Текст книги "Царские врата"

Автор книги: Александр Трапезников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава четвертая
Заболотный и другие

О том, что происходило в этот день с Павлом и остальными, я узнал на следующее утро от Заболотного. Он позвонил мне и просил приехать, я и отправился на княгинину квартиру со смутной досадой в душе на самого себя. Сам-то я вчера вечером еще раз побывал у Татьяны Павловны (куда меня не впустили, но Даши там и не было) и опять у Светланы (где меня приняли, но откуда я вскоре ушел). Я до поздней ночи ждал каких-то известий, потому что чувствовал: в моей жизни происходит поворот, но телефон молчал. И лишь утром прозвонился Заболотный.

Теперь трамвайчик вез меня на Преображенскую площадь. Слишком медленно. Я чувствовал, что Мишаня может многое рассказать. Но чему я особенно удивился, так это тому, что дверь открыл Сеня. Несколько кошек сразу же выскочили на лестничную площадку, пришлось их ловить и водворять обратно.

– А ты здесь откуда? – спросил я.

– Я здесь и ночевал, на раскладушке, – ответил он.

– А княгиня где?

– Барыня еще дрыхнет.

Мы прошли в комнату к Заболотному. Тот сидел в пестром халате на диване и чистил пилочкой ногти. Уже опрокинул на себя флакон духов, не иначе. Милостиво и небрежно кивнул мне, протянув руку. Кошачья улыбка блуждала по его лицу.

– Ты князя-то из себя не изображай, – сердито сказал я. – Давай, рассказывай, что вчера было? Где Павел?

– Павел Андреевич сейчас прибудут – с, – насмешливо отозвался он и оборотился к Сене: – Друг любезный, поставьте-ка нам самовар. Нет самовара, так хоть чайник. Там, на кухне. И в холодильнике пошебуршите насчет съестного.

Сеня послушно пошел выполнять указание, не сказав ни слова.

– Славный малый, – бросил мне Мишаня. – Недалекий, но исполнительный. Лепи из него что хочешь. Знаешь, даже княгине пришелся.

– Ты его к себе в лакеи наметил?

– Ну зачем же так? Он человек Павла. Тот ведь притащил его в Москву, не я. Только обронил по дороге.

– А ты подобрал. Как он у тебя очутился?

– Слушай. После того, как ты столь позорно бежал на «мерседесе» Бориса Львовича, мы отправились к швейному корабельщику Игнатову, пешком, заметь, не на колесах. Павлу хотелось показать Сене Москву. Хотя, что смотреть на блудницу вавилонскую? Глаз только харчить. Дошли до швейного цеха на Старомонетном, но Игнатова в конторе не оказалось. Секретарша говорит: на корабль свой отправился. Поехали на Речной вокзал. Там на пристани стоит этот однопалубный красавец. Поднялись по трапу на борт. Сене всё в диковинку, он, наверное, до сего дня и паровозов не видел. Нашли капитана, тот отвечает, что Игнатов был, скоро вернется. Решили ждать. Час проходит, второй, судовладельца нашего всё нет. Едем обратно в цех. Был, говорят, да весь вышел. Приезжайте завтра, к десяти. Словом, впустую время потратили. Тогда отправились в газету «Святая Русь», у меня там редактор знакомый, уговорили его поставить на полосе маленькое объявление, что, дескать, требуется поддержка благородному начинанию – строительству часовни в деревне Лысые Горы Псковской области. Деньги переводить на абонентный ящик княгини. Сюда, то есть.

– Говори уж, прямо тебе, – сказал я. В это время вернулся Сеня с подносом, на котором стоял заварной чайник, чашки и тарелка с бутербродами. Сам он сел в уголку, поджав ноги.

– Ну а куда еще-то? – озлился Заболотный. – Не на деревню же к дедушке в Лысые Горы? Там, может быть, и почтового отделения-то нет? Есть у вас почта, Сеня?

– Есть, – кивнул рябой.

– Тоже Павел построил? – Заболотный явил в усмешке белые зубы. – Уж не каменщик ли он вольный? Ну, ладно, объявление дали – уже хорошо. Может, что-то и накапает. Но тут нужен сразу большой взнос, основа, так сказать. Ядро. И я предложил сунуться в банки. Наугад, с зажмуренными глазами. Идея, как оказалось, была пуста. Ты ведь знаешь, кто у нас там сидит, в банках-то? Им на православные затеи чихать с большой синагоги. В трех побывали, белые воротнички выслушали и вежливо до дверей проводили. Хорошо хоть на тротуар не выкинули. Ясно, что там ничего не обломится. Злость охватила, я Павла понимаю. И вот какую он штуку выкинул. С перегрева, должно быть. У церкви Всех скорбящих радости, куда мы хотели зайти помолиться, вдруг увидели двух аккуратных юношей в очечках, те бесплатно раздавали иеговистскую литературу, книжечки всякие, журнальчик «Сторожевая башня», памятки. Вот уж у кого нет проблем с финансированием, так это у них! За ними – миллионы долларов, я тебе говорю. Всю Москву паутиной опутали. А русские дураки как мухи липнут.

– И что же дальше? – спросил я нетерпеливо, пока Заболотный кусал бутерброд и запивал чаем.

– Дальше? Сунули они свой журнальчик Павлу, тот вначале не разобрался, взял, поглядел, потом как взовьется соколом! Нет, коршуном, так вернее будет. Что-то в нем замкнулось, проводки какие-то перегорели. Лицо переменилось, смотреть страшно. Журнальчик разорвал на глазах у иеговистов да как пойдет их шустрить! И словом, и делом! Чемоданчики отобрал, вытряхнул всю их продукцию на землю – и ну топтать ногами. И рвать, и рвать! Пошли клочки по закоулочкам, только перья летят. И Сеня тоже не отстает, дорывает. Словом, картина Репина: православные монахи в схватке с сектой Иеговы.

Я взглянул на Сеню, тот тихо улыбался, слушая рассказ Заболотного.

– Те перепугались, бежать, а Павел все воюет, – продолжал Мишаня, наслаждаясь эффектом. – Аки Христос, опрокидывающий лавки менял в храме. Народ вокруг собрался, мало что понимает, а Павел им вещать начал про грядущих антихристов, руками размахивать. И что, дескать, вы все очнуться должны, одуматься, спастись в вере, иначе – всем погибель. Просто Илиодор Труфанов. Насилу увел я его за рукав в метро, а то бы нас непременно милиция слопала.

– Мне понравилось, – сказал вдруг Сеня. – Я люблю, когда так.

– Еще бы! – усмехнулся Заболотный, внимательно поглядев на него, словно прицениваясь. – Зрелищно. Радикально. Только опасно. Смотря на кого нарвешься. Можно и без головы остаться. Откусят. Ну-с, ладно… Потащил я их вновь к атаману Колдобину, думал, старик, после «Боингов»-то, расчувствуется, отвалит теперь хоть сколько-нибудь на православную часовенку. Да и у меня к нему одно дельце было, давнее. Я у него при казачьем войске хотел некое структурное подразделение создать, миссию. Пусть чисто номинальную, но чтоб не регистрироваться самостоятельно. За спиной атамана удобнее. Обхаживал три месяца и вчера, наконец-то, уломал.

Заболотный взял со стола папку с застежками, вытащил оттуда какие-то гербовые бумаги с печатями, стал хвалиться.

– Вот она – казачья православная миссия, а я теперь – ее начальник. С правом открывать отдельный финансовый счет в банке, иметь собственную печать и так далее. Это – реальность, это тебе не мифический фундамент под часовенку в Лысых Горах. Тут развернуться можно. Закрутить дело. Сеня у меня будет главным помощником, я решил. Вступай и ты в мою миссию.

– Постой, что вы вообще собираетесь делать? – спросил я.

– Ну… как что? – развел руками Заболотный. – Собирать гуманитарную помощь по организациям для нуждающихся. Шмотки, продукты, книги для библиотек – православную литературу. Солдатам нашим в Чечню отправлять. Сами туда ездить станем, окормлять их. Выбивать деньги под различные проекты. Чем все занимаются, тем и мы будем.

– Вот! – не утерпев, вскричал я. – Деньги выбивать – для этого тебе нужна миссия!

– Я намерен вести беспощадную войну с тоталитарными сектами, – важно ответил Заболотный. – Только не так, как Павел, на улице, а стану выпускать собственную газету. Ты моих планов не знаешь.

– Знаю! – махнул я рукой, – Экий секрет нашелся. Тебе лишь бы засветиться где, хоть в цирке. Ты себя на любом поприще проявишь.

– Ну и проявлю! – надулся Мишаня, сверкнув на меня желтым кошачьим глазом. Потом промолвил: – Насчет миссии ты, все же, подумай. Это – невспаханное поле. И Борис Львович приветствует. Может, субсидировать станет.

– Хорошо, Бориса Львовича мы пока в сторонке оставим, – сказал я. – А что же Павел? Получилось у него что-либо с Колдобиным? Ты-то свое дельце устроил под шумок, а он?

– Ни да, ни нет, – ответил Заболотный. – Атаман обещал решить этот вопрос до конца недели. Вроде бы, должны появиться лишние деньги. Может быть, выделит. Надо ждать. И надеяться. Так-то, брат Коля. Верь и жди. До судного дня, – добавил он со смехом.

Меня поразило, что и Сеня тоже засмеялся, очень тихо, словно боясь, что его услышат.

– Ну а потом? – спросил я. – Я вас ждал у дома Татьяны Павловны. Куда подевалась?

– Мы у Колдобина засиделись допоздна, – сказал Заболотный. – То, сё, чаепитие, разговоры. Затем в ещё одно место отправились. А в квартиру Татьяны Павловны попали глубоко вечером. Она знала, что я жильца везу, записка отца Кассиана и не потребовалась. Комнату Павлу выделили, а вот Сеню я с собой увез. Тут места хватит.

– А Даша, Даша-то как? – не сдержался я.

– Что – Даша? – вскинул брови Заболотный. – У нее накануне с Татьяной Павловной какой-то скандал вышел, но я не вникал.

– Сама-то она была дома?

– Не знаю. Если и была, то сидела в своей комнатке, запершись. А ты чего так разволновался? А-а… понимаю! – он погрозил мне холеным пальчиком. – А ты женись на ней, вот что! А то уведут, девушка она редкая. На таких спрос.

– Что ты мелешь? – смутился я.

– Я вон тоже жениться надумал. И знаешь на ком? – Заболотный понизил голос, подмигнул: – На княгинюшке Марье Гавриловне. А что? Я старушку люблю. К тому ж, царского рода. Нас ведь распишут, нет? Пятьдесят лет разницы, а то и больше. Да обязательно распишут, куда денутся. А у нее и драгоценности имеются, приданое, так сказать. И стану я тоже князем.

– Да ты серьезно, что ли, или шутишь? – вскричал я. Настолько диким показалось желание Заболотного. Он приблизил ко мне свое лицо, глаза прищурил.

– Она ведь, я знаю, завещание на меня пишет, – прошептал он. – Я в комнатку-то ее заглянул раз ночью, когда она спала, на столе листок бумаги лежал, черновик завещания. Так там обо мне упомянуто. Но она еще пока сомневается, тянет чего-то. А вот женюсь, а потом утоплю ее в помойном ведре…

– Ты псих! – оттолкнул его я. И тут Мишаня дико захохотал, не скрывая своего удовольствия.

– Шучу, шучу! – закричал он. – А ты и поверил!

Я подождал, пока он перестанет смеяться. Сеня лишь прислушивался к нашему разговору, но не произнес ни слова.

– Нет, не шутишь, – сказал я. – Хоть ты и настоящий кукрыникс, но мысельки у тебя бродят поганые. Съезжай лучше с этой квартиры, от греха подальше. Не ровен час – быть беде. Я тебе как родственник советую.

– Мал еще советы давать, – с напускной важностью отозвался Заболотный. – Ты лучше за сестрой смотри.

– А что сестра? – я снова насторожился. Чувствовал в его словах какую-то недоговоренность.

– А то! – сказал он и умолк. Лишь хитро улыбался. Что он имел в виду? Мне хотелось его как следует встряхнуть и вытрясти правду, но в это время раздался звонок в дверь. Сеня бросился открывать и вернулся обратно вместе с Павлом.

– И ты здесь? – посмотрел он на меня. – Чего такой взбудораженный?

– Они немного поцапались, – пояснил Сеня. Миша ухмылялся. Я же все никак не мог выбросить из головы его слова о сестре. Тут была какая-то загадка.

– А ты видел Дашу? – брякнул вдруг я, потому что и это меня заботило.

– Дашу? – переспросил Павел. – Была там какая-то девушка, промелькнула по коридору, может быть, она и есть. Но мы даже не успели поздороваться.

– Чай будешь пить? – предложил Мишаня, начиная переодеваться.

– У Татьяны Павловны откушал. Поехали к Игнатову, как бы нам его снова не упустить.

Через несколько минут мы были готовы. В коридоре нас на некоторое время задержала Марья Гавриловна. Она не ожидала увидеть в своей квартире столько людей, а с особенным неудовольствием смотрела, как всегда, на меня.

– Это всё заядлые монархисты, – успокоил ее Заболотный. – До конца преданные царской династии и новомученику Николаю Второму. Головы готовы сложить за Белое Движение.

– Ах так!.. – поджала губы княгиня. – Тогда… а как они относятся к кошкам?

– Превосходно! – ответил Михаил и уже за дверью добавил: – Они умеем их готовить.

На улице, по дороге к Игнатову, Павел заметил:

– Ты с монархией не шути, это серьезно. Россия непременно должна вернуться именно к этой форме правления. Но постепенно, через соборность. Некоторые, как атаман Колдобин, спешат, по это – промысел Божий. Всё придет в свое время. Сейчас главное – объединяться, отрезвлять народ. Беда нашего времени в расколе. Столько уже «царьков» расползлось по территории бывшего Союза, а по сути, Российской Империи! Временщики, паразиты! Из коммунистов – в демократы, из демократов – в патриоты, из патриотов – еще в кого-нибудь. Они первыми в церкви стоят со свечками, а креститься не умеют. Нужны люди духа, а не крови, вот что скажу. А дух этот – в национально-религиозном единстве.

– Ты имеешь в виду кровь, которая нас связывает изначально или которую человек жаждет по природе своей? – спросил Заболотный.

– Любую, на ней основы порядка нет. Связывать должна почва, земля, Традиция, история. На крови строит мироздание лишь лукавый, это все сатанизм. Еще я добавлю, что объединять сейчас нужно не праведников даже, а грешников, идущих к покаянию. Пусть звучит несколько крамольно. Праведники сами по себе, в грешниках больше жертвенности, Больше раскаяния, смирения перед Истиной, любви. Из них могут стать подлинные вожди «слепых». Вспомните события Нового Завета, этих грешников: правый кающийся разбойник на кресте; фарисей Никодим, тайный ученик Христа; Иосиф Аримафейский, богатый человек, член Синедриона, принимавший Спасителя в своем доме, а после распятия выпросивший тело Иисуса у Понтия Пилата и захоронивший его на купленной для этого земле. И сегодня нужно искать именно таких людей: от разбойников до бизнесменов, от честных профессионалов в силовых структурах, до нынешних политиков-фарисеев. Тут не примирение «волков» с «овцами», а братское единение перед лицом близкого конца Истории, когда нас специально стравливают друг с другом, брата с братом. И ведут провокаторски на убой, словно баранов.

– Что же ты вчера на иеговистов так набросился? – насмешливо спросил Заболотный. – Они ведь тоже души заблудшие. Куда их деть?

– Есть по неразумию враги, с которыми можно работать, а есть исчадия, на которых слово Божье не действует, – ответил Павел. – Иосиф Волоцкий сказал, что если услышишь где, как кто-то хулит имя Господа, подойди и не бойся осквернить руку пощечиной. Ударь, вырви у него жало. Если мы не станем бороться, то нас сомнут. Церковь и так шатается, может рухнуть в одночасье, об этом предупреждают мудрые провидцы-священники. Сейчас все силы по всему миру брошены на разрушение Церкви. Изнутри берут, как черви в человеческом организме. Как раковая опухоль разъедает. Но даже если хоть семь приходов в России останется – она устоит.

– Один из них – твоя часовенка? – спросил Заболотный.

– Как Богу будет угодно, – отозвался Павел. – Но ты меня не язви, я серьезно. И ведь не для себя же стараюсь, для людей.

Мы уже подошли к швейному цеху Игнатова, а разговор продолжился там, в конторе, пока ждали хозяина. Павел в этот день был непривычно разговорчив, излагал свое мысли четко и ясно, а Заболотный всё пытал его по той или другой проблеме. Он действовал как искуситель или рыболов: забрасывал крючок и ждал: клюнет? Радовался, когда Павел заглатывал наживку.

Вскоре пришел Игнатов, уселся за свой стол, а через некоторое время подключился к беседе. Это был крупный, спортивного вида мужчина, лет сорока пяти. Бывший гандболист, военный инженер, полковник в отставке, он еще в середине девяностых стал предпринимателем, а дело его шли то в гору, то висели на волоске. Но Игнатов умудрялся, уже почти падая вниз, вновь подниматься. «Стойкий оловянный солдатик», – называли его в определенных кругах. Он помогал патриотическим изданиям, жертвовал церкви деньги, но порою и на него накатывала депрессия. Тогда он передавал руль управления всеми делами супруге, прихожанке Елоховского храма, а сам уезжал на свою загородную дачу, затворялся там от всего мира и – по русской традиции – пил. Иной раз месяца три– четыре. Потом вновь возрождался к работе, как Феникс из пепла. Сейчас у него было какое-то потерянное отсутствующее лицо, но вскоре, слушая Павла, глаза Игнатова разгорелись.

– Сколько же можно бороться? – сказал он вдруг. – Вся история России – борьба. Нет чтобы как в какой-нибудь Швейцарии.

– А нас, русских, и обвиняют в том, что мы никак не успокоимся, – согласился Павел. – Всё время воюем, открываем всё новых и новых врагов. Нас призывают слиться с мировым сообществом, стать «общечеловеками», но с противоположной Достоевскому идеей – быть «людьми мира», а не русскими. Вернее, русскими на десятом плане, сначала, все же, «человек мира». Мы для них и схизматики, и ортодоксы, и мракобесы, и антисемиты, и красно-коричневые, и противники общемировых тенденций единой здравомыслящей власти счастливого человечества – вот что нам ставят в вину! У нас, дескать, никогда не было свободы, мы – рабы. А что есть истинная свобода? Где она? Я скажу: в прощении грехов, потому что как бы ты ни нагрешил, сколько бы ни убивал, ни распутничал, ни клеветал, они пред Богом, что капля в море. И когда ты получаешь от Него прощение, то в душе твоей и радость, и веселие, и благодать Святого Духа – и вот она, та свобода, о которой мы все время спорим. А что касается «человечества», то это оно не хочет мира, а не русские. Как будто вообще, мир со злом допустим!

– Сейчас, после «Боингов», еще сильнее станут кричать, что миру грозит погибель, – сказал Игнатов. – Станут призывать слиться воедино.

– В сладострастном поцелуе и смертельных объятиях, – вставил Заболотный, хихикнув. – Нет, правда, я пророчу: теперь все навалятся на террористов, которых, может быть, и нет вовсе, и будут вопить о «мире и безопасности».

– А эти крики подготавливают приход антихриста, – добавил Павел. – Ему нужен единый мир и единая религия – два условия его воцарения. Но на пути этом – русские, не по крови, а по духу, по понимаю того, что наша задача – вести брань с сатанинскими силами всегда и всюду. А нам в открытую льют ложь на Церковь, призывают объединить всех христиан разных исповеданий, отказаться от своих корней. Или с другого бока заходят – у дьявола ведь две руки: левая и правая, одна бьет, другая ласкает, – так вот, ведут к язычеству, к дохристианскому укладу Руси, дескать, только там истоки нашей самости, даже свастику древнюю подсовывают. И вновь хотят сделать русских богоборцами. Цель опять же ясная – свести на нет Православие, Церковь, которая одна удерживает мировое зло от окончательного порабощения мировым злом. Лжепатриоты кричат о «еврейском засилье», подсовывая нам языческих «апостолов». А большая будет польза от того, что русские выгонят всех «жидов», если сами займут их место, станут предателями Христа? Лишившись веры, станут «пылью» земной, соработниками главного богоборца? А ему только этого и надо! И какая разница, кто ему будет помогать в воплощении адских планов? И будет ли в конце всемирная монархия иудо-католиков или языческая империя кабалистов, тоже не имеет значения. Лишь бы побыстрее да побольше душ людских через это последнее, самое сильное искушение подбить. Поэтому всем – какого бы роду-племени они ни были, кто призывает нас, православных, отказаться от борьбы, якобы все равно обречены! – я отвечу: горе вам, через которых приходит в мир искушение! Глупцы, не понимаете, что от нас требуете, слепцы, не видите против кого идете!..

Павел, взволнованный и покрасневший от напряжения, замолчал.

– А ты ведь и сам Слепцов, по фамилии, – напомнил вдруг Заболотный.

– Ну… это… уж из другой оперы, – глухо ответил Павел.

Секретарша Игнатова принесла нам кофе, а Заболотный счел нужным переключиться на другую тему, ради чего и приехали.

– Однако, к делу, – произнес он и начал рассказывать о планах Павла насчет часовни в деревне. Потом перешел на свою казачью православную миссию при ставке атамана Колдобина. Игнатов слушал рассеянно, но не перебивал.

– Короче, и на то и на другое нужны деньги, – резюмировал Заболотный, решив больше не лить воду на эту «безмолвную мельницу». – Ты, Сергей Сергеевич, наш народный капиталист, просто обязан раскошелиться. Чего задумался?

– Да-да, конечно, – отозвался Игнатов. – Но у меня у самого дела плохи. Опять наезд был. Приходится отстегивать. И кредит в банке надо возвращать. Словом, весь в долгах. Но… кое-какую сумму, возможно, удастся выделить. Не сейчас, не сразу. Нужно подождать. Мне своим швеям-то не удается вовремя зарплаты выплачивать, а ты…

– Сколько ж ждать-то? – уныло вопросил Заболотный. – Миссии надо разворачиваться.

О часовне он на сей раз вовсе не упомянул. А Павел как всегда отдал инициативу в его руки. Не было у него той хватки, что у Заболотного.

– Корабль в закладе, – натужно произнес Игнатов. – Возможно, его купит тот человек, которого ты мне сосватал.

– Этот? Этот всё купит, – сказал Заболотный, как-то странно на меня взглянув. – Ему многое по карману. А ты продавай, чего там?

– Еще не решил. Через час он будет ждать на пристани. Составите мне компанию?

– С удовольствием! – ответил за всех Заболотный.

– Тогда – поехали, но вначале сходим-ка на склад.

Игнатов критически оглядел Сеню и Павла, добавив:

– Подберем что-нибудь поинтереснее.

На складе, где хранилась готовая продукция, Игнатов сам выбрал несколько курток, брюк и свитеров. Была тут и камуфляжная форма.

– Примеряйте, – сказал он. – И носите на здоровье. Москва по одежке встречает. Это пока всё, что я могу сделать.

Павел от одежки отказался, а вот Сеня вырядился в камуфляж и новую поролоновую куртку с застежками. Заболотный тоже сунул себе в сумку пару свитеров, хотя и так был экипирован по последней моде.

– А ты чего раззявился? – бросил он мне. – Бери на дармовщинку-то! А то разорится Сергей Сергеевич, поздно будет.

Мне хоть и приглянулась одна яркая куртка, но под насмешливым взглядом Павла я удержался.

– Спасибо, сыт! – отозвался я.

Потом мы сели в «Тойоту» Игнатова и поехали на Речной вокзал.

Я почему-то уже начинал догадываться – кто «этот человек», собирающийся купить корабль. И не ошибся. На пристани нас ожидал Борис Львович.

– Ба, ба, ба! – радостно-притворно закричал Заболотный, будто и не его это была тайная закулиса, не он их «сосватал». – Куда не придем, всюду этот «вечный жид», прости, православный, ты теперь даже православнее самого Патриарха, небось, только что с молитвы, а то и из самой Лавры приехал, каялся перед покупкой, поклоны бил, у духовника совета испрашивал: не прогадать бы, не ввернет ли тебе Сергей Сергеевич корабль с дырявым днищем?

Борис Львович спокойно поздоровался с нами, не сердясь на Заболотного и не обращая на его слова особого внимания. Интересно, сколько комиссионных он отстегнет Мишане при удачной сделке? Но было занятно, что мы его действительно всюду встречаем, он теперь, насколько я понял, активно сотрудничал и с казаками, и с патриотически настроенными бизнесменами, подгребая под себя всё, что плохо лежит.

Игнатов повел нас по сходням на корабль. Это был небольшой теплоход, носивший название «Святитель Николай». Совершал пассажирские рейсы от Москвы до Астрахани, с остановками в приволжских городах. Игнатов задумывал из него сделать паломническое судно – не для обычных туристов, стремящихся к отдыху, а для верующих мирян, чтобы посещать по пути монастыри, святые места, справлять православные праздники, совершать в дороге молебны. На корабле была даже устроена часовня, освященная по всем правилам архиереем. Имелось два десятка кают, камбуз, несколько просторных помещений на палубе и в трюме. Всё как положено. Я уже был как-то раз на этом судне вместе с Заболотным и Павлом, и оно мне нравилось. Симпатичным был и капитан, с красным мясистым лицом, и вся его небольшая команда, состоящая из тройки матросов, стюарда и женщины-кока.

Задумке Игнатова не удалось воплотиться до конца: «Святитель Николай» сделал всего несколько паломнических рейсов, разумеется, убыточных, хотя судовладелец и не стремился к выгоде. Но теперь настали тяжелые времена, и с кораблем приходилось расставаться. Оттого-то Игнатов и выглядел таким расстроенным. Он даже не стал сопровождать Бориса Львовича по теплоходу, перепоручив это дело Заболотному. Пускай осматривают!..

Игнатов повел нас в кают-компанию, велев стюарду принести туда чай и закуску. Для себя заказал еще и водки, по-видимому, у него начиналась депрессивно-предзапойная полоса.

– Сколько ни встречались, мне всегда интересно с вами беседовать, Павел Артемьевич, – сказал он. – Но в вашем деле на меня все же слабо рассчитывайте. Если только я не решусь совсем все распродать или раздать, а сам пойду по миру, с котомкой. Или – прямая дорога в монастырь. Всё надоело, сил нет. Спасаться хочу, спастись. С деньгами, как ни крути, нет выхода. Тянут они, будто гири на ногах. Хорошо быть нищим, а? – и он мастерски опрокинул в себя рюмку водки. – Или взбунтоваться, да так, чтобы всё кругом заполыхало? Сжечь разве корабль?

– Монашество – страстный подвиг, там тоже страсть, к Богу, – ответил Павел. – До восторженной экзальтации. А всякая восторженность в религии опасна, нужно сначала остыть. У вас семья, Сергей Сергеевич, а она сейчас нужнее, чем монашество, оно может вылиться в освобождение от всяких обязанностей. Нищим пойти? Опять экзальтация, мне один мудрый священник, отец Димитрий, говорил: берегись религиозной восторженности, особенно от земного блеска. «Охи» и «Ахи» по любому поводу, умиление. Тех, кто бросается в православие с головой, как в прорубь. Из крайности – в крайность. Они внешне благочестивы, а любви мало, и по всякому поводу, а то и без, ездят за советом «к старцам». Это бродяжничество, таким вот не станьте. А бунт… Бунтовщина ведь плод разгоряченной фантазии, тайной гордыни. Не это сейчас нужно. Прежде всего, надо перестать унывать, помнить, что Богу невозможного нет. Начинать с малого, а это малое сделает большое дело. Кропотливо работать в тишине и стараться понять друг друга.

– Слова, слова… – произнес Игнатов. – Всё верно, а сколько искушений? у меня есть возможность уехать за границу и жить там в какой-нибудь православной общине, в Австралии. Потому что меня ведь не только в тиски зажали, с долгами и наездами этими, но и вынуждают вообще отказаться от бизнеса. Угрожают. Навалились, как черти со всех сторон, от криминала до мэрии. Того и гляди, взрывчатку в автомобиль заложат. Или – пуля. Я играю на чужом поле, русский человек не может быть бизнесменом. Природа не та.

– Может, – сказал Павел, – Не продавайте корабль.

– Как? – чуть не вскричал Игнатов. – Дело почти решенное. Эта сделка поможет мне еще некоторое время продержаться на плаву. Да и человек этот, Борис Львович, вроде хороший. Рекомендовали, я и сам наводил справки. Верующий, обещал продолжать паломнические рейсы. И название корабля останется, часовня.

– Не будет этого, – возразил Павел. – Вас обманут.

– Что же делать?

– Подождите. Положитесь на промысел Божий. В финансовых вопросах я вам ничего советовать не могу, не силен. Но знаю: пока ты богат, знатен, в благополучии, Бог не откликается. Когда всеми отверженный – он является тебе и беседует с человеком. Продажа корабля – тоже искушение, одно из многих, навалившихся на вас. Станьте отверженным, но сохраните его, во что бы то ни стало. Может быть он, корабль этот, плавучая церковь, видимая и слышимая с берегов, и есть главное дело вашей жизни. Им, «Святителем Николаем», вы возвестите голодным свет духовный, красоту. Это теперь важнее камней, которые в хлебы превращают. Народ по духовности изголодался, вот что. Не продавайте.

Игнатов сидел задумчивый, даже позабыв о графинчике с водкой.

– Может быть, – проговорил он тихо. – Я ведь в этот корабль всю душу вложил… Теперь – будь что будет.

Я вслушивался в их разговор и пил свой чай, а Сеня ушел бродить по теплоходу. То, что Павел столь неожиданно «вступился» за корабль, показалось мне не столько странным, сколько провидческим, словно на него снизошло какое-то озарение. Более того, я сейчас подумал, что он имеет в виду не одно лишь судно даже, а некий христианский символ, который оно несет, частичку России, возможно, рубеж, который никак нельзя отдавать.

И он, безусловно, угадал, что значит для Игнатова «Святитель Николай». Та же часовня, которую пытался построить сам Павел. Уже воплощенная мечта, реализованная идея. Как же ее разрушить, отдать в чужие руки? Это все равно, что свернуть шею собственному ребенку. Мало что-то воздвигнуть, надо сохранить это, оберечь. Разрушителей много, они лишь ждут срока, когда ты допустишь слабинку, растеряешься, впадешь в сомнение и неверие. И тогда разом накинутся, возликуют, нашепчут со всех сторон, заставят тебя своими же руками сжечь корабль и разбить на камни церковь.

Потом Игнатов попросил меня поискать Бориса Львовича, и я вышел на палубу. По левому борту мимо кают с иллюминаторами перебрался на корму, где встретил лишь капитана. Тот стоял в надвинутой на лоб фуражке, покуривая цигарку. Лицо его выражало презрение.

– Новые хозяева приехали? – спросил он меня. – То-то, гляжу, рыщут по всему судну, обнюхивают. А как же Сергей Сергеевич? Неужели отдаст корабль?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Вопрос еще не решенный.

– Жаль будет! – махнул рукой капитан, бросив галдящим чайкам кусок хлеба. – Пусть тогда другую команду ищут. Я лично уйду. Хватит, на пенсию уже заработал. Думал, поплаваю еще напоследок на Божье дело, а тут! Нутром чую, придется мне новых русских с голыми девками катать. Нет, для этого я уже не гожусь. Стар, да и о душе пора думать.

Я оставил его наедине с кричащими чайками, сам отправился по правому борту на нос судна, затем заглянул в камбуз, через него прошел в коридор, разделявший пассажирские каюты. Бориса Львовича и Заболотного нигде не было. Но вскоре я услышал разговор в одной из кают. Дверь была чуть приоткрыта. Я не утерпел, тихонько подошел и стал подслушивать. И не пожалел об этом, поскольку речь шла о моей сестре.

– … Понимаешь, я хочу, чтобы все вернулось на круги свои, чтобы Евгения вновь была со мной, – говорил Борис Львович, – ты даже не представляешь, какая это удивительная женщина, что она для меня значит – всё равно как пропуск в другой мир. Я не боюсь тебе сказать, что до сих пор люблю ее.

– Ну уж! – отвечал Заболотный. – Выбросил бы ты эту дурь из головы, одна блажь, только намаешься с ней, ведь совсем неуправляемая, да и не простит тебе никогда.