Текст книги "Царские врата"

Автор книги: Александр Трапезников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Заболотный вылупился на нее и вдруг громко захохотал.

– Так Прошка наш от отца Кассиана? – давясь, выговорил он. И даже слезы на глазах вытер. – Ну, батюшка, ну, заступник! Отчебучил, нечего сказать. Каков змий?

– Цыть! – гаркнула на него Татьяна Павловна. – Не тебе нас судить. Зелен еще.

– Судить буду! Именно судить! – не выдержал я. – Вы ведь дочь родную Рамзану продали! Как могли? Да что же это творится такое?

– Та-а-аню-у-ша-а! – вновь завопили из комнаты, а в дверях замаячила зловещая старуха. Заболотный весело поглядывал то на меня, то на Татьяну Павловну. А она после моих слов сначала как-то замерла, будто остолбенела, а затем ткнулась головой в стол и зарыдала. И не понять было, что бормочет сквозь надрывный плач. Что-то о вечном проклятии, о погибели, о любви к дочке и сыну.

– Совсем съехала, – постучал себя по лбу Заболотный. – Нельзя ее такой оставлять. Да и эти обокрасть могут. Ты вот что, поезжай домой, все прочие дела мы завтра завершим, а я тут побуду. Проконтролирую ситуацию.

Я подумал, что Мишаня первым-то к ней в карман и залезет. Но мне сейчас было плевать на это. Пусть, так ей и надо. Жалости у меня к Татьяне Павловне не было. Меня интересовало одно: где Даша? Всё больше и больше беспокойство охватывало, сердце ныло.

– Ты не забыл, что нас сегодня вечером Филипп Данилович Котюков на корабль пригласил, именины его отмечать? – спросил Заболотный, проводив меня до двери. – Я понимаю, тебе сейчас не до этого, но вот именно потому-то и надо отвлечься. Не думать всё время об отце. Там, как я выяснил, интересные люди соберутся. Кое– кого ты уже знаешь. Колдобин будет, скульптор ваш Меркулов, бандюки-бизнесмены всякие. Отец Кассиан, кстати. Иерусалимский вроде бы тоже припрется. Корабль завтра утром по Волге пойдет, а мы, разумеется, останемся. Так что приезжай, цыган хоть послушаешь. В печали – самое первое дело песенки их. Еще Федя Протасов, труп живой, говорил: «ах, как хорошо, если бы не просыпаться!».

– Не поеду я никуда, – угрюмо сказал я. – Мне самому просыпаться не хочется.

Оставив шумную квартиру Татьяны Павловны, я в нерешительности спустился по лестнице. Где теперь искать Дашу? На всякий случай я направил свои стопы в Гольяново, к ее подружке Свете. Может быть, она у нее заночевала? Или звонила. Надежда на это какая-то была. Но она испарилась, едва меня впустили в квартиру, и я задал первый вопрос.

– Понятия не имею, – сказала Света, вертясь перед зеркалом. В комнате кроме нее находился еще знакомый мне очкарик Слава и обкуренная, целующаяся, не обращающая на нас внимания парочка. Светлана примеряла всякие платья, не стесняясь нас, раздевалась, оставаясь в одном кружевном белье, потом снова одевалась. Готовилась куда-то.

– Это мне идет? – спросила она меня, нацепив очередную «кожуру», состоящую из фривольной юбочки и открытой жакетки.

– Смотря куда собралась, – ответил я. – Если на бульвар юных пионерок, то в самый раз.

– Меня один бизнесменчик пригласил по Волге на теплоходе прокатиться, – пояснила она. – Я сама Дашу ищу, хотела и ее позвать.

– Уж не на корабле ли Игнатова? – вырвалось у меня. – Как он называется?

– Не помню я. «Святой Петр», что ли. Какая разница? Там у одного крутого именины будут, а мой бой-френд его приятель. Сказал, что подругу могу взять, а кто в штанах – мимо. Так что, извини, Коля, за бортом останешься. И ты, Славик, тоже.

– Очень надо! – отозвался очкарик. – Кстати, Даша мне звонила вчера.

– Когда, в котором часу? – поспешно спросил я.

– Поздно, часов в одиннадцать вечера. Странный у нее какой-то был голос. Будто испуганный. Сказала, что на компьютерные курсы ходить больше не будет. И вообще, чтобы не искал – дома не появится. Потом резко трубку повесила или оборвалось что-то на линии. Я и не успел ничего спросить толком. Как-то не похоже это на нее…

Первой моей мыслью было – слава Богу, жива. Значит, за городом с ней ничего не случилось. А потом подумал: но почему не мне позвонила, а очкарику этому? Или я ее чем-то обидел? Или боится говорить со мной? Времени не было? Рамзан ее где-то прячет? Что за чертовщина творится?

– А вот это платье мне как? – толкнула меня в плечо Света.

– Голой отправляйся, голой – ответил я и пошел к двери.

Вернувшись домой, я застал сестру и Юрия. Петровича играющих в шашки. Они даже какое-то легкое красное вино вили. Доктор доказывал, что Женя украла у него «дамку», а та клялась, что ее на доске в помине не было. Просто идиллическая картина. Видимо, подружились в мое отсутствие. Но главное, что сестра вела себя сейчас спокойно, без эксцессов. Юрий Петрович, наверное, был еще и неплохим психотерапевтом. Я вкратце рассказал о своих поездках.

– А я там курицу приготовил, – сообщил доктор. – Иди, поешь. Глоток «хванчкары» тебе тоже не повредит.

– И еще тебе Даша звонила, – добавила сестра. – Сказала, что на корабле каком-то ждать будет. Плохо слышно было – я ничего не поняла.

Я ушел в комнату и стал собираться.

Глава одиннадцатая
Игнатов и другие

На каком корабле она меня ожидает – тут двух мнений быть не могло, разумеется, игнатовский «Святитель Николай». Я и не гадал даже. Вот как только она там окажется, с какой стати и по чьему приглашению? Да и вообще, странно всё это. Но выбора у меня теперь, чтобы ехать или не ехать на теплоход, не было. Напротив, еле ноги сдерживал. Сказав сестре и Юрию Петровичу, что вернусь часика через три, я выскочил из квартиры. А у подъезда меня уже поджидали.

Это был Рамзан, а возле вишневой «Тойоты» дежурил еще один, пузатый с рынка. Я оглянулся по сторонам: никого больше рядом не было. Даже бабки куда-то запропастились. Как он меня вычислил? Наверное, через Татьяну Павловну, телефон мой она знала. Я нисколько не испугался, нет, лишь молнию на куртке застегнул до самого верха и руки в карманы сунул.

– Чего надо? – спросил я шагнувшего ко мне Рамзана.

– Привет! – ответил он вполне вежливо. – У нас с тобой на рынке недоразумение вышло, но ты сам во всем виноват. Зачем драться полез? Не умеешь воевать – не берись. Это ведь наука целая, учиться надо. Сначала разведка, затем проверка боем, артподготовка, обход с флангов, засаду тоже неплохо устроить. Словом, с голыми руками не лезь.

– Еще что? – усмехнулся я. – Ты-то, видать, по засадам мастер. А насчет «голых рук» не волнуйся, найдется и ствол. И «труба» на твою палатку. Разлетится вдребезги.

– Не о том говорим, – покачал головой Рамзан. – Мирно жить надо. Хватит воевать. Я от этого, честно тебе скажу, уже устал. Потому и уехал оттуда.

– Не будем мы никогда с вами в мире жить. Вы обманете. Скажете одно, сделаете другое.

– Зачем так думаешь? Зря. Ты ведь не знаешь, не был там.

– Другие были. Ты что мне на рынке сказал, помнишь? Что мы, русские, исчезнем скоро, что женщин своих защитить не можем, а они нам рожать перестанут. Что подлые мы и трусливые. Ошибаешься. И защитим, и выживем, и потомки наши придут в славе победителями, с Божьим Словом. Так и будет, знай. Не все русские Россию предали. Много сейчас таких – да, которые головы в песок спрятали, а которые и растерялись, не видят впереди ничего, но и иные есть. Зрячие. Сокрушат зубы-то.

– Ты, что ли? – спросил Рамзан, глядя на меня с немалым изумлением. Видимо, не ожидал подобных слов. Желтые глаза его сощурились.

– Павел! – вырвалось у меня, хотя и понимал, что глупо называть имя, которое ему неизвестно. И вообще: в именах ли дело?

– Не знаю, о ком говоришь, – покачал головой Рамзан, озадачившись на пару секунд, но тут же блеснул белыми зубами /фарфоровые они у него, что ли?/: – О пустом толкуем. Это всё Аллах рассудит. Сейчас не о том. Я к тебе по другому делу. Где Даша?

– Ага, Даша. – Теперь мне пришла пора усмехнуться, от всей души. – Потерял, да? А ты ее вообще никогда не увидишь. Забудь. Возвращайся на свой рынок и торгуй помидорами, или чем ты там заправляешь?

– А ты наглый парень, – насупился Рамзан. – Но у меня еще есть немного терпения. Потом оно кончится. Где она?

С него прямо на глазах лоск стаял. Все два высших образования испарились вместе с опытом комсомольской деятельности. Вот теперь он походил на настоящего чеченского волка с подрагивающим от злобы кадыком. Наверное, таким он был в своем истинном образе, когда головы русским солдатам резал. Но мне было чихать. Я на своей земле.

– Отвали! – произнес я и пошел прямо.

И тут он посторонился. Видимо, опять не ожидал от меня подобного. Лишь проскрипел в спину:

– Если завтра ее не будет на рынке – ей конец. И тебе тоже.

Я ему ничего не ответил, так и ушел, ни разу не обернувшись.

Меня мало волновали его угрозы. Я уже почему-то чувствовал, что Даша будет спасена. И теперь мчался на Речной вокзал, чтобы поскорее встретиться с нею. Но первым, кого я увидел на пристани – был Заболотный. Он только что подъехал на такси и сейчас расплачивался с шофером. Уж не теми ли денежками, которые стибрил у Татьяны Павловны? В этом я ничуть не сомневался, поскольку лицо у Мишани было самого настоящего наевшегося курятины котяры.

– А-а, это ты? – ласково сказал Заболотный. – Решился-таки приехать? И правильно, развеешься. Сюрпризцы тут будут, нутром чую. А я там, в квартире, всех разогнал, Танюшку Павловну спать уложил, почивает, как дитё малое.

– Врешь! – коротко отозвался я. – Ладно, пошли к сходням.

Было пасмурно, но еще достаточно светло, а на красавце-теплоходе уже включили всю иллюминацию. Огни горели на верхней и нижней палубах, из кают-компании неслась музыка. По корме прогуливались нарядные люди. Слышался смех. У трапа стояли два охранника, вначале они не хотели нас пропускать, но вопрос уладился, когда появился сам Игнатов. Я сразу понял, что он на взводе, видимо, уже крепко принял. Штормило, что называется, в штиль. Он зачем-то обнял меня, Заболотного, потащил на палубу, да тут и бросил, подхватив кого-то другого под руку, продолжая говорить.

– Сергеи Сергеевич! – крякнул ему вдогонку Мишаня. – А именинник-то тута? Али ждем-с?

Игнатов махнул рукой и скрылся. К нам приблизился капитан теплохода. Его багрово-мясистое лицо выражало презрение ко всему происходящему. Но одет он был в новый белоснежный китель и даже источал запах одеколона.

– Филипп Данилович скоро подъедет, – угрюмо сказал он. – Еще не все собрались. Шли бы вы пока в салон, что ли. Чайку испейте. Там самовар кипит. Или чего покрепче, коли надобность есть.

– Надобности таком у нас нету, мы люди тверёзые, – заявил Мишаня. – А вот вы нам, Тарас Арсеньевич, лучше разъясните: будет кораблишко Борису Львовичу продан или нет? Торги состоялись?

– Ничего я не знаю, не мое это дело, – ответил капитан, плюнув за борт. – Ваш Борис Львович также еще не приехал. У него и спрашивайте.

Я, признаюсь, даже обрадовался. Потому что не знаю, как бы себя повел при встрече с Борисом Львовичем и чтобы ему мог сказать или наговорить. Я еще не решил, не думал об этом. Но может быть, лучше бы нам было сейчас и не видеться. Капитан дыхнул цыгаркой в лицо Заболотному.

– Тут этот, юродивый шляется, – сказал он. – Проповедник хренов. Который честит всех налево и направо. Утопят его скоро, попомните мое слово.

– Тарас Арсеньевич Иерусалимского имеет в виду, – подмигнул мне Заболотный. – У них вражда старая, неистребимая. Тот как-то со всем своим «братством» теплоход зафрахтовал, поплыли до Астрахани, а по дороге, естественно, чудить стали, антихриста выискивать. По каютам да в трюме шарили – не нашли, так начали в каждом приволжском городке остановки делать, крестные ходы устраивать да вещать в громкоговоритель, что погибель скоро, пусть-де жители готовятся, сухари сушат и почему-то жён своих и девок прочь гонят, а отхожие места заколачивают. Там-то антихрист и прячется… В Костроме, кажется, их крепко побили, – добавил со смехом Мишаня. – Я ведь был с ними, сам едва уцелел.

– Сволочь, – резюмировал капитан. – Чуть корабль не спалили из-за них, – и он вновь смачно сплюнул за борт.

Солнце уже садилось, небо было озарено каким-то ржаво-красным цветом, словно над нами висели сгустки крови, а вокруг теплохода надрывно кричали чайки. И неслась музыка из нижней кают-кампании. По палубе сновали люди, весело разговаривали, смеялись. Никого из них я не знал. Но Заболотный приветствовал многих, изображая на лице угодливую улыбку. Я всё высматривал Дашу, но ее нигде не было. А Павел? Может быть, они оба в салоне?

Мне не терпелось уйти с кормы и отправиться на их поиски. Но какая-то странная тяжесть лежала на сердце, предчувствие чего-то. Капитан рассказывал о предстоящем рейсе по Волге, а я слушал, хотя мне было совершенно неинтересно. Заболотный похохатывал, сумерки всё сгущались, птицы продолжали жалобно кричать и никто, никто на всём теплоходе «Святитель Николай» не знал, что менее чем через два часа здесь произойдет убийство… Нет, возможно, что один человек был в этом уверен.

– А что, не попить ли нам действительно чайку? – предложил вдруг Мишаня. Я кивнул, и мы отправились в салон, оставив капитана негодовать в одиночестве, поплевывая за борт.

В салоне на круглом столе кипел самовар, стояли заварные чайники, подносы с чашками, тарелки со всякими булками, пряниками и кренделями, вазы с фруктами и вареньем, а на отдельном столике с колесиками разные бутылки, наливки, ликеры и, конечно же, водка. Толпился народ, человек двадцать. Среди них выделялось несколько казаков во главе с верховным атаманом Алексеем Романовичем Колдобиным в генеральском мундире, а также возвышалась колоритная фигура отца Кассиана в рясе и с огромным крестом на груди. Но внимание всех было привлечено к другой персоне – к сухонькому, тщедушному и седенькому Петру Григорьевичу Иерусалимскому: он ораторствовал. Мы с Заболотным сами обслужили себя чашками и скромно встали в сторонке.

– …Нет, вы мне Лазаря-то не пойте, они хитры-ые! – взвизгивал Иерусалимский, напирая почему-то на Игнатова. – Ты мне говоришь, что это просто цифра, ан нет, тут число зверя – шестьсот шестьдесят шесть! Зачем этот ИНН придумали? Клеймо ставят. Метят. От Христа требует отречения.

– Никто ведь не требует, – вяло отмахнулся Игнатов.

– А без тебя тебя женят! – закричал на него Иерусалимский. – Ты и не заметишь, как в Иуду превратишься! Они в твое подсознание войдут, как бесы – и не выгонишь! Слопают изнутри со всеми потрохами. У них – гипноз. У них – легионы! А вы мне тут!

– Правильно, Петр! – пробасил отец Кассиан.

– Но ведь патриархия не против, – возразил Игнатов. – Они говорят: не надо раздувать, идолизировать обыкновенное число, цифру, которая заслонила для вас Бога.

Его поддержал молодой русоволосый инок в потертой рясе:

– Действительно, зачем же истерию нагнетать, митинги устраивать? Если государству удобно так налоги собирать, через ИНН, то не противьтесь. Ибо сказано ведь, что «кесарю – кесарево, а Богу – Богово». Вас же при этом не заставляют от Христа отречься, а это главное. Вот коли заставлять станут – тогда и на крест идите. А куда другие шестерки деть, в паспорте, в номере телефонном? Мне и батюшка отец Димитрий так растолковывал. Не бойтесь.

– Ты! – прикрикнул на него Иерусалимский. – Молчи! А отец Димитрий твой уже ничего не соображает.

– Ну, это ты зря, – громко произнес атаман Колдобин. – Старца-то святого не трожь. Ты сперва пострадай столько, сколько отец Димитрий выстрадал за свою жизнь. Учить только можешь.

– Ну ладно, ладно, – смягчился быстро Иерусалимский. – Я к отцу Димитрию хорошо отношусь, но таких в православной церкви раз – два и обчелся. Да и у него в голове теперь путаница. А остальные? Вон что мне пишут из Дивеева: есть там игуменья Серафима, так она с паломников три шкуры за ночлег дерет, а насельниц своих чуть ли не проституцией заставляет заниматься, чтоб доход шел. У нее всё повязано, и с милицией, и с бандитами местными, и с администрацией.

– Зря вы так, – сказал молодой инок. – Не знаете, а говорите. Слухам верите.

– Ты! – вновь озлился Иерусалимский. – А в Лавре? Вот ты оттуда, скажи: разве не было недавно такого, что монахи старца Наума в холодильнике заперли? Всю ночь там продержали, еле выжил. А за что? Бесы в голове у них, вот что.

– Верно, верно! – пробасил отец Кассиан. – Я потому из патриархии и ушел, нагляделся. У каждого в душе должна быть своя церковь, собственная. Своя правда, а в вере сочтемся.

– Монахи-то разные бывают, – промолвил молодой инок. – Есть и злые, и подлые. Они для испытания других дадены. Вот был случай, давний: двое в скиту жили, старый монах и молодой. Так старый как только над молодым не издевался. И бил его каждый день, и на голову мочился, и волосы рвал. А когда бывало день проходил спокойно, то молодой так взывая к Господу: почто оставил меня? Это крест ведь, так понимать надо.

– Видно, молодой-то, сам великим грешником был, коли терпел такое, – произнес кто-то.

– Если ты свой грех знаешь, то уже путь к спасению видишь, – добавил Игнатов. – А терпеть… Не знаю, не каждый может. Вот сколько Россия от чужебесия терпит? Весь двадцатый век считай. И в двадцать первом продолжается. Конца нет.

– И-и-эх! – махнул рукой Иерусалимский.

Тут в салон вошел Борис Львович и направился сразу к Игнатову. Он отвел его в сторонку и начал что-то шептать ему. Разговор в салоне продолжался, а я наблюдал за Борисом Львовичем и испытывал странное чувство: с одной стороны это был человек, которого любила моя мать, а с другой – именно из-за него она и погибла… А теперь между ним и Игнатовым происходило что-то серьезное: тот всё больше и больше хмурился, качал головой, а потом просто оттолкнул его руку и пошел к столику, на котором стояли бутылки. Стал пить водку, не обращая внимания на увязавшегося за ним Бориса Львовича. Я поспешил выйти через другую дверь в салоне, а в коридоре меня нагнал Заболотный.

– Мура, правда? – сказал он. – Болтают, болтают, несут всякую околесину, надоело слушать. Пошли на нижнюю палубу.

– Где Павел? – спросил я. – И Даша должна была быть.

– Вот и поищем.

В нижней кают-кампании находились бар со стойкой и овальный подиум в глубине, где обычно выступали артисты. Сейчас тут готовились принять цыган, они уже настраивали гитары, мелькали цветистыми рубахами и юбками. Но пока из динамиков звучала иная музыка, современно-попсовая. Тут также собралось десятка два гостей. Одни сидели на вращающихся табуретах, другие сбились в кружки и разговаривали. Почти у всех в руках были бокалы с напитками.

Я узнал «мэрского деятеля», над чьим портретом работала моя сестра, писателя с меркуловской вечеринки, известного кинорежиссера и еще одного журналиста, часто мелькавшего по телевизору. Остальные лица явно принадлежали к коммерческим структурам, если не сказать иначе – к криминальным. Не знаю почему, но особый отпечаток проглядывался. Что ни говори, а знак доллара на челе проступает. Была тут среди других красоток и Светка, выбравшая себе наконец какое-то прозрачное платье и ворковавшая с краснощеким стриженым крепышом. А вот Павла и Даши не было. Я хотел повернуться и уйти, но Заболотный увлек меня к этому самому крепышу. Они были знакомы. Светка вначале вытаращила на меня глаза, но затем даже заулыбалась от дури.

– Дашу не видела? – спросил я.

– А ее звали?

Я и сам не мог ответить на этот вопрос: звали ее или нет, и почему вообще она мне назначила встречу на теплоходе? Возможно, тут как-то не обошлось без Павла. Но мне уже казалось, что я что-то перепутал и сам нахожусь здесь непонятно с какого боку, случайно. Я чувствовал себя лишним, заброшенным на корабль чужой злой волею, и всё вокруг – лишь фантасмагорический сон. Сидеть бы сейчас дома и слушать неторопливую речь умного доктора Юрия Петровича Фицгерберта. Больше бы было пользы. А я тут, держу в руке какой-то бокал с оранжевой жидкостью и глупо краснею. Но я понимал, что люди, собравшиеся на корабле «Святитель Николай», представляют собой частичку России, ее капельку, в которую через микроскоп можно разглядеть все, или почти все духовные устремления. Куда отправится этот корабль со своими пассажирами?

– Видишь вон того седого таракана с усами? – спросил между тем крепыш Заболотного.

– Ну и кто он? Посланник Папы Римского?

– Полковник КГБ в отставке. Плакался мне тут, что работы нет. Так я его к себе сходу секретарем взял. И личным шофером. Он и рад до усрачки. Вот так, завербовал в одну минуту. Как Мюллер. Когда-то они над нами измывались, теперь наша воля.

Крепыш засмеялся, а Заболотный задумчиво произнес:

– А ведь гебистов в отставке не бывает. Не боишься, что что-то переменится, тогда уж он тебя за хвост ущучит?

– Прежнее не вернется, – сказал крепыш. – Спецслужбы теперь в связке с нами работают. Им тоже кушать хочется. И нового передела не будет. Пирог на части разрезан, кому какой кусок достался, тот за него и держится. Попробуй отними? Зубы скрошатся. Нет, славное время. Всё уже устаканилось. Это прежде с разборками друг за другом бегали, а сейчас – ша! баста! Хватит, настрелялись.

– Теперь голова ни о чем не болит? – не вытерпел я. Но крепыш не удостоил меня внимания, продолжил:

– В Кремле ведут правильную политику – сами живут и другим дают. Только не зарывайся. Не зарься на чужой каравай. И не лезь выше, чем положено. У меня с компаньоном фирма солидная, мы со всеми ладим. Отстегиваем, конечно, кому надо, как же без этого? Я тебе, Мишаня, так скажу: мы все – семья, что левые, что правые, что бывшие, что будущие, главное дело – в капитале, и главное – из семьи этой не выпасть, из Дома.

– Вы – семья, а остальные – дворня, что ли? – вновь не удержался я. Но и на сей раз крепыш меня не заметил. Может, у него со слухом было плохо? Да и со зрением тоже.

– Капитал, Коля, остановки не знает, – заметил Заболотный. – Он, как сахарная вата во все щели лезет. Экспансией это называется. Хочется всё большего и большего. Так что жди, Коля, еще нового передела, жди. Будут друг друга давить до тех пор, пока не останется в России лишь две или три большие конторы. А то и одна вовсе.

– Ничего, приспособимся как-нибудь и к этому, – отмахнулся крепыш. – Я свои основные средства уже давно в Англию перевел. И детей, кстати, тоже. Мне тут и самому делать особо нечего. Так, по-привычке живу. Из любопытства.

– И любопытно на народ голый смотреть? – спросил я. Меня как-то трясти стало. – На Россию, из-за вас нищую? На кровь и слезы вокруг? Из лимузина да с шофером-гэбистом?

– Слушай, что это за поганка? – спросил у Заболотного крепыш, ткнув в мою сторону пальцем.

– Так, блаженный, – ответил Мишаня, а Света поспешно вспорхнула со стульчика, подхватила меня под руку и повела прочь.

– Ты что, с ума сошел? – прошептала она мне в ухо. – Это же Коля-Камнерез, за ним столько мочиловок! Нашел, дурачок, с кем связываться. Иди на палубу, охладись. Или давай лучше потанцуем. Ты мне давно нравишься, – и она прижалась ко мне мягкой грудью. Заглядывала в лицо и смеялась.

– Пусти! – сказал я, еле вырвавшись. – Идите вы все!

Сам я, тяжело дыша от волнения, поднялся по винтовой лестнице на верхнюю палубу и встал там, облокотившись о перила. Смотрел на пристань, надеясь, что вот-вот появятся Павел и Даша. У трапа продолжали дежурить и покуривать двое охранников. На стоянке скопилось много иномарок, там также сидели телохранители и шоферы собравшейся на корабле публики. Видимо, не все отправятся по Волге, многие вернутся в свои машины и поедут в уютные гнездышки. Хозяева России. По крайней мере, так они сами себя считают. Верят в это. Всегда хочется думать, что ты в первых рядах. А первые станут последними.

Я вспомнил отца, и мне опять почудилось, что он где-то рядом. Может быть, за кронами деревьев, в воздухе. Смотрит на меня и молчит, понимает, о чем я думаю. Стало совсем тяжко и сильно болело сердце. Красное зарево уползало, уступая место сгущающейся темноте, пытающимся пробудится звездам. Вот и край луны начал уже проясняться на небе. Бледный знак, символ невыразимой тоски и печали. Мы все уйдем, вслед за своими близкими и родными, друзьями и любимыми, и унесем с собой часть той тайны, которая принадлежит всему человеческому роду, загадке его пребывания на земле. Нет в жизни ответа на этот вопрос: зачем ты? Кто ты? Тень, скользящая вместе с другими тенями в безумном хороводе, в пляске мертвых, пытающаяся оторваться от них, обозначить свое место в жизни. А жизни нет.

Кто-то, тяжело ступая, подошел и встал радом. С водочным запахом.

– Что, брат, худо? – спросил Игнатов, положив на мое плечо руку. – Мне тоже. Ничего хорошего не предвидится.

Словно в ответ на его слова, откуда-то из каюты раздался взрыв смеха. Мне нечего было ему сказать, да он от меня и не ждал слов. Может, и не признал вовсе в темноте. Просто постоял некоторое время, а потом пошел куда-то вглубь теплохода. Если бы он знал, что его корабль, которым он так дорожит, предназначен в качестве свадебного подарка моей сестре, что уже почти упакован в коробку и перевязан нарядной ленточкой с бантиком. Он бы не поверил. Мне хотелось остановить его, сказать об этом, но я передумал. Он все равно не продаст «Святителя Николая» Борису Львовичу. В этом я был уверен. Корабль для него – последний рубеж, отступать некуда. Это тоже знак, символ, как для Павла часовенка. Отбери, разрушь его и. жизнь потеряет смысл.

И вот тут-то, наконец, на пристани появились они. Из подъехавшей черной «волги» вышли Меркулов, Павел и Даша. Я почему-то не удивился, что они вместе со скульптором, будто так и нужно. Лишь обрадовался. А через минуту уже встречал их на палубе.

– Неужто и Евгения Федоровна здесь? – весело спросил Меркулов, пожимая мне руку.

– Нет, она прихворнула, – ответил я.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Нервы, – при этом я поглядел на Павла.

– А Котюков здесь? – спросил он.

– Еще не приехал.

– А Игнатов? – поинтересовался Меркулов.

– Тут, – кивнул я, будто исполнял роль швейцара.

– Вот он-то мне и нужен, – сказал скульптор и направился прямо в салон. Обернувшись, бросил мне: – Передай Женечке, что я ее непременно навещу завтра же.

А я в это время уже глядел на Дашу, будто впервые видел ее. И не мог глаз оторвать. Она смутилась, поправила прическу. Одета была скромно, не для торжеств.

– Я тебя потерял, – произнес я совершенно глупо.

– Да, – рассеянно ответила она, словно утверждая это.

– Где ты была?

– Мы ее пока в очень надежном месте спрятали, – произнес Павел, вмешавшись в разговор. – Дома ей оставаться нельзя, сам знаешь. Туда несколько раз Рамзан наведывался, мне передали. С ним завтра разберусь, постараюсь, а Дашу у Виктора Анатольевича устроили, в мастерской. Там есть гостевая комната.

– У Меркулова, – пояснила она.

– Мы с ним вчера как-то крепко сошлись, когда я приехал, – добавил Павел. – Долго говорили, о многом. Мысли у нас общие. Замечательный человек, это здорово, что есть еще такие люди в России. Его с пути не собьешь. Знаешь, как о русском человеке сказано: можно убить, но повалить нельзя. Вот он такой. Когда я объяснил ситуацию с Дашей, он не раздумывал. Предлагал даже ехать немедленно к Колдобину, собрать его казаков и выкинуть этого Рамзана с рынка обратно в Чечню, а то и куда подальше. А теперь вот хочет и Игнатову помочь с его кораблем, чтобы не продавал ни в коем случае. Может быть, с долгами его как-нибудь разберется, надеюсь. Но «Святитель Николай» должен остаться плавучем храмом, а всю нечисть отсюда поганой метлой вымести. Что ты молчишь?

А мне нечего было сказать, я как-то сразу успокоился. Павел навел ясность своими словами, он это умел делать. Я сейчас лишь подумал о том, что сестра совершенно права, полюбив этого человека. Кого еще-то любить из окружающих? Он – настоящий. Вот если бы соединить их – раз и навсегда… Я бы тогда и умереть мог спокойно. Но почему они не могут сойтись? Объясниться?

– Как Женя? – спросил Павел, будто подслушав мои мысли.

– У нас отец умер, – сказал я, глотая комок в горле.

Павел молча обнял меня, и мы так стояли некоторое время. И хорошо, что он ничего не сказал, не надо. В такие минуты всё, кроме молчания – лишнее. Но вскорости позади нас прозвучал голос Заболотного:

– Ба! Я их по всему кораблю ищу, а они тут обнимаются. С приездом, Павел Артемьевич! И вас, Дарья Дмитриевна, с прибытием на флагман русского флота! В трапезной уже столы готовят, одного Филиппа Даниловича только и ждут, а именинник-то наш куда-то запропастился. Правда, многие уже и не помнят, зачем собрались. Пьяны-с. Особливо главный корабельщик Сергей Сергеевич, всё шашку требует, рубить кого-то вознамерился. Сейчас его чаем с лимоном отпаивают.

– Не трещи, – сказал ему Павел. – Голова болит.

– Ладно, не буду, – согласился Заболотный. – А вот, кажется, и Котюков пожаловал.

На пристани остановился джип-«Чероки», из него выбралось несколько человек, пошли к сходням. Среди них был и Филипп Данилович. На палубе он задержался, а его спутники проследовали в салон. Пока мы поздравляли его с именинами, он хмуровато улыбался, особенно, слушая витиеватую речь Заболотного. Так и не дослушав Мишаню до конца, махнул рукой, обратился к Павлу:

– Я свое слово держу. Вот тут три «тонны», – он вытащил белый конверт, протянул: – На часовню. И ты свое дело делай, как положено. Тогда, общими усилиями, что-нибудь и сдвинется. А теперь пошли праздновать.

Павел еще не успел поблагодарить, а Котюков уже зашагал дальше и скрылся за дверью в салон. Заболотный присвистнул.

– Дай хоть посмотреть-то, – сказал он, протягиваю руку к конверту. – Пощупать хоть. Глаз похарчить.

– Перебьешься, – ответил Павел и убрал конверт в карман. – Щупай корову, когда телиться станет.

– Обижаешь, начальник! Тут и моя доля есть. Без меня бы у тебя ничего не сладилось.

Заболотный отчего-то так расстроился, что даже рот у него скривился. Мне его жалко стало: совсем человек от денег голову теряет. Вот страсть-то! А нас уже звал в трапезную вышедший на палубу капитан.

Это было просторное помещение рядом с судовой кухней. Но всё равно тесное для стольких собравшихся гостей. Поэтому тут лишь столы оставили, сдвинутые буквой «Г», а стулья все вон вынесли. Набралось человек пятьдесят, если не больше. Впрочем, многие в баре остались на нижней палубе, а кто-то по каютам теплохода разбрелся. Верховодил в трапезной отец Кассиан, приняв на себя роль первосвященника, что ли. Он отчитал басом молитву, помахал рукой, благословляя пищу и питие, сказал и первый тост за здоровье именинника. И в дальнейшем руководил винопитием, будто тамада. Голос его гремел в трапезной, подобно иерихонской трубе.

А на столах лежало множество всяких закусок: сыры, колбасы, паштеты, соленья, салаты, копчености, семга, горы зелени, маслины, заливное и прочее, прочее. Только успевай просовывать к тарелкам руку и хватать. Если, конечно, сможешь дотянуться. Не люблю я все эти «шведские столы». Мне почти никогда ничего не достается, да я и не пытаюсь. Тут надо очень крепкие локти иметь. И глаз быстрый. Поэтому я просто стоял с каким-то бутербродом позади всех и слушал разговоры. Борис Львович махал мне с дальнего конца стола рукой, приглашая поближе, но я сделал вид, что не замечаю.