Текст книги "Лунные бабочки"
Автор книги: Александр Экштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
– Я тоже так думаю, – поддержал полковника Лапин. – Это болотные лебеди младенческого возраста.
– Лягушки, что ли? – догадался Миронов и, взяв со стола бутылку водки «Премиум», стал разливать по рюмкам.
– Вам хорошо, – вступил на путь благодушного завидования Хромов. – Вы все генералы, а я по-прежнему полковник.
– Ну уж нет. – Лапин понюхал водку и отставил рюмку в сторону. – Водку с добавлением мяты не пьют даже сборщики чая в Индии.
Мгновенно появившийся Ван Ваныч выдернул бутылку элитной «Премиум» со стола и заменил ее другой, с изображением национального символа Шотландии на этикетке – красной куропатки.
– Мне вот, генералу, – стал язвить Веточкин, взяв в руки бутылку, – купажированный скотч за две тысячи зеленых никто в ресторане по дружбе не поставит.
– Ну я же поставил, – возмутился Хромов, забирая у Тараса бутылку и с хрустом сворачивая с нее пробку. – И вообще, Тарас, не надо ля-ля, тебе вон Чигиринский прислал на день рождения бутылку «Мак Лауда» за семь тысяч баксов.
– Как же, – засомневался Веточкин, поднося к носу рюмку с «красной куропаткой» и жмурясь от наслаждения. – Это в Москве он семь тысяч зеленых стоит, а в Израиле двести пятьдесят шекелей, это во-первых, во-вторых, я об этой бутылке доложил начальству, и, само собой, ее забрали как вещественное доказательство «попытки подкупа со стороны моссадовской разведки».
– А то они Чигиринского не знают, – буркнул Хромов и тоже стал принюхиваться к рюмке с виски.
Миронов с уважением посмотрел на пустую рюмку и восторженно сообщил:
– Шотландское виски, однако.
– Между прочим, – Лапин приподнял рюмку и посмотрел сквозь нее на свет, – это виски от дистилляции до розлива в бутылки проверяют на качество шесть тысяч два раза.
После этих слов за столом на мгновение установилось почтительное молчание, друзья невольно остановили свой взгляд на «красной куропатке», таинственно мерцавшей на столе тяжелым янтарно-золотистым цветом.
Глава седьмая
1
Хотел бы я спросить у этого пришибленного классика, как ему пришло в голову восклицание «О утро, как ты благосклонно к молодым!». Со мной этот номер не проходит, мне гораздо легче договориться с вечером. Мое утро начинается в полдень, и оно совсем не обращает внимания на мою молодость. Мне двадцать три, глубокая дряхлость, уже пора задумываться о покое. Но кто же это там буреет и стучится в дверь мою, неужто Капитолина решила взыскать с меня квартплату в не подходящее для этого время дня и года? Иду, иду! Черт, кто это тут валяется рядом со мной? Значит, так, о Боже, как болит голова, ага, брюнетка, нет, не так, надо начинать с головы. Блондинистая голова брюнетки, внизу розовые пятки, размер ноги примерно тридцать пятый. Да иду же, иду! Интересно, как бы выглядело мое лицо, если бы размер ноги у моей соседки по кровати был сорок седьмой? Надо думать, это была бы уже не соседка. А ничего крошка. Иду! Где мои штаны? Ага, вот мои плавки…
– Здравствуйте, Капитолина Витальевна.
– Саша, ты мне балду не пинай, чтобы сегодня вечером все было чики-пики и бабки лежали у меня на столе за три месяца. Иначе щи сипец, я тебя выселю.
Капитолина Витальевна, тридцатилетняя преподавательница музыкального училища по классу духовых инструментов, была похожа на Фаину Каплан в период полового созревания, только гораздо выше ростом и в китайском шелковом халате до пят, в котором она ходила и по двору, благо флигель, снимаемый Сашей, находился в частном секторе. Кроме преподавания в музучилище, Капитолина Витальевна играла на саксофоне-теноре в духовом оркестре Дворца культуры металлургического завода, но денег все равно не хватало, и она сдавала отапливаемый и подключенный к водопроводу флигель в аренду студентам. В данный момент она курила сигарету и, прищурившись, смотрела на своего постояльца, двадцатитрехлетнего, недавно восстановленного в радиотехническом институте, после двухлетнего перерыва на армию, оболтуса, учащегося в институте лишь для того, чтобы оправдывать свой бездельный и разгульный образ жизни.
– Капитолина Витальевна, я, конечно, приложу максимум усилий, чтобы сегодня оплатить арендуемую мною виллу…
– Ты думаешь, я буду пробивать аллилуйю (выражать восхищение) по этому поводу, Саша? – одернула его Капитолина Витальевна. – Это тебе чесать щи, а мне деньги нужны. Не будет, – Капитолина Витальевна хмыкнула, – нарвешься на до-ре-ми-до-ре-до.
– На мой взгляд, неразумно требовать деньги в столь теплое время года, Капитолина Витальевна, наиболее эффективно такое требование в промозглый и слякотный месяц, похожий на декабрь…
– Гони деньги! – ткнула в сторону Саши Углокамушкина сигарету Капитолина Витальевна и, приподнявшись на цыпочки, заглянула через его плечо в глубь флигеля. – Это что там у тебя за морковка в гостях?
– Я еще не выяснил, – с досадой посмотрел на нее Углокамушкин, – вы так внезапно вторглись в арендуемые мною пенаты, что я прямо не знаю.
– Ладно. – Капитолина Витальевна порывисто развернулась и пошла к своему дому в глубине двора за кустами сирени. Остановилась посередине дорожки и, повернувшись к Саше, вновь ткнула в его сторону сигаретой: – Сегодня вечером – бабки за три месяца. Если не тугой, то поймешь, что я не шучу.
– О йес, – поклонился Саша, – мне призрак замка Моррисвиль обещал сегодня много тысяч золотых экю.
– Ну-ну, – усмехнулась элегантная квартиросдатчица, – мне без разницы, лишь бы экю были реальными.
Черт, она настроена серьезно, выгонит без раздумий. А что, если…
– Капитолина Витальевна! – позвал Саша «мисс экстравагантность». – А что, если я вам услугами оплачу?
– Какими это услугами? – вполне угрожающим и вполне заинтересованным голосом спросила остановившаяся Капитолина Витальевна и добавила: – По-моему, ты вплотную подошел к моменту, после которого наступит твое изгнание с применением физического насилия.
– Да нет, – махнул рукой Саша, – не то, что вы подумали.
– Я ничего не подумала, – весело расхохоталась Капитолина Витальевна, слегка порозовев лицом, – гусь ты лапчатый. Говори скорее, что там у тебя.
– Я обладаю даром ясновидения, – сказал Саша Углокамушкин, скромно потупившись.
– Кому это ты пытаешься вкатить телегу, а, перец? – Капитолина Витальевна с интересом посмотрела на Углокамушкина. – Эту байку ты лучше своей морковке рассказывай, а мне надо только сгрести деньги, и не на пиво, как тебе, а просто на то, чтобы на еду хватало.
– Я обладаю даром ясновидения, – серьезно и торжественно повторил Саша. Лицо его побледнело так, что Капитолина Витальевна испуганно прижала ладонь к губам. – Я могу увидеть прошлое и будущее, – не унимался Саша, – я даже могу видеть дороги умерших.
Было, было что-то такое в голосе Саши Углокамушкина, что насторожило бы даже самого циничного скептика. Даже Капитолина Витальевна, провинциально-концептуально-андеграундная джазвумен маньеристского акцента, склонная к лесбийским методам общения в минуты депрессии – мужчинами она интересовалась лишь в благополучные периоды жизни, – даже она почувствовала в его утверждении необъяснимые всплески истины.
– Это же горбыль, Саша? – неуверенно предположила она, но тут же взяла себя в руки, насмешливо прищурилась и присоединила к первому вопросу второй: – Ну а мне зачем париться по этому поводу? Не хочу крошить батон, но мне по фигу твои прогулки с покойниками. Тебе двадцать три года, а ты только прибарыживать шушер на ночь можешь, что говорит о том, что ты обыкновенный лошара и кидала, а это мне вынимает мозги и неинтересно.
– Знаете что, Капитолина Витальевна, – разозлился Саша, – я говорю о ясновидении, но не говорю о том, что не расплачусь с вами сегодня. К тому же ваш фашн-сленг мне не понятен, я говорю только по-русски, московский не изучал.
– Настоящий московский язык уже в коме, – остановила его Капитолина Витальевна, – он умер вместе с последней арбатской бабушкой. Ладно уже, – вдруг успокоилась она, – раз сегодня я бабло сгребу, то и нечего перетирать эту тему. До вечера, ясновидящий. – Она красиво улыбнулась. – И было бы кульно, если бы ты называл меня Капой.
Капитолина Витальевна, словно спохватившись, заспешила, а Саша, неожиданно восхитившись, смотрел ей вслед, пока она не скрылась в доме, и отчетливо понимал, что никакая она не Капитолина Витальевна, а Капа, интересная и талантливая женщина. И будто в ответ на его прозрение, Капа открыла створки окна в спальне и застыла в проеме все в том же халате, но уже в широкополой шляпе вишневого цвета и с саксофоном в руках.
«До-о, – поплыл чистый звук в сторону Саши, – ре-ми-до-ре-до-о…» Саша знал, что именно так профессиональные музыканты посылают друг друга куда подальше.
2
«Не будь я Саша Углокамушкин, если не говорю правду. Никто не верит, что я обладаю ясновидением. Всем надо денег, пророки никому не нужны. Мне, кстати, тоже деньги нужны. Как говорил великий О'Генри, «если вам нужны деньги, то их нужно взять у людей». Блин, люди. Но только не сейчас, башка как у Ленина – озабочена социальной справедливостью плюс каждому капиталисту по электрическому стулу. Пойду посмотрю, кто это всю ночь возлежал со мной на одном ложе, неплохо было бы увидеть там когда-нибудь Капу. Как я раньше ее не замечал?»
Саша Углокамушкин вошел в комнату и в задумчивости остановился возле разложенного дивана-кровати, глядя на девушку, укутавшуюся в одеяло. Подопечная «братьев» Рогонян по кличке Крейсер Аврора. Саша с интересом похлопал ладонью по ягодицам девушки и, когда она открыла глаза, сухо спросил:
– Я что, за тебя бабки белобрысым армянам платил?
– Нет, – девушка перевернулась на спину, – я с тобой из благодарности пошла.
– Ты что, головой стукнулась? Я ничего не помню, было что между нами?
– Все по нулям, – прикрыв ладонью рот, зевнула Аврора. – Я тебя довела, уложила, раздела и сама спать легла.
– Понятно. – Саша снял брюки и лег рядом с девушкой под одеяло. – Расскажи, о какой благодарности ты со мной говорила. Если это так, то нельзя ли отблагодарить деньгами?
– О деньги, – потянулась в постели Аврора. – Можно и деньгами. – Она взяла со стула сумочку, вытащила пачку денег и, отсчитав десять пятисотрублевок, протянула Саше: – Это благодарность.
Саша взял деньги охотно и одобрительно похлопал девушку по щеке.
– Это на время, – объяснил он свое альфонство. – Я тебе в два раза больше верну. Мне срочно нужно с хозяйкой расплатиться. Спасибо за благодарность, а теперь давай вернемся к любви.
– Ну давай, – легко согласилась Аврора, – куда же от нее денешься!
3
«Все бы хорошо, когда бы не хотелось лучшего. Интересно, какую такую благодарность я заслужил от симпатичной овцы из стада Рогонянова? Надо вспомнить вчерашний день, кадр за кадром», – думал Саша Углокамушкин, пока Крейсер Аврора ходила обнаженной по флигелю, с интересом рассматривая предметы быта, отягчающие жизнь Саши Углокамушкина.
– Ну что, так и не сообразил, почему я тебе деньги дала и ничего не требую взамен?
– Ты в меня влюбилась, – зевнул в потолок лежащий на спине Саша и уточнил: – Или ты со мной вчера банк по пьяни ограбила, а я забыл об этом.
– Ну ты даешь! – Изумленная Аврора села на край постели и по привычке выгнула спину, демонстрируя пластичную готовность к исполнению профессиональных обязанностей. – Ты в натуре? Или я в натуре, или я даже не знаю кто?
В словесной несуразице, произнесенной Авророй по имени Галя, присутствовала энергетика авантюрной экспрессии, обычной для человека, готовящегося соврать в свою пользу.
– Ну-ну, – подбодрил ее Саша Углокамушкин и наобум ляпнул: – Где остальные бабки?
– А я и не собиралась тебя кидать, – сразу же выдала себя с ног до головы Аврора-Галя, – иначе еще вчера бы слиняла.
– Я тебя проверял, – соврал Саша и на всякий случай криво усмехнулся, – и ты прошла проверку.
ВСЕ лежало под кроватью, задвинутое в самый темный угол. ВСЕ было похоже на полуметровый кожаный кисет странной угловатой наполненности. ВСЕ полностью уложилось в сумму семьсот пятьдесят тысяч наглых и беспардонно-притягательных американских долларов.
– Е…! – откинулся на кровати Саша Углокамушкин и вновь повторил: – Е…!
Немного придя в себя, он с усмешкой посмотрел на успевшую перепугаться Аврору и понял, почему она не убежала вчера. Такой суммой, не имея навыков и смелости, можно подавиться сразу же и насмерть. Саша вспомнил все: пьянку, длившуюся семь дней и начавшуюся сразу же после похорон Лени Светлогорова; каких-то людей, Лену Баландину, сдающую сейчас экзамены в школе и намеревающуюся прийти к нему сегодня вечером; пирсинг на пупке, который она ему сделала на память и который, как ни странно, прижился; драку в трамвае – Саша заступился за Аврору, над которой издевались два юнца мажорно-кулацкого типа, – милицию, убегающую вместе с ним по переулкам всхлипывающую Аврору; ночь, Пушкинскую набережную, запах моря и гари на месте сгоревшего ресторана «Морская гладь»; серый плоский камень, и вот – СЕМЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ.
– Так, – потянулся Саша Углокамушкин, ощущая, как в его мыслях возникают контуры ПЕРСПЕКТИВЫ. – Начнем с того, что забудем об алкоголе.
Глава восьмая
1
– По мнению психиатров, все люди сумасшедшие, ты знаешь об этом, сынок? – говорил Иван Максимович Савоев, участковый инспектор городского района Соловки.
– Не то чтобы все, – засомневался Слава Савоев, – но психиатры – точно привернутые.
– Ну да, – неизвестно кому сказал Иван Максимович, – я тебя понимаю. – Он обошел вокруг новенького «вольво» – подарок от жены ко дню рождения и, указывая на него пальцем, спросил у сына: – Как ты думаешь, твоя мама здорова?
– А что? – Слава с недоумением посмотрел на автомобиль. – «Вольво» как «вольво», обычный подарок женщины-олигарха своему мужу-участковому. Мне, допустим, она «Оку» подарить хотела, ты представляешь? – Слава, улыбаясь, посмотрел на отца. – Это то же самое, если бы я по городу на трехколесном велосипеде ездил.
– Ну, – неуверенно протянул Иван Максимович, – я ей выговор и за «Оку» сделаю. А ты на личную машину не рассчитывай, пока не женишься и внука нам не покажешь, а для работы можешь мой «жигуль» брать. – Иван Максимович почесал затылок и уточнил: – Два раза в неделю, в ночное время…
Отец и сын стояли во дворике частного дома родителей Савоевых. Вокруг них был южный май. Щебечущая юная сила тепла и радости, овладев городом, раскрасила его изумрудной зеленью и нежным смущением белого восторга повсеместно цветущих фруктовых деревьев. Сочная и добрая ярость улыбчивой южной природы несла в себе акцент неумолимого жизнеутверждения, настоянного на запахах древнего моря, окружающего город, и буйно самоутверждающихся древних степей, окружающих море.
– Так что, сынок, – пришел к неожиданному для Славы выводу Иван Максимович, – тебе и «Оку», видишь ли, мать предлагает, и я «жигуль» свой жертвую, а ты никак своим родителям помогать в их трудной жизни не собираешься.
– Я собираюсь, – машинально стал оправдываться Слава, – вы только скажите…
– Я верил в тебя, – обрадовался Иван Максимович, доставая из салона «вольво» папку с бумагами. – Возьми, – протянул он папку сыну. – Мы с матерью на пару недель уедем, нужно куму в Краснодаре проведать, а ты вместо меня за участкового побудь. Околоток у меня тихий, люди в основном интеллигентные, да ты сам знаешь: если по ночам с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье не ходить в одиночку без оружия да к малолеткам не приближаться, то на Соловках безопасно, как в зрительном зале Дворца культуры во время концерта в честь Дня милиции.
– Но у меня же срочное задание, отец, – стал поспешно отказываться Слава. – Меня Самсонов…
– Я с ним уже переговорил, – остановил его отец. – Он не возражает… – Иван Максимович сделал деликатную паузу. – Не возражает, сынок, чтобы ты без отрыва от основной работы выкраивал часок-другой в обед и вечером для работы с заявлениями граждан на подведомственной мне территории.
Папка участкового уже была в руках Славы, и все разговоры потеряли всякий смысл, но Слава предпринял еще одну отчаянную попытку избежать работы с заявлениями граждан.
– Хорошо, отец, я поработаю, а невеста пусть подождет. Люба ее зовут, хотел вас с ней познакомить завтра. – Слава довольно хмыкнул. – Кажется, она уже забеременела, ну да оно и к лучшему, молод я еще для отцовства, пусть аборт делает.
– Черт! – Иван Максимович пнул колесо «вольво» и, внимательно посмотрев на него, сделал потрясающий вывод: – Кажется, кардан по шву разошелся. Дай сюда. – Он забрал у Славы папку и, бросив ее в салон через опущенное стекло дверцы, объяснил: – Совсем забыл, что кума сейчас не в Краснодаре, в Турцию собралась, так что завтра мы вас ждем, тебя и Любу, в гости. – Он взглянул на часы: – К часу дня. – Слава хотел что-то сказать, но Иван Максимович покровительственно похлопал его по плечу: – Я договорился с Самсоновым. Он тебе на завтра выходной дал.
2
Разговор Славы с отцом состоялся ранним утром субботы, а вечером этого же дня Слава открыл записную книжку и стал обзванивать знакомых, начав с самой компетентной.
– Таня, это я, Слава, – сообщил он журналистке местной газеты «Городская площадь». – Ты, случайно, не беременная?
– На четвертом месяце, – с первой же фразы призналась журналистка. – Он будет похож на тебя. Я знала, что ты позвонишь, верила, что у ребенка будет отец.
– Так это… – Слава Савоев взял лежащий на столе бутерброд и стал его есть. – Мы же с тобой разбежались после того, как я по оперативным каналам выяснил, что ты лесбиянка.
– Ну и что? – удивилась журналистка. – С кем не бывает, а я полифоничная девушка. И вообще, пока мы тут с тобой болтаем, я уже стала на пятом месяце беременности. Скорее бери паспорт и живо приезжай в редакцию, пойдем в загс заявление подавать, что без толку языком трепать.
Таня Литвинова, Татьяна Кировна Литвинова, когда-то училась с оперативником в одной школе, в одном классе.
– Ну ладно, розовая леди, – доел бутерброд Слава. – Не суй мне в уши рощи соловьиные, а лучше будь другом и найди мне Любу какую-нибудь покрасивее, понаглее, помоложе и слегка, месяца на три, подбеременную. Срочно надо!
– Секунду, – прервала его журналистка, и Слава слышал, как она крикнула кому-то в редакции: – Любочка, иди сюда! Слава… – позвала она Славу. – Восемнадцать лет, Люба, красавица и вообще мулатка.
– Неужто Нефертити? – Слава хорошо знал единственную в городе чернокожую красавицу Любу Кракол. – Она разве беременная?
– Фи, – хмыкнула розовая леди. – Беременность я беру на себя. Ну как, согласен взять в невесты нигерийку по женской линии?
– Да! – восторженно согласился Слава. – То, что надо. Значит, так, раба репортажа, сотвори ее и оформи. Пусть выглядит яркой, морально неустойчивой чернокожей красавицей и месяца на два-три припухшей в области живота. Мне надо папе с мамой завтра представить невесту так, чтобы они стали напрягать все силы для аннулирования этого союза.
– Понятно. – Было слышно, как на том конце провода щелкнули зажигалкой. – Все будет тип-топ. Жених, куда тебе доставить Любочку?
– Давай завтра в двенадцать дня в «Шоколаднице» встретимся?
– Давай, – подражая интонации Лолы Кисс из фильма «Слишком гибкое танго для юной Доминико», приняла предложение журналистка. – Я ее одену в мини-юбку. Как у твоих родителей с нервами и сердцем?
– Лучше в миди, – принял компромиссное решение Слава и спросил: – Ты, я слышал, зуб на Рокецкого имеешь?
– О да! – На этот раз талантливая одноклассница Славы Савоева изобразила интонацию Кристины Флойд из фильма «Стервы пера». – Он меня по пьяни изнасиловал на вечеринке у Дыховичного.
– Не ври, Танька, – оборвал ее Слава. – Скорее наоборот, но все равно прими информацию. Его два дня назад в центре города проститутка Мокшина обокрала. Сейчас Мокшина в розыске, но не за кражу. Ее саму вместе со студенткой Воскобойниковой и девицей Глебовой украли, в смысле они все исчезли в неизвестном направлении. Можешь какую-нибудь сенсацию выдумать в качестве мести. До завтра, одним словом.
– Угу, – воспроизвела журналистка, как ей казалось, интонацию филина, – до завтра.
3
Начало следующего дня явилось словно незыблемая, освященная тысячелетиями истина: «И будет Судный день». Нет, сам день начался хорошо. Утром Славу разбудил телефонным звонком отец, сын жил отдельно от родителей в однокомнатной квартире, и сказал:
– Бери «вольво», если хочешь, покажи Любочке, что у тебя серьезные намерения и родители не бедные.
– Папа, – растрогался Слава, разглядывая цифры электронных часов стоящего на столике транзистора «Сименс». Было 5:10 утра. – Спасибо за подарок.
– Да не за что, сынок, – успокоил его Иван Максимович, страдающий жаворонкизмом. Его день всегда начинался в пять часов утра зимой и в четыре в теплое время года. – Не такой уж я строгий, чтобы не дать родному сыну до вечера машину. Кстати, не забудь ее вечером вымыть и заправить, перед тем как в гараж ставить. Ты давно проснулся?
– Да нет. – Слава пошевелил большим пальцем ноги, торчащей из-под одеяла. – Я еще сплю, батя. Дай-ка трубочку матери, мне поговорить с ней охота.
– Раз спишь, так и спи спокойно, – почему-то перешел на шепот Иван Максимович. – Взгляни лучше на часы, в такую рань только такие, как ты, остолопы не спят. Ладно, – неожиданно сменил тему разговора Иван Максимович, – ждем вас с Любочкой к часу дня, мама на сегодня все дела отменила.
«Люба, – подумал Слава, положив трубку. – Будет вам не просто Люба, а всем Любам Люба, целое Любище».
Слава попытался заснуть, но скоро понял, что это невозможно. Одуванчиково-золотистая нежность солнца уже прильнула ко всем окнам однокомнатной квартиры. Слава Савоев вскочил с постели, нажал кнопку транзистора и, взяв в руки гантели, начал делать зарядку. Он вышел из растяжки и привязал резиновым жгутом гантели к ногам. В этот момент – Слава уже поднял одну ногу вверх – резиновый жгут, удерживающий гантели, развязался, и через секунду, успев отклонить голову от одной гантели, а вторую сильно откинуть рукой назад, он услышал звон разбиваемого отброшенной гантелей оконного стекла и после небольшой паузы гневный взрыв возмущения с улицы. «Судный день» Славы Савоева наконец-то обозначился.
4
Иван Максимович, терзаемый жаждой дедовства, вышел во двор и всей грудью вдохнул утренний воздух. Вместе с ним он вдохнул и дым пожара, разрастающегося где-то совсем рядом. Внимательно вглядевшись в сторону столба дыма, участковый понял, что ему пора приступать к своим обязанностям. Горел расположенный в четырех домах от дома Ивана Максимовича особняк Синявского Захара Георгиевича, умудрившегося в черте города жить натуральным хозяйством чуть ли не в промышленных объемах. У него был большой кирпичный дом, во дворе расположились голубятня, птичник, небольшой, на десять поросят, свинарник. Путем склок, стычек и добродушно-изощренной наглости он отвоевал у соседей справа, слева и позади участка по пять метров земли и присоединил их к своим шести парадоксально-дачным соткам почти в центре города, в двадцати метрах от троллейбусной остановки и в сотне метров от отрицающей натуральное хозяйство многоэтажности. Таганрог, как и Рио-де-Жанейро, город контрастов. В нем можно увидеть все, включая море и белый теплоход, можно нос к носу столкнуться с рафинированным, иронично-умным интеллектуалом высшего класса и тут же, буквально в двух шагах от него, схлопотать по физиономии от какого-нибудь недовольного твоим существованием на земле жлоба. Впрочем, в Москве по физиономии можно получить, даже не отходя от интеллектуала, то есть «чисто конкретно» от него лично. Если Москва смогла сконцентрировать в себе ВСЕ, то Таганрог воплотил в себе оставшееся за кадром ВСЕГО. И вот теперь натуральное хозяйство Синявского Захара Георгиевича полыхало со всей силой и со всех четырех сторон. В огне, пожирающем имущество Захара Георгиевича, отсутствовала стихийность начала, зато угадывалась «дружеская» рука со спичкой. Иван Максимович, прибывший к месту пожара за пять минут до приезда пожарной службы, сразу же предположил, что рука, вернее, руки со спичками вполне могли принадлежать Вениамину Смехову, сыну соседа Синявского слева, по кличке Юморист, и Александру Ковтуну, сыну соседа справа, по кличке Колесо. Но он пока не афишировал свои подозрения и подошел с молчаливым сочувствием к застывшему в столбообразной неподвижности Синявскому.
– Все, ты понимаешь, Максимыч, – устало обвел рукой Захар Георгиевич горящее пространство своей собственности, – все медным тазом накрылось.
– Ну что поделаешь, Синявский, не хлебом единым жив человек. Новый дом построишь, Захар, еще лучше этого.
– Крышу три дня назад заменил на новую, – не слушал участкового озаренный всполохами пожара Синявский. – Черепицей стокгольмской покрыл.
– Страховку получишь, государство поможет. – Иван Максимович, увлеченный своими профессиональными задачами, не замечал, что несет какую-то ахинею.
– Поросята сгорели на хрен. Куры, – стал перечислять сосед под звуки сирены приближающейся пожарной машины, – полыхнули ясным пламенем. Баня, – по щеке Захара Георгиевича поползла слеза, – бревенчатая, новая, одно бревно сто пятьдесят рэ, словно свеча восковая истаяла. Кролики мышастые, сорок особей, ошашлычились, и телевизор «Панасоник», – по-настоящему заплакал Синявский, – ляпнулся…
Старший пожарного расчета, хорошо знавший Ивана Максимовича, направился к нему.
– В доме чей-то труп обгоревший, – сообщил он участковому.
– Вот, – покивал головой опустошенный горем Синявский, – папа, простая душа, скрематорился.
– Ты! – опешил Иван Максимович. – Ты! Козел! – окончательно впал в ярость участковый, ибо теперь волей-неволей пожар попадал из простого бытового происшествия в разряд ЧП, повлекшего за собой человеческие жертвы. – Куры, гуси, лопата новая! – передразнил он Синявского. – Скотина бессовестная. Отца родного даже и не вспомнил, а он же в тебе, я помню, души не чаял!
– Прошу вас, – Захар Георгиевич посмотрел почему-то на пожарного, – застрелите меня для полного счастья.
5
Пожар, Синявский и показавшая свой звериный оскал проблема отцов и детей омрачили настроение Ивана Максимовича настолько, что он перестал замечать майское утро, трепещущее вокруг уже утихомиренного пожара. Он решил не усугублять свое состояние и отложить расследование на завтра. Он знал, что Колесо и Юморист вот-вот должны уйти в армию, они уже получили повестки и даже остриглись под ежик. «Пусть идут и служат, – решил Иван Максимович, направляясь к дому. – Стране два лишних зэка ни к чему, а вот солдаты не помешают». Он вошел во двор, открыл ворота на улицу, сел в салон своего нового скандинавского друга и подумал: «Отгоню Славке, пусть сегодня покатается, перед девушкой своей покрасуется…»
Сначала Иван Максимович услышал крики людей, на балкон которых посыпалось стекло, а затем гантель, пробив лобовое стекло «вольво», ударилась о спинку пассажирского кресла и упала, комфортно устроившись, на сиденье рядом с водительским местом. «Ага! – не обратил внимания на ранение автомобиля Савоев-старший, доставая из подмышечной кобуры свой «ПМ». – На Славку кто-то напал в квартире». Гантель он узнал сразу, это были его гантели. Слава Савоев просто перетащил их к себе в квартиру. Выскочив из автомобиля, Иван Максимович с пистолетом в руке, в кроссовках, свитере и старых тренировочных штанах с пузырями на коленях побежал вокруг дома к подъезду сына. На его голове была фуражка, в которой он всегда ремонтировал свой «жигуленок», а левая щека была в саже, вольно и густо летавшей вокруг покинутого им недавно пожара. Навстречу бегущему Ивану Максимовичу вывернул из-за угла вышедший выгулять свою собачку породы московский дракон заведующий автобазой номер два Дыховичный, которого Иван Максимович, на свою и его беду, не знал в лицо. Дыховичный был в штанах от полосатой пижамы, в пиджаке от Либрена за две тысячи долларов на голое тело и резиновых калошах на босу ногу. От шести до семи часов утра таганрожцы обычно не следят за стилем в одежде, что, собственно говоря, и является стилем, который, кстати, очень хорошо был описан городским модельером Сашей Смагиным в местной газете «Таганрогская правда» и который он назвал «жлобоватым эстетством допрезервативного периода»…
Увидев бегущего Ивана Максимовича, Дыховичный вдруг во весь голос заорал и, теряя на ходу калоши, стал убегать от него с такой скоростью, что вышедшая вместе с хозяином маленькая собачка породы московский дракон летела за ним на поводке, словно воздушный змей, и мелодично-придушенно повизгивала.
Все-таки есть в действии, превращающем мелкие случайности в непреложный факт закономерности, великая тайна бытия. Раздосадованный Слава вскочил с пола и кинулся к разбитому гантелью окну, моля Бога, чтобы она не упала кому-нибудь на голову. Из окна ничего не было видно, и он выскочил на балкон, откуда сразу же увидел спринтерски бегущего с визжащей крошечной собакой на поводке соседа Дыховичного и преследующего его с пистолетом Макарова в руке Ивана Максимовича. «Ах ты, сука, Дыховичный! – бросился Слава Савоев к двери квартиры, понимая, что дорога каждая секунда. – Хочешь избежать возмездия, коррупционная морда». Слава как был, босиком и в длинных, почти до колен, трусах из цветного ситца с изображением волка из мультфильма «Ну, погоди!», так и помчался вниз по лестнице. Выскочив на улицу, в прыжке преодолев лестницу подъезда и удивив до крикливой истерики дворничиху, он ринулся навстречу только что вывернувшему из-за угла бегущему Дыховичному.
– А-а! – орал бедный зававтобазой, со скоростью экспресса мчавшийся в объятия Славы. – Спаа-сии, Сла…
Но Слава не дал ему закончить фразу, схватил за руку, подсек и уложил лицом на асфальт, чувствуя, как в его задубелую пятку безуспешно пытается вонзить зубы крошечный, но отважный московский дракон. Подоспевший Иван Максимович тут же заломил за спину вторую руку Дыховичному и спросил у Славы, переводя дыхание:
– Ну что, целый?
– Слава Богу, – тяжело дыша, ответил Слава, морщась от крика экспансивно перепугавшейся дворничихи.
– Пожар! – кричала она, твердо усвоив инструкцию из газет, что нужно при виде насильника выкрикивать именно этот лозунг, гарантирующий массовое внимание жильцов. – Пожар!…
– Я так и знала, – раздался рядом с отцом и сыном громкий и приятный женский голос. – Доигрался, подлец!
Жена Дыховичного, красивая пышная дама с огромными голубыми глазами окультуренной образованием клинической дуры, злорадно смотрела на прижатое двумя коленями к земле туловище супруга.
– Возьмите собаку, Алена Кондратьевна, – попросил Слава. – И извините, что я в таком виде.
– Ничего, – взяла поводок в руки женщина. – С вашим рельефным телом можно и без трусов ходить.
