевич хочет к морю, говорит, что встреча с волнами оплодотворит его мысли, – огорошил его новостью комендант подземной лаборатории.
– Самая волнистая вода находится в центре Марианской впадины, – пошутил Иван Селиверстович.
– Это озеро, что ли? – не понял шутки комендант. – Далеко?
– Одиннадцать километров шестьсот метров от поверхности Тихого океана, – рассмеялся Иван Селиверстович и положил трубку.
Не нравилось начальнику могучего УЖАСа то, что ему уже давно не нравилось: цели и задачи управления, а также его наднациональное руководство. «Я все-таки ростовский хлопец, на что мне Тибет нужен? – частенько думал он в минуты алкогольной задумчивости. – А этих ученых, всех до одного, утопить, и все, экология души и природы будет спасена».
Общение с умнейшими людьми мира не прошло для Ивана Селиверстовича даром.
Собственные ощущения не так уж и сильно задевали Марущака. Его потрясло и даже испугало другое: недавнее посещение подземной лаборатории, в которой Алексей Васильевич Чебрак сделал ему подарок ко дню рождения – Ивану Селиверстовичу исполнилось шестьдесят лет. Чебрак показал его клон, подрастающую копию Ивана Селиверстовича…
«Вот до чего пьянка доводит», – не мог простить себе Марущак, вспоминая, как несколько лет назад позволил взять у себя клетки для эксперимента.
Иван Селиверстович потрясенно смотрел на свое «отрочество», в глазах которого мерцала абсолютная пустота абсолютного идиотизма.
– Лет через десять-пятнадцать что-нибудь забарахлит в организме, – снисходительно-восторженно говорил ему Алексей Васильевич, – а у вас, пожалуйста, полный комплект идеальных запчастей.
Иван Селиверстович молча направился к моргу и, бросив взгляд в сторону лаборатории, столкнулся со взглядом носителя своих донорских органов и крови… С того дня Иван Селиверстович стал впадать в мрачные размышления и выращивать в самом себе какое-то опасное умозаключение. Впрочем, все это не мешало ему исправно выполнять свои обязанности, и УЖАС действовал, как высокоточные часы, – без сбоев…
«К морю ему, видите ли, захотелось, гениоту привернутому», – подумал Марущак, набрал номер по внутреннему телефону и сказал курьеру:
– Вызывай солнечного по кличке Улыбчивый, пусть появится, время пришло.
Он почему-то осторожно положил трубку на место, откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок и неожиданно для себя плюнул в него.
Странно все это. Сколько говорят, пишут о зловещем и жестоком преступном мире, о том, какое унизительное отношение человека к человеку в лагерях и тюрьмах, но я этого не замечаю. Осужденные преступники улыбчивы и беззащитны, как дети. Едва я выхожу из барака, как они начинают улыбаться мне и дружелюбно приветствовать, приносят хорошую пищу, деньги, спиртное, наркотики. Глупенькие. От последних трех я всегда отказываюсь в их пользу, и они обескураженно счастливы. Мне присвоили кличку Беспредел. Она мне нравится. Буря и натиск – вот смысл моей клички. В первые дни эти люди, не поняв моей улыбчивой и справедливой сути, пытались сделать мое пребывание в колонии дискомфортным. Они неуклюже бросались на меня с тяжелыми, иногда даже острыми предметами. Мне было весело и чуть-чуть обидно. Но все в прошлом, сейчас они меня уважают, любят и ценят. А те, что хотели сделать мне плохо… Я настоял, администрация колонии достала-таки для них инвалидные коляски, двенадцать штук. Двенадцать апостолов обезноженной инвалидности, двенадцать адептов церкви, которую создал я. А начальник колонии при виде меня резко разворачивается и уходит в противоположную сторону, что-то шепча себе под нос. Я его понимаю…
С левой стороны у изголовья моей кровати стоит тумбочка, на ней небольшой, но мощный транзистор «Спейс». Каждое утро в шесть часов я слушаю «Маяк» – новости. Вот и сегодня я просыпаюсь в половине шестого, а сплю я по системе «Леопард» – в позе абсолютного отдыха и готовности к действию. Один из почитателей, истинный фанатик моей установки «Люди должны любить и помогать друг другу», сразу же встрепенулся и преданно посмотрел в мою сторону. Я кивнул, и он исчез, побежал готовить мне завтрак. Очаровательный насильник и грабитель когда-то работал ведущим поваром в ресторане «Пекин».
Преступники обаятельны и талантливы, если они верят в чьи-то силу и ум, тогда они исключительно услуждивы и предупредительны. Этой ночью мне привели волнующего чувства и плоть прекрасного юношу. Он только что пришел этапом из малолетней колонии, достигнув восемнадцатилетия. Он был так красив и сопротивлялся моим ласкам так агрессивно, что мне больше ничего не оставалось, как вознести свое желание к этому юноше на высшую точку пронзительного прикосновения в самую суть наслаждения. Но вместо того чтобы застонать от восторга и нежности, он заорал, как взбесившийся осел, и потерял сознание. Я с отвращением сдернул его и отбросил в сторону. Все-таки нет в заключенных уголовниках «голубого шарма». К великому моему сожалению, нет.
Я включаю транзистор. Вместо обычного «Доброе утро, в эфире «Маяк», новости!» – диктор произносит кодовую фразу: «Улыбайтесь всегда и слушайте новости на волне «Маяка».
Понятно, Иван Селиверстович Марущак, человек, которому я беспрекословно и пожизненно подчиняюсь, приказал прервать отпуск и вернуться на службу. Прощайте, мои дорогие уголовники, вспоминайте меня, вашего пастыря. Господи! Они уже отправили этого юношу, испортившего мне миг наслаждения, в гаремный угол барака. Одели его в колготки, на грудь повесили табличку «Дуня». Нет, все-таки они примитивны, нет в них настоящей, пусть даже хамской, утонченности. Я улыбаюсь…
